Тем временем началась раздача лестниц. Настоящие штурмовые лестницы делали прочными и очень тяжелыми, чтобы обороняющиеся не могли опрокинуть их, упершись в верхнюю, более легкую часть. У пилигримов же были короткие, хлипкие, доморощенные поделки, наспех сколоченные из сучковатых стволов кривых деревьев, росших возле лагеря.

Собственно, из-за недостатка строевой древесины вожди и отказались от попытки пробить брешь в стенах, никто не удосужился прихватить с собой осадные машины, поскольку их принято было делать заново прямо на месте, а здесь не нашлось мощных деревьев, пригодных для строительства катапульт. Лестницы получились такими легкими, что их без труда несли четыре человека. Для этой работы приспособили безоружных, но крепких слуг. Носильщиков сопровождали пехотинцы, тащившие огромные плетеные щиты, обтянутые кожей или стеганой материей. За каждой лестницей двигалась кучка рыцарей в полных доспехах. Между штурмовыми отрядами и колонной воинов протянулась широкая цепь арбалетчиков, которые несли плетеные щиты на кольях. На подступе к стенам эти колья предстояло воткнуть в землю и прикрыть атакующих от стрел.

После долгих споров и бесконечных перемещений рыцарей, желавших оказаться рядом с приятелями, войско наконец выстроилось. Рожер оказался среди десятка нормандских рыцарей, шумно обсуждавших, хватит ли длины лестницы, чтобы добраться до верха стены, достигавшей сорока ярдов в высоту. Они стояли у Яффских ворот, подход к которым был довольно легким, но зато стена здесь была мощнее, чем на обрывистой юго-восточной стороне.

Через два часа после начала сбора затрубили фанфары, и вожди воздели мечи. Все пилигримы, выстроившись в линию, пошли на неприступные стены, размахивая оружием и невообразимо вопя, что должно было до смерти напугать обороняющихся. После долгого ожидания Рожер был рад двинуться вперед. За пять дней беготни ноги его покрылись твердыми мозолями и не чувствовали боли, но зато, как всегда, донимал ревматизм в правом плече, сдавленном ремнем щита. Правда стоило ему разогреться и вспотеть, и ломота исчезала. Последние две ночи он почти не спал, и происходящее доходило до него с трудом. Но кому удавалось пойти в бой свежим и отдохнувшим? На ходу он повторял про себя: «Это Священный Город; к вечеру я буду там, и трехлетнее паломничество закончится». Однако, как он ни старался настроиться на торжественный лад, в голову неотступно лезли мысли о горячей ванне, о большом куске мяса, о том, что можно будет дать отдых ногам, подгибавшимся под тяжестью доспехов.

Рыцари, собранные в боевой кулак, то есть построенные в три ряда по четыре человека в каждом, не умели сражаться в тесном пешем строю. Продвигаясь следом за раскачивающейся лестницей, они немилосердно толкались и колотили друг друга ножнами. Рожер бежал левофланговым в среднем ряду, прикрывая глаза от пыли, которую вздымал передний: тот был удостоен права носить шпоры, так что если даже его убьют, всегда можно будет узнать, к какой касте принадлежал убитый. Согласно приказу, все вопили, что было мочи, а арбалетчики размахивали оружием, но по мере приближения к стенам энтузиазм падал. Этот бой был необычным, не то что битва в поле, когда ты впервые видишь противника, встретившись с ним лицом к лицу. За последнюю неделю рыцари достаточно насмотрелись на городские стены, да и перед штурмом любовались ими еще два часа. Все войско на мгновение остановилось в полутораста ярдах от стены. Передние ряды попытались подравняться, но цепь по-прежнему была извилистой, неровной. Затем трубы грянули вновь, подавая сигнал для последнего рывка через простреливаемое пространство.

И тут шеренга дрогнула. Ноша не слишком обременяла носильщиков, но они были совершенно не защищены от стрел и со всех ног бросились вперед. Пехотинцы с широкими, громоздкими щитами не поспели за ними. Рыцари в длинных кольчугах, с доходившими до лодыжек щитами, далеко отстали от легких на ногу товарищей. Со стены дождем посыпались стрелы, и два носильщика упали на месте. Остальные шестеро, оглянувшись и убедившись, что прикрытие отстало на несколько ярдов, бросили лестницу и, спасаясь от стрел, кинулись назад. Рыцари остановились в полной растерянности. Разве можно требовать, чтобы они, старшие воины, таскали тяжести, когда вокруг суетились толпы пехотинцев, да и не могли они одновременно нести и щит, и лестницу. Но бежать из-под стрел было ниже их достоинства. Они стояли кучкой рядом с брошенной лестницей, и стрелы со стуком отскакивали от их кожаных щитов. Командир группы, Жоффрей де Монтклер, стоял от Рожера справа. Он сыпал ругательствами, но никак не мог решить, что делать дальше.

Первыми пришли в себя арбалетчики. Они воткнули колья в землю над лежавшей лестницей и ответили лучникам хорошим залпом. Несколько человек бросилось за уцелевшими носильщиками и пригнало их обратно. Затем штурмовой отряд перестроился: вперед, как самые медленные, встали рыцари. Рожер глянул налево и увидел, что большинство остальных отрядов застряло на полпути между городом и цепью арбалетчиков. Кое-кто, правда, достиг стены, но не сумел приставить к ней лестницу. Он не видел, что творилось справа: обзор закрывали товарищи.

Отсюда крепостной ров Иерусалима не казался глубоким — он защищал город скорее от подкопа, чем от пехоты. Все двенадцать рыцарей спустились в ров и, прижавшись к стене, оказались недосягаемы для лучников, ставших теперь отличной мишенью для христианских арбалетов. Позади рухнул наземь тяжелый кусок каменной кладки, как напоминание о нависшей над ними смертельной опасности. Рожер с трудом оглянулся и увидел, что лестница снова застряла. Два задних носильщика оставались без прикрытия. На ровном месте их заслоняли собой передние, но стоило начать опускать лестницу в ров, и они оказались без защиты. Тут же один из слуг скорчился со стрелой в животе, а другой во все лопатки припустил обратно. Уцелевшие слуги бросили лестницу на откосе и побежали под защиту стены. Наконец-то оживились и рыцари: они видели в бойницах лица врагов и слышали их военные кличи. Больше не надо было трусцой бежать к ощетиненной стрелами стене; вот-вот должен был начаться настоящий рукопашный бой. Двое рыцарей закинули щиты за спину, подошли к лестнице и начали подтаскивать ее к стене. В ров рухнула еще одна каменная глыба, но снова безрезультатно. Стойки лестницы уперлись в основание стены. Тут к дальнему концу лестницы прыгнул пехотинец и принялся поднимать его над головой. Одному человеку это было не по силам, и рыцари бросились на помощь, сдвинув щиты назад. Но стоило поднять лестницу вертикально, как со стены сбросили третий огромный камень. На этот раз враг добился своего. Нижняя часть лестницы разлетелась в щепки, завалив труп одного из рыцарей.

Все пошло прахом. Уцелевших секций лестницы не хватило бы, чтобы достичь гребня стены, и теперь удерживать позицию было бессмысленно. Жоффрей де Монтклер велел воинам встать потеснее, прикрываясь щитами, и рыцари поплелись обратно.

Менее чем за полчаса они потеряли четырех человек из двадцати. Правда, лишь один из убитых был рыцарем, и в целом их боевая мощь уменьшилась не так уж сильно. Укрываясь за плетнями, арбалетчики продолжали стрелять в неверных, не давая им высунуться, а слуги и прочие обозники лихорадочно мастерили новые лестницы из древков копий, палаточных шестов и любых попавших под руку кусков дерева. Штурм стены на всем ее протяжении вот-вот мог захлебнуться, но многие лестницы оставались неповрежденными, и воины снова рвались на приступ. Вожди скакали туда и сюда, стараясь воодушевить и ободрить людей. Отряд Рожера получил другую, еще более хлипкую лестницу и изготовился вновь двинуться к стенам. Линию укрытий перенесли ближе ко рву, и теперь до него оставалось ярдов пятьдесят. Арбалетчики стреляли в каждого турка, который имел неосторожность высунуться из-за стены. Вожди спешились, чтобы возглавить колонны своих вассалов, и трубы вновь запели атаку. Войско было скорее возбуждено, чем напугано, и с охотой двинулось вперед.

К тому времени арбалетчики подавили сопротивление защитников города, и рыцари беспрепятственно достигли рва. Казалось, дело идет на лад. Беззащитные носильщики поставили край лестницы на нужное место и начали поднимать ее. Рыцари подошли поближе, перекинули щиты на спину, освобождая руки. Лестница встала вертикально и уперлась в стену. Путь был открыт. Жоффрей де Монтклер влез на вторую ступеньку, а остальные, толкая друг друга, готовы были последовать за ним, как вдруг из узкого окна соседней башни высунулся длинный шест с крюком на конце. Воины дружно вскрикнули, предупреждая об опасности, и рыцари попытались перерубить шест мечами, но не сумели до него дотянуться. Заметив это, арбалетчики засыпали стрелами окно, но щель была слишком узка, а орудовавшие шестом неверные стояли сбоку, и остановить их не удалось. Вскоре крюк зацепил боковую стойку лестницы и опрокинул ее наземь. Жоффрей успел благополучно спрыгнуть, и новых потерь христиане не понесли, но стало ясно, что в этом месте штурмовать стену нечего и пытаться.

Когда возбужденные воины сбились в кучу, чтобы обсудить, что делать дальше, со стены сбросили глиняный горшок с кипящим маслом. Он разбился о шлем рыцаря, стоявшего в шести футах от Рожера. Пока юноша смахивал с кольчуги обжигающие капли, несчастный бился в судорогах, умоляя товарищей перерезать ему горло. Тут же двое пехотинцев подхватили беднягу и потащили к ближайшему укрытию, но было ясно, что это бесполезно.

Поскольку все участки стен защищали прямоугольные башни, как бы повернутые наружу узкой стороной, Жоффрей решил, что им следует штурмовать одну из башен, хотя таким образом каждый, кто заберется по лестнице, попадет в самую гущу врагов. Сначала рыцари воспользовались остатком сломанной лестницы, длины которого как раз хватило, чтобы добраться до слухового окна на первом этаже. Какой-то отчаянный арбалетчик вызвался, вскарабкавшись наверх, отбить у врага окно, но стоило ему подняться на несколько ступенек, как сверху свистнула стрела и смельчак упал замертво. Лезть наверх не стоило — из амбразуры, расположенной в середине башни, турки расстреливали осаждающих чуть ли не в упор. Нужно было как-то перекрыть эту щель, если уж они не могли взять ее.

В конце концов, воспользовавшись все тем же обломком лестницы, дюжий пехотинец заткнул амбразуру, навесив на острие копья щит погибшего рыцаря. Защитники города больше не скидывали вниз громадные камни, решив не тратить драгоценные снаряды понапрасну, а приберечь их на крайний случай. Однако затея с кипящим маслом пришлась им по вкусу, и каждые несколько минут с крыши башни на рыцарей летел новый горшок. Рожер, измученный болью в левой руке, мечтал хоть на секунду опустить щит, но не мог этого сделать: приходилось все время смотреть вверх, чтобы прикрываться и уворачиваться от пылающих посудин.

Когда наконец целая лестница была приставлена к боковой стороне башни и Жоффрей снова встал на ступеньку, долгое промедление роковым образом подействовало на боевой дух христианских воинов. Им уже не хотелось покидать сравнительно безопасный ров. А башня, которую сначала считали досадным препятствием, мешавшим вонзить мечи в глотки неверных, теперь превратилась в союзника: не будь ее, они почувствовали бы себя голыми и беззащитными… Между тем Жоффрей быстро карабкался наверх, подгоняемый гордостью свежеиспеченного командира, но остальные рыцари на мгновение заколебались. Рожер простоял рядом с лестницей три долгие секунды, всей душой надеясь, что кто-нибудь его оттолкнет и полезет вперед, однако никто не двинулся с места, и юноша понял, что очередь за ним, иначе он покажет себя трусом. Стиснув зубы, он забросил щит за спину и левой рукой вцепился в перекладину. Поднимаясь по лестнице, он успел подумать, что выбрал самую неблагодарную участь: забравшийся на стену этого города первым завоюет себе бессмертную славу, хотя, возможно, поплатится за подвиг жизнью. Но кто вспомнит имя второго, хотя он рисковал ничуть не меньше? Однако в этот день ему не суждено было пустить в ход меч: как только Жоффрей де Монтклер достиг зубца башни, его ударили копьем в лицо. Наконечник прошел под наносником, вонзился ему в рот и проник до основания черепа. Рыцарь погиб на месте, не успев даже вскрикнуть. Падая, он сшиб Рожера, а потом неверные легко опрокинули пустую лестницу. Предстояло все начинать сначала, но уже без понуканий отважного командира.

Медленно тянулся жаркий, пыльный и утомительный день; рыцари в громоздких доспехах устали от возни с тяжелыми лестницами, а пехоту невозможно было выгнать из укрытий. Никому из атакующих так и не удалось добраться до гребня стены и встретиться с врагом лицом к лицу. Когда солнце стало садиться, трубы пропели сигнал к отступлению. Угрюмые воины, столпившиеся во рву и ждавшие, кто следующим рискнет забраться на лестницу, выходили из-под обстрела, шатаясь от усталости, голода и духоты. Иерусалим нельзя было захватить приступом, тут требовалась настоящая осада.

На следующий день все наперебой винили друг друга, как часто бывает, когда терпит поражение объединенная армия союзников. Каждый отряд был убежден, что уж они-то сделали все возможное, но эти проклятые иноземцы их не поддержали. К счастью, ни у кого не было сил лезть в драку. Все дружно проклинали князя Боэмунда и его итальянских норманнов, проклинали их себялюбие и вероломство. И верно, паломников оставалось все меньше: многие умерли от болезней или дезертировали, другие погибли в бою, а подкрепления, изредка прибывавшие на итальянских кораблях, можно было считать боеспособными лишь с большой натяжкой. Никто не прикидывал, сколько в армии бойцов: этого не знали даже клирики, раздававшие пайки, но, по мнению вождей, в штурме участвовало не более тринадцати сотен рыцарей и вдесятеро больше вооруженных пехотинцев. Потери были тяжелыми. В предыдущих битвах турецкие стрелы не причиняли особого вреда — добротные доспехи они не пробивали. Если кто и погибал в бою, то лишь потому, что, упав с коня, получал тяжкие увечья и не мог подняться на ноги. Покалеченным турки просто перерезали горло. Но во время этого штурма все было по-другому. Конечно, рыцари первыми лезли на стены, а доспехи не спасали их от падения с лестницы или попадания огромного камня. Потери среди тяжеловооруженных рыцарей были больше, чем в любой битве со времен Дорилейской, состоявшейся два года назад. Второго такого сокрушительного удара паломники уже не выдержали бы.

Четырнадцатого июня они отдыхали, сжигали тела погибших и грызлись между собой. Все тело у Рожера было в синяках после падения с лестницы, откуда его сбил труп Жоффрея. Он слишком расшибся, чтобы надеть доспехи, и решил, что разумнее всего провести день поблизости от шатра герцога, где было меньше шансов встретить какого-нибудь прованца или лотарингца, — а то еще начнется бессмысленная перепалка. Он присоединился к кучке мелких рыцарей, лежавших в тени рваного навеса из парусины, натянутого на копья, и попытался улечься поудобнее, чтобы не тревожить ушибленное бедро. Вдобавок ко всем их несчастьям войско умирало от жажды: воинам выдавали по глотку воды утром и вечером. Остальную воду отдали околевавшим без воды лошадям, да и священники взяли толику, чтобы развести вино для мессы. Рядом примостился Арнульф де Хесдин; по рождению он принадлежал к знатным баронам, но земли его были конфискованы английским королем, и бедность привела в ряды младших рыцарей. Казалось, в этой компании он чувствует себя более непринужденно.

— Доброе утро, мессир де Бодем, — поздоровался он. — Я помню вас по Антиохии и вижу, что ваши намерения изменились. Вы ведь собирались остаться и поступить на службу к князю, верно?

— Да, мессир Арнульф, — ответил Рожер. — Я тоже удивлен, увидев вас здесь. Готов был биться об заклад, что вы пошли в вассалы к князю. Чего ради вам следовать за герцогом? Я слышал, что верность лорду уже не так тяготит вас, как в Англии.

Эта реплика прозвучала дерзко, особенно по отношению к человеку более знатному, но Рожер пребывал в дурном расположении духа (впрочем, как и все кругом), и оба были без оружия. Как ни странно, Арнульф не обиделся. Он улыбнулся, пожал плечами и любезно ответил:

— Ради бога, мессир Рожер, не обвиняйте меня в предательстве. Во время моего испытания вы были в Суссексе и должны помнить, что сам Господь помог мне доказать свою невиновность.

Он сжал кулак и согнул правую руку в локте, демонстрируя напрягшийся под туникой бицепс. Все рассмеялись: испытание поединком было привилегией нормандских баронов, но прибегали к нему только тогда, когда преступление было явным. Каждый здесь достаточно разбирался в тактике турнирной борьбы, чтобы понимать, что оправдание в этом случае зависело от силы, здоровья и умения, а не от степени и очевидности вины. Однако люди по-прежнему верили в испытание Божьим судом — то есть проверку огнем или каленым железом, поскольку в этих чудесах использовался магический огонь.

Рожер устыдился своей грубости. Вежливый ответ собеседника слегка улучшил его настроение.

— Все мы верные рыцари, мессир Арнульф, — сказал он, — иначе не стали бы следовать за герцогом три года и не собрались бы здесь. Но вы бывалый воин и самый знатный из присутствующих. Скажите, на что мы можем рассчитывать и что следует предпринять?

— Слава богу, это не моя печаль! — живо откликнулся Арнульф. — Помните, как говорят у нас в Англии: если тебя гложут сомнения, ступай под знамена своего лорда? Так я и поступил. Но коли вас интересует мое мнение, пожалуйста. Я думаю, мы ввязались в очень скверную историю. Мы сделали ошибку с самого начала, бросившись сюда очертя голову, оставив за спиной множество замков неверных и далеко оторвавшись от ближайшего христианского графства — Антиохии. К чему было торопиться? Мне возвращаться некуда; думаю, вам тоже. У нас была возможность в летние месяцы не спеша двигаться на юг и один за другим брать города и замки. Тем самым мы могли обеспечить подвоз провианта, а до Иерусалима добрались бы в следующем году и с Божьей помощью взяли бы его. В этом случае мы бы никогда не бросили начатое дело. Мы прошли от Никеи до Антиохии без всякого сопротивления, как нож сквозь масло, потому что неверные были слишком напуганы, чтобы встретиться с нами на поле битвы. Но неудача под Акрой разрушила все. Эти дьяволы за стенами наверняка знают, что Акру мы не взяли, и думают, конечно, что они ничем не хуже. К сожалению, это слишком похоже на правду. Не знаю, как мы сумеем взять этот город.

— Можно было бы пробить брешь, как в Никее, или взять их измором, — вставил кто-то из рыцарей, — а на худой конец остается измена.

— Боюсь, все это не поможет, — задумчиво ответил Арнульф и нахмурился. — Благодаря измене мы взяли Антиохию, а такое дважды не повторяется. Готов спорить на что угодно: здешний вождь неверных давно проверил, чтобы ни на башнях, ни у ворот не было христиан-ренегатов, и держит ухо востро насчет подкупа. Блокаду устроить можно: кажется, в городе собралась куча народу, и пока они не слишком уж обеспокоены нашим появлением. Но что мы сами-то будем есть, пока они распухнут с голоду? Деревни здесь нищие, а наладить подвоз с севера будет сложно: слишком много на этом пути крепостей неверных. Так что если встанет вопрос «кто кого», как бы мы не протянули ноги раньше… Осенью из Египта может прийти «армия избавления», и тогда нам понадобятся лошади, которых надо чем-то кормить. А на бреши я не надеюсь. В Никее с нами были башковитые греческие механики, а корабли императора привозили все, что мы просили. Но сейчас этот коварный император, кажется, переметнулся, будь он проклят, и нечего рассчитывать, что он пришлет искусных плотников, умеющих строить катапульты и тараны. Да и нет в здешней округе ни одного дерева, пригодного для такой цели.

Подобный пессимизм вполне соответствовал общему унынию после вчерашнего поражения и гибели товарищей. Какие уж тут иллюзии — слушатели только тоскливо вздохнули в знак согласия. Но Рожеру хотелось продолжить беседу. Он опасался, что в тишине он вдруг задумается о бедственной судьбе паломничества, почувствует себя вконец разбитым или вообще вздумает дезертировать. В пику себе и остальным он начал (впрочем, без особого пыла) излагать иную точку зрения.

— Можете говорить все что хотите, но Иерусалим мы должны взять. Мы и добрались-то сюда только с помощью немыслимых чудес. Под Дорилеем я было подумал, что все кончено, и остальные норманны были со мной заодно. Избавление наше было поразительным. И антиохийская измена тоже произошла в самый последний момент: через неделю нам уже не удалось бы взять город. Господь снова помог нам. В битве у городских стен нам пришлось в пешем строю атаковать огромную вражескую кавалерию, и тем не менее мы вновь одержали великую победу. Я уж не говорю о Священном Копье, в которое сам я так и не смог до конца уверовать, но все же какие-то силы небесные нам помогают. А сейчас, когда мы вопреки всем трудностям и сомнениям достигли стен Святого Города, не может быть, чтобы Божья воля не помогла нам освободить Гроб Господень!

Арнульф снисходительно улыбнулся.

— Верно, мессир Рожер. Повторяйте это почаще, и как воину вам цены не будет. Но вы забыли об одном: о нашей неудаче под Акрой. Когда мы выступили из Антиохии, я думал так же — с Божьей помощью мы одолеем всех врагов. Но что произошло? Мы встали перед какой-то захудалой рыбачьей гаванью, а через три месяца сожгли осадные машины и удрали, поджав хвост. Это избавило меня от привычки рассчитывать на всегдашнюю поддержку Господа. Сами знаете, несмотря на великие подвиги Роланда в Ронсевальском ущелье, неверные в конце концов убили его. Та же судьба, возможно, ожидает и нас.

— Значит, вы считаете, что лучше отступить? — продолжал упорствовать Рожер.

— Мысль неплохая, — бодро отозвался Арнульф, — если было бы куда отступать. Похоже, теперь мы отрезаны от всех. Князь Боэмунд едва ли нам обрадуется, а греческий император натравит на нас своих солдат, вздумай мы возвращаться через его земли. Если вернуться в порт Святого Симеона или какую-нибудь другую дружественную гавань, у меня не хватит денег, чтобы заплатить за проезд; а если бы и хватило, то куда прикажете податься?

Нет, я останусь здесь до конца паломничества, а такой конец может настать со дня на день. Тогда я попытаюсь получить лен на севере или пойду в наемники к какому-нибудь богатому и знатному хозяину. Пожалуй, ни у кого из нас не остается иного выхода.

— И тем не менее Дорилей был чудом, — возразил пожилой рыцарь с повязкой на глазу.

— Чушь! Мы бы никогда не позволили им прорваться в лагерь, если бы правильно построились, — сердито заявил кто-то.

Но вскоре спор о давней битве сменился мирными воспоминаниями, воины начали похваляться числом сраженных ими неверных, забыли о опасностях и не заметили, как наступила довольно промозглая ночь.

На следующее утро настроение войска ничуть не улучшилось. На соседних холмах было полно кустов и хвороста, и пехотинцы затеяли плести из тонких, хрупких веток новые щиты. Это пригодилось: плотная линия укрытий протянулась до самой стены, и прятавшиеся за ней арбалетчики сумели подавить огонь мусульманских лучников. Арбалетчик, уперев в плечо свое оружие, мог стрелять сквозь узкую амбразуру; лучнику же приходилось вскидывать вперед левую руку и по пояс подниматься из-за стены. Увы, арбалетные болты не могли пробить городскую стену. Враг просто-напросто загородил все щели между зубцами, и арбалетчики остались без работы. У неверных было время подготовиться к отражению нового штурма. Поскольку у пилигримов не было леса для строительства осадных машин, можно было попробовать устроить подкоп. Этот метод широко применялся при осадах. В сторону подлежавшей стены прокладывали подземный ход, свод которого тщательно укреплялся деревянными стойками. Тупик заливали маслом, забивали соломой и поджигали. Когда подпорки сгорали, под стеной образовывалось пустое пространство, и та рушилась. Способ был надежный, но долгий и очень трудоемкий. Созвали всех лучших саперов — ими считались уроженцы Южной Германии — и отправили осматривать стены. По возвращении те доложили: грунт всюду скалистый; на устройство подкопа понадобится несколько лет, поскольку придется проходить под необыкновенно глубоким рвом, рассчитанным как раз на такой случай. Следовательно, этот способ тоже не годился. Результаты инспекции тут же стали известны всему войску, вожди вновь принялись ломать голову, что делать и как быть, а жевавшие сухари и запивавшие их глотком драгоценной воды нормандские рыцари погрузились в тоску и безнадежность.

Еще два дня пилигримы оставались в лагере или дежурили в укрытиях, понятия не имея, что будет дальше. Воды было мало, большая часть запаса протухла, что вызвало вспышку дизентерии; мехи давно износились и прохудились; начались трудности с водопоем лошадей и вьючных животных, потому что в округе осталось только несколько мелких прудов. Город по-прежнему был неприступен для штурма, а ничего лучшего в голову не приходило. Войско не разбегалось только из упрямства. Все знали, что достигли конца пути и смогут разойтись только тогда, когда Иерусалим опять станет христианским. Кроме того, дезертировать небольшими группами было слишком сложно; пуститься в долгий путь на север, к Антиохийскому княжеству, через земли, занятые врагом, казалось малодушным и страшнее, чем оставаться на месте. Рожер же ожесточился и решил продержаться до конца. Он не мог вернуться туда, где обосновались Роберт и Анна. Было ясно, что этот поход паломников — последний. Как только спадет жара, из Египта придет большое войско, прогонит их от стен города, и, если к тому моменту пилигримы не сумеют преодолеть сопротивление гарнизона, им останется только бежать к ближайшему порту, садиться на корабли и отправляться домой.

Рожер осознавал, что если переживет отступление и сумеет погрузиться на корабль, то кончит жизнь солдатом короля Вильгельма. Он сделал все что мог, чтобы сдержать клятву положить жизнь за освобождение Святой Земли от неверных, но ему претило служить князю Боэмунду, во владениях которого жила Анна, а оставаться здесь после отъезда главных сил пилигримов значило играть в прятки со смертью. Герцог Нормандский должен быть благодарен ему за долгую и честную службу, но юноша знал, что герцог Роберт, скорее всего, сам лишился владений и не в состоянии отплатить ему, даже если и захочет. Рожер мучительно страдал от одиночества, и это усиливало его тоску; откровенно поговорить о своих личных делах и запутанной семейной жизни он мог только с отцом Ивом, но священник был слишком занят — многие клирики болели, а воины очень нуждалось в утешении. Он боялся присоединиться к другим рыцарям, обычно собиравшимся днем или после ужина, потому что любая насмешка над незадачливым мужем, любая сальная шутка могла закончиться поединком. Фома оказался единственной родной душой, и они вели долгие беседы, сидя за чисткой доспехов, но гордость не позволяла рыцарю разгуливать по лагерю как бы на равных с арбалетчиком. За полосой укрытий рыцарю в полных доспехах делать было нечего; сидеть там считалось уделом пехотинцев, и пять дней после неудачного штурма стали для Рожера самым тоскливым и одиноким временем за все паломничество.

Но утром восемнадцатого июня, в день Святого Ефрема, лагерь облетела чудесная, воодушевляющая весть. Гонец, скакавший всю ночь, принес известие о том, что христиане взяли Яффу! Семнадцатого числа в порт вошел генуэзский флот, городские христиане взялись за оружие, и небольшой гарнизон неверных бежал на юг. К счастью, моряки были готовы вести долгую осаду порта и запаслись едой, вином и лесом для строительства машин. Яффа, ближайший к ним морской порт, была расположена всего в сорока милях, и раз теперь там хозяйничали итальянцы, то пилигримы могли сразу же начать сооружать осадную технику. Вожди немедленно устроили совет, на котором определили план последующих действий, а рыцари и даже пехотинцы наперебой высказывали свое мнение каждому, кто соглашался их слушать. Днем большой отряд кавалерии отправился в Яффу, чтобы сопровождать караван, а когда паломники увидели верблюдов, с обоих боков которых покачивались притороченные к седельным сумкам брусья, обрадовались так, словно Иерусалим уже взят.

На следующий день они приступили к выполнению подготовки в соответствии с новым планом.

Оказалось, что совет, ко всеобщей радости и облегчению, решил попытаться использовать все достижения осадной техники сразу. Подкопы, конечно, исключались, но прибывшие на кораблях умелые плотники тут же принялись строить катапульты. Другие в это время стали ломать прутья и плести из них надежные укрытия от стрел, которые предстояло установить возле катапульт и таранов. Герцог Лотарингский показал пример остальным и сам уселся за эту работу, а рыцари и знать неуклюже пытались помогать пехотинцам. Снова, как в Дорилее и Антиохии, в самый последний момент пришла неожиданная помощь. За три года военной жизни все худо-бедно научились плести щиты, и укрытия из них получались ничуть не хуже деревянных козырьков. Множество людей взялось за несложную работу, и к вечеру двадцатого июня все было готово.

Линия укрытий, сооруженная пехотинцами от нечего делать, сейчас пришлась очень кстати. Защитники города не смели высовываться из-за зубцов, а потому не могли далеко посылать стрелы, и пилигримы беспрепятственно достигли подножия стены. Рожер помог смастерить укрытие для тарана, который как раз заканчивали сооружать, облачился в доспехи и присоединился к отряду, которому предстояло тащить к стене огромный деревянный козырек. Козырек представлял собой остроконечный навес, состоявший из трех слоев: сверху клали парусиновые мешки с песком, предохранявшим от подожженных стрел; под ними лежал набитый гибкими прутьями тюфяк, защищавший от тяжелых камней; все это опиралось на прочный каркас из брусьев. Навес стоял на шестнадцати прочных столбах, каждый из которых должны были нести четыре человека. Пилигримы единодушно признали это сооружение чудом военной техники.

Несколько рыцарей в полных доспехах, в числе коих и Рожер, несли первый столб. Они без потерь достигли рва, умудрились спуститься по крутому склону, не повредив при этом навес, и установили его вплотную к заранее облюбованному участку стены, где сброшенные неверными камни и куски черепицы как следует утрамбовали мягкую почву дна рва. Затем отряд носильщиков бегом ринулся через простреливаемую зону и миновал ее благополучно, если не считать, что одному безоружному пехотинцу стрела угодила в ягодицу.