Узники Тауэра

Бардет ответил, что тот может приехать завтра в полдень. Однако Колман появился в восемь часов того же дня, так как, по его словам, спикер сильно разбранил его за то, что он не арестовал Бардета немедленно. При этом пристав выразил надежду, что сэр Фрэнсис спокойно подчинится его требованию. Но Бардет отвечал:

– Подумав хорошенько, спикер не станет вас больше бранить, ибо не в вашей власти оставаться при мне. Не в обиду вам будет сказано, я не дозволил бы вам оставаться в моем доме.

Пристав удалился ни с чем.

На следующий день к Бардету пришли несколько друзей, рассказавшие о том, что его письмо вызвало в парламенте бурную сцену. Некоторое время спустя ему доложили, что явился посланец из парламента. Спустившись вниз, Бардет спросил его:

– Ну, приятель, что вам угодно?

– Сэр, – отвечал тот, – мне приказано показать вам постановление палаты общин, на основании которого выдан приказ о вашем аресте. Мне также приказано исполнить его и оставаться при вас.

Однако и этот посыльный получил все тот же ответ:

– Друг мой, вы можете возвратиться к спикеру и передать, что я никогда не подчинюсь этому приказу.

Парламентскому посыльному указали на дверь. Он вышел, а через час к дому Бардета явился отряд конной гвардии, который рассеял народ, скопившийся на улице, и окружил жилище вестминстерского депутата. В продолжение всего дня дом Бардета оставался на осадном положении. Между тем шериф Вуд встал на сторону Бардета, заставив солдат отойти от дома и разместив внутри несколько полицейских офицеров с тем, чтобы они охраняли депутата от незаконного ареста.

Междоусобная война властей казалась неизбежной, и всю ночь лондонцы ждали, чем кончится противостояние. Весь Лондон знал, что в Уайтхолле был созван Тайный совет и что к городу стягиваются войска, расквартированные в радиусе ста миль. Тем не менее, улицы были освещены в честь Бардета. Солдатам было приказано потушить иллюминацию. Началась борьба солдат с народом, поначалу только словесная.

– Потушить! – кричали одни.

– Осветить! – вопили другие.

Те, кто, послушавшись приказа, тушил свечи и факелы, выставленные в окнах и на балконах, подвергались нападению толпы, безжалостно бившей стекла законопослушникам. Во многих местах произошли стычки солдат с народом; больницы были забиты ранеными.

Утром потасовки прекратились. Солдаты стояли в отдалении от дома Бардета, а толпа сгрудилась вокруг него и заставляла каждого едущего мимо джентльмена снимать шляпу. Отказывавшихся забрасывали грязью. Так миновали еще сутки.

На следующий день Бардет спокойно позавтракал и попросил своего маленького сына почитать для гостей Великую хартию вольностей. Вдруг за окном послышался необыкновенный шум. Бардет выглянул из окна и увидел, что все пространство перед его домом, насколько хватало глаз, было забито войсками: пехотой, кавалерией, артиллерией. Внизу зазвенели стекла. Спустившись, Бардет и его гости застали там два десятка офицеров и солдат, завладевших нижним этажом.

– Сэр Фрэнсис! – с торжеством воскликнул пристав Колман. – Вы мой пленник!

По его приказу Бардет был арестован. В одну минуту его вытащили на улицу и запихнули в карету, вокруг которой сомкнулись два эскадрона конногвардейцев. Шествие двинулось к Тауэру. Многотысячные толпы народу сопровождали эскорт. Горожане пребывали в таком возбуждении, что одного крика, казалось, было довольно, чтобы они бросились на солдат. Однако все обошлось.

Полковник Смит принял узника и поместил его в доме одного из тюремщиков у южной стены. Двое сторожей были отряжены внутрь этого помещения, и двое караульных встали у дверей дома. Но вообще Смит обращался с узником почтительно.

Эскадроны, составившие эскорт Бардету, по возвращении в город были встречены криками ярости. «Они упрятали его в Тауэр! – вопил в бешенстве народ. – Да здравствует Бардет! Долой солдат!» Комья грязи и камни посыпались на кавалеристов. На углу Тринитихауза терпение солдат иссякло, и они, обнажив палаши, ринулись в атаку. В несколько минут улица была очищена, а земля усеяна ранеными. Но дальше толпа вновь сомкнула свои ряды, и, чтобы пробиться сквозь нее, солдатам пришлось не только поработать палашами, но и стрелять из карабинов. Двое горожан было убито и множество ранено. В эту ночь злой дух мятежа объял весь Лондон. Толпы рассвирепевшего народа напали на дома министров, перебили окна и фонари под крики: «Да здравствует Бардет!» В продолжение двух суток в городе царила анархия; солдаты колебались, и даже гарнизон Тауэра считался ненадежным. Наконец хлынул дождь – проливной, бесконечный, который погасил в душах промокших до костей граждан демократический огонь и очистил улицы.

Десять недель Бардет оставался узником Тауэра. Ему разрешали вести переписку, видеться с друзьями и гулять на стене. Леди Бардет с детьми поселилась в Тауэре и проводила вместе с мужем большую часть времени. Солдаты смотрели на заключенного как на своего друга, и сэр Фрэнсис не только любезно здоровался с ними, но и проповедовал им о правах человека, так что полковник Смит счел нужным заметить ему о неприличности его поведения; слушатели же были подвергнуты жестокой порке. Бардет, гулявший на стене, стал свидетелем этой экзекуции и резко восстал против нее, вследствие чего ему запретили прогулки.

Тем временем в парламенте не утихали прения по поводу его заключения. Наконец правительство сочло за благо распустить палаты. Таким образом, парламентский приказ об аресте Бардета потерял силу, и узник был освобожден. Немедленно образовался обширный комитет для устройства вестминстерскому депутату торжественного шествия от Тауэра до его дома. Половина Лондона обещала выйти на улицу, и правительство опасалось за спокойствие в городе. Двое убитых и десятки раненых были следствием ареста Бардета, и никто не мог поручиться, во сколько жертв обойдется его освобождение.

Бардет вначале принял предложенную ему овацию, но затем под давлением правительства отказался от нее. Перед тем как покинуть Тауэр, он отправился к полковнику Смиту, чтобы поблагодарить его за любезное обращение.

– Вы лучше бы доказали свою благодарность, если бы не обращались к солдатам гарнизона, – заметил полковник.

– Я только хотел выразить им, как глубоко ценю их сочувствие.

– Вам следовало передать эти чувства через офицеров, – недовольно пробурчал Смит.

В то время, пока сто тысяч лондонцев ожидали на улицах его появления, Бардет сел в лодку на Королевской пристани и прибыл домой по Темзе.

Нападение на Тауэр

В понедельник 2 декабря 1816 года, около полудня, толпа портных, прядильщиков и других рабочих остановилась перед воротами Тауэра. Возглавлявший их калека, опиравшийся на палку, потребовал сдачи в его руки государственной твердыни. Этого человека звали Том Престон. Он называл себя филантропом (сегодня мы бы назвали его коммунистом), следовавшая за ним толпа также состояла из филантропов, и во имя филантропии Престон требовал, чтобы гарнизон Тауэра сдался и тем предотвратил потоки человеческой крови, которые грозила в противном случае пролить народная филантропия под предводительством костыля.

Все эти люди были учениками Спенса. В Лондоне действовали три спенских клуба: один собирался в таверне «Оленья голова», второй – в «Каштановом дереве», третий – в «Петухе». Престон был вожаком в этих клубах, где подмастерья за кружкой пива рассуждали «о всех предметах, развивающих человеческий ум». Некоторые из приходивших сюда людей были честные энтузиасты, мечтающие о золотом веке, а большинство – игроки, несостоятельные должники, клятвопреступники и шпионы.

Вместе с Престоном этими уличными филантропами верховодили Артур Тистлвуд, Джеймс Уотсон-старший, Джеймс Уотсон-младший и Джон Кастл.

Тистлвуд, разорившийся игрок, исполнял в спенских тавернах роль джентльмена, ибо он видел свет, служил в армии, прожил большое состояние и был знаком с оракулами якобинского клуба.

Уотсоны, отец и сын, также считались здесь джентльменами. Уотсон-старший прежде был доктором и имел хорошую практику, до тех пор, пока его агитаторская деятельность в пользу общности имущества не распугала пациентов. Потеря доходов заставила его прибегнуть к различным изворотам и, наконец, привела к политической деятельности. Его двадцатилетний сын также учился на врача, но, не кончив курса, поступил на палубу корабля. Согласно английским законам Уотсон-младший был еще несовершеннолетним, и его политические убеждения были вполне школьные. Он знал один способ решения всех вопросов: честную, открытую драку.

Что касается Джона Кастла, то это был просто презренный негодяй, провокатор, купленный правительством и ежедневно ходивший с доносами в полицию.

Среди обсуждаемых в спенских клубах предметов были: коммунизм, уничтожение машин, введение республики на французский манер. Рассматривались также планы устройства баррикад на Лондонском мосту, взятия Лондонского банка и Тауэра, уничтожения церквей и королевской семьи. Было выбрано будущее правительство – директория, состоявшая из пяти человек: Престона, Тистлвуда, обоих Уотсонов и Кастла.

Но никакой вопрос не вызывал таких возбужденных споров, как овладение Тауэром, ибо именно падение английской Бастилии должно было возвестить о наступлении золотого века. Тистлвуд достал план королевского замка. Заговорщики не спускали глаз с чертежа, как влюбленные со своей милой. Они рассчитывали на внезапное нападение извне и на измену внутри крепости. Солдаты были люди, а люди так падки на вино, деньги и возвышенные идеи! Решено было переманить гарнизон на свою сторону различными обещаниями. Эта обязанность была возложена на Тома Престона, человека речистого, но далеко не воинственного.

И вот 2 декабря 1816 года во время одного из людных филантропических митингов члены тайной директории стали подбивать толпу к открытому восстанию. Молодой Уотсон кричал толпе, в которой многие были вооружены палками и ножами.

– Если они не захотят дать нам все, чего мы требуем словами, то разве мы не возьмем своего силой?

– Да, пойдем и возьмем! – отзывались в толпе.

Мятежники разделились на два отряда, под предводительством Престона и молодого Уотсона, и, распустив трехцветные флаги, двумя путями двинулись к Тауэру.

Комендантом Тауэра в то время был генерал Фрэнсис Гастингс, а наместником – генерал Лофтус. Но оба они не жили в крепости, и Престон думал, что одним своим появлением с трехцветным знаменем в руках заставит солдат гарнизона сдаться и открыть ворота. Разве Бастилия не пала подобным же образом? Он направил на часовых тяжелую артиллерию своего красноречия. Он, Том Престон, друг солдат и знает все, что им приходится терпеть от их тиранов. Он отомстит за них. В новом, золотом веке рядовые станут офицерами, а офицеры – рядовыми. Однако солдаты в ответ только расхохотались и сказали оратору, чтобы он убирался прочь. Озадаченный Престон заковылял назад, но калеки ходят не скоро, и прежде чем он успел скрыться из виду, он был арестован вместе с двумя рабочими из его отряда.

Тем временем молодой Уотсон со своими сторонниками по дороге к Тауэру ворвался в оружейную лавку и потребовал оружия. Молодой человек по имени Ричард Прат, случайно оказавшийся там, сказал ворвавшимся джентльменам что-то о нарушении закона, и Уотсон тотчас выстрелил в него из пистолета. Бедняга пошатнулся и упал. В эту минуту фанатик опомнился и с криком: «Я доктор!» – бросился к своей жертве. Прат был тяжело ранен; но предводители восстаний обыкновенно не могут тратить много времени на уход за ранеными. Бросив Прата, мятежники снова разделились на две части – под предводительством молодого Уотсона и Кастла – и двинулись к Тауэру.

Отряд Кастла шел к цели, стреляя из ружей и пистолетов по окнам, колоколам и просто в воздух. Впрочем, лорд-мэр Мэтью Вуд не очень испугался. При помощи пяти-шести констеблей он остановил мятежников, сорвал с древка республиканское знамя и при активном содействии самого Кастла арестовал нескольких наиболее беспокойных буянов.

Молодой Уотсон и его компания успели ограбить еще несколько лавок, прежде чем солдаты и полиция окружили их. В тот же миг был выброшен последний революционный лозунг: «Спасайся, кто может!» – и толпа чающих золотого века бросилась врассыпную, ища убежища в лондонских трущобах.

Эту ночь только один из пяти членов директории – Престон – провел в Тауэре. Еще трое попались спустя несколько недель. Однако молодой Уотсон исчез бесследно. По всей вероятности, он сменил имя и бежал в Америку.

Нападение на Тауэр совпало по времени с народными волнениями, прокатившимися по другим английским городам, и правительство желало припугнуть столицу и провинцию показательным процессом. Для этого необходимо было представить «Оленью голову» и другие таверны якобинскими клубами, Уотсона-старшего – вторым Дантоном, Тистлвуда – новым Маратом, пистолетный выстрел молодого Уотсона – началом революционного террора, а требование Престона сдать Тауэр – покушением на короля.

Арестованные «диктаторы» были преданы суду королевской скамьи под председательством лорда Эленборо по обвинению в государственной измене. Шпион Кастл был главным свидетелем со стороны обвинения.

Первым перед судом предстал Уотсон-старший. Судебное заседание продолжалось семь дней и взволновало всю страну. Участие в заговоре агента правительства неприятно подействовало на присяжных, и они провозгласили: «Невиновен!» Доктор был освобожден.

На следующий день в зал суда были приведены Тистлвуд и Престон. Как только утвердили присяжных, генеральный прокурор встал и объявил, что не располагает никакими уликами против подсудимых. Присяжным оставалось только узаконить их освобождение.

Все герои этого процесса в дальнейшем исчезли во мраке неизвестности, за исключением Тистлвуда, которого тюремное заключение сделало пожизненным заговорщиком.

Последние узники

По-настоящему Тистлвуд прославился несколько лет спустя благодаря организованному им беспрецедентному заговору, сопоставимому по размаху разве что с Пороховым заговором.

Имеет смысл бросить беглый взгляд на его судьбу. Этот сын линкольнширского фермера, высокий, сухопарый, бледный, с карими глазами и большим ртом, с раннего возраста отличался сильным, но мрачным характером и страстью к вину и картам. Презирая фермерские занятия, он поступил в милицию, где вскоре приобрел чин поручика. Надев мундир, Тистлвуд нашел богатую старую деву и получил вместе с ее рукой дом и десять тысяч фунтов в банке. Года три-четыре он прожил смирно, но после смерти жены быстро спустил все ее состояние и вновь принужден был добывать хлеб своими руками. Неудачи за карточным столом сделали его неоплатным должником и вынудили бежать из Англии в Америку. Там он поступил на службу офицером, но затем потерял место и вновь очутился в Англии. Здесь он ударился в политику и в минуты карточного проигрыша клялся перевешать всех священников и королей.

Не имея достаточно широкого поля действий на родине, он отправился в Париж, где посещал игорные вертепы и якобинские клубы. Гильотина завораживала его не меньше зеленого игорного стола. Вернувшись домой, он стал завсегдатаем спенских клубов. До того он посещал гэмпденские клубы, но ему было, собственно, все равно, где заседать – в «Короне и якоре» или в «Оленьей голове», – лишь бы рядом с ним стояла кружка пива, а вокруг толпились дуралеи, готовые его слушать. В спенских клубах пиво было хуже, зато дураков больше.

Выйдя из Тауэра, Тистлвуд послал вызов лорду-судье Сидмуту, которого считал виновником своих несчастий. Лорд, разумеется, дал знать полиции, и Тистлвуд был признан по суду виновным и приговорен к тяжелому штрафу и годичному заключению в Горшамской тюрьме.

Он вышел на свободу с твердым намерением покончить разом со всем правительством. В таком расположении духа он повстречался в доме Престона с Джорджем Эдвардсом, который называл себя сыном немецкого барона и держал лавку по продаже католических икон. На самом деле Эдварде состоял на службе у правительства. Он усердно посещал спенские клубы и возбуждал всеобщий восторг своими радикальными речами. Эдвардс снабдил Тистлвуда несколькими фунтами и познакомил с парой молодцов, готовых помочь ему в деле уничтожения тиранов. Одним из них был Брант, безработный сапожник. Он повстречался с Эдвардсом в минуту самой отчаянной нищеты. Шпион накормил и напоил его, и Брант стал ходить за ним как привязанный, не смея ни в чем ему отказать (потом, на суде, он сказал, что Эдвардс соблазнил его принять участие в заговоре, посулив большой кусок хлеба с сыром и кружку пива). Брант снял две комнаты в Фокс-Корте, где заговорщики стали хранить оружие.

Другим заговорщиком был обанкротившийся мясник Инге, живший в ужасной нищете: его жене нечем было прикрыть наготу, а их дети целыми днями сидели без куска хлеба. Познакомившись с Ингсом, Эдварде напоил его, и не успел мясник протрезветь, как уже сделался одним из главарей заговора.

Затем были завербованы негр Дэвидсон и сапожник Тид, оба жертвы голода, холода и питейных домов. Негр был еще более рьяный коммунист, чем Тид на митингах спенских клубов его видели с черным знаменем, на котором было написано: «Свобода или смерть», между тем как Тид довольствовался тем, что кричал «браво» ораторам.

Штаб-квартирой заговорщиков была таверна «Белое сердце», которую содержал член спенских клубов Гобс. Здесь и был составлен тот план человеческой бойни, который вновь привел Тистлвуда в Тауэр.

Во вторник 22 февраля 1820 года, около двух часов пополудни, лорд Ливерпуль и члены его министерства – министр внутренних дел лорд Сидмут, главнокомандующий армией герцог Артур Веллингтон, министр иностранных дел лорд Кэстлри и другие – дожидались в зале Совета лорда Гарроуби. Человек аккуратный и к тому же председатель министерского Совета, Гарроуби редко заставлял себя ждать, и потому его долгое отсутствие казалось странным.

Между тем работы министерскому Совету в это заседание предстояло много. Георг III недавно умер. Новый король, Георг IV, лежал в постели больной, но, тем не менее, настоятельно требовал, чтобы министерство преследовало судебным порядком его неверную супругу, королеву Каролину, с тем чтобы доставить ему развод. Министры объявили ему вместе и порознь, что это желание его величества неисполнимо. Королеву нельзя было объявить государственной изменницей, и никакой суд не взялся бы за подобный бракоразводный процесс, который только пошатнул бы спокойствие в государстве. Министры предложили его величеству полюбовный неофициальный развод.

В этот день Гарроуби пригласил четырнадцать своих товарищей на обед в свой дом в Гросвенор-сквере. Повар у него был отличный, вина старые, поэтому министры предвкушали приятный вечер. Но прежде чем отправиться в дом Гарроуби, следовало дождаться самого хозяина и выслушать последние капризы короля относительно суммы, которую он соглашался выплачивать своей жене взамен на ее обещание жить за границей, о пропуске ее имени в церковных молитвах и т. д. Когда же явился сам опаздывающий председатель Совета, все мысли об этих делах были оставлены, ибо со времен Порохового заговора в зале Совета не слыхали о столь невероятной истории, какую поведал своим друзьям лорд Гарроуби.

Оказывается, выехав из дома в Совет, Гарроуби повстречал в Гайд-парке Томаса Гидена, одного из тайных агентов лорда Кэстлри. Этот человек остановил Гарроуби и передал ему письмо, адресованное министру иностранных дел. Видя, что шпион очень взволнован, Гарроуби заговорил с ним и узнал о неслыханном заговоре. Лорд Кэстлри тут же вслух зачитал письмо, а лорд Сидмут сравнил его содержание с теми сведениями, которые ему доставляли Эдвардс и другие шпионы. Все известия согласовывались между собой. Суть их сводилась к следующему: составлен план убийства всех пятнадцати министров, и это злодеяние должно совершиться нынче вечером, во время званого обеда в доме лорда Гарроуби.

Из всех собравшихся в зале Совета не был огорошен только министр внутренних дел. Лорд Сидмут выпестовал заговор Тистлвуда так же бережно, как Сидней – Пороховой. Он пользовался доверием покойного короля Георга III и намеревался завоевать расположение Георга IV, доказав свою полицейскую сноровку раскрытием ужасного заговора.

В течение минувшего полугода Эдвардс аккуратно докладывал ему о созревании заговора: он сообщал, что Тистлвуд замышляет что-то недоброе; что Инге готов зарезать человека так же легко, как быка; что негр часами молча просиживает в кабаках и лишь при упоминании имени кого-либо из министров вскакивает с криком: «Черт бы его побрал!»; что Брант, человек набожный, целыми днями молит Господа, чтобы Он помог разом покончить со всеми тиранами; наконец, что к заговорщикам примкнули самые отчаянные головы лондонских трущоб – бывший солдат Роберт Адамс и ирландский патриот Томас Двайер (Эдвардс не знал тогда, что эти двое были такими же шпионами, как он сам).

Неизвестно, до какой стадии покушения Эдвардсу было поручено довести заговорщиков; однако достоверно то, что он подстрекал их ярыми речами, платил за их выпивку и выдавал небольшие суммы на покупку оружия.

Заговор постепенно развивался, и полицейскому офицеру Джорджу Рютвену было приказано следить за всеми передвижениями заговорщиков. Его агенты следовали за ними из улицы в улицу, из таверны в таверну. Сам Рютвен ни на минуту не упускал из виду Тистлвуда. «Я его знаю как отца родного, – говорил он впоследствии на суде, – я следил за каждым его шагом, целые дни и ночи».

Наблюдение за ними велось осторожно, и заговорщики ни о чем не подозревали. Тем не менее Тистлвуд решил перенести склад оружия из квартиры Бранта в Фокс-Корте в таверну «Лошадь и грум» на Джон-стрит. Ежедневно они сходились здесь, пили пиво, делились новостями, чистили оружие и набивали порохом ручные гранаты.

Обо всех этих происшествиях шпионы немедленно извещали Сидмута. Теперь же записка Гидена уведомляла, что заговорщики перешли к открытым действиям. «Мы слишком бедны, чтобы ждать!» – говорил Тистлвуд, и все остальные были согласны с ним. Поначалу решено было поджечь дюжину самых больших зданий Лондона. Отряд вооруженных людей должен был напасть на дом каждого из министров и прикончить хозяев. Затем заговорщики намеревались построить баррикады на Лондонском мосту, захватить банки и овладеть Тауэром. Но Эдвардс, располагавший всегда самыми свежими новостями, объявил, что ничего этого не нужно, так как 22 февраля все министры соберутся в одном месте – в доме Гарроуби, в настоящей западне. Тистлвуд воскликнул, что такой счастливый случай невероятен, а Брант обратился к Господу с молитвой, чтобы это действительно было так. Быстро послав за свежим номером «Таймс» и прочитав отдел светских новостей, заговорщики убедились, что Эдвардс прав, и изменили план. Теперь было решено, что два десятка заговорщиков с ручными гранатами под платьем смешаются с толпой перед домом Гарроуби; Инге постучится в дом под предлогом передачи Гарроуби письма и, оттолкнув лакея, впустит в дом бомбометателей, которые бросятся в столовую и убьют всех тиранов разом. Мяснику, кроме того, было поручено отрубить головы Кэстлри и Сидмуту и вынести их в мешке на улицу, чтобы побудить толпу к всеобщему восстанию.

Что было делать министрам перед лицом такой угрозы? Лорд Кэстлри предложил, чтобы каждый из них пришел на обед хорошо вооруженный и защитил бы себя, как подобает джентльмену. Герцог Веллингтон настаивал на том, что злодеев следует впустить в дом Гарроуби и окружить здание войсками. Но лорд Ливерпуль, человек нерешительный, избрал средний путь. Договорились, что обед будет приготовлен, стол накрыт и столовая освещена, но каждый министр останется дома, вооружит своих слуг и пошлет за полицией. Между тем отряд полисменов под руководством их опытного начальника Берни вместе с эскадроном кирасир отправится к шести часам вечера к месту сбора заговорщиков! Когда все злодеи будут схвачены, министры соберутся на экстренное заседание.

Вечером капитан гвардейского конного полка Фицкларенс в сопровождении тридцати кирасир под началом сержанта Лега выступил из казарм. Солдатам сказали, что они едут на пожар. Фицкларенс имел предписание прибыть к шести часам к таверне «Лошадь и грум» на Джон-стрит и поступить в распоряжение полицейского офицера Берни. Однако капитан заплутал в лабиринте лондонских трущоб и, когда добрался до искомого дома, не увидел рядом ни одного полицейского.

Неожиданно в тишине прозвучал пистолетный выстрел, донесшийся с противоположного конца двора таверны. Фицкларенс понял, что подъехал к дому не с той стороны, и, пришпорив коня, обогнул угол здания. На пороге таверны стоял человек с пистолетом. Увидев кирасир, он хотел скрыться, но Фицкларенс преградил ему путь. Заговорщик навел на капитана пистолет, но в последний момент между ними встал сержант Лег, который и получил заряд в правую руку. Стрелявшим был Тид.

Между тем со второго этажа таверны доносились крики, топанье и бряцание оружия; затем прозвучали выстрелы, послышался звон разбитых стекол; свет в окнах погас, раздались стоны и поспешные шаги людей, спасавшихся бегством. На пороге появился негр с тесаком.

– Вперед! – скомандовал Фицкларенс, указывая на него солдатам.

– Перебьем солдат! – закричал, негр кому-то за своей спиной. – Нам все равно умирать – теперь или после!

Он замахнулся тесаком на капитана, но кто-то из солдат выбил оружие из его рук. Направленный на него карабин дал осечку, и тогда негр завопил:

– Не убивайте меня, я все расскажу!

Наверху все еще продолжалась борьба, слышались крики ненависти и проклятия, стоны раненых и умирающих. Солдаты приставили к одному из окон лестницу.

– Люди, за мной! – закричал Фицкларенс, ставя ногу на ступень.

Через минуту верхний этаж был заполнен солдатами. Они подоспели как раз вовремя.

Берни и полиция прибыли на место несколькими минутами раньше кирасир. Полисменов было двенадцать человек, но они решили атаковать заговорщиков, не дожидаясь солдат. У входа в таверну расхаживал взад-вперед негр с ружьем в руке и тесаком на боку. Он грубо потребовал у Рютвена пропуск.

– Мы полицейские офицеры, – сказал Рютвен и, выхватив из рук негра ружье, побежал наверх, полагая, что его товарищи арестуют караульного. Но полицейские бросились вслед за ним, не обращая внимания на негра, который скрылся в темном нутре таверны.

Наверху в большой комнате около двух десятков заговорщиков столпились возле стола, на котором были навалены ружья, пистолеты, пики, а также лежали остатки ужина и пустые пивные бутылки.

– Положите оружие и сдайтесь! – потребовал Рютвен.

– Никогда! – раздалось в ответ.

Заговорщики схватили со стола оружие и стали пятиться в маленькую комнату, располагавшуюся за их спинами.

– Схватить их! – скомандовал Рютвен.

Тистлвуд бросился на него и направил острие шпаги прямо ему в грудь. Но офицер Смитерс заслонил собой Рютвена и получил предназначавшийся ему удар. В ту же секунду полицейский Эллис выстрелил в Тистлвуда, однако дал промах: пуля вошла в стену.

– Гасите свет! – раздался истошный вопль кого-то из заговорщиков.

Тотчас в комнате воцарился мрак, и в полной темноте произошла невообразимая свалка. Противниками было сделано около дюжины выстрелов и нанесено несчетное количество ударов вслепую. Звон разбитых стекол подсказал Рютвену, что некоторые заговорщики спасаются бегством, но он ничем не мог воспрепятствовать этому, ибо полицейские находились в самом бедственном положении. Эллиса повалили на пол, Смитерс стонал в предсмертной агонии, еще трое полисменов получили сабельные удары. В Берни, который остался на улице, трижды стреляли, но пули пролетели мимо. В кромешном мраке полицейские не могли разобрать, в кого стрелять и кого рубить, поэтому появление солдат с факелами было как нельзя более кстати. Мерцающее пламя озарило следы кровавого кавардака в большой комнате, которая, оказывается, полностью находилась во власти полицейских: дверь в маленькую комнату была закрыта. В доме было арестовано всего трое заговорщиков, еще шестеро попались на улице. Тистлвуд ушел в числе прочих, причем, убегая, он ранил из пистолета еще одного полисмена.

Соблюдая договоренность, лорд Гарроуби, облаченный во фрак, до условленного часа делал вид, что дожидается своих коллег; затем он объявил прислуге, что не будет обедать дома. Повар милорда пришел в ужас, сорвал с головы колпак и принялся топтать его с комическим отчаянием. Не обращая на него внимания, Гарроуби отправился на дом к лорду Ливерпулю, куда собрались и остальные министры. После девяти часов вечера явился Берни с докладом, что их операция не удалась, так как главные заговорщики бежали. Министры тотчас приступили к совещанию, продолжавшемуся очень долго. В типографии было разослано правительственное сообщение с описанием примет Тистлвуда и обещанием тысячи фунтов за его поимку. Десятки курьеров были отправлены в течение ночи из дома лорда Ливерпуля, порты закрывались, командиры полков поднимали солдат по тревоге. Министры разошлись только в четвертом часу утра.

А в это время Берни, Рютвен и вся лондонская полиция рыскали по лавкам и тавернам, адреса которых были известны по доносам агентов. Бранта арестовали на его квартире в Фокс-Корте, где нашли оружие и груду ручных гранат. Были задержаны также Инге, Дэвидсон, Тид и еще около двадцати бомбометателей. Однако самого Тистлвуда нигде не было.

Наконец в полдень было получено известие о его местонахождении из самого верного источника – от Эдвардса, который лично снял для Тистлвуда на ночь какой-то чердак. Отряд полисменов под предводительством Рютвена направился к дому № 8 на Уайт-стрит. Шестеро полицейских окружили дом, а трое вместе с Рютвеном вошли внутрь. Все комнаты в ночлежке были открыты и только одна заперта. Рютвен шепотом спросил у хозяйки ключ и осторожно открыл дверь. Ставни в комнате были закрыты, и в полумраке в углу виднелась кровать. Рютвен тихонько подкрался к ней. Вдруг одеяло зашевелилось, и над подушкой медленно приподнялась голова Тистлвуда. Рютвен приставил пистолет ему ко лбу.