Недвижность мертвая. В провалах снежной тьмы
      Зажат безмолвный мир тисками стали строгой,
      И в сердце страх живет пред царствием зимы,
      Боязнь огромного и ледяного бога.
      Соломенные кровли
      (Перевод М. Донского)
      Склонясь, как над Христом скорбящие Марии,
      Во мгле чернеют хутора;
      Тоскливой осени пора
      Лачуги сгорбила худые.
      Солома жалких крыш давно покрылась мхом,
      Печные покосились трубы,
      А с перепутий ветер грубый
      Врывается сквозь щели в дом.
      Склонясь от немощи, как древние старухи,
      Что шаркают, стуча клюкой,
      И шарят вкруг себя рукой,
      Бесчувственны, незрячи, глухи,
      Они запрятались за частокол берез;
      А у дверей, как стружек ворох,
      Опавшие листы, чей шорох
      Заклятий полон и угроз.
      Склонясь, как матери, которых гложет горе,
      Они влачат свои часы
      В промозглой сырости росы
      На помертвелом косогоре.
      В ноябрьских сумерках чернеют хутора,
      Как пятна плесени и тленья.
      О, дряхлой осени томленье,
      О, тягостные вечера!
      Лондон
      (Перевод Г. Шенгели)
      Вот Лондон, о душа, весь медный и чугунный,
      Где в мастерских визжит под сотней жал металл,
      Откуда паруса уходят в мрак бурунный,
      В игру случайностей, на волю бурь и скал.
      Вокзалы в копоти, где газ роняет слезы
      Свой сплин серебряный - на молнии путей,
      Где ящерами скук зевают паровозы,
      Под звон Вестминстера срываясь в глубь ночей.
      И доки черные; и фонарей их пламя
      (То веретёна мойр в реке отражены);
      И трупы всплывшие, венчанные цветами
      Гнилой воды, где луч дрожит в прыжках волны;
      И шали мокрые, и жесты женщин пьяных;
      И алкоголя вопль в рекламах золотых;
      И вдруг, среди толпы, смерть восстает в туманах...
      Вот Лондон, о душа, ревущий в снах твоих!
      Умереть
      (Перевод Ю. Александрова)
      Багровая листва и стылая вода.
      Равнина в красной мгле мала и незнакома,
      Огромный вечер, там, над краем окоема,
      Выдавливает сок из тучного плода.
      И вместе с октябрем лениво умирая,
      Пылающую кровь роняет поздний сад,
      И бледные лучи ласкают виноград,
      Как четки в смертный час его перебирая.
      Угрюмых черных птиц приблизился отлет.
      Но листья красные сметает ветер в груду,
      И, длинные усы протягивает всюду.
      Клубничные ростки кровавят огород.
      И бронзы тяжкий гул, и ржавый лязг железа
      Все ближе, но пока проходит стороной.
      А лес еще богат звенящей тишиной
      И злата у него побольше, чем у Креза...
      Вот так, о плоть моя, мечтаю умереть
      В наплыве дум, лучей и терпких ароматов,
      Храня во взорах кровь и золото закатов
      И гибнущей листвы торжественную медь!
      О, умереть, истлеть, как слишком налитые
      Огромные плоды; как тяжкие цветы,
      Повисшие теперь над краем пустоты
      На тоненькой своей зелено-желтой вые!..
      Для жизни на земле мы непригодны впредь.
      В спокойствии немом лучась багряной славой,
      Дозрели мы с тобой до смерти величавой,
      Мы гордо ей в глаза сумеем посмотреть.
      Как осень, плоть моя, как осень - умереть!
      Из цикла "Крушения"
      Меч
      (Перевод М. Донского)
      С насмешкой над моей гордынею бесплодной
      Мне некто предсказал, державший меч в руке:
      Ничтожество с душой пустою и холодной,
      Ты будешь прошлое оплакивать в тоске.
      В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
      Стать сильным, как они, тебе не суждено;
      На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
      Ты будешь, как больной, смотреть через окно.
      И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют,
      И скука въестся в плоть, желания губя,
      И в черепе твоем мечты окостенеют,
      И ужас из зеркал посмотрит на тебя.
      Себя преодолеть! Когда б ты мог! Но, ленью
      Расслаблен, стариком ты станешь с юных лет;
      Чужое и свое, двойное утомленье
      Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет.
      Заплещет вещее и блещущее знамя,
      О, если бы оно и над тобой взвилось!
      Увы! Ты истощишь свой дух над письменами,
      Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось.
      Ты будешь одинок! - в оцепененье дремы
      Прикован будет твой потусторонний взгляд
      К минувшей юности, - и радостные громы
      Далёко в стороне победно прогремят!
      Исступленно
      (Перевод М. Донского)
      Пусть ты истерзана в тисках тоски и боли
      И так мрачна! - но все ж, препятствия круша,
      Взнуздав отчаяньем слепую клячу воли,
      Скачи, во весь опор скачи, моя душа!
      Стреми по роковым дорогам бег свой рьяный,
      Пускай хрустит костяк, плоть страждет, брызжет кровь!
      Лети, кипя, храпя, зализывая раны,
      Скользя и падая, и поднимаясь вновь.
      Нет цели, нет надежд, нет силы; ну так что же!
      Ярится ненависть под шпорами судьбы;
      Еще ты не мертва, еще в последней дрожи
      Страданье под хлыстом взметнется на дыбы.
      Проси - еще! еще! - увечий, язв и пыток,
      Желай, чтоб тяжкий бич из плоти стон исторг,
      И каждой порой пей, пей пламенный напиток,
      В котором слиты боль, и ужас, и восторг!
      Я надорвал тебя в неистовой погоне!
      О кляча горестей, топча земную твердь,
      Мчи одного из тех, чьи вороные кони
      Неслись когда-то вдаль, сквозь пустоту и смерть!
      Осенний час
      (Перевод Г. Шенгели)
      Да, ваша скорбь - моя, осенние недели!
      Под гнетом северным хрипят и стонут ели,
      Повсюду на земле листвы металл и кровь,
      И ржавеют пруды и плесневеют вновь,
      Деревьев плач - мой плач, моих рыданий кровь.
      Да, ваша скорбь - моя, осенние недели!
      Под гнетом холода кусты оцепенели
      И вот, истерзаны, торчат в пустых полях
      Вдоль узкой колеи, на траурных камнях,
      Их рук - моих, моих печальных рук размах.
      Да, ваша скорбь - моя, осенние недели!
      В промерзшей колее колеса проскрипели,
      Своим отчаяньем пронзая небосклон,
      И жалоба ветвей, и карканье ворон
      Стон сумрака - мой стон, затерянный мой стон.
      Вдали
      (Перевод Б. Томашевского)
      Вплывают блики крыл в угрюмые ангары,
      Ворота черные все голоса глушат...
      Кругом - унынье крыш, фасады и амбары,
      И водосточных труб необозримый ряд.
      Здесь глыбы чугуна, стальные стрелы, краны,
      И эхом в щелях стен вся даль отражена:
      Шаги и стук копыт, звенящий неустанно,
      В быки мостов, шурша, врезается волна...
      И жалкий пароход, который спит, ржавея,
      В пустынной гавани, и вой сирен вдали...
      Но вот, таинственно сквозь мрак ночной белея,
      В далекий океан уходят корабли,
      Туда, где пики скал и ярость урагана...
      Душа, лети туда, чтоб в подвиге сгореть
      И чтоб завоевать сверкающие страны!
      Какое счастье жить, гореть и умереть!
      Взгляни же в эту даль, где острова в сиянье,
      Где мирры аромат, коралл и фимиам...
      Мечтою жаждущей уйди в зарю скитаний
      И с легкою душой вручи судьбу ветрам,
      Где океанских волн блистает свет зеленый...
      Иль на Восток уйди, в далекий Бенарес,
      К воротам древних Фив, к руинам Вавилона,
      В туман веков, где Сфинкс, Афина и Гермес,
      Иль к бронзовым богам на царственном пороге,
      К гигантам голубым или во тьму дорог,
      Где за монахами медлительные дроги
      Неповоротливо ползут из лога в лог...
      И взор твой ослепят лучи созвездий южных!
      О бедная душа, в разлуке ты с мечтой!
      Уйди же в зной пустынь, в прозрачность бухт
      жемчужных,
      Путем паломника в пески земли святой...
      И может быть, еще в какой-нибудь Халдее
      Закатный вечен свет: он пастухов хранит,
      Не знавших никогда и отблесков идеи...
      Уйди тропой цветов, где горный ключ звенит,
      Уйди так глубоко в себя мечтой упорной,
      Чтоб настоящее развеялось, как пыль!..
      Но это жалкий бред! Кругом лишь дым, и черный
      Зияющий туннель, и мрачной башни шпиль...
      И похоронный звон в тумане поднимает
      Всю боль и всю печаль в моей душе опять...
      И я оцепенел, и ноги прилипают
      К земной грязи, и вонь мне не дает дышать.
      Из цикла "Черные факелы"
      Законы
      (Перевод Ю. Александрова)
      Печален лик земли среди угрюмых зданий,
      Где жизнь заключена в прямоугольный плен,
      Где предопределен удел моих страданий
      Всей тяжестью колонн и непреклонных стен.
      Вот башенки наук, вот лабиринты права,
      Где человечий мир в законы водворен,
      Где мозг одет в гранит - и не посмеет он
      Поколебать столпы священного устава.
      Гордыня бронзы там нисходит с высоты,
      Чугунная плита сдавила все живое...
      О, сколько нужно дум и страстной чистоты,
      Чтоб волновался ум, чтоб сердцу быть в покое
      Дабы оно могло багряный купол свой
      Просторно изогнуть в глубокой, нежной сини,
      Где б не посмело зло коснуться той твердыни,
      Той мудрой доброты и ясности живой!
      Но в бездне вечеров, уже чреватых бурей,
      Лучами черных солнц охвачен башен ряд,
      И мчатся тучи к ним толпою грозных фурий,
      Швыряя молний блеск на крутизну громад.
      И лунный желтый глаз великой лженауки
      В тех небесах, куда устремлена сейчас
      Готическая мощь, ужели не погас
      От старости своей, от вековечной скуки?..
      Мертвец
      (Перевод Г. Шенгели)
      В одеждах цветом точно яд и гной
      Влачится мертвый разум мой
      По Темзе.
      Чугунные мосты, где мчатся поезда,
      Бросая в небо гул упорный,
      И неподвижные суда
      Его покрыли тенью черной.
      И с красной башни циферблат,
      Где стрелки больше не скользят,
      Глаз не отводит от лица
      Чудовищного мертвеца.
      Он умер оттого, что слишком много знал,
      Что, в исступленье, изваять мечтал
      На цоколе из черного гранита
      Для каждой вещи лик причины скрытой.
      Он умер, тайно восприяв
      Сок познавательных отрав.
      Он умер, пораженный бредом,
      Стремясь к величьям и победам,
      Он навсегда угас в тот миг,
      Когда вскипел закат кровавый
      И над его главой возник
      Орлом парящим призрак славы.
      Не в силах более снести
      Жар и тоску смятенной воли
      Он сам себя убил в пути,
      В цепях невыносимой боли.
      Вдоль черных стен, где прячется завод,
      Где молотов раскат железный
      Крутую молнию кует,
      Влачится он над похоронной бездной.
      Вот молы, фабрик алтари,
      И молы вновь, и фонари,
      Прядут, медлительные пряхи,
      Сияний золото в тоске и страхе.
      Вот камня вечная печаль,
      Форты домов в уборе черном;
      Закатным взглядом, скучным и покорным,
      Их окна смотрят в сумрачную даль.
      Вот верфи скорби на закате,
      Приют разбитых кораблей,
      Что чертятся скрещеньем мачт и рей
      На небе пламенных распятий.
      В опалах мертвых, что златит и жжет
      Вулкан заката, в пурпуре и пемзе,
      Умерший разум мой плывет
      По Темзе.
      Плывет на волю мглы, в закат,
      В тенях багряных и в туманах,
      Туда, где плещет крыльями набат
      В гранит и мрамор башен рдяных,
      И город жизни тает позади
      С неутоленной жаждою в груди.
      Покорный неизвестной силе,
      Влачится труп уснуть в вечеровой могиле,
      Плывет туда, где волн огромных рев,
      Где бездна беспредельная зияет
      И без возврата поглощает
      Всех мертвецов.
      Из цикла "У дороги"
      Часы
      (Перевод В. Брюсова)
      Ночью, в молчании черном, где тени бесшумные
      бродят,
      Стук костыля, деревянной ноги.
      Это по лестнице времени всходят и сходят
      Часы, это их шаги!
      Вокруг устарелых эмблем и наивных узоров
      Цифр под стеклом утомительный ряд.
      О, луны угрюмых, пустых коридоров:
      Часы и их взгляд!
      Деревянный киоск роковых откровений,
      Взвизги напилка, и стук молотков,
      И младенческий лепет мгновений,
      Часы и их зов!
      Гроба, что повешены всюду на стены,
      Склепы цепей и скелетов стальных,
      Где кости стучат, возвещая там числа и смены...
      Часы и весь ужас их!
      Часы!
      Неутомимы, бессонны,
      Вы стучите ногами служанок в больших башмаках,
      Вы скользите ногами больничных сиделок,
      Напрасно вас молит мой голос смущенный,
      Вы сдавили мой страх
      Циркулем ваших безжалостных стрелок.
      Декабрь
      (Перевод Ф. Мендельсона)
      Под бледным небом по полям туман ползет,
      Земля от холода вся в трещинах глубоких,
      На рыжих склонах инея налет,
      И над безмолвием трещат, кричат сороки.
      Как стая гарпий злобных и жестоких,
      Кусты сражаются, и ветер листья рвет,
      Тряпье осеннее, и там, в полях далеких,
      Как будто кто по наковальне бьет.
      Зима унылая! Твой холод беспрестанно
      Сжимает душу мне своей рукой титана,
      И тот же звон глухой плывет издалека,
      Тоскливый звон из церковки соседней
      Твердит, что там собрали в путь последний
      И в землю опускают бедняка.
      Притча
      (Перевод Ф. Мендельсона)
      Над золотом глади озерной,
      Где белые лилии спят,
      Усталые цапли скользят,
      В воде отражаются черной.
      Их крыльев широк размах,
      Медлительны их движенья;
      Плывут они в небесах,
      Гребут в воде отраженья.
      Но рыбак туповатый и важный
      На них расставляет сети,
      Не видя, что птицы эти
      Гребут в высоте отважно,
      Что в мокрые сети скуки
      Птицы не попадают.
      Напрасно он в тине их ищет,
      Птицы все выше взмывают,
      И мчатся, как призраки, мимо,
      Безумны и неуловимы!
      Лодка
      (Перевод Ф. Мендельсона)
      Морозит к ночи. На деревьях иней
      Алмазами сверкает под луной.
      И в чистом небе тучки ни одной:
      Плывет луна над белою пустыней.
      Как сталь с серебряным узором, черный лед,
      И звезды смотрят на реку в печали:
      Там лодка вмерзла, весла в плен попали,
      Одна, недвижно, но чего-то ждет.
      Вдруг сокрушит оковы ледяные
      Какой-нибудь герой, и лодку поведет
      В моря, где пламенем охвачен небосвод,
      В далекий рай, к теплу, в края иные?
      А может быть, она обречена
      Следить, в безмолвье белом прозябая,
      Как птицы вольные над ней за стаей стая
      Летят туда, где вечная весна?
      Не знаю, где
      (Перевод В. Брюсова)
      Это где-то на севере, где, я не знаю,
      Это где-то на полюсе, в мире стальном,
      Там, где стужа когтями скребется по краю
      Селитренных скал, изукрашенных льдом.
      Это - холод великий, едва отраженный
      В серебряном зеркале мертвых озер:
      Это - иней, что точит, морочит - бессонный,
      Низкорослый, безлиственный бор.
      Это - полночь, огромный скелет обнаженный
      Над серебряным зеркалом мертвых озер,
      Это - полночь, что точит, морочит, хохочет,
      Но раздвинуть руками гигантскими хочет
      Холодный и звездный простор.
      В дали полуночной безвольной
      Это смолкнувший звон колокольный,
      Это убранный снегом и льдами собор.
      Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю,
      Литургия Великого Холода в мире стальном.
      Это где-то, - не в старом ли северном крае? - не знаю!
      Это где-то, - не в старом ли северном сердце? - в моем!
      Ноябрь
      (Перевод Г. Шенгели)
      Вот листья, цвета гноя и скорбей,
      Как падают они в моих равнинах;
      Как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей,
      Так падают они в душе моей.
      Лохмотьями тяжелых облаков
      Окутавши свой глаз слепой,
      Поник, под ветра грозный вой,
      Шар солнца, старый и слепой.
      Ноябрь в моей душе.
      Над илом ивы чуть видны; в туманы,
      Мелькая, черные уносятся бакланы,
      И льется крик их, долгий, точно вечность,
      Однообразный, - в бесконечность.
      Ноябрь в моей душе.
      О, эти листья, что спадают,
      Спадают;
      О, этот бесконечный дождь
      И этот вой средь голых рощ,
      Однообразный, рвущий все в душе!..
      Некоторые
      (Перевод Б. Томашевского)
      За далью всех светил пред ними возникает
      Виденье города - безбрежный черный бред,
      В триумфе траура, как склеп, где жизни нет...
      Земля? Ушла во мрак. А небо? Чуть мерцает!
      Гигантский мир теней раскинулся кругом,
      Туманный горизонт покрыл, как саван, горы,
      Могильные холмы теперь предстали взору,
      И в них погребена вся память о былом.
      Толпа немых людей бредет во мгле заката,
      И горбит их тоска, и путь их одинок.
      И гнет прошедших лет на них надгробьем лег,
      Как память тусклая о том, что жгло когда-то;
      Им одинаково страшны добро и зло,
      Бескровны их сердца, бесцветна страсти сила,
      Душа в борьбе за жизнь о божестве забыла.
      В глазах застыла мысль, молчанье в них вошло,
      И неподвижность льдом сковала их навеки...
      Мертвы желанья в них, раскаянье и страх;
      Они мечтать - увы! - не могут о крестах,
      И алой смерти свет им не закроет веки!
      Из цикла "Представшие на моих путях"
      Страх
      (Перевод Ю. Александрова)
      Растет мой древний страх в равнине ледяной,
      Где Пастырь Ноябрей трубит, безмерно старый.
      Стоит он, как беда над робкою отарой,
      Трубит он, клича смерть из глубины земной.
      Над совестью моей, надо грустною страной
      Трагический рожок напрягся в муке ярой.
      Кричит он вдалеке, грозит он смутной карой
      Над кровью ивняка, над стылою волной.
      И овцы черные с клеймом багрово-красным
      Вернулись под бичом тем вечером ненастным
      В загон моей души, как скопище грехов.
      Мой неуемный страх растет во мгле морозной,
      Где в мертвой тишине трубит о буре грозной
      Старейший изо всех жестоких пастухов.
      Из цикла "Города-спруты"
      Скользящие в ночи
      (Перевод Ю. Александрова)
      Ряды куртин и фонарей вдоль галерей,
      В которых вьются так неторопливо
      Шаги созданий, молчаливо
      Несущих траур по душе своей...
      На купола, на колоннады,
      Воздвигнутые там и тут,
      Отпугивая тьму, текут
      Огней холодных мириады.
      Пылает газ, и, как алмаз,
      Вкрапленный в диадему ночи,
      Любой светильник нежит очи,
      Кого-то приводя в экстаз.
      А круг воды в лучах голубоватых
      Блестит, как днем,
      И часть колонны, отраженной в нем,
      Подобна торсу в медных латах.
      Растут костры, как желтые кусты,
      На площадях разбрызгав ртуть и серу,
      Волшебной сделав атмосферу
      И мрака раздробив пласты.
      Громадный город блещет, словно море,
      И волны электричества бегут
      По всем путям, туда, где стерегут
      Свое молчанье, с трауром во взоре,
      Скользящие по грани темноты.
      Они томятся, дожидаясь утра,
      И держат в коготках из перламутра,
      Как водоросли, сникшие цветы.
      Скользят медлительно, влача воланы, рюши
      И кружева, прикрывшие позор...
      Они друг друга знают - с коих пор?
      Взаимные, болезненные души.
      Они плывут, как будто по ковру,
      Вздымая перья шляп и рыжие шиньоны...
      У них свои жестокие законы,
      Полузабывшие пути к добру.
      На пальцах, сжатых в горьком исступленье,
      В их перстнях дорогих под сенью галерей,
      Подобные глазам ночных зверей,
      Играют камни, пряча преступленье.
      А их глаза ушли под бледный лоб.
      Лишь иногда, безмолвной сватке рады,
      Они так яростно вперяют взгляды,
      Как будто гвозди забивают в гроб.
      Но лбы - как белые повязки
      На мыслях раненых. А губы - два цветка,
      Что на воде качаются слегка
      И сходятся почти без ласки.
      Глаза понурые глядят,
      Пустые, в пустоту без бога,
      Хоть в сердце пламя и тревога,
      И звон его - набат.
      Я знаю женщин в траурных одеждах,
      Но в туфельках нарядно-золотых;
      А в косах, черных и густых,
      Сверкает серебро, и на былых надеждах
      Поставлен крест, и колкий остролист
      Их диадема. Траур тот, однако,
      Креп овдовевших без мужей, без брака,
      Избравших путь, который лишь тернист.
      И здесь, в ночи, глухой порой бесстрастья,
      Наедине с трагической судьбой,
      Они постигли все и плачут над собой,
      Держа в руках ключи потерянного счастья.
      Вдоль галерей, сверкающих, как млечный
      Холодный путь, когда кругом - ни зги,
      Скользят бесшумные шаги
      Несущих траур бесконечный.
      Из цикла "Лозы моей стены"
      Осенний вечер
      (Перевод А. Ибрагимова)
      Как серый мрамор - тучи. В гневе
      Неистовствует вышина.
      "Эй, берегись, луна!"
      Просторы - в лоскуты, в куски,
      И слышит ухо, как смеются глухо
      И глухо плачут от тоски
      Деревья.
      "Эй, берегись, луна!"
      Твой хрупкий, твой хрустальный лик
      В пруду растрескается вмиг,
      Захлестнут будет желтой мутью.
      Деревья гнутся, словно прутья.
      В разбойной удали, неукротим и рьян,
      Срывает с крыш солому ураган.
      Сегодня осень с ветром льнут друг к другу.
      "Эй, берегись, луна!"
      Куда не кинешь взгляд,
      Неловок и тяжеловат,
      Ласкает ветер, сельский хват,
      Свою рыжеволосую подругу.
      "Эй, берегись, луна!"
      Ты, среди сонма звезд витая,
      Плывешь, как Дева Пресвятая:
      Тебя отвергнул этот мир,
      Где ветер с осенью справляют брачный пир
      И где от дрожи их, от криков их истомных
      В чащобах темных
      Раскачиваются тела
      Стволов, раздетых догола.
      Блуждают в рощах своры алчных псов.
      И по полям несется, точно зов,
      Тяжелый запах, запах тленья.
      Все яростнее буря вожделенья
      В природе исступленной. Быть беде!
      На юге и на севере - везде
      Бушует ветер, в страсти жаркой
      Сплетаясь с осенью-дикаркой.
      "Эй, берегись, луна!"
      По-волчьи воют псы без сна.
      Из цикла "Многоцветное сияние"
      Мир
      (Перевод В. Брюсова)
      Мир состоит из звезд и из людей.
      Там, в высоте,
      Спокон веков, таинственно далеких,
      Там, в высоте,
      В садах небес, роскошных и глубоких,
      Там в высоте,
      Вкруг солнц, бесчисленных и сходных
      С огнистым улеем, там, в высоте,
      В сверкании пространств холодных,
      Вращаются, впивая дивный свет,
      Рои трагических планет.
      Неведомо когда,
      Как рою пчел, им жизнь дала звезда,
      И вот они летят - пылинки мира
      Среди цветов и лоз, в садах эфира;
      И каждая из них, свой вечный путь чертя,
      Сверкая в тьме ночной, а днем в лучах сокрыта,
      Уйдя далёко, вспять бежит своей орбитой
      И к солнцу-матери влечется, как дитя.
      Там, в белой немоте, есть строй непоколебимый
      В движенье яростном тех золотых шаров
      Вокруг костра огня, вокруг звезды родимой,
      В круговращении неистовом миров!
      Что за чудовищность бессчетных порождений!
      Листва из пламени, кустарник из огней,
      Растущий ввысь и ввысь, живущий в вечной смене,
      Смерть принимающий, чтоб вновь пылать ясней!
      Огни сплетаются и светят разом,
      Как бриллианты без конца
      На ожерелье вкруг незримого лица,
      И кажется земля чуть видимым алмазом,
      Скатившимся в веках с небесного лица.
      Под цепким холодом, под ветром тяжко влажным
      В ней медленно остыл пыл буйного огня;
      Там встали цепи гор, вершины леденя;
      Там ровный океан взвыл голосом протяжным;
      Вот дрогнули леса, глухи и высоки,
      От схватки яростной зверей, от их соитий;
      Вот буря катастроф, стихийный вихрь событий
      Преобразил материки;
      Где бились грозные циклоны,
      Мысы подставили свои зубцы и склоны;
      Чудовищ диких род исчез; за веком век
      Слабел размах борьбы - ударов и падений,
      И после тысяч лет безумия и тени
      Явился в зеркале вселенной человек!
      Явился господином,
      Меж всех земных существ единым,
      Стоявшим прямо, к небу поднимавшим очи.
      Земля, ее и дни и ночи,
      Пред ним распростирала круг
      С востока к западу и с полночи на юг,
      И первые полеты первых мыслей
      Из глуби человеческой души
      Державной,
      Взнесясь в таинственной тиши,
      Незримыми гирляндами повисли.
      Мысли!
      Их яростный порыв, их пламень своенравный,
      Их ярость алая, аккорд багряный их!
      Как там, на высоте, меж облаков седых,
      Горели звезды, так они внизу сверкали;
      Как новые огни, неслись к безвестной дали,
      Всходя на выси гор, на зыбях рек горя,
      Бросая новое всемирное убранство
      На все моря
      И все пространство.
      Но чтоб установить и здесь согласный строй,
      В их золотом и буйственном смятенье,
      Как там, на высоте, да, как и там, вдали,
      Священной чередой,
      Как солнц небесных повторенье,
      Возникли гении меж расами земли.
      С сердцами из огня, с устами как из меда,
      Они вскрывали суть, глася в среде народа,
      И все случайные полеты разных дум,
      Как улей, собирал их озаренной ум,
      И тяготели к ним приливы и отливы
      Исканий пламенных, разгадок горделивых;
      И тень прислушалась, впивая их слова;
      Дрожь новая прошла по жилам вещества:
      Утесы, воды, лес почувствовали нежно,
      Как дует ветер с гор иль ветерок прибрежный;
      Прибой возжаждал плясок, листок обрел полет,
      И скалы дрогнули под поцелуем вод.
      Все изменилося до глубины заветной
      Добро, зло, истина, любовь и красота;
      Живыми нитями единая мечта
      Соединила все в покров души всесветной,
      И мир, откуда встал невидимый магнит,
      Признал закон миров, что в небесах царит.
      Мир состоит из звезд и из людей.
      Смерть
      (Перевод Ю. Александрова)
      - Душа печальная моя,
      Откуда, об руку с луною,
      Пришла ты говорить со мною,
      Последней правды не тая?
      - Оттуда я, где огнекрылы
      Дворцы зари, где ночь светла.
      Смотри: я розы принесла
      Для завтрашней твоей могилы.
      - Душа бессмертная моя,
      Ты знаешь: одержим я страхом
      Однажды стать холодным прахом,
      Уйти во мрак небытия.
      - Но ты боишься только света,
      Боишься вечной высоты,
      Где жизнь и смерть свои цветы
      Сплетают на челе поэта.
      - Скажи, прекрасная моя:
      Ты видишь время, призрак черный,
      С косой в руке над этой сорной
      Травой, которой стану я?
      - Не бойся жалких привидений.
      Не нам с тобой во тьме лежать.
      В пространстве время удержать
      Способен плодоносный гений!
      Из цикла "Часы"
      Вечерние часы
      (Перевод А. Гатова)
      ***
      Касаньем старых рук откинув прядь седую
      Со лба, когда ты спишь, и черен наш очаг,
      Я трепет, что всегда живет в твоих очах
      И под ресницами теперь, целую.
      О, нежность без конца в часы заката!
      Прожитых лет перед глазами круг.
      И ты, прекрасная, в нем возникаешь вдруг,
      И трепетом моя душа объята.
      И как во времена, когда нас обручили,
      Склониться я хочу перед тобой
      И сердце нежное почувствовать рукой
      Душой и пальцами светлее белых лилий.
      ***
      (Перевод А. Гатова)
      Когда мои глаза закроешь ты навек,
      Коснись их долгим-долгим поцелуем
      Тебе расскажет взгляд последний, чем волнуем
      Безмерно любящий пред смертью человек.
      И светит надо мной пусть факел гробовой.
      Склони твои черты печальные. Нет силы,
      Чтоб их стереть во мне. И в сумраке могилы
      Я в сердце сохраню прекрасный образ твой.
      И я хочу пред тем, как заколотят гроб,
      С тобою быть, клонясь к подушкам белым.
      И ты в последний раз прильнешь ко мне всем телом
      И поцелуешь мой усталый лоб.
      И после, отойдя в далекие концы,
      Я унесу с собой любовь живую,
      И даже через лед, через кору земную
      Почувствуют огонь другие мертвецы.
      ***
      (Перевод А. Гатова)
      Нет, жить тобой душа не уставала!
      Ты некогда в июне мне сказала:
      "Когда бы, друг, однажды я узнала,
      Что я тебе мешаю, тяжела,
      С печалью в сердце, тихом и усталом,
      Куда неведомо, но я б ушла".
      И тихо лбом к моим губам припала.
      И потом:
      "Дарит разлука радости живые,
      И нужды нет в сцепленье золотом,
      Что свяжет, как у пристани, кольцом
      Две наши тихие ладьи земные".
      И слезы у тебя я увидал впервые.
      И ты сказала,
      Ты еще сказала:
      "Расстанемся во что бы то ни стало!
      Так лучше, чем спускаться с вышины
      Туда, где будням мы обречены".
      И убегала ты, и убегала,
      И вновь в моих объятьях трепетала.
      Нет, жить тобой душа не уставала!