(1932 г.)

* * *

      Аля: — Мама! Нимб — только вокруг святых и вокруг луны.

* * *

      Плоха для мужчин — хороша для Бога. (Плоха, стара, негодн? и т. д. — хороша, молода, годн? и т. д.)
 
      Я бы из одной гордости никогда не пошла в монастырь к сорока годам. Из одного — уважения — к Богу.

* * *

      Испакостилась о мужчин — Бог очистит.

* * *

      Магдалина, когда раскаялась, была хороша и молода. Когда мы говорим: Магдалина, мы видим ее рыжие волосы над молодыми слезами. Старость и плачет скупо.
 
      М<ария> М<агдалина> принесла Христу в дар свою молодость, — женскую молодость, со всем что в ней бьющегося, льющегося, рвущегося.

* * *

      Мария и Марфа сестры не лазаревы, а христовы. Заведомая отрешенность — жертвенность — бесстрастность сестер (Катя и Юлия Р<ейтлингер> ). Одна варила, другая слушала. Мария + Марфа — одна идеальная сестра: абсолют сестры. Больше любить — женски любить. (Т. е. — меньше любить.)

* * *

      (Неисчерпаемо!)

* * *

      Я — то Дионисиево ухо (эхо) в Сиракузах, утысячеряющее каждый звук. Но, утверждаю, звук всегда есть. Только вам его простым ухом (как: простым глазом) не слыхать.

* * *

      Пишу из комнаты (именно из, а не в!).

* * *

          ждали |
      Как знали | и звали… как сладко веяли
      Азалии, далии над Офелией
 
      Как ткали и пряли ей ризы бальные
      Азалии, далии и ветви миндальные
 
      О, сладость — дай ее!
      О, младость — дли ее!
      Азалии, далии,
      Азалии, лилии…

* * *

      (Не пригодилось, ибо ни азалии, ни далии не пахнут, следовательно: не веют.)

* * *

                  дело
      Дитя — не в Гамлете!

* * *

      В любви мы лишены главного: возможности рассказать (показать) другому, как мы от него страдаем.

* * *

      Следствие: другой, которому мы еще можем рассказать, т. е — любовь к другому, т. е. опять: невозможность рассказать другому как мы от него страдаем.

* * *

      Любовь: друг (тот кому можно) ставший другим (т. е. тем кому нельзя), т. е. чужим, т. е. врагом.

* * *

      Невозможность — того или иного высказывания — есть уже начало страдания от другого, т. е. наша невозможность (рассказать другому что бы то ни было) наше страдание опережает: сначала: нельзя, потом: страдание, что нельзя: потом само страдание от другого. Сама невозможность уже есть страдание, хотя бы никакого страдания (к<отор>ое невозможно рассказать) еще не было. «Если ты мне сделаешь больно, я даже не смогу тебе пожаловаться, значит — ты мне меньше и дальше другого» . Почему же «не смогу», а главное: откуда же «не смогу». Оттуда — откуда всё (знание). Знание наперед (в случае опыта — назад) невозможностей: своих и любви. Инстинкт оленя, рожденного преследуемым. Самозащита слабого, нет: заранее побитого. А почему (не смогу)? Да потому что ты мне тогда сделаешь еще больней — т. е. опять знание (наперед или назад) безжалостности, больше: порочности любви.
 
      Итак: заведомая невозможность обнажить предполагаемую (NB! неизбежную) рану эту рану создает.

* * *

      В момент писания мне всё ясно, будет ли мне всё так же ясно в момент читания?
 
      (Правда поэтов — тропа зарастающая по следам. 1932 г.)

* * *

      — Здесь что-то скрыто, надо ОТРЫТЬ. Мне — первой.
 
      (Чтение поэтов)

* * *

      Утрата друга и приобретение врага.
 
      (Любовь)

* * *

      Друг — врач, любимый — враг.

* * *

      Посвящение Февраля.

* * *

      Крыло Вашего отлета (большое косое облако в вечер того дня).

* * *

      Пишу Вам в легкой веселой лихорадке, казалось бы — предотъездной, но — предсмертной (я не боюсь больших слов, потому что у меня большие чувства: вернее: не слова у меня большие, а — чувства). Пастернак, я не приеду. У меня болен муж, и на визу нужно две недели. Если бы он был здоров, он бы м. б. сумел что-нибудь устроить, а так я без рук. На визу нужно две недели: разрешение из Берлина, свидетельство о тяжелой болезни родственника (где его, где — ее — взять??) — здешняя волокита. У меня здесь (как везде) ни друзей, ни связей. Я уже неделю назад узнала от Л. М. Э<ренбург> о Вашем отъезде: собирается… Но сборы — это месяцы! Кроме того, у меня не было Вашего письменного разрешения, я не знала, нужно Вам или нет, я просто опустила руки и ждала. Теперь знаю, но поздно. Пишу Вам вне лукавства и расчета и вне трусости (объясню). С получения Ваших Тем и Варьяций, нет раньше, с известия о Вашем приезде я сразу сказала: Я его увижу . С той лиловой книжечки я это превратила в явь, т. е. принялась за большую книгу прозы (Земные приметы, вроде дневника) т. е. переписку, рассчитав ее окончание на половину апреля. Работала, не разгибая спины, все дни. — Гору сдвинуть! — Какая связь? Ясно. Так вскинуться я не вправе (перед жизненной собой). У меня (окружающих) очень трудная жизнь, с моим отъездом — весь чортов быт на них. Но я <фраза не окончена>. Мне встречу с Вами нужно было заработать (перед собой). Это я и делала. Теперь поздно: книга будет, а Вы — нет. Вы мне нужны, а книга нет.
 
      Еще последнее слово: не из лукавства (больше будете помнить, если не приеду, не больше — ложь! Этот романтизм я переросла, как и Вы) не из расчета (слишком буду помнить, если увижу! — Больше чем сейчас — нельзя!) и не из трусости (разочаровать, разочароваться).
 
      Всё равно, это чудовищно — Ваш отъезд, с берлинского ли дебаркадера, с моей ли богемской горы, с которой 18-го целый день (ибо не знаю часа отъезда) буду провожать Вас — пока души хватит.
 
      Не приеду потому что поздно, потому что я беспомощна, потому что Слоним , например, достанет разрешение в час, потому что это моя судьба — потеря.

* * *

      А теперь о Веймаре. Пастернак, не шутите. Я буду жить этим все два года напролет. И если за эти годы умру, это (Вы!) будет моей предпоследней мыслью. Вы не шутите только. Я себя знаю, я 16-ти лет два года подряд, день в день, час в час любила Герцога Рейхштадтского — Наполеона II — любила сквозь всё и всех, слепая жила: Пастернак, я себя знаю.
 
      Вы — мой дом, в Вас я буду думать домой каждую секунду, я себя знаю. Сейчас весна. (У меня много записано в тетрадку о Вас эти дни. Когда-нибудь пришлю.) Сейчас у меня мысли путаются: как перед смертью: ВСЁ нужно сказать.
 
      Предстоит огромная бессонница Весны и Лета, я себя знаю, каждое дерево, которое я облюбую глазами, будет — Вы. Теперь мгновенная самооборона: как с этим жить? Все эти бесконечные вечера, костры, рассветы — здесь русские всё время жгут костры — я себя знаю, я заранее в ужасе. Тогда, летом, я это остановила, перерубила отъездом в другую страну, всё то осталось на каменном отвесе берлинского балкона и в записных книжках. Но сейчас я никуда не уеду, никуда не уйду. Всё это (Вы) уже во мне. Пастернак, я доехала.
 
      Теперь резко: что именно? В чем дело? Я честна и ясна: СЛОВА — клянусь! — для этого не знаю. (Перепробую все!) Насколько не знаю — увидите из февральских стихов. Знаю только, что встреча с Вами была бы для меня некоторым освобождением от Вас же, выдохом, — Вам ясно? Законным. Ведь лютейшего соблазна и страшнейшей безнаказанности нет: пространства!

* * *

      А теперь, просто: я ЖИВОЙ человек и мне ОЧЕНЬ больно. Где-то на выс?тах себя — нет, в сердцевине — боль. Эти дни (сегодня 9-ое) до Вашего отъезда я буду очень мучиться.
 
      (9 — 18-ое — девять дней, девять дён — досмертья.)

* * *

      Февраль 1923 г. в моей жизни — Ваш. Делайте с ним что хотите.

* * *

      Пастернак, два года роста впереди, до Веймара. (Вдруг — по-безумному — начинаю верить!) Буду присылать Вам стихи. О Вас (поэте) буду говорить другим: деревьям и, если будут, друзьям. Ни от одного слога не отрекаюсь, но Вам это тяжело, буду молчать. Но тогда остается одно: о себе к Вам (в упор) — то, чего я так тщательно (из-за Вас же!) не хотела. Это будут — стихи.
 
      Слово о Вашей мысли навстречу моей вечной остается в силе. Другое, которое Вам было неприятно, должна истолковать. «Сумейте» не значит: «выучитесь». — «Сделайте чудо, наконец» — увы, относится ко мне, а не к Вам: т. е. будьте концом этого наконца, — после стольких не-чудес будьте чудом — Вы.
 
      …Мы еще ни о чем не говорили. В Веймаре будет долгий разговор.

* * *

      Непосредственно после этого письма Вы получите другое, со стихами. Сделайте мне радость, прочтите их только в вагоне, когда поезд тронется. Чтобы я с Вами простилась — последней. Вторая просьба: оставьте верный адрес.
 
      — Наши письма опять разминулись, открытка была в ответ на первое. Я тогда не поняла «до скорого свидания», — теперь ясно, но поздно.

* * *

      (Стихи: Ипполит — Провода — и к «Вереницею певчих свай» — пометка:)
 
      NB! Видите, начав в упор, потонула, растворилась в общей жалобе — одного (одной) — за всех. Так и в жизни.
 
      Будьте терпеливы, вынесите буйство первых дней, — выпоется!

* * *

      Вопль больниц:
      Вернись!
      Вопль блудниц:
      Забудь!

* * *

      Голубиная купель:
      Небо: тридевять земель.
 
      Мне, за тем гулявшей з? морем
      Тесно в одиночной камере
      Рук твоих,
      Губ твоих,
      Человек, — и труб твоих,
      Город —
 
      (дальше — неудачное шестистишие и — конец:)
 
      Мне, решать привыкшей — в мраморе
      Тесно в одиночной камере
      Демократии и Амора.

* * *

      (Март 1923 г.)

* * *

      Отрывки письма
 
      …Я буду терпелива, и свидания буду ждать как смерти .
 
      …Я знаю только Вашу душу.

* * *

      Умею любить вселенную позвёздно и погнёздно, но это величайший соблазн — раз в жизни — оптом, в собирательном стекле — чего? — ну хотя бы глаз.

* * *

      …Нужно быть терпеливым, великодушным, пожалуй — старым, старше возраста. Только старик (тот, кому ничего не нужно) умеет взять, принять всё, т. е. дать другому возможность быть приняв — избыток. Открещиваться и принимать вздох (выдох!) за вексель — дело наглой молодости или осмотрительной зрелости. — При чем тут я?! — («Не по адресу») — т. е. то, что слышу всю жизнь.

* * *

      …Миллиард — за жизнь — прочитанных книг. — Так? — И очень много написанных. Откуда же чудо первичного волнения? — Почему это ударило, а не соседнее? У каждого поэта только один читатель, и Ваш читатель — я.
 
      Теперь, внимание: я же не слепая и не глухая, Ваше признание (меня, поэта) до меня доходит, я же не открещиваюсь. Вы поэт, Вы видите — будущее. Хвалу сегодняшнему дню (делу) я отношу за счет завтрашнего, раз Вы видите — это будет (следовательно — есть) .
 
      Ничья хвала и ничье признанье мне не нужно, кроме Вашего. О, не бойтесь моих безмерных слов, их вина в том, что они еще слова, т. е. не могут еще быть только чувствами. Когда я окончательно <пропуск одного слова> в Вас я перестану Вам писать.

* * *

      Я очень спокойна. Никакой лихорадки. Я блаженно провожу свои дни. В первый раз в жизни не наваждение, а <пропуск одного слова>, не чара, а знание. Вы в мире доказаны помимо меня.
 
      О, не превышение прав и не упокоение в себе! Кроме Элизиума есть еще чешский лес, с тростинками, с хворостинками, с шерстинками птиц и зайцев — лбом в Элизиум, ногами на чешской земле. (Boehmeswald , Борис!) — Поэтому покойно, упокоено только мое главенствующее. А ногам — для того чтобы идти к Вам — нужна рука, протянутая навстречу.
 
      Хочу Ваших писем: протянутой Вашей руки.

* * *

      (Опять Провода: Эвридика — Орфею, Не чернокнижница — В час когда мой милый брат (26-го марта 1923 г.) — Терпеливо как щебень бьют)

* * *

      Воздух вздохнул.

* * *

      В диалоге с жизнью важен не ее вопрос, а наш ответ.

* * *

      Я охотно посылаю (отсылаю, ссылаю) свою душу в другие тела (на другие звезды!) чтобы отсюда с ней же, или оттуда с собой же — беседовать.
 
      (Любовь.)

* * *

      Или: я охотно заселяю чужие тела своей душой. (Вроде колоний.)

* * *

      Не живя с Вами, я всю жизнь буду жить не с теми, но мне не важно с кем: кем. Живя Вами, я всю жизнь буду жить — ТЕМ!

* * *

      (Исконная и полная неспособность жить с человеком, живя им: жить им, живя с ним. Как жить с душой — в квартире? В лесу может быть — да. В вагоне может быть — да (но уже под сомнением, ибо I кл<асс>, II кл<асс>, III кл<асс>, причем III кл<асс> вовсе не лучше I, как и I кл<асс> III кл<асса>, а хуже всех — II кл<асс>. Ужасен — разряд.)
 
      Жить с ним, живя им — могу только во сне. И — чудно! Совершенно так же как в своей тетради.
 
      Мне другого, минуя все свои исконные невозможности — как и себя — прежде всего на совместность — жаль.)

* * *

      Знаете как это бывает? Вы ставите вопрос, сгоряча, первым движением: — нет, потом — глубже: да, потом — еще глубже: нет, глубже глубокого: да… (Не четыре ступени: сорок!) И конечное: да.
 
      Так и с Вашим вопросом (ибо не утверждение, а вопрос, в утверждении — вопрос. Наша с Вами разница: Вы и утверждая — спрашиваете, я и спрашивая — утверждаю) — о сестре. («Слово нашей самой большой мужской выразительности: сестра» — привожу из памяти. 1932 г.) — Уже сейчас не помню, что сгоряча, м. б. и да, важна смена! Как с лестницы. Но в Вашем вопросе я не вглубь шла, а ввысь.

* * *

      Думаю, что из упорства никогда не скажу Вам того слова. Из упорства. Из суеверия. (Самого пустого, ибо вмещает всё, самого страшного, после которого всё начинается, то есть — кончается.) Его можно произносить по пустякам, когда оно заведомо — гипербола. Мне — Вам — нет.

* * *

      Еще: дарить — хотя бы душу — отделять. (Впрочем душа резиновая и всё тянет с собой, вся тянется.) Предпочитаю ничего Вам не дарить, не говорить об этом.

* * *

      Сегодня вечером, холодя себе весь левый бок промерзлой стеной весеннего вагона (сидела у окна) думала: этого жизнь мне не даст — Вас рядом. Даст чехов, немцев, студентов, гениев, еще кого-то, еще кого-то: — Бориса Пастернака она мне не даст.

* * *

      — «Не ждите ни меня, ни моих писем…» Милый друг, я буду ждать Ваших дел.

* * *

      — Ах, Вы и это слово писать задумываетесь? Для меня все слова малы, отродясь, всегда. И за малейшее из них я так: из недр — благодарна. Я и не такие выслушивала молча, не отвечая, как не отвечают на вздох. Для меня они все малы, я ни одного не боюсь, другой у меня ни за одно не отвечает. Я — ни на одно.

* * *

      Не бойтесь. Я не кредитор. Я и свои и чужие забываю раньше, чем другой успеет забыть. Я не даю забывать — другому (т. е. эту роскошь оставляю за собой).

* * *

      Я дружбу ставлю выше любви, не я ставлю, стоит выше, просто: дружба стоит, любовь лежит.
 
      Horizontales-u<nd>-wertikales Handwerk .

* * *

      Всё в мире меня затрагивает больше чем моя личная жизнь.

* * *

      Сестра, это отсутствие страдания (не ее, от нее!). — Не будете. —

* * *

      На моей горе растет можжевельник. Каждый раз, сойдя, я о нем забываю, каждый раз, всходя, я его пугаюсь: человек! потом радуюсь: куст! Задумываюсь о Вас и, когда прихожу в себя — его нет, позади, миновала. Я его еще ни разу близко не видела. Я думаю, что это — Вы.

* * *

      Можжевельник двуцветный: изнизу голубой, сверху зеленый. В моей памяти он черный.

* * *

      Нам с вами важно условиться, договориться и — сговорившись — держать. Ведь, обычно, проваливается потому, что оба ненадежны. Когда один надежен — уже надежда. А мы ведь оба надежны, Вы и я. (?)

* * *

      Со мной сумел (вместил и ограничил) только один , вдвое старше Вас. Вместил, ибо бездонен, ограничил — ибо не любит женщин и этим всю женскую роль с меня снял, т. е. освободил от — и этой возможности, которая почему-то так сразу становится неизбежностью (решающей).

* * *

      Мой дом — лбы, а не сердца.

* * *

      Люблю мужественность и в мужчинах. Женственный (физически, ибо остальное — вне пола), женственный мужчина мне куда омерзительнее — быкоподобного, который — совсем не омерзителен, а только как бык <пропуск одного слова>: о чем думает?

* * *

      (Стихи: Весна наводит сон. Уснем, 5-го апреля. Сдайся — ведь это совсем не сказка! — )

* * *

      Стихи — следы, по которым я иду в Вашу душу. Но Ваша душа удаляется и я, раздосадованная, опережаю, делаю прыжок, вслепую, на авось, и потом, обмирая, жду: туда ли свернете?

* * *

      Книгу должен писать читатель. Лучший читатель читает закрыв глаза.

* * *

      Хлебная ложь (ложь самого хлеба, т. е. необходимости есть и жить).

* * *

      А покаместь ты на небо
      Не возьмешь меня к себе,
      Сквозь какие толщи хлеба
      Проедаться мне к тебе?
 
      А покаместь […]
      Ты меня не создал мышью —
      Так зачем же закрома?
 
      А рука строчит и стр?чит
      Слог — стежок
      Через сколько тысяч строчек
      Пропеваться мне к тебе?
 
                  …
                  …
      Ты меня не создал швейкой —
      Так зачем же вороха
 
      Лоскутов этих?..

* * *

      Ребенок играет Цезаря с горшком на голове: шлем.

* * *

      Книга должна быть исполнена читателем как соната. Буквы — ноты. В воле читателя — осуществить или исказить.

* * *

      Оправдание предисловий:
 
      Я ее писала, я лучше знаю, как ее читать.

* * *

      Роману читателя с книгой предшествует роман писателя с книгой. Писатель старше читателя на все черновики. Писал — дед!

* * *

      (Вроде предисловия к «Земным приметам»)
 
      — Не читайте сразу: эта книга не писалась, а жилась и жилась 21/2 года. Прочесть ее в вечер то же самое что мне — прожить ее в вечер.
 
      …Не судите сразу. Эта книга предвосхищенный Страшный Суд, с той разницей, что я-то говорю Богу, а меня-то будут судить люди. После нее мне Богу мало что останется сказать, если я что и утаивала, то — чужие грехи, ценные Богу только из собственных уст.

* * *

      Единственный недостаток книги — что она не посмертная. — Для вас. —
 
      Но успокойтесь: я не в землю зарываю, а сжигаю!

* * *

      (NB! Книга никогда не вышла. 1932 г.)

* * *

      Г<орние> Мокропсы, 10-го апреля 1923 г.
 
      Пол в жизни людей — катастрофа. Во мне он начался очень рано, не полом пришел — облаком. И вот, постепенно, на протяжении лет, облако рассеялось: пол распылился.
 
      Гроза не состоялась, пол просто миновал. (Пронесло!)
 
      Облаком пришел — и прошел.

* * *

      Если бы мужчины влюблялись: теряли голову — от сущностей, они бы теряли ее и от семилетних, и от семидесятилетних. Но они влюбляются в прерогативы возраста. Семнадцать лет, — значит то-то и то-то — возможно, а та же три года назад, та же!!! — и не посмотрят, головы не обернут.
 
      Весьма расчетливое теряние головы, вроде 12% помещения капитала (от 4% до 20% — это уж дело темперамента — qui ne risque rien ne gagne rien, qui risque peu — и т. д.). Но — всегда с %.

* * *

      Но люблю я одно: невозможно.
      Это, кроме поэтов, очень и очень редко любят еще и женщины.

* * *

      Тайна: ведь это не от кого-нибудь, а с кем-нибудь. Третьему нечего обижаться, человек, который умеет втроем, первый предаст.

* * *

      Летом Э<ренбург> однажды сказал мне: есть только три жеста: жест Евы к Адаму, жест Адама (оберегающий) к Еве, жест Евы к ребенку и Авеля, оберегающегося от Каина. Все остальные — вытекли.
 
      — А голова, поднятая просто к небу?
 
      Значит у меня к Вам — не первичный жест?

* * *

      (Три, когда — четыре: и зд?рово же я считаю! Я бы, теперь, сказала так: взаимный жест Евы и Адама, жест Евы к ребенку и взаимный жест Каина и Авеля. Т. е. любовь — материнство — война. А — голод? А — молитва? А — смерть?
 
      Э<ренбур>гу, совершенно лишенному первичных жестов, не верю ни на копейку ни в чем. Слова — слова — слова. — 1932 г.)

* * *

      Века скверная болезнь.

* * *

      Мелким струением
      Бисер березовый.

* * *

      NB! Лесной Царь.

* * *

      Страстней чем Белого Въезда я жду Страшного Суда: нищеты <под строкой: тщеты> всех дел и чистоты всех умыслов.
 
      Страшный Суд для всех кто страдал день не осуждения, а оправдания.

* * *

      В день великого оправдания.

* * *

      Фараон в данном случае та венчающая точка пирамиды, ради которой основания пирамиды (биллионы!) и лежат под камнями. Камень под камнем, тяжесть под тяжестью, лишь последняя точка (фараон) дышит. Только этой точкой пирамида и дышит. Она ее смысл, она ее покой, ее разрешение и завершение.
 
      Не Царь (Поэт, Вождь) народ топчет <сверху; попирает>, народы его возносят.
 
      Чем ненавидеть единицу биллионы должны отождествить себя с ней, но не: мы — он! а: он — мы.

* * *

      Я никогда не забываю, что я гостья. Земля мне этого не прощает.

* * *

      Мертвые — как дети — хорошеют день от дня. (И в памяти живых — и Там!)

* * *

      Письмо критику

* * *

      Я не знаю, принято ли отвечать на критику иначе как колкостями — и в печати. Но поэты не только не подчиняются обрядам, но — творят их. Позвольте же мне нынешним письмом утвердить обряд благодарности поэта — критику. (Случай достаточно исключительный, чтобы не слишком рассчитывать на ряд последователей!)
 
      Итак, я благодарна Вам за Ваш отзыв в Днях. Это — отзыв в самом настоящем смысле слова. Вы не буквами на буквы, Вы существом на сущность отозвались. Благодарят ли за это? Но и благодарность — отзыв! Кроме того, Вы ведь писали не для меня, так и я пишу не «для Вас», хотя и к Вам. (Вам — о Вас.)
 
      Я не люблю критики, не люблю критиков. Все они, в лучшем случае, кажутся мне неудавшимися и поэтому озлобленными поэтами. Но хвала их мне еще непереноснее их хулы: почти всегда мимо, не меня, не за то. Так, напр., сейчас в газетах хвалят не меня, а явно Любовь Столицу (т. е. всё сказанное обо мне отношу на ее счет, ибо — НЕ Я!)
 
      Ваша критика умна. Простите за откровенность. Вы вежливы: неустанно на Вы. Вы <пропуск одного слова>: не поэтесса, а поэт. У Вас хороший нюх: так, задумавшись на секунду: кунштюк или настоящее? (ибо сбиться легко — при нынешнем KDW поэзии!) — нет, настоящее. Утверждаю: Вы правы. Так, живя стихами с — ? — да с тех пор как на свете живу, только этим летом узнала от своего издателя Геликона, что такое хорей и что такое дахтиль. (Ямб знала по названию блоковской книги, но стих определяла как «пушкинский размер», «брюсовский размер».)
 
      Вам будет любопытно узнать, что Белый свою Глоссологию (?) написал после моей Разлуки, как и свою «После разлуки» (После «Разлуки» (книги) и после разлуки с женой Асей , в жизни совпавших (Берлин, лето 1922 г.).). Я была тем живым примером, благодаря которому возникла теория. (Говорю Вам вне тщеславия, если бы страдала им давно была бы знаменитой!)
 
      Что еще? Ах, пожалуй, главное! Спасибо Вам сердечно и бесконечно за то, что не сделали из меня бабу style russe , не обманулись видимостью (NB! баба — бабы не напишет!), что единственный из всех (NB! как мне всех хочется сделать единственными: всякого! 1932 г.) за последнее время обо мне писавших удостоили, наконец, внимания сущность, — то, что над и вне.
 
      Спасибо Вам за заботливость: «Куда дальше? В музыку, т. е. в конец?!» Верю, что Вы искренне в тот час задумались, потому отвечаю: нет! Из лирики (почти-музыки) — в эпос.
 
      Это не Ваш «планирующий спуск», это разряжение голоса — в голосах, единого — в множествах. Чем на тысячу голосов выражать одну свою душу, я буду одним голосом выражать тысячу чужих, которые тоже одна <пропуск одного слова>. То чего не может один могут (в одном) многие. Единство множества. Оркестр тоже единство.
 
      — Вам ясно?

* * *

      А что за «Ремесло»? Песенное, конечно! Ремесло в самом <фраза не окончена>. Противовес и вызов слову и делу (безделию <сверху: неделу>) «искусство». Кроме того, мое ремесло, — в самом простом смысле: то, чем живу, — смысл, забота и радость моих дней. Дело дней и рук.
 
      О, ты чего и святотатство
      Коснуться в храме не могло —
      Моя напасть, мое богатство,
      Мое святое ремесло!
 
      Эпиграф этот умолчала, согласно своему правилу — нет, инстинкту — ничего не облегчать читателю, как не терплю, чтоб облегчали мне. Чтоб сам.
 
      Читатель ведь пока ты с ним не столкнулся — друг и пока о тебе не написал — ты его чтишь. (Иногда, notre cas , и потом.)
 
      Посылаю Вам свою Ц<арь->Д<евицу> — не для отзыва, а потому что Вы, очевидно, ее не читали. Вот он, источник всех навязываемых мне кокошников!
 
      Ах! Еще одно спасибо: за Посмертный марш, за, в конце, явный (раз Вы в «Днях») взлет над злободневностью, за то что сердце Ваше (слух) подалось на оборванность последних строк: в лад падало!

* * *

      20-го апреля 1923 г.

* * *

      Прага:
 
      Где сроки спутаны, где в воздух ввязан
      Дом — и под номером не наяву!
      Я расскажу тебе о том как важно
      В летейском городе моем живу.
 
      Я расскажу тебе как спал он,
      Не выспался — и тянет стан
      Где между водорослью и опалом
      День деворадуется по мостам.
 
      Где мимо спящих Богородиц
      И рыцарей дыбящих бровь
      Шажком торопится народец
      Уродцев   | — переживших кровь.
      Потомков |
 
      Где честь последними мечами
      Воззвав — не медлила в ряду.
      О городе, где всё очами
      Глядит — последнего в роду.

* * *

      21-го нов<ого> апр<еля> 1923 г.
 
      (Стихи, не вошедшие в После России.)

* * *

      Варианты Пражского Рыцаря:
 
      В роковую проседь
      Вод — отважься!
      Этого ли просишь,
      Рыцарь пражский?
 
      Мальчик! Воин!
      Щеки — горячей
      Под конвоем
      Каменных очей!

* * *

      …А
           …вослед веслу —
      Я учусь себе потихоньку
      Ариаднину ремеслу.

* * *

      Быть оставленной — значит долго,
      Долго помнить —

* * *

      Быть оставленной —
      В предутренний час истом
      Предоставленной другом — богу:
      Небожителю — божеством
 
      (Около «Оставленной быть» — и уже формула всего Тезея .)

* * *

      Тезей, ты оставил! Тезей ты как вор
      […]
      Веленью Дионисову распростер
      Подругу. Клейми же, бессмертный позор
      Тезея — бессмертного труса!
 
      (Послестишие к «Оставленной быть — это втравленной быть» — не вошедшее.)

* * *

      Оставлена, брошена
      […]
      — Пусть так, но не дешево
      Уступлена, куплена…

* * *

      Строки из Пустыни славы :
 
      А покаместь во лжах и в ложах
      Не наложничаю — из жил
      Вылезая как змей из кожи
      Буду петь — последнюю жизнь!

* * *

      Библейские беды

* * *

      Мир о коем досель молчали
      Лиры
                    в начале
      И петля на худой конец
      (Крюк на к<отор>ом висит колыбель, превращается в крюк для п?тли.)

* * *

      Поэт — через стихи — причастен материнству как женщина — через стихи — отцовству.

* * *

      — — Как старческая страсть
      Растроганная травкой.

* * *

      Задернулись лавочки,
      Дозорят ручьи…

* * *

      (Поэма Заставы, Поэт , Ручьи, разные)

* * *

      Тетрадь кончена 10-го нов<ого> мая 1923 г. в Горних Мокропсах, близь Праги. Кончена — как и начата — Сивиллой. Кончена с благодарностью и с грустью, — эти дома (обратно иным земным!) покидаются нелегко!

ЗАПИСИ ИЗ ЧЕРНОВОЙ МOЛОДЦА