для франц<узского> М?лодца (Le Gars) — конца его: «Adieu, mon petit Grillon» — несколько выписок о Муре — и несколько моих записей:
 
      Из стихов к М<аяков>скому (невошедшее)
 
      … С Богом — по морозцу!
      Жи — изнь? — Ваша!
      Смерть — моя!

* * *

      В красный рай самоубийц

* * *

      Мур, упавший в колодец
 
      — У меня живот подскользнулся, как нога на теннисе, и я свалился.

* * *

      Ляжу. Бежу.

* * *

      Так и не подал руку девочке — Димитриевой. Ненависть к ней, несмотря на ее смелость, мальчишество, мужское имя Кирченок и 10 лет. (Ему — 5 л.) И когда ставят всё это на вид:
 
      — А она — все-таки девочка!
 
      (Галилей)

* * *

      Разговор с шоссейным рабочим (русским)
 
      — Кто такое твой товарищ: монархист или охотник?
 
      Мур: — Ни то, ни другое: рабочий. Сначала человек, потом рабочий. Человек, к<отор>ый работает. Рабочий человек.
 
      И — медленно — крайне выразительно — со всей полнотой интонации:
 
      — До чего мне иногда удивительно — что вы, взрослые, говорите!

* * *

      (Всё это, о Муре — июль 1930 г., С<ен> Лоран.)

* * *

      Болезнь, лежание в Арсине (18-го — 19-го июля 1930 г.)

* * *

      (Из стихов к М<аяков>скому)
 
      Слушай! Не ты ли — апостол Павел,
      Отбивавший носы у ст?туй?

* * *

      …Мимо склепов и гробниц —
      В красный рай самоубийц…

* * *

      (Июль 1930 г. С<ен> Лоран — черновик стихов к М<аяков>скому.)

* * *

      …Авария в озере…

* * *

      Авария в блюдце…

* * *

      Мур: — Нессесэр (С.С.С.Р.)

* * *

      — Мама! Для чего Вы стали писательницей, а не шофёром и не другим таким?
 
      С<ен> Лоран, 21-го авг<уста> 1930 г., за едой.

* * *

      — Время — когда едят и время — когда спят, время — когда гуляют — и время когда
 
      (NB! не читав Экклезиаста)

      лета 1931 г., Мёдон
 
      Как хорошие стихи пишутся — знаю, как плохие — не знаю (и не догадываюсь!).

* * *

      …Братски — да, арапски —
      Да, но рабски — нет
      (NB! люблю Пушкина. Невошедшее. А жаль.)

* * *

      …Собственного слуха
      Эфиоп — арап.

* * *

      …где хозяин — гений.
      Тягости Двора —
      Шутки — по сравненью
      С каторгой пера…

* * *

      Узы и обузы
      Сердца и Двора —
      Шутки — перед грузом
      Птичьего пера

* * *

      Мур
 
      Кто-то о Пушкине: — обреченность.
 
      Мур: — Не обреченность, а афричённость.
 
      (т. е. обреченность на Африку)

* * *

      10-го июля 1931 г., Мёдон

* * *

      встреча с внучкой пушкина
 
      Прихожу к Елене Николаевне Арнольд. У нее сидит дама — белобрысая — белорыбица — альбиноска, страшно-постная и скучная. Через несколько минут после моего прихода E. H. со свойственной ей бесцеремонностью начинает ее — всячески выживать: — А Вам никуда не нужно идти? — М. б. Вам уже пора идти? — и так далее, и чем далее — тем грубее. Но дама — сидит, и E. H., когда убеждается, что сидеть — будет, глубоким, громким, даже не актерским, а декламаторским голосом — мне:
 
      — А Вы зна-аете, дорогая! кто у меня сидит?
 
      Я, робко: — Вы, кажется, сказали Г<оспо>жа Розен… Розен…
 
      — Розенмайер — что! Розенмайер — ничто. Эта дама — внучка Пушкина. Родная внучка Александра Сергеевича.
 
      — И я, ничего не успев: — Доч<ка?> — Сашки?!

* * *

      За 6 лет Парижа я у E. H. была в третий раз и ждала встретить у нее старую Т<атищеву>, «на которую» E. H. меня и пригласила — и до того ждала, что сначала подивилась ее молодости (Т<атищевой> — около 80-ти лет) и такой полной белобрысости. (И даже «Розен…» не смутило.)
 
      И вместо нее — встречаю внучку Пушкина, бывающую у E. H. раз в год и зашедшую случайно.
 
      На вид — 45 лет (самый постный возраст! самый неудобоносимый и выносимый, самый двусмысленный! (сейчас (1938 г.) — мой) когда сам не знаешь — кто ты, на что похож, — впрочем, не сам, а сама, ибо у мужчин этого возраста нету) — итак, на вид 45 лет, но должна быть моложе, если не предполагать, что породила свою Светлану (названную, очевидно, в честь Пушкина, хоть это — Жуковского ) 37-ми лет — что тоже возможно: всю жизнь собиралась — и разродилась.
 
      О Светлане этой — Светике — говорит захлебываясь, показывает ф<отогра>фию и открытку: тоже белорыбица — в русском костюме, за к<отор>ый где-то, конечно, получила какой-то приз, а пишет — 8 лет — Je tan brase. Учится во франц<узской> школе. По-русски не читает и не пишет вовсе — и наверное не говорит. Сейчас — для точности — гостит в Баварии: оттуда анбразирует.
 
      Итак — внучка Пушкина, родная дочь Александра Александровича, генерала, почетного опекуна, бывавшего у нас в доме в Трехпрудном, куда ехал мимо дома Гончаровых, с нашим — смежного (наш — д<ом> № 8, шоколадный, со ставнями, с двумя огромными серебряными тополями. Разобран в Рев<олюцию> на дрова), родная дочь пушкинского Сашки — и жена «маленького русского офицера», сидящего в Шарантоне (у E. H. там сидит сын, и знакомство на этой почве).
 
      Белобрысая белобровая белоглазая немка, никакая, рыбья, с полным ртом холодного приставшего к нёбу сала (жирно картавит).
 
      — У Вас есть какой-нб. листок Пушкина?
 
      Она, с удовлетворенной и даже горделивой улыбкой:
 
      — Ни-че-го. Папа всё отдал в Академию наук.
 
      Узнала от нее, что оба пушкинских имения живы (в Револ<юцию> был упорный слух, что Михайловское сгорело) — но сильно запущены. Единственное собственное — не на вопрос — сведение (вставка в наш с E. H. разговор) — что Ганнибал был куплен Петром за бутылку рома — сведенье, к к<оторо>му уже Пушкин относился юмористически и уцелевшее только благодаря его реплике — насчет ваших предков, приносивших и уносивших царям ночные горшки (посудины).
 
      Читаю Стихи к Пушкину, разрываюсь от волнения — что перед внучкой. Одиноко — разрываюсь, ибо не понимает ничего и не отзывается — никак. (E. H. за всех хвастливая спешно объявляет ей, что я самая великая и знаменитая поэтесса и т. д. — чего наверное не думает.)
 
      И — о Пушкине — всё.
 
      На ком был женат «Сашка», чтобы так д?чиста ни одной пушкинской черты? А м. б. — слишком поздно женился, когда своих уж — не бывает? Если ей сейчас — 40 лет, то родилась она в 1891 г., Пушкин же умер в 1837 г. и Сашке (кажется) было 4 года, знач<ит> родился (ничего нет под рукой) в 1833 г. 1891 г. — 1833 г. = 58 л. Нет, еще могут быть, у Б<альмон>та и у А. И. Г<учкова> — чудные. Особенно — если пушкинская кровь (неутомимая). Так или иначе: бедная Светлана! Такая мать и шарантонский отец — пожалуй что и Пушкину не одолеть (уже не одолел: 8 лет и: je tan brase. Myp 9-ти лет не делал ни одной ошибки, а учился по-франц<узски> только год.)
 
      — С увлечением — сладострастным хихиканьем и поддразниванием — говорит о квартире в 3 комнаты в Neuilly, к<отор>ую сняла на три месяца совместно с какой-то француженкой и русскими. — Кто же эти русские — или секрет? хозяйка, по-настоящему увлеченная — и для к<отор>ой «внучка Пушкина» не редкость, ибо знает ее — и цену ей (как выгоняла!!) — давно. — «Никакого секрета нет и быть не может: всё тайное становится явным» (кроме тайны твоей наследственности). Имени русских, несмотря на бесстрастнейшие и подробнейшие расспросы хозяйки — не назвала.
 
      Из моих стихов к Пушкину — самых понятных, то, с чего всё и повелось: «Бич жандармов, бог студентов — Желчь мужей, услада жен» — не поняла ничего и не отозвалась ничем, ни звуком (даже: гмм…).
 
      Внучка Пушкина — и я, внучка священника села Талиц.
 
      Что же и где же — КРОВЬ.
 
      Пушкин, при всем этом, конечно присутствовал незримо, не мог не — хотя бы из-за юмора положения.
 
      И, несмотря на: ни иоты, ни кровинки пушкинских, несмотря на (наконец нашла!) рижскую мещанку — судорога благоговейного ужаса в горле, почти слезы, руку поцеловала бы, чувство реликвии
 
      — которого у меня нету к Пушкину —
 
      но тут два довода и вывода, к<отор>ые, из честности, оставляю — оба:
 
      первое: ибо Пушкин — читаю, думаю, пишу — жив, в настоящем, даже смерть в настоящем, сейчас падает на снег, сейчас просит морошки — и всегда падает — и всегда просит — и я его сверстница, я — тогда —
 
      она же — живое доказательство, что умер: Пушкин во времени и — неизбежно в прошлом — раз мы (внучки) приблизительно одного возраста
 
      и второе
 
      ибо Пушкин — все-таки — моя мечта, мое творческое сочувствие, а эта — его живая кровь и жизнь, его вещественное доказательство, его <зачеркнуто: восьмушка> четверть крови (это Светлана — восьмушка).
 
      Из этого (кажется, для обоих — вывод, сейчас спешу, не успею додумать) — вывод: насколько жизнь (живое) несравненно сильнее — физически-сильнее, ибо судорога, слезы, мороз по коже, поцелуй руки — физика — самой сильнейшей, самой живейшей мечты, самая убогая очевидность (осязаемость) самого божественного проникновения.
 
      Казалось, не я это говорю, я всю жизнь прожившая мечтой, не мне бы говорить, но —
 
      мое дело на земле — правда, хотя бы против себя и от всей своей жизни.

* * *

      Мёдон, 10-го июля 1931 г.

* * *

      (Сейчас для меня ясно: волнение другого порядка. Одно — «Для берегов отчизны дальней», другое — Сашкина дочка в комнате. Если последнее волнение сильней, то п. ч. физика, вообще, сильней. Зубная боль сильнее (грубее) душевной. Но умирают — от душевной, от зубной — нет.
 
      Сила еще не есть мерило вещи, это только — признак ее. И даже если от зубной боли пускают пулю в лоб — да, боль сильна, но и она и такая смерть — невысокого порядка.)

* * *

      Строки:
 
      …Неудержимый
      Ни в чьих руках
      (Поток. Поэт.)

* * *

      Кто мне положит в гроб —
      Вяземского перчатку?

* * *

      О поэте
 
      Поэт не может служить власти — потому что он сам власть.
 
      Поэт не может служить силе — потому что он сам — сила.
 
      Поэт не может служить народу — потому что он сам — народ.
 
      — причем власть — высшего порядка, сила — высшего порядка
 
      и т. д.
 
      Поэт не может служить, потому что он уже служит, целиком служит.

* * *

      …раз поэт не может служить даже самому себе!

* * *

      Единственный, кому поэт на земле может служить — это другому, б?льшему поэту.

* * *

      Гёте некому было служить. А служил — Карлу-Августу!

* * *

      Почему государи не служат поэтам? Не Людовик XIV — Расину? Разве Людовик — выше? Разве Людовик думал, что — выше?
 
      Droit divin, но поэт — больше, явнее droit divin — над человеком: droit divin — над самим поэтом: droit divin Андерсена извлекшее из гроба служившего ему колыбелью, Гейне — из еврейской коммерческой гущи, всех нас — <пропуск одного-двух слов> — извлекшее и поставившее.

* * *

      Мур — 20-го июля 1931 г., Мёдон — весь месяц проливные дожди.
 
      — Если бы я был Бог, я всегда бы делал хорошую погоду. Значит — я умнее, чем теперешний Бог.

* * *

      Вчера, 19-го — Какая у Вас круглая голова. Как раз для футбола. Я ее сниму и буду ею играть ногами.

* * *

      (Сейчас шутит, но 3-х лет, в полный серьез: — Мама, можно отвернуть Вам голову? — Нельзя. Зачем? — В футбол играть. В парке Беллевю, на одной из наших бесконечных прогулок.)

* * *

      (Весь пушкинский цикл кончен 19-го июля 1931 г. — Потусторонним залом — 12-го, Нет, бил барабан — д. б. 17-го и последнее «Вместо мундира — гражданский фрак?» — 19-го июля 1931 г.
 
      Тогда же — сон о Пушкине.)

* * *

      Сон о пушкине
 
      Перед сном о Пушкине — долгий разговор с Николаем I, очень мой, очень его. Помню только одну его фразу:
 
      — Нельзя быть одновременно первым поэтом России и мужем самой красивой женщины страны!
 
      — Но она же его не любила!
 
      (Моя реплика лишена логики, но интонация, убедительность но — моя.) (Сейчас, в 1938 г., объясняю — так: ты говоришь о двух удачах, а какая же Гончаровская красота ему удача, раз Гончарова его не любила.)
 
      Да, помню еще одно:
 
      — Вы и благословения своего ему не передадите?
 
      — Нет.

* * *

      (Очевидно я его убеждала пойти проститься с Пушкиным.)
 
      Затем:
 
      Больница. Какая-то сиделка по-франц<узски> предупреждает меня, что сейчас у него никого нет, что к нему можно. Коридор. Палаты. Которая? Сиделка указывает на третью раскрытую дверь слева. Я — ей: — Но как же я его узнаю? Я же ничего не вижу. Вхожу. Окна нет, свет из двери. Серо. По стенам посетители. Вижу Володю С<осин>ского (уже!) зарисовывающего. Прямо против входа, посреди комнаты — кровать. На ней Пушкин. Слева другая, пустая. Кто-то, увидя меня: — А это — М. Ц., наш лучший поэт. Становлюсь на колени в промежутке между кроватями, дает — беру — руку. — Ну, что, Масеточка, пришла смотреть, как умирают? Прощай, Масеточка? — Прощай, земляк! (Страны поэзии, конечно, но тут же вспоминаю, что он больше петербуржец, чем москвич.) Очень похож, он — как действительно был. Маленькое лицо и тело. Громадные перекатывающиеся белки, цвет глаз голубо-зеленый, от жару. Его лоб, волосы, баки. Его рот. С какого портрета — не знаю, не снимок с портрета, собирательный — всех.
 
      Голос — не скажу иначе — изящный, играющий, легкий, с чуть-иронической интонацией — еще на смертном ложе — игры.

* * *

      Не хотела бы быть ни Керн, ни Ризнич, ни даже Марией Раевской. Карамзиной. А еще лучше — няней. Ибо никому, никому, никогда, с такой щемящей нежностью:
 
      — Подруга дней моих суровых,
      Голубка дряхлая моя!

* * *

      Ведь Пушкин, как вся его порода, любя — презирал, дружа — чтил, только Гончарову не презирал (понятие жены!) — самую презренную.
 
      Да, важное:
 
      Когда в ответ на собственный вопрос: как Пушкин мог любить Гончарову — куклу, я вспоминаю, как я 14-ти лет от роду в пансионе Фон-Дервиз любила Маргариту Ватсон (единственную красавицу, встреченную мною за всю жизнь — (подтверждаю в 1938 г.)), как не только безнадежно, но даже без понятия надежды (на что? взаимность? точно это, при таком устремлении, есть!) — как яснозренно, обреченно любила Маргариту Ватсон —
 
      — я перестаю понимать собственный вопрос.

* * *

      Мур
 
      — начало июля или конец июня 1931 г. — Сам садясь в лесу на что-то подходящее и указывая на какой-то торчек:
 
      — А Вы сядьте — где не удобно.

* * *

      — А есть борзые кошки?

* * *

      Я, ставя ему вопросы сказки:
 
      Месяц спустя, 27-го июля 1931 г.
 
      — Что быстрее и сильнее всего?
 
      — Великан.
 
      (В сказке мудрая семилетка отвечает: ветер.)
 
      — Сильнее Беркулес, а поезд — быстрее.
 
      — Жирнее всего?
 
      — Бык.
 
      (В сказке — земля.)
 
      — Свинья, конечно.
 
      — Мягче всего?
 
      — Barnrn (в сказке: рука, к<отор>ую подкладывают под щеку)
 
      — Пуховик, конечно.
 
      — Милее всего?
 
      Безмолвно показывает на себя.
 
      — Собака, конечно.

* * *

      Те же вопросы — 27-го марта 1933 г., 10, Rue Lazare Carnot, Clamart — Муру 8 л., 27 дней
 
      1) Ветер 2) свинья 3) подушка 4) Маманкин.

* * *

      Мур — 18-го июля 1931 г.
 
      — Есть такая музыка — Прокофьев?
 
      — Есть, конечно.
 
      — И про сахар.
 
      (Французская военная каррикатура, висящая у нас в передней: Pas de sucre — pas de caf?. Очевидно, ассоциация с военной музыкой. А Прокофьев — ясно.)

* * *

      — Смотрите, мама, какой чудный стрекоз!

* * *

      — А есть борзые кошки?

* * *

      Я.
 
      Я — врачу: — Я боюсь — потому что я не знаю, Вы боитесь — потому что Вы знаете.

* * *

      Жизнь я прожила в случайных местах, с случайными людьми, без всякой попытки корректива.
 
      Наиб?льшим событием (и наидлительнейшим) своей жизни считаю Наполеона.
 
      Все события моей жизни настолько меньше моей силы и моей жажды, что я в них просто не вмешиваюсь: чего тут исправлять!
 
      Всё это: случайность людей и мест — отлично зная свою породу людей (душ) и мест, узнавая их в веках и на картинах по первому взгляду (что вовсе не значит, что когда-то здесь, с ними — жила! О другом узнавании говорю, об узнавании: не-воспоминании!)
 
      «Строить свою жизнь» — да, если бы на это были даны все времена и вся карта. А выбирать — друзей — из сотни, места — из десятка мест — лучше совсем не вмешиваться, дать жизни (случайности) самочинствовать до конца.
 
      В это неправое дело — не вмешиваюсь.

* * *

      Чувствую свой посмертный вес.

* * *

      Ушло слово грех (понятие Бог). Оно заменено словом вред. Грешник. Вредитель.
 
      Согрешить можно на острове, один на один с собой (совестью). Повредить на острове можно только руку или ногу.
 
      Грех — понятие наединное, неизменное, вред — общественное, прикладное. Грешника Бог судит и прощает. Вредителя общество не судит, а осуждает (упраздняет, изымает).
 
      Мёдон, кинематограф, 3-го июля 1931 г.

* * *

      Мур
 
      Я: — Раз я уже решила.
 
      Мур: — А Вы не решайте.

* * *

      — Мур, объясни мне, пожалуйста, почему дети такие злые?
 
      — Вы сами должны мне объяснить.

* * *

      5-го июля 1931 г.

* * *

      8-го июля, по дороге в Шавиль
 
      Мур: — Почему на той стороне так мало людей?
 
      — П. ч. в Париж все ездят из-за работы, а в Версаль — гулять.
 
      — Небось и дамы-прачки есть, не только дамы-интеллигенты!

* * *

      В долинке, на ближнем песке (первом, против длинной низкой фермы, откуда однажды вышла старуха с вишнями, говорившая «liards». )
 
      Я: — Небо хорошее — высокое!
 
      Мур: — Еще бы ему высоким не быть! По существу же — это не небо.
 
      — А — что же?
 
      — По существу — это земля разноцветная — у Бога.

* * *

      — Никогда не бывает черной земли: только ночью.

* * *

      Мур, рассказывая Валентину:
 
      — Поезд такой чудный, со стеклами, к<отор>ые открываются не наполовину, как в электрическом, а совсем.
 
      — Куда же он едет?
 
      — В Бельгию — потом в Голландию — потом в Ерландию. Там голые женщины, не совсем голые: наполовину хвост.

* * *

      (Странное соответствие со стихами Блока — Гиппиус «зеленоглазою наядой — Вам плескаться у ирландских скал» — стихов, к<отор>ых, не помня, никогда при нем не говорила и к<отор>ых в доме — нет, да стихов и не читает.)

* * *

      Слыша, что Валентин едет в Аркашон:
 
      — Аркашон — Безгрошон.

* * *

      — Мы поедем ночью! в папином поезде! п. ч. днем неинтересно, слишком всё видно.

* * *

      Моясь, поздним вечером, в ванной:
 
      — Посмотрите, какое небо! Какая луна-a! Какой ффон!
 
      (Редкая секунда лирики)

* * *

      — Я Ваш грандиозный котенок!

* * *

      — Я весь исколючился (лес, день С<ережи>ного отъезда, т. е. 23-го июля 1931 г.)

* * *

      Слыша в разговоре: пилот.
 
      — Не пилот, а Пилат, — разбойник такой: пират.

* * *

      26-го июля 1931 г. — Я: — Ты бы хотел жениться на такой, как я?
 
      Без всякого восторга, констатируя: — Таких — нет.

* * *

      (Мур в детстве: шалыш (шалаш).)

* * *

      Я: — Мур, что такое кожа?
 
      Мур: — Это материя такая, очень плотная, к<отор>ая рвется на башмаках.

* * *

      Два года спустя:
 
      1) Одеяло. Человеческое одеяло. Которое никогда не рвется, только когда ножом.

* * *

      2) Кожа — это вещество, к<отор>ое покрывает мясо: человеческое или собачье. Это как бы… конверт.
 
      (Оба определения — 27-го марта 1933 г.)

* * *

      Я.
 
      Единственный памятник, к<отор>ый бы следовало сбить — это памятник Николая I, убийцы Пушкина. Или, щадя работу Фальконета, надпись:
 
      — Памятник, воздвигнутый самодержавием убийце Пушкина.

* * *

      Начало августа 1931 г.:
 
      Я, мимо кладбища: — Господи! Как хорошо лежать!
 
      Мур: — Вот увидите как хорошо: в земле задохнуться, в грязи.

* * *

      — Поваром не особенно интересно быть: другим давать, а самому мало есть. Хорошо давать, но — в меру подчеркнуто дважды>.
 
      («Расточайте без счету — и смело
      Все сокровища Вашей души!» — мой лейтмотив — и рок…)

* * *

      После проводов С., 23-го июля, на мосту:
 
      — Пойдем воровать у людей деньги — будем богатые!
 
      (он же)
 
      — Будем богатые — купим все фонари!

* * *

      В обратном поезде, тогда же:
 
      — Хорошо умереть старым — ты уже жил — отдохнуть!

* * *

      Еще-детское: мечетаю, мечет?.

* * *

      (Запись: — Не писала с 27-го июля по 20-ое августа — отъезд С., шитье Муру штанов, уборка дома, правка «Истории одного посвящения». Были какие-то строки (концы), но сейчас не помню.)

* * *

      Жена раздаривала скарб…
 
      (Гончарова — пушкинский)

* * *

      «…Если Вы не забыли меня и по-прежнему питаете ко мне добрые чувства…» — не забыла — кого? питаю — к кому? — уж д. б. настоящие добрые чувства были, раз человек так уверенно на них ссылается — так до самой подписи и не догадалась, а прочтя — безумно обрадовалась — всеми своими старыми добрыми чувствами.
 
      Дорогой друг! А ведь (1921 г. — 1931 г.) пожалуй — десятилетие дружбы!
 
      (NB! Я уехала из Р<оссии> в 1922 г. и до 1931 г. его не видала. Начало письма к художнику Синезубову. )

* * *

      Мур — конец августа 1931 г.
 
      — Мама! Почему Вы всегда надеетесь только на неприятные вещи??

* * *

      («Вот придем, а их не будет», «вот дождь пойдет — и ты простудишься» и т. д.)

* * *

      — Папа! Как Вы могли дать Толстому два яйца, а мне не оставить ни одного. Ведь я же Ваш сы-ын! Ведь это же важнее, чем друг! Ведь я же больше Ваш сын, чем Толстой Ваш друг!

* * *

      — Не скрипи, Мур, как колесо!
 
      — У автомобиля колеса не скрипят, они плотные. Только у грузовика.

* * *

      Мечта: — Буду богатый, куплю себе виллу, а по воскресеньям буду катать в такси министров.
 
      (NB! привилегированный шоффёр)

* * *

      — д?леже —
 
      (собственное, самому непонятное слово, постоянно вставляет)

* * *

      мечетаю — мечета — нажмал —

* * *

      (Конец черной кожаной квадратной тетради.
 
      В ней стихи: Лучина — Стихи к Пушкину — Ода пешему ходу — Дом («Из-под нахмуренных бровей…»).
 
      Конец июня — 5-ое сент<ября> 1931 г. Мёдон — лето поездок в Шавиль, дружба с ткачихой.)

      в к<отор>ой последняя запись: «Какой ффон!»

* * *

      — Мама! Приятнее, когда шмель кусает, п. ч. осы и пчелы — такие маленькие круглые дамы.
 
      (Женщин, дам, девочек; кукол — ненавидит.)

* * *

      — Мама! Папа — меньше, чем слон?

* * *

      — А можно спрятаться от войны за занавеску?

* * *

      (Я объясняю ему: война — страна — и т. д.)
 
      — Пускай страна сама о себе думает, я буду думать — о себе.
 
      (июль 1931 г.)

* * *

      Мур — 17-го авг<уста> 1931 г.
 
      Я: — Знаешь, Аля, пословицу: когда два пана дерутся за панночку, то получает ее…
 
      Мур: — То получаются шлепатаны!
 
      (детское слово — вместо шлепки)

* * *

      Аля: — У кошки один ус как у Клемансо.