- Я! - отрывистый голос Рябова - на весь блиндаж. Будто стоял рядом. "Ну и мембрана! И к уху трубку прикладывать не надо", - хмыкнул Андрей.
      - Что скажешь? - как можно спокойней произнес он. - Нормально, говоришь? Ладно. Держись, все хорошо будет. Ну вот, и ты так полагаешь. Значит, все действительно будет хорошо. - Он услышал, что коротко засмеялся.
      Может, и в самом деле все будет хорошо...
      "Вряд ли. Вряд ли, - грустно покачал головой. - Даже нет, определенно нет". Андрей услышал, что вздохнул. "Кончать надо думать об этом. Надо думать только о том, как дольше задержать противника на этом берегу и вовремя взорвать мост. А не внушать себе разные страхи. Страх не отменит приказа. Приказ остается в силе, если и кажется невыполнимым. Приказ на войне предполагает, что все выполнимо. - Он это уже знает, как и многое другое уже знает. - Конечно, выполнимо, раз приказ предусматривает и смерть твою. Если потребуется. На войне, считай, всегда требуется твоя смерть. И с этим ничего не поделать. Но давай думать не о смерти. О приказе давай думать. И о том, как, выполнив приказ, перебраться на тот берег. И оставить противника с носом. Поторчит пусть у взорванной переправы..."
      Ладно!
      Андрей связался со вторым взводом, с Вано.
      - Как у тебя?
      - Порядок, - довольно бодро откликнулся Вано. - Порядок. В карты вот дуемся, в "дурачка".
      "Весь Вано в этом", - улыбнулся Андрей. И в тон ему:
      - Плохо командуешь, товарищ Вано. Гитлер вон как командует, а только ефрейтор. А ты сержант...
      - Подучусь еще, товарищ лейтенант, да? Война, слушай, не завтра кончается. Гитлер дальше ефрейтора не пойдет, да? А я, может, под Берлином уже лейтенантом буду, два "кубаря". А то и "шпалу" нацепят...
      - "Кубари" и "шпалу" заслужить надо, Вано. Делом. Вот сегодня и покажи себя. Ладно. Значит, в "дурачка"?.. - "Что могу иное сказать в такие минуты, когда нервы напряжены?" - оправдывался перед собой Андрей. Ладно.
      - Все будет в полном порядке, товарищ лейтенант, да? - с бездумной уверенностью произнес Вано.
      Андрей положил трубку.
      Приземистый, ширококостный грузин с мясистыми, блестящими щеками, с горячими глазами, с крутой горбинкой на длинном носу и двумя лихими хвостиками-усиками, Вано, казалось, не понимал, что такое опасность. Просто он ни в чем не видел риска и шел на риск, как отваживаются дети совершить проделку. Бывало, небрежная храбрость, которую проявлял, сам того не замечая, грозила гибелью, но ему всегда удавалось выпутываться из самых сложных положений. И понять было нельзя, как получалось, что Вано ни разу не попал в госпиталь. "Я везучий, понимаешь, да? У меня в роду все везучие..." - расплывались его толстые губы в лукавой ухмылке. "Ты поосторожней, Вано, - говорили Андрей и Семен. - Храбрость дело ведь умное, а не так... Риск нужен, но расчет лучше, надежнее. Усвой ты это..." Вано лишь улыбался, понимал, что ротный и политрук выражали ему таким образом одобрение. "Не могу поосторожней, да? Кавказский я человек, кровь горячая..." В свои двадцать лет Вано успел переменить много мест работы. Кое-как окончив школу, поступил на шоферские курсы, не понравилось, бросил; пошел в винодельческий совхоз, выгнали - слишком пристрастился к вину; устроился гидом в экскурсионное бюро, водил любознательных туристов по черноморскому побережью, в горы, но довольно скоро пришлось убраться и отсюда - неравнодушие к смазливым туристкам выражал слишком откровенно и слишком стремительно. Еще где-то устраивался, и увольняли, увольняли... Вано сам рассказывал о своем невезенье и не сочувствия искал, рассказывая об этом, - просто хотел, чтоб слушавшие его, как и сам он, удивлялись несправедливости, которая существует на земле. Призванный в армию, Вано оказался отличным стрелком - никто не стрелял более метко, более точно, чем он. Он не обладал послушностью, без которой не бывает солдата и которая именуется крепким, как гранит, словом - дисциплина, оттого, когда началась война, случались с ним вещи непозволительные. То расстреляет пленного эсэсовца, не доведя до места назначения: "Виноват. А ничего поделать с собой не могу. Совсем не в состоянии видеть фашистов на своей земле. Сердце обрывается, да? На самого Гитлера, прикажете, один пойду... понимаешь?.. Не могу фашиста живого видеть... Вот и получилось у меня. Виноват..." То проберется в расположение противника и притащит оттуда вина в канистре из-под бензина, и вино противно отдавало бензином "кагор-мотор", скаля в улыбке зубы, объяснял Вано. То выйдет на дорогу в ожидании полевой кухни, когда не прибывала вовремя, и силой заворачивал в свой взвод котел, следовавший в соседнее подразделение... "Ты - кто? Хулиган? бандит? - распекал его Андрей. - Ты - кто?.." Вано непонимающими глазами смотрел на ротного: "Красноармеец я, товарищ лейтенант!" Такой уж он, Вано. А может, и ничего, что такой? Сколько раз запрашивали о нем политотдел полка, и следователи прокуратуры, и Особый отдел! Когда выбыл из строя двенадцатый командир взвода, пришлось временно назначить взводным Вано, тринадцатым. Хоть анкетка у него, прямо сказать, неважнецкая, усмехнулся Андрей, вспомнив свой разговор со старшиной Писаревым, с бывшим начальником отдела кадров научно-исследовательского института Писаревым. Да ни один серьезный отдел кадров не рискнул бы взять такого в учреждение. На войну всех берут. И Вано, человека с плохой анкетой. Даже взводным назначен, временным, а взводным, и Андрей нисколько не жалел, что назначен. Сейчас у Вано, сказал он, порядок, в карты дуются... "Ладно, Вано, не сердись, если что у нас и не так с тобой получалось, - с грустью подумал Андрей. - Сам понимаешь, война..."
      Над снарядной гильзой со сплющенными краями выгнулось на фитиле невысокое зазубренное пламя, похожее на петушиный гребень, и негустой свет падал на трех разведчиков, все еще недвижно спавших на еловом лапнике.
      Андрей посмотрел на тусклые, казавшиеся плоскими, щеки Капитонова, на прядку волос, выпавшую из-под свалившейся на затылок пилотки. Он стал думать о Капитонове. Капитонов пришел в роту после госпиталя. О своем ранении не рассказывал, не хотел рассказывать. А узнали. Добыл он "языка" и, связанного, волоком тащил, тот умудрился ухватить разведчика за ноги, повалить и всадить кинжал в бедро. Кое-как Капитонов дотащил "языка" до боевого охранения и, потеряв сознание, упал. Кто-то доставил разведчика и пленного в роту. Капитонова наградили медалью "За отвагу", но вручить не успели. Медсанбат. Госпиталь. Выписался из госпиталя, и его направили в этот батальон, в первую роту.
      А потом подумалось о Писареве. Андрей приказал ему отдохнуть. Как бы обстановка ни сложилась в ближайшие час-два, все равно будет трудно, очень трудно, и надо набраться сил. А поспать солдату - дело большое. Писарев лежал в трех шагах от Андрея с подтянутыми к животу ногами, сначала громко дышал, потом утих, словно ушел далеко, и его стало не слышно. Лет на семь Писарев старше Андрея, но Андрей чувствовал себя более искушенным. Ничего не скажешь, исполнительный, точный. А военного - нисколько. Да и сам он, Андрей, никакой не военный, всего-навсего несостоявшийся учитель истории. Но эти месяцы сделали его фронтовиком, иногда казалось, что всю жизнь воюет, всю жизнь - атаки, контратаки, окопы, бомбежки, переходы... А Писарев, что ж Писарев... Так и не мог решить, какой он, Писарев. "Пусть спит, пусть спит..."
      Потом на ум пришли Семен, и Володя Яковлев, которому взрывать мост, и Рябов, и Валерик, и комбат. И комбат. Андрей даже ощутил на плече добрую, успокаивающую тяжесть его руки. О Саше он забыл, забыл о Марии. Только Данилу помнил. Помнил, что тот с Ляховым у пулемета.
      Андрей бросил взгляд в угол и только сейчас заметил Сашу и Марию. Ей показалось, что сердито, даже зло взглянул на них.
      Мария сидела с Сашей в углу, подобрав под себя ноги, спиной опираясь на Сашин вещевой мешок. Саша, как обычно, молчал, и она не могла понять, доволен он или огорчен, что после опасных странствий попали под команду этого лейтенанта. В блиндаже тихо, свет от лампы - снарядной гильзы такой тусклый, он не в состоянии одолеть полумрак, и оттого клонило в дрему. Она видела, как доставал Андрей папиросу, слегка помял ее, потянулся к огню, прикурил. Пока прикуривал, разглядела его глаза: голубые они, серые или еще какие? "Утомленные, - решила она, - и жестокие".
      - Спите, нет? - К ней и Саше обращался лейтенант. - Поспите, поспите... Пока еще можно спать. - Голос какой-то стертый, равнодушный, в нем даже малейшей заинтересованности не слышно. - Или уже выспались?.. Да?..
      - Нет. Не выспались, - откликнулась Мария с некоторым вызовом. Горе этих дней, неопределенность положения, неприятное чувство, которое вызвал этот лейтенант с первой же минуты, как увидела его, все смешалось и вырвалось в озлоблении. - Нет. Не успели.
      - А можете не успеть. - Все тот же бесстрастный тон.
      - Послушайте, лейтенант. - Что-то дрогнуло в Марии. Ей вдруг припомнилось, как осаживала в школе ретивых, когда те проявляли мальчишечье высокомерие. Она всегда не терпела высокомерия по отношению к себе. - Послушайте, лейтенант...
      - Слушаю.
      Мария запнулась.
      - Да? - настаивал Андрей. Он уловил ее колебание.
      Она собралась с духом.
      - Понимаете, вы такой... холодный такой человек, лейтенант. - Она распалялась. - Сухой...
      Андрей закинул руки за спину, попыхивая папиросой, заходил по блиндажу, туда-сюда.
      - Как ты сказала? Сухой?.. Холодный?.. - Он улыбнулся, в первый раз за этот день. Улыбка вышла беглая, короткая, Мария не увидела ее. Он уставился на девушку. Сашу взгляд его отделил от нее и отвел далеко отсюда. Он смотрел только на Марию. - Видишь ли... Работа у меня горячая. А при горячей работе самому надо быть холодным. Я хочу сказать, спокойным. И мне не до любезностей. Особенно сейчас.
      - Куда уж любезности! - Мария уже не могла сдержаться. - Когда отступать надо... - В сердце ударили уходивший Киев, Полина Ильинична, дядя-Федя, Федор Иванович, Лена... - Сматываться надо...
      - Что? - вскинул голову Андрей. - Что?.. Ты колотила немцев, а я тебя увел от этого дела? Так? Или помешал драпать?..
      - Я не драпала, я ушла.
      - А, вот как...
      - Хотите сказать, нет разницы? Есть, есть, - подчеркнуто резко произнесла. - Есть! Я вынуждена была уйти, потому что вы... - Она не докончила. Андрей хорошо понял, что имела Мария в виду.
      - Болтовня! - строго осадил ее. И зло отчеканил: - Болтаете. И прекратите.
      - Не приказывайте. Я не ваша подчиненная, - негодовал неуступчивый ее характер.
      - Вы в расположении моей роты, и мои приказания для вас обязательны. Поняли?
      Мария сжалась: "С ума сошла! Прогонит! Прогонит! А Данилы нет. Пропала! И дернул кто за язык!.. Дура! Дура!.. И правду Лена говорила: еще соплюшка..." Она сразу почувствовала себя жалкой, беспомощной. Нет, никогда она не повзрослеет.
      Андрей заметил: губы у нее задрожали. "Расхнычется еще..." Он смягчился.
      - Все-таки, девушка, поспи. И ты тоже, - кивнул Саше.
      Марии показалось, что то был голос другого человека, она даже поискала глазами этого другого человека. Но перед нею стоял ротный, потупленный и грустный, и в зубах погасшая папироса.
      Андрей посмотрел на часы. "Ну, стоит время..." Он снова вышел из блиндажа.
      Отвлечься от всего! О чем-нибудь хорошем думать. Это принесет успокоение. Ненадолго, а все же.
      Но отстраниться от неизбежной атаки немцев, от моста, от переправы через реку и от всего другого так и не смог. Это неудержимо надвигалось на него, как вода, вышедшая из берегов, и ничего не поделать.
      Мысленно опять прошел по взводам, остановился возле бронебойки, у пулеметчиков побывал. Все как будто на месте, продумано, предусмотрено. Конечно, конечно, на войне все предусмотреть невозможно, - вернулась прежняя мысль, - не глянешь же на карты противника, не прогуляешься по его расположению... Не исключены и непредвиденные вещи. Ладно. Надо ждать. Есть приказ, и баста.
      Он стал под дерево и смотрел перед собой, руки вяло опущены. Из-за луга донесся сухой запах соснового леса. Андрей стал думать о прибившейся в роту девушке. Он усмехнулся: и не догадается, бедняжка, что к смертникам пришла. Он мог под любым предлогом отправить ее в тыл, а тех двух оставить, они нужны, как-никак - бойцы. Но где этот тыл? Никто не скажет. Куда б пошла? Чего б искала? А тут... - Он задумался... - Тут может и повезти. Если удастся переправиться на тот берег. "А вдруг и удастся, а? Гадать не стоит. Ничего не даст. Когда знаешь, что с тобой произойдет через час, через десять минут, ты привыкаешь к этому и все выглядит совсем по-другому". Ладно. Ладно. Он будет думать о девушке. Он заставлял себя думать о девушке. Но что о ней думать, если он толком и не разглядел ее? "Вы холодный человек... Сухой..." Эх, девчонка, девчонка... Он снова взглянул на часы.
      Он смотрел в небо, слившееся в полной черноте своей с землей - ничего ему там, в небе, не надо; ходил вдоль траншеи - несколько шагов вперед, несколько шагов назад; поправлял каску на ремешке, перемещал бинокль с груди на бок... Хоть что-нибудь да делать! Когда что-нибудь делаешь, чувствуешь живое движение времени. А ему нужно было, чтоб время, такое спокойное, совсем без выстрелов, чтоб время это шло, шло.
      Он не знал, куда себя деть, и снова пошел в пулеметный взвод, присланный комбатом и состоявший из семи бойцов.
      Он сделал шаг и натолкнулся на Валерика. Андрей и не заметил, что тот все время шел вслед - по траншее, в окопы, к бронебойщику, к боевому охранению, в блиндаж к телефону...
      - Ты чего тут? - не то ласково, не то строго спросил.
      - А где ж мне? Я ж ординарец ваш, товарищ лейтенант. Все время гоните...
      - Нечего, нечего, - уже требовательно произнес Андрей.
      - Вроде с должности меня спихаете, - проговорил Валерик жалобно и обидчиво.
      - Не с должности спихиваю, а в блиндаж. - В голосе Андрея слышалась невольная улыбка. - Ничего со мной не случится. Позову, если что. Давай в блиндаж.
      - Не пойду, - по-прежнему жалобно, но твердо произнес Валерик.
      - Постой, постой, командир-то кто - ты или я?
      - Чего пустое спрашивать?
      Андрей повернул по ходу сообщения. Он думал о двух отделениях у поворота дороги, о баллонах, о лодках, подогнанных к переправе... Было, было о чем думать.
      2
      На переправу потянулись орудия на тягачах, потом по мосту пронесся грузовик со связистами, и второй грузовик со связистами, связисты и сказали Володе Яковлеву, что за ними - машина с минометчиками. "Хреново. Сматывайте мост и сами сматывайтесь". Это тоже сказали связисты. Володя Яковлев прикидывал: раз сняли связь, ждать уже недолго, вот-вот арьергард переберется на тот берег.
      Верно говорили связисты: через несколько минут проехали минометчики. Протопало какое-то подразделение, шли бойцы торопливо, словно опасались, что не поспеют на мост. Вместе с ними двигались хриплый кашель, простуженные, усталые голоса.
      - Как там, ребята? - допытывался Володя Яковлев.
      - Сбегай, узнаешь, - отозвался хмурый, раздраженный голос. А когда приблизился вплотную, уже спокойней добавил: - Напирает, спасу нет...
      Потом из-за поворота вырвались быстрые огоньки закрашенных фар. Машина, как раньше орудия на тягачах, и грузовики со связистами, и грузовик с минометчиками, не сбавляя скорости, выскочила на мост и тотчас канула в темноту.
      Оттуда же, где шоссе поворачивало, послышалась стрельба. Автоматная. В ответ судорожно простучал пулемет, четко бухнули винтовочные выстрелы.
      - Что-то неладно там, - насторожился Семен. - Володя, мотнись туда, посмотри. Определенно что-то неладно.
      Володя Яковлев, вскинув винтовку, молча бросился в кустарник вдоль дороги и - к повороту.
      Семен поспешил в блиндаж, вызвал командный пункт роты.
      - Как у тебя, Андрей? Так-так, понятно. У нас? Шут его разберет. Вроде ничего особенного. На шоссе вот только зашебаршилось. - Пауза. - А черт его знает что! Володя побежал туда. - Пауза. - Нет, связи с соседом нет. И соседа нет. - Пауза. - А черт его знает, драпанул. - Пауза. Понял, понял, уже окопались отделения у поворота. Уже. Понял, понял. А ты, в случае чего, прикрой наш правый фланг.
      Выстрелы на шоссе прекратились.
      Володя Яковлев вернулся.
      - Пулеметная рота напоролась на разведку противника, - сказал. - Три машины пулеметчиков. Одну вдребезги расколотили, пришлось сбросить в кювет. - Помолчал. - Что - ротный?
      - Что - ротный, что - ротный... - пожал плечами Семен. - А ничего ротный. До срока надо держать переправу, вот что ротный. Видишь же, не все части выбрались.
      Еще две машины вырвались на мост. Наверное, те пулеметчики.
      - Гляди, вон еще машины на переправу, - проронил Семен. - В тоне его слышались нетерпенье и желание, чтоб скорее все кончилось. - Черт знает, отходят, отходят, а вся армия вроде еще там, в городе.
      Володя Яковлев не ответил.
      Внизу, слышно было, хлюпала вода у бортов плоскодонок, привязанных к кольям. Володя Яковлев подумал о бойцах, пригнавших лодки. Как-никак, а пополнение. Вдруг кольнуло в груди: кто потопит эти лодки, если некому будет перебираться на тот берег? Не для немцев же пригнали сюда лодки.
      Мысль оборвалась: на шоссе снова грянула частая, настойчивая стрельба. "Теперь уже не разведка..." - понял Володя Яковлев.
      - Погоди, погоди. - Семен, увидев, что Володя Яковлев готов был броситься туда, где стреляли, схватил его за локоть. - Будь с отделением, тут, у переправы. Тебе взрывать. - Он прицепил к ремню гранату. - Дай мне и противотанковую, ту, запасную.
      И ринулся - с автоматом наперевес.
      3
      Из рощи ударили орудия.
      Словно обрушилась гроза. И все сломалось враз.
      - Писарев! - крикнул Андрей что было силы.
      У-ах!.. У-ах-х!.. У-ах!.. С грохотом врезалось в самые недра земли рассвирепевшее железо, и она гудела и тряслась, растревоженная земля.
      - Писарев!
      - Я!
      Андрей молчал.
      - Я... - выжидательно повторил Писарев, и, как всегда, когда волновался, пальцами прижимал к переносице лапки пенсне. В свете разрывов вспыхнули старшинские треугольнички, словно на петлицы гимнастерки упали огоньки.
      Андрей и сам не знал, зачем окликнул Писарева. Может быть, хотел успокоить себя, убедившись, что тот возле него, может быть, проверял, послушен ли ему голос - что-то сдавило горло, и он не мог захватить воздух, и первое, пришедшее на ум, было: Писарев!
      Выстрелы показались Андрею почему-то неожиданными. Весь день, после разговора с комбатом возле командного пункта, весь вечер и теперь, ночью, ждал он: вот-вот стукнут пушки противника, и они стукнули, и это привело его в замешательство. Все в нем замерло. Он понял, немцы начали артиллерийскую подготовку атаки.
      Все это уже было вчера на рассвете. Но вчера на рассвете позади роты, на левом берегу, еще стояла батарея, был комбат, и Андрей мог в любую минуту услышать его голос, его приказание, и были еще две роты, весь батальон был. А сейчас он один...
      Затаенная надежда без боя оторваться от противника развеялась. С этой секунды начиналось главное время в его жизни, оно будет недолгим, хорошо понимал Андрей.
      Немцы били из рощи, правее холма, гораздо правее, определил он по вспышкам выстрелов.
      Он всматривался во мрак перед собой, стараясь что-нибудь разглядеть. Но видел только вырывавшиеся из рощи шквалы гремящего огня, обваливавшегося неподалеку. Грудь наполнялась дымным, пахнувшим горелым, воздухом.
      Еще раз ахнуло. Снаряд грохнулся поодаль.
      Потом Андрей увидел, как рвануло воздух, и тотчас на небе и на земле возник свет, необыкновенно белый, как вата, с синеватым отливом. Показалось, что в ночь на минуту, на полминуты пришло утро. Свет ракеты вернул земле деревья, кустарник, траву, и даль, и голубизну воздуха, но что-то холодное, неживое было во всем этом. "Над берегом повисла, - поднял голову Андрей. - С холма просматривает немец все пространство - луг и до самой воды". И без всякой связи с происходящим почему-то подумал: ночь с понедельника на вторник.
      Собственно, уже вторник, час пятьдесят четыре, успел он глянуть на циферблат. Начало вторника, двадцатое сентября. "Час пятьдесят четыре... неуверенно вымолвил про себя, будто это невозможно - час пятьдесят четыре. - Тридцать бы шесть минут еще, и взорвал бы переправу, и - на тот берег. И - на север, в лес, к высоте сто восемьдесят три".
      Ракета оседала, и тьма неотвязно следовала за ней и снова плотно сдавила все вокруг.
      Орудия неумолчно били.
      Снаряды с воем проносились над траншеей и разрывались позади.
      На Андрея надвинулась грохочущая ночь.
      Край плащ-палатки сполз с плеча и настывшие, отвердевшие полы болтались у голенища. Разгоряченным лицом припал Андрей к жесткому от сухого и холодного песка брустверу. Потом, будто вспомнив о чем-то, оторвал от бруствера лицо.
      - Лупит по левому берегу, - произнес он наконец, хоть и понимал: Писарев и сам видит и слышит, что по левому берегу. - По гаубичной батарее, полагает.
      - Лупит, - сказал Писарев, тоже только для того, чтоб произнести слово. Молча стоять было невозможно. Ночью артиллерийский обстрел особенно устрашающ, как все в темноте.
      - Немцы, значит, не знают, что батарея еще в сумерки снялась с огневой позиции, и бьют по оставленным дворикам, - вполголоса сказал Андрей, будто опасался, что противник может услышать и переменить направление огня.
      Между ним и левым берегом, и лозняковым кустарником на левом берегу, и двориками в кустарнике, где до вечера стояли гаубицы, было метров девятьсот неподвижной темноты. Днем это казалось совсем близко и можно было, казалось, слышать даже, как ругаются артиллеристы.
      - Пусть бьют! Пусть бьют! - проговорил Андрей, теперь уже громко. И удивился: его занимало почему-то, что немцы били по пустым артиллерийским дворикам.
      А немцы продолжали стрелять.
      "Куда перенесет огонь? - томила Андрея неизвестность. - На Рябова? На Вано? Или на Володю Яковлева? Куда? Перенесет на них огонь или нет? Перенесет или нет?.. - лезло в голову. - Черта с два разберешься в действиях противника, демонстрирует одно, делает другое. Нормально, конечно. Но все-таки, куда?.."
      По доносящемуся грохоту разрывов Андрей догадался, что снаряды ложились далековато.
      - Начал молотить по рубежу третьей роты, севернее даже. Ей, третьей, икается где-то... - На мгновенье Андрей представил себе третью роту на дороге к высоте сто восемьдесят три.
      Немцы стреляли в омертвевшее пространство - в покинутые блиндажи, траншеи, ходы сообщения, которые уже никого ни с кем не соединяли.
      "Противник, оказывается, в полном неведении, - недоумевал Андрей. - А и без разведки очевидно: мы отходим. Непрерывное движение машин на переправу и без разведки установить несложно. Разве немцам не ясна обстановка?.."
      Гул разрывов, услышал Андрей, грозно приближался и накатывался уже на оборону его роты. Снаряды грохали в расположении второго взвода, потом первого взвода.
      - Ну, наша очередь подошла, - осевшим голосом произнес Андрей: близко разорвался снаряд. Так близко, что ударило в сердце, словно снаряд в него вошел, весь.
      Андрей полуобернулся к Писареву: плохо дело!
      Опасаясь быть сваленным взрывной волной, Писарев стоял, расставив ноги, руки держал на винтовке, переброшенной через грудь. Он тоже тревожно вслушивался в канонаду.
      - Точно. Наша очередь подошла, - выдавил Писарев из себя.
      Видно, противник бил не по целям, бил по площади, наугад. Все равно, страшно - снаряды, пущенные наугад, убивают с той же силой.
      Угрожающе нарастал свирепый свист, и Андрей напряженными пальцами сжал плечо Писарева - потянул на дно траншеи: ниже, ниже давай, голову снесет... Грохот! Плотный вал жаркого воздуха накатился на траншею.
      Грохот. На этот раз позади траншеи.
      Грохот. Снова позади, совсем недалеко. Андрей втянул голову в плечи, словно над ней нависло что-то. Быстрые комья тупо стукнулись о каску, в ушах гуд, тоже тупой, но долгий.
      Вокруг клокотало, все спуталось, казалось, выстрелы и взрывы следовали одновременно, в одно и то же мгновенье, и вверх вскидывались бешеные струи песка, горячие брызги ударяли в лицо, засыпали глаза.
      "Ад..." - негнущимися пальцами протирал Андрей глаза. Еще удар! Перед самым бруствером. На Андрея навалились тяжелые груды земли. Он сделал усилие, чтоб приподнять спину, выгнуть шею, - не смог.
      - Писарев...
      Писарев догадался: произошло что-то.
      Торопливыми движениями освободил засыпанного Андрея.
      Андрей подвернул рукав гимнастерки, чтоб все время видеть светящиеся стрелки часов. Тридцать бы шесть минут продержаться... Тридцать шесть минут... Теперь уже на две минуты меньше... И все равно, долго, бесконечно долго - тридцать четыре минуты.
      "Ты должен выстоять, старик..." С глаз не уходил комбат. Там, возле землянки командного пункта батальона, в полуденной, почти сонной тишине второго эшелона, когда комбат произносил эти слова и сердце Андрея полнилось чувством готовности сделать все, что потребует этот вконец утомленный человек с сухими и красными от недосыпания глазами, смерть не стояла рядом. Не одно и то же - быть готовым к смерти в минуту, когда ничто не угрожает, или видеть смерть перед собой, огненным железом разрывающую землю, неистовыми осколками целящуюся в грудь.
      Его охватил трепет.
      Он взял себя в руки. "Выстою!" Сейчас Андрей был уверен в этом еще больше, чем несколько часов назад, когда комбат ставил ему задачу. "Как сказал он, комбат? - припоминал. - А, он сказал: считай до сорока. Андрей с усмешкой покачал головой: - Много времени - до сорока..." И вздохнул.
      Кажется, Кирюшкин окликнул его. Да, он, Кирюшкин, передал ему телефонную трубку.
      - Ты? - услышал Андрей свой перехваченный голос. - Что у тебя, Рябов? Ничего не слышу, черт возьми. - Он силился перекричать грохот разрывов. Гулко вздрагивали накаты на блиндаже. Ну, наконец, снова Рябов. - Что, спрашиваю, у тебя? Слышу, что долбает. И соседа твоего долбает. И меня. Тоже слышать должен, а? А? Опять саданул? Не слышу. Не слышу тебя! Сам себя не слышу. - Он прижал к другому уху ладонь. Близко так ухнуло, с такой силой и с таким громом, что отдалось это, наверное, глубоко, в каменных недрах земли. - Погоди, стихнет. Ну, давай. "Фонари" вешает? Вижу. Не демаскировал бы огневые точки. Что? Минометами накрывает? Подожди, опять снаряды рвутся рядом. Что? Половина бойцов вышла из строя? Успел подсчитать - половина? Не паникуй. Еще не знаем, чего противник хочет, вот и страшно. А разберемся, куда клонит, сообразим, что делать. И страшиться некогда будет, понял? Следи за ходом. Ну, правильно, другой разговор.
      Андрей быстро вышел из блиндажа. Пальцы дрожали. Крепко сжимал клапан трубки, оттого, наверное. Когда слышимость такая, черт бы ее побрал! Он почувствовал тяжесть каски, обеими руками приподнял ее, освободив немного лоб.
      Он прислушался, мины гулко шлепались в расположении первого взвода. "Половина бойцов вышла из строя, - слова Рябова, как заноза, застряли в голове. - Пустил минометы. Половина не половина, а серьезные потери непременно. Но минометы следовало ожидать". Стало ясно: на первый взвод обрушился основной удар. По открытому лугу и пойдут танки: и вот, минометы - именно здесь стараются немцы выбить как можно больше противостоящей им живой силы. Опрокинув Рябова, рассчитывают, видимо, развернуться и с тыла левым флангом смять Вано, а правым выскочить на переправу.
      Такой ход противника предполагал и комбат, когда ставил Андрею задачу. Но тогда это было предположение, одно из многих. А сейчас противник обнажает свое намерение. А может, попытка запутать? Едва ли. Во всяком случае, такое решение немцев логично. Потому-то комбату это и пришло в голову. И ему, Андрею, тоже.
      И он уже видел: танки идут на Рябова, пехота нажимает на Вано, а сил в роте так мало! Что предпринять? Вот сейчас, сию минуту? Только минутами, даже секундами располагает он, надо быстро принимать верные, спасительные решения, иначе - все, конец, гибель.
      Мины продолжали рваться у окопов первого взвода, слышал Андрей. Потом услышал, как мина, и еще одна, рассыпались неподалеку. Он присел на корточки. У самых ног шлепнулся осколок. Он почувствовал солоноватый вкус слюны, набравшейся во рту, и не мог продохнуть. Он оперся ладонью о дно окопа, чтоб подняться. Ладонь ощутила упавший в окоп осколок мины, еще горячий, зазубренный. Андрей подержал осколок в руке, выбросил за бруствер. Он проглотил наконец слюну и только после этого смог заговорить.
      - Писарев, выбирайся в первый взвод! Там скоро заварится каша. Это уже ясно. Если у взвода такие потери, как донес Рябов, то надо что-то предпринимать. Но - что?.. - прозвучало почти растерянно. - У Вано брать некого. Володя Яковлев сам едва продержится. Беги к Рябову. Разберись. И оставайся до переправы.
      Андрей обнял Писарева, и тот почувствовал, как дрожали на его спине руки ротного.
      - Ну, до встречи, дружище, на том берегу.
      Не оборачиваясь, может быть, слишком медленно, нетвердо шагнул Писарев по ходу сообщения. Андрей смотрел ему вслед, Писарев уже пропал, словно его и не было здесь никогда. Андрей все смотрел, смотрел...
      Он потерял нить: о чем думал? Никак не держится в памяти даже то, что было минуту назад. Только это, только то, что происходит сейчас вот: пули свистят, осколки свистят, земля горячая вверх летит и грозно осыпается на голову...
      Слева разорвались три мины, одновременно, без пауз, будто догоняли друг друга и догнали. Разорвались, показалось, перед самыми окопами, даже в окопах, потому так показалось, что тугая волна воздуха ударила в лицо. Андрей весь сжался: "Скверно. Хочет минами искромсать нас..."
      Полминуты, минута, полторы - выжидал Андрей еще разрывов.
      Дым рассеялся, и опять пробился ночной еловый дух. И тут только Андрей заметил, что все стихло. По всей линии обороны прекратился обстрел - ни одного разрыва нигде, недоверчиво вслушивался и всматривался он. Все, определенно все.
      Андрей не отрывал глаз от запястья левой руки - лучики стрелок лежали на циферблате часов, и в сгущенном мраке только они и виделись: час пятьдесят девять. "Пять минут долбал..."