(зеленая, квадратная, с картой — начата 11-го марта 1928 г., в Мёдоне, кончена 11-го сентября 1928 г., в Понтайяке (Жиронда)).
 
      Мурины слова и мои записи

* * *

      А из карет, господа — одну
      Скорой и верной помощи!
      (NB! признаю. — Очевидно — дроги.)

* * *

      Не успели еще меня доукорить в бессмысленности, как уже начинают корить за «голую мысль», «мозг», абстракцию — и т. д.
 
      Поди — угоди!
      А я — в ответ:
      Не боюсь я никого,
      Кроме Бога одного!

* * *

      …бабья
      Душа дойна!

* * *

      Историю я люблю не в Werden, а в gewesen sein (т. е. geworden!), отмытую временем от накипи газет. Время — сортировочная. Или — когда промывают золотой песок. (Золотопромывная.)

* * *

      В моей душе одно волненье,
      А не любовь пробудишь ты

* * *

      Волненье: т. е. на белой стене дня — белую и черную тень любви.

* * *

      …Многое мне приходится говорить явно — через голову, имеющее быть услышанным — потом, «когда меня не будет», не когда меня не будет, а когда меня — в тебе не будет, когда ты во мне кончишься.

* * *

      Любовь без ревности есть любовь вне пола. Есть ли такая? 1) без ревности 2) вне пола. Есть любовь с невозможностью ревности, т. е. любовь несравненного, вне сравнения стоящего. Так, может ли Гёте ревновать любимую — к любому? (Ревность — ведь это некий низший заговор равных. Своего рода — братство. Одну дрянь променяла на другую дрянь.)
 
      В ревности ведь элемент — признания соперника, хотя бы — пр?ва его на существование. Нельзя ревновать к тому, чего вообще не должно быть, к тому, которого вообще — нет. (А Пушкин — Дантес?) Нельзя ревновать к пустому месту (n?ant ).
 
      В ревности есть элемент равенства: ревность есть равенство. Нельзя ревновать к заведомо-низшему, соревноваться с заведомо-слабейшим тебя, здесь уже ревность заменяется презрением.
 
      Позвольте, но есть разные планы превосходства (соревнования). Бетховен превосходил любого — сущностью, но любой превосходил Бетховена — красотой. Гёте (80-ти лет) превосходил любого гением (и красотой!), но любой превосходил его молодостью.
 
      Ревность от высшего к низшему (Бетховена — к Иксу, Гёте — к Игреку, Пушкина — к Дантесу) не есть ревность лица к лицу, а лица — к стихии, т. е. к красоте, молодости, скажем вежливо — шарму, к<отор>ые есть — стихия (слепая).
 
      К лицу ревновать не будешь, сам полюбишь! Гёте не может ревновать к Бетховену — вздор! Либо: не та ревность, боль — иного качества: боль-восторг, за которую — благодарность.
 
      Но ревность Гёте к помощнику садовника, на к<оторо>го загляделась его <пропуск одного слова> (я такого случая не знаю: наверное — был) — есть именно ревность в ее безысходности, ревность к стихии — и потому — стихийная.
 
      Только не надо путать стихии — с данным, его «лицо» (не-лицо) удостаивать своей ревности (страдания). Надо знать, что терпишь — от легиона: слепого и безымянного.
 
      И чем нулевее соперник — тем полнее ревность: Пушкин — Дантес. (Нулевее — и как круглый нуль, и как последний нуль порядкового числительного: миллионный, ста-миллионный и т. д.)
 
      В лице Дантеса Пушкин ревновал к нелицу. И — нелицом (п?лом — тем самым шармом!) был убит.

* * *

      (Это пока что — всё я, а теперь — Мур.)

* * *

      мур
 
      (Муру — 8-го мая 1928-го года — 3 г. 3 мес. 1 неделя 1 день — Мёдон. NB! Переписываю ровно 10 лет спустя — 3-го мая: Муру 13 лет, 3 месяца, 3 дня. Рост 1 м. 73, уже тень (светлых) усов, вес — точно не знаю: около 65 кило) — Vanves —

* * *

      — Вы не будете осел, когда старше?
 
      (мне — в ванной)

* * *

      Вчера С.: — Мур, пингвин хороший, ты с ним будешь спать?
 
      — Да, с птицем, с соловьем.
 
      (единств<енное> число: птиц)

* * *

      — У меня такие сильные брови!
 
      (почти никаких)

* * *

      На своих имянинах, чужому седому господину (к<отор>ый в него влюблен!)
 
      — Какие у тебя белые волосы! Ты их покрасил?

* * *

      Бестактен, т. е. говорит всё, что думает. Безногому Жене: — Почему у тебя одна нога? Нужно две. Где ты вторую оставил?
 
      (NB! — резонный вопрос: именно — где и оставил. Есть даже точный адрес.)

* * *

      Вчера, в мёдонском лесу, о чужом старом господине (тропическом мореплавателе), идущем рядом, совершенно громко: — Какой грубый голос! (дважды — намеков, взглядов и нажимов не понимает.)
 
      Ласковый, добром всё можно, страстно увлекается (с?хнты (шахматы), новый автомобиль — и т. д.), обожает сказки. Репертуар — мой: Про паровоз который отцепил свои вагоны (мое: чистое безумие!) — Карлик-Нос — Жмурки (Медведь и девушка) — Спящая Красавица (хорошо рассказываю: особенно сон) — Белоснежка — Маленький Мук.
 
      Явно, определенно не любит стихов, ничего ритмического, сразу перестает слушать и понимать, а — еще меньше был, как только стихи (в тексте) — ну, хоть две строки — раздраженная гримаса, и: — Перестаньте — так… (т. е. — стихами). Можно сказать — воинствующе не любит. Слышать не может!

* * *

      Дама, льстиво: — Какие у тебя чудные колечки! Мур, грубо: — У меня не колечки, у меня только волосы.

* * *

      — Когда я буду маленький…
 
      (Маленьким не был — никогда.)

* * *

      Начинает понимать грусть. Вчера, неожиданно: — Деревья грустные. — Почему они грустные? — Они не хочут жить в земле. Я (в надежде на небо) — А где они хотят жить? — Да хочут жить в воде. (Собственное вожделение, обожает воду — везде, кроме ванны: — Спасайте меня-я-я! — Не хочу быть чистый, хочу быть грязный.)
 
      Ребенок ни умственно ни сердечно не выдающийся, в пределах естественной хорошести и умности трехлетнего ребенка, ннно — есть в нем что-то, очевидно — в виде (а просто вида — нет, вид — чего-нибудь и, скорей, — ВСЕГО) заставляющее одного называть его Наполеоном, другого — Муссолини, третьего — профессором, четвертого чудаком — Зигфридом — римлянином (а здесь (позднейшая вписка) в Понтайяке — мясник: — переплыл ли он уже Ла-Манш?).

* * *

      (Пропустила о стихах:)
 
      Когда говорит стихи, то по желанию переставляет и сокращает:
 
      Человек, и зверь, и пташка
 
      он: Человек и пряжка
 
      явно не заботясь ни о размере, ни о смысле.

* * *

      Запись:
 
      Чтобы иметь точку зрения на вещь, нужно на нее смотреть.

* * *

      Ложь. Не себя презираю, когда лгу, а тебя, который меня заставляет лгать.
 
      Что легче чем говорить правду? (мне) — Разве что — воду пить!
 
      Плохо лгу.

* * *

      Ложь — предательство самого себя, отречение от себя — в виде своего поступка, своего слова.
 
      Моя ложь (жалость) — расписка в чужой слабости: не за себя боюсь, за тебя боюсь. Если бы жить с богами — или хоть с полу —…

* * *

      Скрещенные руки:
 
      Нам, чтобы дать крест, нужно руки — сложить. (Тот — раскрыл.)
 
      7-го июня 1928 г.

* * *

      Отрывок письма к Б. П.
 
      Б<орис>, наши нынешние письма — письма людей отчаявшихся: примирившихся. Сначала были сроки, имена городов — хотя бы — в 1922 г. — 1925 г.! Из нашей переписки исчезли сроки, нам стало стыдно — что? — просто — врать. Ты ведь отлично знаешь — то, что я отлично знаю. Со сроками исчезла срочность (не наоборот!), дозарез-ность друг в друге. Мы ничего не ждем. О Б<орис>, Б<орис>, это так. Мы просто живем, а то (мы!) — сбоку. Нет, быв впереди, стало — вокруг, растворилось.
 
      Ты мне (я — тебе) постепенно стал просто другом, которому я жалуюсь: больно — залижи. (Раньше: — больно — выжги!)

* * *

      9-го июля 1928 г. приехала в Понтайяк (под Ройаном — Жиронда) — мифологическая рощица — дай Бог.
 
      …С ветками, с листьями
      Женская исповедь —

* * *

      Шестикрылия двустиший

* * *

      Лес: сплошная маслобойня
      Света: быстрое, рябое,
      Бьющееся как Ваграм.
      Погляди, как в час прибоя
      Лес играет сам с собою!
 
      Так и ты со мной играл.
 
      NB! Варианты Вместо 1-го леса — хлябь, вместо 2-го вал.
 
      (Но лучше — лес, ибо от лесу началось.)

* * *

      (Н. П. Г<ронскому> — в память наших лесов)

* * *

      Мур: — беж? — ляжу —

* * *

      красная шляпа
 
      (План повести. — Записи)
 
      Поезд увозил назад
 
      (ее)
 
      Поезд увозил вперед
 
      (нас)
 
      Поезд был сквозной. Сквозь всё.

* * *

      …Что было в этой просьбе, в странной страстности этого «Напишите о ней!». Препоручение. Скажите за меня. Полюбите за меня. Любить я ее не могу, но она меня тревожит, потому тревожит, что любить не могу, о тогда бы — любил. Дай мне прочесть себя к ней — 20 (ее) лет назад. Чтобы мне было сейчас, а ей — тогда. Осуществите. Освободите. Любить я ее не могу, п. ч. ей фактически — шестьдесят, а мне вдвое меньше, п. ч. это было бы и смешно (другим) и страшно (мне), п. ч. на это меня не хватит и этого с меня не хватит, п. ч. на это и этого не хватило бы ни с одного — <пропуск одного слова> — п. ч. на такую любовь стар — я (на 20 лет, ибо для нее нужно быть юношей, т. е. той смесью мужского и женского, к<отор>ой является — каждый юноша и — каждый поэт). Верни мне меня на 20 лет назад.
 
      Всё это, по человеческой скромности и темности, называется: — Напишите о ней.
 
      И вот, написала — доволен, сосед?
 
      Одного хочу. В награду. Твоего молчаливого утверждения, что так, как любила ее я — сейчас, ты бы не любил бы ее ни тогда, двадцать своих лет назад, ни сейчас, двадцать ее лет назад — ни тогда, ни когда.
 
      П. ч. так любить могут — только поэты.

* * *

      Шея из последних жил.

* * *

      Самое страшное (грешное), что она вовсе не была смешна…

* * *

      La grande amoureuse? Нет. Актриса, игрица.

* * *

      Для него мы были — ?trangers, иностранцы — на курорте естественно.
 
      Для нее — тоже иностранцы — люди иной страны: молодости.

* * *

      Старая женщина? Нет, благополучно.
 
      Старая дама? Нет, почтенно.
 
      Старая — что?

* * *

      Глаза — у греческих статуй, у египетских мумий, сквозь прорези масок.

* * *

      Беспощадность боя (глаза).

* * *

      Лицо сделать (сделалось) именно таким — п. ч. не хотела (бы?) таким: сопротивление не бессонной ночи, не солнцу (не — не — не) — а —
 
      (старости)

* * *

      От чьего взгляда она ушла? Не моего, ибо ни один взгляд женщины для нее в счет не шел: она их не видела! (м. б. ошибаюсь? 1938 г.) — кроме взгляда соперницы — которых у нее уже не было. Кроме того, прочти она мой взгляд, она бы от него не ушла, ибо в нем было: зачарованность птицы — змеею, т. е. ее же власть. (Змея не хочет зачаровать птицы — это птица хочет зачароваться, верней птица, взглянув, не может оторваться. Зачарованность птицы держит змею.) Она ушла от другого взгляда — мужского взгляда.

* * *

      — Дура! Дура! Дура! Седые волосы на молодом лбу. Или у тебя нет зеркала? Или ты не видишь, что ты — седая? Или ты не видишь, что ты молодая? Да я бы душу — другого у меня сейчас ничего нет, да и этого — нет — и никогда не было! — отдала за твое молодое лицо из к<оторо>го я — чего бы ни сделала! Презираю — ибо вся ты — презрение ко мне: моей красной шляпке на желтых волосах, моим желтым волосам на старом лбу. Вся ты — уничтожение меня — всей.

* * *

      — Ничего. В цвете лет. Неплох. Сейчас — очень хорош. А тогда — был бы вол для моей колесницы.

* * *

      Переигрыванье красного и соломенного. Молодость так же переигрывала в ней, как красная и белая солома.

* * *

      Дело для нее было явно не в наших лицах (красивых, некрасивых и, кстати — сплошь коричневых), а в нашем возрасте, в нашем собирательном возрасте к<оторо>му имя — молодость, не в окраске лиц (— а в некраске их!), а в общем <сверху: нашем> цвете лет, в общем цвете наших лет, — саде, откуда она ушла навсегда. Мы для нее были — рай, каждая морщина на собственном лбу — меч архангела.

* * *

      Ушла от нас, загораживаясь от нас как от солнца.
 
      Вариант:
 
      Загораживалась от нас как от солнца. Ушла от нас как от солнца.

* * *

      Милая тень, что тебя ко мне влечет? Ты зла, черства, бездушна, ты наверное не поняла бы ни одной строки, а и поняв — отвергла бы. Ты из ненавистной мне расы пожирателей и господ жизни (пожирательниц и госпож!), ты — уничтожение всей меня, а как бы я, ради тебя — себя уничтожила бы!
 
      Знаю. То, чего нет на пляже, то от отсутствия чего с пляжа — бегу: трагедия. Человека (он на этот раз зовется старой кокеткой) со смертью. Бывшего цветка, еще почти-цветка — еще чуточку-цветка! — с черепом, с заступом. Не: — Почему так всё кончается?! — а: — Не хочу, чтобы это кончилось! — Пусть всё кончится только не это!
 
      Ты, свою молодость бы купившая — ценой всех жизней!
 
      Ты была родной дочерью Людовика XV — apr?s moi le d?luge! — да и XIV — l’Etat, c’est moi. Такие на Титанике, <сверху, над окончанием: ах>, отталкивая, в море сбрасывая чужих маленьких детей (своих у них нет и быть не может!), первые бросаются в спасательные лодки — спасать красоту!
 
      Милая и злая чужая, родная чужая, такая недосягаемая под красными полями шляпы. (Заёмная кровь, весна.)
 
      Вся я в ту секунду сводилась к укору: — почему Бог не создал меня мужчиной, чтобы в этот данный час (твой — последний!) любить тебя? — так, чтобы этой любовью вызвать на твоем лице окончательную победу молодости — улыбку.

* * *

      (Спутник, огорченно и покорно: Pourquoi avons nous d? partir? Nous ?tions si bien l?.
 
      L? — это мы. Он — нашей молодостью — грелся…
 
      — И о нем. — )

* * *

      П. П. С<увчинский> — мне:
 
      — Через десять лет забудут!
 
      — Через двести — вспомнят!

* * *

      Еще — Красная шляпка:
 
      — Что меня в этом возгласе обрадовало, озолотило, осчастливило? Сознание, что и на этот раз не выдумала, что это есть — помимо меня. Что — увидела, не нагадала. Освобождение от вечной муки сомнений поэта, навязанной ему всеми его ненавистниками и доброжелателями: а может быть ты всё это выдумал? (В устах ненавистника — хула, доброжелателя — хвала, в ушах и сердце поэта — мука. Мы ведь только (и точно) правды хотим: вещи как она есть (внутри).)
 
      Поэт: Иоанн, из к<оторо>го постепенно делают Фому.

* * *

      Dunkle Zypressen!
      Die Welt ist gar zu lustig —
      Es wird doch alles vergessen.
 
      (Этих стихов Lenau, виденных когда-то в детстве в альбоме моей матери (ее рукой), я потом никогда не обнаружила — два раза покупала из-за них Lenau — нету!)

* * *

      …Не говори с тоской: их нет,
      Но с благодарностию — были.

* * *

      (Оба — эпиграфы для П<ерекопа>)
 
      После этой записи начинается П<ерекоп>. Первые строки, карандашом:
 
      Земля была суха, как соль —
      Земля хотела пить
      (просила — пить)
 
      (NB! Потом не вошло — жаль: символ — и достоверность. 1938 г.)

* * *

      Не странно: на солончаке
      Кончалась соль земли

* * *

      Черепах будем жрать
      (пометка «soup de tortue»… )
 
      Пометка: П<ерекоп> начат 1-го августа 1928 г., в Понтайяке. Дай Бог!

* * *

      Отрывок письма: — Мой родной, Вы не знаете, как сжалось у меня сердце, когда я по возвращении прочла «только не в четверг apr?s-midi » — это, кажется, моя первая боль от Вас, я увидела, что в своей безрасчетности — просчиталась, либо Вы мне мстите (мне — Вы, когда мы — братья!) — либо мы (Вы + я, я + Вы) в данную минуту жизни для Вас не то, что для меня, т. е. не ВСЁ. Какая-то другая жизнь, где меня (нас с вами) нет, другие уговоры, и — главное — за час до моего отъезда. Родной, неужели Вам с другими лучше, чем с нами. Как мне больно.

* * *

      (Очевидно — Н. П. Г<ронскому> и очевидно — случайно посреди тетрадки, на первом свободном месте, п. ч. уехала значительно позже, а тут — отъезд. МЦ. 1938 г.)

* * *

      Мур — 9-го августа 1938 г.
 
      — Очень, очень жалко, что папа уехал! Я теперь с одним мамом остался!

* * *

      …В четверг Вы были один дома, в субботу я — одна, а встретились мы в пятницу. Что это, как не жизнь, с ее непрерывными случайностями, с ее мазней, жизнь — обратное сну (чистовику сна), где всё когда надо и как надо.
 
      Zur rechten Zeit — am rechten Ort — der rechte Mann — das rechte Wort (NB! спросите у папы ).
 
      Мы бы сейчас чудесно говорили — еще потому, что сейчас последнее небо дня. (А будет — небо последнего дня!)
 
      (NB! Для моего собеседника настало — скоро: 2 <фраза не окончена>

* * *

      Двум смертям — не бывать
      А ну как — н

* * *

      Мур — Рыбаката (Рыба-Кит)
 
      — Куда садится? — З? море. — Ему же страшно! Оно утонет! Оно в Рыба-Кит утонет! Рыба-Кит — злой!
 
      (20-го авг<уста> 1928 г.)

* * *

      Отрывок письма (другому — самым подлым образом меня предавшему — за 2 года до этого письма) —
 
      — Es war einmal ein junger Kaufmannssohn. — Так начиналось.
 
      Не малодушие — не Великодушие — меня заставляет — мне дозволяет — Вам писать это письмо, просто — Душа: безвоздушность, в к<отор>ой живу.
 
      Вы меня выдали (предали), я Вас — нет. Никогда не простила бы Вам, если бы в ответ выдала Вас — я.
 
      Я не могла предать вида с горы и руки в руке — Вашей ли в моей, моей ли в Вашей. Когда вчера на докладе М<арк> Л<ьвович> привел чьи-то слова: «Разве нужно всю жизнь есть и гулять вместе» я ответила: — Нет.
 
      Я никогда не старалась понять Вашего поступка, я уперлась в него — и отступила, унося всю меня. Горе от него, могшее быть, немогшее не быть, растворилось в известии о смерти Р<ильке>, совпавшей. Мне стало стыдно быть меньше этой смерти (так явно — жить!). Но не скрою, друг, что по сей день, при упоминании Вашего имени, под слоем презрения и забвения что-то живет: болит — весь мой Вы, неосуществившийся, Ваша я, могшая осуществиться только через Вас — и ни через кого другого (вот смысл местоимений мой, твой), проще мы (после я и ты не он, а — мы! Он — это опять я! и та же его одинокая мука.)
 
      Вы предали, Д., (его звали Даниил, 1938 г.) не только меня, но и себя, не меня, не себя, нас, нашу cause commune. Заговорщик, называя, предает не друзей, а — заговор.
 
      Как мне вчера было больно еще раз подтвердить, что я не ошибалась, что из сорока — значит четырехсот — значит четырех тысяч (нули проставляйте сами — пока рука не устанет!) —
 
      Слушая вчера Ваши (безымянные, чьи-то, не мне, всем) слова о Z. (говоря об одном, говоришь обо всем: всегда обо всем!), я содрогалась всем содроганием родства, знала наперед каждое слово, п. ч. это — я говорила! Но — разница — в Вашем голосе был покой знания, говоря то, я бы говорила не так, я моложе Вас (на много! много! жизней: на весь непокой страсти) — и за это еще, за старшего в Вас! (люблю Вас).
 
      Что вчера произошло? Чудо. Из 40 человек, — значит (br?lons les ?tapes ) — 400 миллионов — я отозвалась на одного. Этот один назывался — Вы. Вчерашняя я подтвердила ту, 2 года назад (переизбрание вслепую!) — слепая подтвердила зрячую.
 
      Значит, права же я была в своей оценке (отношении) два года назад, значит Вы именно тот, к<ого?> я видела, не ошибаются же дважды в том же направлении… Значит, мне заново Вас терять (погребать воскресшего). Заново Вами болеть.
 
      Это началось так: сначала прислушалась к голосу (ведь я не знала кто говорит, вместо лица — пятно) и — о удивление — слова подтверждали голос, человек говорил то и так. И — удивленье третье — и мысль была та. Так я Вас, в постепенности, узнала.
 
      Разве дело в E. Z. Всё — повод к сущности, и <подчеркнуто дважды> литературные прения!
 
      Мне больно, друг, и так как мы когда-то были мы, возвращаю Вам Вашу долю — нет, всю боль! — потому что она не делится.

* * *

      (Нужно думать — этого письма не послала. Во всяком случае, никогда на него не получила ответа.)

* * *

      Мур — 22-го августа 1928 г.
 
      — Почему небо так не шумит? (О море.)

* * *

      Письмо Али про Мура
 
      Вчера мы (мама, Мур и я) были на Grande C?te, на поездке до St. Palais, и пешком оттуда. В поезде Мур сидел очень важно, и от удовольствия жевал свой собственный язык. В лесу он говорил, что запах там соснённый, пил молоко и спрашивал, скоро ли поедем обратно (из-за поезда!). До Gr<ande> C?te шел хорошо, а там от восторга лег на живот перед самым казино’м и стал орать нечеловеческим голосом, болтая ногами. Наконец, по зыбучим пескам дошли до свободного местечка (было воскресенье, и много народу) и стали Мура кормить. Он один жевал как целое стадо коров. Посреди еды он вдруг сказал d’une voix lugubre: — «Мама я хочу», и т. д. Я жертвенно, при всем честном народе, его посадила. Потом мама, к<отор>ой, как известно, никогда на месте не сидится, решила лезть на дюны — чтобы оттуда полюбоваться чудесным видом. И мы полезли. Я, за мной Мур, за ним мама. Я его тащу, мама пихает, мы все ссыпаемся. Ну, наконец влезли. Стоим, смотрим вниз, и вдруг кто-то произносит: — Il est six heures moins dix, a наш поезд — без пяти. Мчимся. Мур летит с нами и невинным голосом спрашивает, стоит ли наш поезд, не уехал ли он, и что наверное он давно уехал. (А он — последний!) Мама шипит (keucht! ) — Молчи, Мура! — Наконец прибегаем. Садимся. Ждем 25 мин. Едем. Приезжаем.
 
      Рукой Мура: — Милый папа, я был на Грандкот.
 
      Мур
 
      и Аля
 
      21-го авг<уста> 1928 г., понедельник
 
      Понтайяк

* * *

      Мур — 24-го августа
 
      Местный праздник, иллюминация пляжа, фейерверк. Я до последней минуты не хотела идти, в последнюю минуту решила, Аля, обидевшись по недоразумению, улеглась в постель, я пошла, в конце ежевичной дорожки — остолбеневаю: — «море огней» — огня — огонь и огни в море (бенгальские). Чувствую, что сейчас пройдет и бегу обратно за Алей. Мур не спит, шипя и кипя вытаскиваю обоих из кроватей. — Где коляска? — В сарае, а ключ у хозяйки, а хозяйки нет. Мур выкатывает глаза: — «Но сейчас ночь! Она страшная!» и, уже в дверях: — Почему у меня так живот дрожит? (трясется). Аля взваливает его на плечи, мчимся. — Куда, куда? — Смотреть фейерверк. — Оно страшное? Оно с бородой? —
 
      — Что это? Это — звездочки? — Да, звездочки, ракеты! — Нет, это не ракеты (NB! теннис) — это ведь звездочки! — Это всё игрушечки? Это ёлка? Полное волнение, сна никакого. (Десятый час. Всегда ложится в 71/2 ч., 8 ч.) На пляже и над — весь Понтайяк. Конкурс сюсеток (кто скорей дососет и тоньше обсосет), жюри — священник. Сажаю Мура на каменный край пляжа. — Я никогда не пойду домой, я никуда не пойду, всё буду гулять и гулять. (Раньше, еще дома: — Будем смотреть фейерверк. — Оно страшное? Оно с бородой?)
 
      — Это — ёлка? Это — Рождество? Это — Дед-Мороз подарил? Дед-Мороз — французский или русский?
 
      Море всех цветов (кроме своего), стаи детских китайских фонарей и — ракеты! Тут-то и началось! Ракеты — взрываться, Мур — трястись. — Что это? Что это? Мне неприятно! (Пуще.) — Мне прямо в уши! Я не хочу смотреть на звездочки! — Смотри, Мур, видишь? — Я больше не хочу смотреть, я хочу домой! — Затыкаю ему уши пальцами — не помогает. Соскакивает, тянет за руку: — Звездочки неприятные! Я не хочу на них смотреть! (Колосья, снопы, колёса…) Встречаем в толпе Калерию Ивановну. Мур не дает говорить. — Идем домой! — Сейчас, Мурочка! — Неприятные эти звездочки, довольно гулять!
 
      В поле: — Как хорошо! Тихо! А это — что? — Это луна. — А вот еще другая луна (маяк). — А это что черное? (облако).
 
      1) Никогда не гулявши ночью, всё виденное (и слышанное!) принял за вообще-ночь — 2) — луну и звезды включил в свое общее удивление 3) страшный трус (то же с морем, с криком поезда, со всем сильным) 4) трусость — усиленная восприимчивость, свидетельство об остроте чувств и, по-старинному, — «тонкости нерв». Выход — воля, в три года — рано. Не боятся шума только глухие — или тупые, вообще же ничего — дураки.
 
      Трус только кто остроте своих чувств (и тонкости нерв!) — уступил: упал — или сбежал.
 
      И совсем не знаю еще, что мне милее (презреннее) тупец — или трус.
 
      Роднее — во всяком случае — трус: я всего боюсь: лифта, автомобиля, парохода, но только — технического: ни львиного реву, ни колоколов, ни грозы не боюсь. Еще безумно — м. б. безумнее всего — боюсь толпы (взятости в оборот). Но это — да и всё это — уже дело сердца (физического). Мое — здоровое. И — безумное.

* * *

      Еще о фейерверке: — А ты же хотел на войну идти? Там ведь тоже стреляют! — Я не хочу на войну: она страшная.

* * *

      Еще Мур. Третьего дня, за неубеганье с пляжа катался на осле. (Дама — ослятница.) Вчера вечером, я — Ну что, Мур, как гулял, видел ослика? — Ослика не было, он больной. — Почему больной? — Потому что я у него так тяжело на спине сидел. — Что ты! Осел крепкий. Он м. б. съел что-нибудь? — Он болезнь съел. Взял и (глотательное движение) съел. — А у хозяев — дама такая ословая — есть на сякмый случай — молоток. Она сняла ему кожу, побила в него гвоздем, и еще, и еще, и помазала мазью лишаи, и потом кожу опять надела, и вынула гвоздь — и стала шерсть.
 
      (NB! Напоминает изумительную китайскую сказку — о дьяволе в девичьей коже: Die bemalte Haut. 1938 г. Там тоже всё это снимается и надевается.)
 
      — А тебе, Мур, можно снять кожу? — Мне — нет, только ослу.

* * *

      Письмо
 
      Милый папа, я скажу, что я тачку вижу, папа милый, я Вас очень люблю, я скажу, что я был на Ф?рмаксе (NB! и Фэрбанкс, и фейерверк), потом ушел домой, п. ч. я боялся звезды, к<отор>ая сверкала («Вечер был, сверкали звезды…» ) — и еще летала — так нагнулась и взбрызгнула! (А он в Мёдоне — засмеялся? — Нет, Мур, письмо еще пойдет на почту, потом поедет в поезде…) — А там папа, на почте? Дайте мне деньги — к папе поехать один в Мёдон, мне не страшно.

* * *

      Мур — 29-го авг<уста> 1928 г. (о собаках)
 
      Я: — Мисс, это Блак? — мать, а сам Блак? — сын.
 
      Он: — Нет! Мальчик и девочка! С ушами, с хвостами, с когтями! Безрукие! У них отрезали на войны.

* * *

      Мур
 
      Глоточек — светочек
 
      — Позвольте мне одну ма-аленькую свет?шку зажгить! (NB! спичку)

* * *

      Письмо Вере (тогда С<увчинской>, потом Т<рейл>, ныне —? )
 
      — Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его — я.
 
      Хотите в двух словах его содержание? Если бы я была мужчина — я бы Вас любила. Грубо? Как всякая формула. Что же мне мешает сейчас, будучи женщиной и т. д. Знаю. Сама говорила и буду говорить.
 
      (NB! Мешала мне тогда, очевидно, полная ненужность ей женской любви. И — поэтовой любви. Нужность ей только мужской любви. Всчётность для нее — только мужской. Но это выяснилось — год спустя. 1938 г.)
 
      (Мысль: нужно ли дальше? Всё уже сказано. Сам факт письма отъезжающему — то, что не смеешь сказать — а что не смеешь сказать? Ясно.)
 
      Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все
 
      дни. За гордость. За горечь. За детскость. За огромную доброту. За неженский ум. За душевное целомудрие, о к<отор>ом упоминать — уже не целомудренно. За то, что Вы так очевидно и явно — растете больше. За любовь к котам (скотам). За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок — я буду счастлива. Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите.

* * *

      — Знаю, что хранит (десять лет подряд). Еще знаю — пришлось узнать, невольно! — что два года спустя получения этого письма старательно и цинически уговаривала С. со мной разойтись (рукоплещу Вашей новой жизни — зачем В<ам> нужна М. — и хуже) — в жизни продолжая ласкаться. И я ничего не чуяла — и ничего <подчеркнуто трижды> не чуя! — разлюбила — и даже отвратилась — и постепенно превратила ее в нарицательное — пустоты и низости: — Вот и вырастешь — Верой С<увчин>ской. (Сердце — чуяло!) Это она первая развела меня с Алей, на к<отор>ой — навсегда ее печать: пустоты. Теперь вижу, что над этим разводом — работала. И над этим. И здесь — удалось.