(зеленая с черным: зебра)
 
      Слева, в виде эпиграфа:
 
      «От сего, что поэт есть творитель, не наследует, что он лживец: ложь есть слово против разума и совести, но поэтическое вымышление бывает по разуму так, как вещь МОГЛА и ДОЛЖЕНСТВОВАЛА быть».
 
      Тредьяковский

* * *

      — Начинаю эту тетрадь в Чехии, в горах у лесника — без адреса — (6-го нового августа 1922 г.

* * *

      Первый стих: Сивилла
 
      (Сивилла: выжжена, сивилла: ствол)

* * *

      Невошедшие строки (варианты)
 
      …Битв… ибо веком сглазив
      Вечным — навек взошел
      В тело (столбняк и кладезь) —
      Фебовой флейты ствол.
 
      <Справа от четверостишия, поперек страницы:> NB! сглазив — как наказав: наказав вечным веком, бессмертием.

* * *

      Битв… ибо зраком сглазив
      Вещим —

* * *

      Голос и кость
      (Сивилла)

* * *

      Проточные жилы (рек)

* * *

      Разрозненные голоса
      Арфы Давидовой

* * *

      — — по дорогам
      Яблони сторожевые

* * *

      Ибо на тебе, шиповник.
      Капли сердца моего

* * *

      Так,
      Кануть безвестно!
      Элизиум! Братство лесов!
      Рай мой древесный!
 
      Заживо ризы раздарив
      […]
      Посмертное струенье ив
      Принять при жизни.

* * *

      Так, в судорогу ваших дел —
      Всей благостью потусторонней

* * *

      Золото моих волос
      Тихо переходит в седость
      Не жалейте: всё сбылось
      Всё в груди      — спелось.
 
      Спелось — как вся даль слилась
      В стонущей трубе окрайны.
      Господи! Душа сбылась, —
      Умысел твой самый тайный.

* * *

      Не твердите мне, что — рус
      Волос мой
      Ранней седостью горжусь:
      […]
 
      Несгорающую соль
      Дум моих — ужели пепел
      Фениксов отдам за смоль
      Временных великолепий.

* * *

      Да и ты посеребрел,
      Спутник мой! К гром?м и дымам
      К молодым сединам дел —
      Дум моих причти седины.
 
      Горделивый златоцвет,
      Роскошью своей не чванствуй!
      Молодым сединам бед
      Лавр пристал — и дуб гражданский.

* * *

      (Не окончено и в Ремесло не вошло — а могло бы.
 
      Около 20-го сентября 1922 г.
 
      Горние Мокропсы, близь Праги.)

* * *

      Но до Господа дойдут
      Рёвы | труб.
      Зовы |

* * *

                   зов
      Утробы зав?дской
      Сброд      и картузов
      Сиротство, сиротство!
 
      На вытяжку — корпуса
      Рабочий поникший
      С ребенком, что родился
      Сегодня  | — для них же
      Намедни |
 
      <Справа от наброска, поперек страницы:> Отголоски пражской Свободарни .

* * *

      Все жалобы к Богу несет труба.

* * *

      …Где начало правды, где схлынул жир
      Дорогих квартир
      Где                и столько дыр —
      В смерть — и выход в мир.

* * *

      Бедному на том свете дадут шубу, богатому — душу.

* * *

      На корысти — коросте —
      Так блаженно и просто: другая жизнь.

* * *

      Где из свалочной ямы
      Первым сядешь за стол.

* * *

      Юных ангелов седость,
      Седость ранних монархов

* * *

      Оттого что так рано мой волос сед —
      Обещаю и знаю, что смерти нет.

* * *

      Где кажется дадут: поэтам — хлеб,
      Богатым — душу.

* * *

      Как казачьи набеги
      Лихорадки крапивной
      (Любовь)

* * *

      И улыбаясь молодости бурной
      Я голову свою несу как урну.

* * *

      Опомнись же! Вторая четверть века!
      Что делаешь?
                  — Да уж который год
      Бесчувствую и провожаю реку
      Души своей и радуюсь: растет.

* * *

      На требованья жилистого века
      И женскую      : тридцатый год!
      Бесчувствую и провожаю реку
      Души своей, и радуюсь: растет!

* * *

      На требованья жилистого века
      Что делаю? Да уж который год
          действую |
      Бесчувствую | и провожаю реку
      Души своей, и радуюсь: растет!

* * *

      (28-го сент<ября> 1922 г.)

* * *

      Если камень летит — в меня он.

* * *

      С крыши камень упал — в меня он.

* * *

      Или тот, лавролобый,
      В чащах Дафну узрев?..

* * *

      Радуги переброс.

* * *

      Лбов — тихая обуреваемость.

* * *

      В упокоенный плеск
      Струений тростниковых.

* * *

      Лысеющие леса

* * *

      NB! Мельницу с одним окном, ручей, горбатый мостик.

* * *

      Проводы реки.

* * *

      Ива, древо скорбящих.

* * *

      Разрозненные голоса
      Арфы Давидовой.

* * *

      Посмертный скарб.

* * *

      25-го русск<ого> сентября 1922 г., день С<ережи>ных имянин, полковой праздник марковцев и канун моего тридцатилетия.
 
      (Подпись под стихом «Так, заживо раздав…».)

* * *

      Не цветом, а светом
      Загадка решается: клен

* * *

      Такая ж заплата
      Как        слово: любовь.
      Ложь: пурпур и злато,
      Ложь: киноварь, бронза и кровь
 
                  Спетом
      […]
      Не цветом, а светом
      Загадка решается: лес
 
      Осенний…

* * *

      Аминь и Осанна!
      Иного не вспомнят уста

* * *

      Пресветлая осень,
      Какое подобье избрать?

* * *

      (Хождение возле: «Не краской, не кистью».)

* * *

      27-го р<усского> сент<ября> — 10-го нов<ого> Окт<ября> 1922 г.

* * *

      Даль, в верстовых столбах пошедшая ввысь.

* * *

      Все поезда — в Бессмертье, по дороге — Россия.

* * *

      Все поезда — в Бессмертье, полустанок — Россия.

* * *

      Лестницей ребер, рук —
      Тел воскресающих…

* * *

      Дух, справившийся с прахом

* * *

      Шелесты фольги
      (NB! шелест засохшей листвы на дубах — точный шелест фольги.)

* * *

      То благовествую, что сама
      Нынче лишь узнала:
      В строгой постепенности псалма,
      Зрительною ск?лой…

* * *

      То живописую что сама
      Нынче лишь узрела

* * *

                       клочья…
      Просыпаются — кто в чем успел
      Лечь на сон бессрочный

* * *

      Старческих, не знающих сего,
      Отроческих — птицы…

* * *

      Вихрь седобородый…

* * *

      Вяз седобородый…

* * *

      Смертная жизнь:
             м |
      Слабых | — сеть
      Дерева жизнь:
      Славу петь!

* * *

      Я знаю:
      Такая же будет сквозная —
      Та роща…

* * *

      Хочешь? Помоги
      Вспомнить! На иконках —
      Шелесты фольги,
      Проволочек тонких…

* * *

      Сухие дубы — как елки с украшениями — когда нечаянно качнешь.

* * *

      В этой стране —
      Песни в цене!

* * *

               — так опаду
          … — и так восстану!
      NB! Непременно старого Давида!

* * *

      …День когда тьма от света
 
      Отделена была. Столь наг и чист
      Свет, что три ночи сряду
      Стихи забрасываю: каждый лист —
      Целою Мессиадой!

* * *

      Тетрадь откладываю: каждый лист —
      Целою Мессиадой!

* * *

      В сиром воздухе загробном —
      Перелетный рейс…
      Сирой проволоки вздроги,
      Повороты рельс…
 
      Точно жизнь мою угнали
      По стальной | версте —
            двойной |
      В сером мороке — две дали…
      (Поклонись Москве!)

* * *

      Точно жизнь мою убили.
      Из последних жил
      В сиром мороке в две жилы
      Истекает жизнь.

* * *

      Две продольности и встречный
      Гром: железа речь.
      Разве некой поперечной
      Посередке лечь?

* * *

      Разве некой поперечной
      Не победа — лечь?

* * *

      Под колесами не слышно
      Рельс, не видно рельс.

* * *

      Разве поезд — только поезд
      И его ли ждешь?

* * *

      28-го Октября по новому (Октябрь всегда пишу с большой буквы, из-за того — московского) вечером, в 11 ч. 20 мин. — на щеке — паук. (Espoir .)

* * *

      Не н?до вам мо?й люб?ви!
      Обманываю вас —
      Пан?ве!

* * *

      В Сочельник кончила М?лодца. За два месяца — ни стиха.

* * *

      Зов —
      Прародины.

* * *

      Можжевельник монашествующий.

* * *

      Что любовную любовь
      Отбываю, как повинность.

* * *

      Растворяю окно: гора или облако?
 
      (Не стих, запись)

* * *

      Хочу написать Окно (за кисеей).
 
      Запись одной весны (книга). Устрашает необходимость фабулы. Люблю не людей, но души, не события, а судьбы <под строкой: а со-бытиё — СО ВСЕМ>. Я не умею выдумывать, брезгую вымыслом. Так прекрасно всё спелось без меня.

* * *

      Не люблю из черной работы — только мытье полов: чувствую действительное унижение: долу перед прахом (который отрясают с ног). И унижение не только <пропуск одного-двух слов>, просто: мне на четвереньках — низко. Пол хорош для лежания: вытянувшись как мертвец.
 
      Проще: не люблю из черной работы — только мытье полов: слишком помойно.

* * *

      Я не изгоню из этой книги людей, они в нее сами не войдут (как в мою жизнь).

* * *

      Весна: звенящее, сквозное, не оперенное.

* * *

      Котел. — Платформа. — Въезд. — Колодец. — Лысая гора (можжевельник). Дубовая рощица.

* * *

      «Что с ним сделала жизнь». Жизнь, — но ведь это вёсны и лета и осени и зимы, и разливы рек, т. е. опять вёсны — и лета — что они с нами — нам — делали, кроме доброго?
 
      «Что со мной сделала жизнь» — стихи.

* * *

      Люби другое, и страдать будешь от другого — и страдать будешь по-другому: по-своему: родному <сверху: высокому>.

* * *

      — Просквозило всю голову!
 
      (на горе)

* * *

      Встречи с П<астерна>ком, на платформе, ожидая поезда в Прагу.

* * *

      Моя душа теряет голову.

* * *

      Памятью и рассудком помню, что есть другая жизнь — горячая, где жарко. Сердцем — нет: оно всецело на службе моих горных подъемов (т. е. ног, и легких, и лба).

* * *

      Весну этого года я увидела черной, в темноте, скорей услышала, чем увидела — в шуме разлившегося ключа, поздно вечером, когда уже ничего не видно.

* * *

      Это книга отрешения: платье всё время падало, я его вяло удерживала — и вдруг задумалась, загляделась, а оно — <пропуск одного слова> — скользнуло и вот — кружком как пес у моих ног: жизнь.

* * *

      Быть действующим лицом — да, если бы не с людьми! В лесу, например, — действующим лицом.
 
      Мне плохо с людьми, потому что они мне мешают слушать: мою душу — или просто тишину.
 
      Такой шум от них! Без звука. Пустой шум.

* * *

      Знаю, что весна со мной сотворит — что не знаю (то, чего еще не знаю).

* * *

      Запись моих близоруких глаз.

* * *

      Я знаю, что за облаком — боги. Два слова во мне неразрывны: боги и игры. А наших земных игр не люблю: ни взрослых, ни детских.

* * *

      Почему такая свобода во время сумерок? Уверенный голос, шаг, жест. А я знаю: лицо скрыто! Свобода маски. Мне в жизни нужно, чтобы меня не видели, тогда всё будет как <пропуск одного слова>. Исчезнуть, чтобы быть. (Не смерть ли?)

* * *

      Я не больной. Больной неустанно меняет положение, потому что дело не в кровати, а в нем. Я металась, пока не напала на одиночество (единственный бок одиночества). Следовательно, дело было в кровати, а не во мне.

* * *

      6-летний мальчик, сын режиссера, целует ручку. Ах, если бы не режиссера сын, а сапожника! — Сам —
 
      (NB! Странно: переписываю эту запись — речь о Лелике Т<ур>жанском — как раз в день его шестнадцатилетия: 25-го июля 1932 г. Он более чем когда-либо «целует ручку». В мифологию больше не играет, но танцует на балах.)

* * *

      Моя душа слишком ревнива: она бы не вынесла меня красавицей.

* * *

      Черный. Белый. Темный и светлый мне нужнее: больше дает. Думаю — п. ч. черный существует еще и как разряд: густоты, степени жара и пр. (Черный: жаркий: густой: резкий — ), т. е. как ряд определенных присутствий, мне ненужных, лишних, м. б. враждебных.
 
      Черный: ряд (свойств и вещей), темный — всё.

* * *

      Так, вопрос цвета решать светом, степенью света. Это я почувствовала осенью.

* * *

      — Шум надувающихся и проносящихся ручьев. — Этого слова я искала вчера, проходя темным вечером по деревне. Черный остов церкви, запах березового лыка (размоченных ливнями плетней) под ногами вязь, грязь, — и справа и слева, вдогон и в обгон — шум надувающихся, торопящихся, проносящихся ручьев.

* * *

      Думаю, что из всего что на свете видела и не видела я больше всего люблю Сицилию потому, что воздух в ней — из сна. Странно: Сицилию я помню тускло-радужной, <пропуск двух-трех слов>. Знаю (памятью), что в ней всё криком кричит, вижу (когда захочу) бок скалы ощеренный кактусами, беспощадное небо, того гиганта без имени под которым снималась: крайность природы, природу в непрерывном состоянии фабулы, сплошной исключительный случай, а скажут при мне Сицилия — душевное состояние, тусклота, чайный налет, сонный налет, сон.
 
      Запомнила, очевидно, ее случайный день и час, совпавший с моим вечным.
 
      Помню дорогу, мощеную пластами как реку — пластами — постепенную, встречного осла с кистями и позвонцами, сопутствующие холмы с одним единственным деревцем, кислую марсалу и кислый хлеб. И монастырю, в который мы шли (развалинам) и дороге, которой мы шли и дню, в который мы шли — всему этому, очевидно, было имя, (иначе бы не было: который). А вот — память взяла и забыла, переместила бренную (данную) дорогу, день, час в совершенный: сновиденный мир.

* * *

      Сицилию я помню Флоренцией, в которой никогда не была.

* * *

      А м. б. только всего — ранняя сицилийская весна.

* * *

      У меня летом была отчаянная мысль: я так люблю эту березу, но я буду замерзать под ней зимой — она <фраза не окончена>
 
      И то же с моим колодцем, под горкой, пастернаковским, из которого в ведре несу — ведрами ношу! — луну: упаду — только повышу уровень…
 
      Значит: обман: это мое сознание: как оно меня любит! Значит: себя — тешу.
 
      А потом поняла: они тоже беззащитны, они тоже ничего не могут, нам вместе холодно, страшно и т. д., не они, а я — должна их защищать. — Стихи. —

* * *

      Непроспавшееся небо, точно протирающее глаза верхом руки.

* * *

      (Начало февральских стихов к Б. П.)

* * *

      Узнать у А<льтшулле>ра наибольший диапазон человеческого голоса. Хорошо бы у кого-нибудь — нечеловеческого.

* * *

      Так нового века Патрокл и Ахилл
      Мы свято друг другу явили
      Что могут — в железном сознании КРЫЛ —
      Последние силы и жилы.

* * *

      Я сейчас в первый раз в жизни понимаю что такое поэт (стою перед лицом поэта). Я видала людей, которые прекрасно писали стихи, писали прекрасные стихи. А потом жили, вне наваждения, вне расточения, копя всё в строчки: не только жили: наживали (-лись). И достаточно нажив разрешали себе стихи (как маленький чиновник — поездку на дачу — после целой департаментской зимы). И, естественно — месяцы и месяцы жильничества (лучше бы — жульничества!), скопидомства (-душства) — небытия! — т. е. зная, что им стихи стоят, в какую копеечку им самим влетели, и естественно, говорю, требовали за них с окружающих непомерной платы: кадил, коленопреклонения, памятников заживо, множа то малое, что дали на всё в чем себе отказали и этот счет предъявляя.
 
      И я, жалея в них нищих, галантно кадила — и отходила. Я ведь многих, многих поэтов знала. И больше всего любила, когда им просто хотелось есть — или просто болел зуб: это человечески сближало. Я была НЯНЬКОЙ при поэтах — совсем не поэтом — и не Музой! — молодой (иногда трагической!) нянькой. — Вот. — С поэтами я всегда забывала, что я — поэт. А они, можно сказать — и не подозревали.
 
      Вы, Пастернак, в полной чистоте сердца — мой первый поэт, т. е. судьба разворачивающаяся на моих глазах, и я так же спокойно (<пропуск одного слова>) говорю Пастернак — как Байрон. Ни о ком не могу сказать сейчас: я его современник, если скажу — польщу, пощажу, солгу. И вот, Пастернак, я счастлива быть Вашим современником. Читайте это так же отрешенно, как я пишу, дело не в Вас и не во мне, это безлично, и Вы это знаете. Исповедуются не священнику, а Богу. Исповедуюсь (не каюсь, а воскаждаю) не Вам, a Daemon’y в Вас. Он больше Вас, но Вы настолько велики, что это знаете.
 
      Последний месяц этой осени я <пропуск одного слова> провела с Вами, не расставаясь, не с книгой. Я одно время часто ездила в Прагу, — и вот, на нашей крохотной станции — ожидание поезда. Я приходила рано, в начале темноты, когда фонари загорались. (Повороты рельс.) Ходила взад и вперед по темной платформе — далё-ёко! И было одно место: фонарный столб — без света — это было место встречи (конец платформы), я просто вызывала Вас сюда, и долгие бок о бок беседы, никогда не садясь, всегда на ногах.
 
      В два места я бы хотела бы с Вами: в Weimar, к Goethe и на Кавказ (единственное место в России, где я мыслю Гёте).
 
      Я не скажу, что Вы мне необходимы, Вы в моей жизни необходны, как тот фонарный шест, — который всегда встанет, на всех моих путях. В начале темноты, в конце платформы.
 
      Тогда осенью я совсем не смущалась, что Вы этого ничего не знаете — видите, не писала же, и не написала бы никогда, если бы не Ваше письмо, — не потому что тайна, а потому что Вы всё это сами знаете — может быть только с другого конца: по ту сторону платформы. (Там где кончается платформа начинается Пастернак. Формула той платформы. Той осени. Меня той осени.)
 
      «Хочу» — можно и расхотеть, хочу — вздор. У меня и в детстве не было хотений.
 
      «На вокзал» было: к Пастернаку, я не на станцию шла, а на свидание (надежнее всех, на которые когда-либо… Впрочем, мало ходила: не снисходила: пальцев одной руки хватит… Но об этом потом — тогда — или никогда)… Вы были моим счастливым свиданием, Пастернак.
 
      И, заметьте: никогда нигде кроме той асфальтовой дороги. Уходя с вокзала я просто расставалась: сразу и трезво — как в жизни. Я Вас никогда не брала с собой домой. И никогда нарочно не шла. Когда прекратились поездки в Прагу, кончились и Вы (встречи).
 
      Рассказываю Вам всё это, п. ч. в Прагу больше не езжу (раз в месяц, за иждивением — и днем, уничтожающим: начало темноты, смысл фонаря — и бесконечность за концом платформы, оказывающуюся всего только шахматами полей).
 
      Теперь о союзничестве. Когда я кому-нибудь что-нибудь говорю и другой не понимает (всегда: никогда!) первая мысль: Пастернак. Не мысль: оборот головы. Как полководец за подкреплением. Ссылаясь.
 
      Как домой иду. Как на костер иду. Вне проверки. Я, например, знаю, что Вы — из всех — любите Бетховена (даже больше Баха), что Вы больше стихов любите музыку, что Вы «искусства» не любите, что Вы не раз думали о Паганини и хотели писать о нем, что Вы католик, а не православный. Пастернак, я читаю Вас, но я как Вы не знаю Вашей последней страницы.
 
      Мне хочется сказать Вам — и Вы не рассердитесь и не расстроитесь, ибо Вы мужественны и бескорыстны — что в Вашем творчестве больше Гения, чем поэта, сдавшегося ему на гнев и на милость. (Только низкое себялюбие может сражаться с ангелом! «Самоутверждение» — когда всё дело: в самосожжении!)
 
      Еще, Пастернак, я хочу, чтобы Вас не зарыли, а сожгли.

* * *

      Ваша книга . Пастернак, у меня к Вам просьба. «Так начинаются цыгане» — посвятите эти стихи (мысленно) мне. Подарите. Чтоб я знала, что они мои. Подтвердите право на владение. И есть крик, вопиюще-мой: — Это я, а не вы — пролетарий (который кстати всегда произношу так:
 
      — Нет, не вы, — это я — пролетарий!)
 
      Пастернак, есть тайный шифр. Вы — сплошь шифрованы. Вы безнадежны для «публики». Если Вас будут любить, то из страха: одни — отстать, другие — быть обвиненными в отсталости, третьи (уже исключение) — как звери Орфея, повинуясь, т. е. тоже из страха. Но знать (понимать)… Да и я Вас не знаю, да и Вы себя не знаете, Пастернак, мы тоже звери перед Орфеем, только Ваш Орфей — не Пастернак: вне Вас.
 
      А есть другой мир, где Ваша (наша) тайнопись — детская пропись. С Вас там начинают (первая ступень). Пастернак, подымите голову! Выше! Там — Ваш «Б<ольшой> Политехнический зал».

* * *

      Ремесло. — М?лодец. — «Женское ничтожество». — Беседа с Вашим гением о Вас.

* * *

      А теперь, Пастернак, просьба: не уезжайте в Р<оссию> не повидавшись со мной. Россия для меня — un grand peut-?tre , почти тот-свет. Знай я, что Вы в Австралию, к змеям, к прокаженным — мне бы не было страшно, я бы не просила. Но в Россию — окликаю: итак, Пастернак, предупредите, я приеду. Внешне — по делам, честно — к Вам: по Вашу душу, проститься. Вы уже однажды так исчезли — на Девичьем Поле, на кладбище: изъяли себя из… Просто: Вас не стало.
 
      Пастернак, я привыкла терять, меня не удивишь, меня обратным удивишь. Удивите! (удачей). Пусть хоть раз не сбудется судьба. Нынче в первый раз боюсь — и борюсь за: что? да просто рукопожатье.
 
      Я вообще сомневаюсь в Вашем существовании, слишком похоже на сон: по той свободе, которая у меня к Вам, по той беззаветности (освежите первичный смысл), по той несомненности, по той слепости. (Сплю на оба глаза, а м. б. — «Спи, глазок, спи другой…», а про третий — забыла.)
 
      Я бы могла написать целую книгу наших встреч, не написать: записать. Знаю, что — было. Так, удостоверенная в таком Вас, сомневаюсь в простом Вас: простого Вас, да просто: Вас нет.
 
      Больше просить об этом не буду, только если не исполните (под каким бы ни было предлогом) — рана на жизнь.
 
      Не отъезда Вашего боюсь, а исчезновения (пропад?ния).

* * *

      Вы пишете: «не хочу о себе», и я говорю: не хочу о себе. Стало быть — именно о Вас. Вам плохо, потому что Вы с людьми. — И всё. — С деревьями Вы были бы счастливы. Не знаю Ваших дел, но — уезжайте на волю.
 
      Да, одно темное место в Вашем письме. Вы думаете, что я «по причине гордости и стесненности» <пропуск двух-трех слов>. Дружочек, я Бога молю всегда жить — как живу: я раз в месяц бываю в Праге, все остальные двадцать девять — я на горе, с можжевеловым кустом, который — Вы. Единственная моя горечь — что я в Берлине не дождалась Вас.
 
      Никогда не слушайте суждений обо мне людей: я многих задела (любила и разлюбила, няньчилась и бросила) — для людей расхождение ведь вопрос самолюбия. За два месяца в Берлине <фраза не окончена>. Единственное, чего люди не прощают, это что ты без них, в конце концов — обошелся. Не слушайте. Если Вам что-нибудь о моей жизни нужно знать — сама расскажу.

* * *

      Пишите чаще. Без оклика — никогда не напишу. А писать мне Вам <фраза не окончена>. Писать — входить без стука. Вы же, когда бы обо мне ни думали, знайте, что думаете — в ответ: мой дом — весь — на полдороге к Вам: у самого порога, которого между нами — нет. Где уж тут: стук в дверь: раз навсегда сорвана.

* * *

      (всё это — карандашом в тетрадь)
 
      С 7-ое по 14-ое февраля:
 
      Гора
 
      Орган
 
      Поэт
 
      Душа
 
      Сириец
 
      Колыбельная
 
      Богиня Иштар
 
      Лютня
 
      Азраил (два)
 
      Надо:
 
      Фонарь
 
      Лестница Иакова
 
      Мать меньше чем кто-либо видит своего ребенка в настоящем: либо на горшке (вчера), либо на троне (завтра).

* * *

      На пургу не дунешь, млад!
      Вьюнош-млад, вьюнош-млад!
      На луну не плюнешь, млад!
      Вью — нош млад!

* * *

      (Из этого: Расколюсь — так в стклянь )

* * *

      …Любезность — или нежелание огорчить? Глухота — или нежелание принять?
 
      …А знаете, как это называется?
 
      Из всех, за всю жизнь — только один вместил: 61 года от роду — и очевидно миллиардер — т. е. привы <слово и фраза не окончены>
 
      …У Вас же великолепный выход: что превышает — на долю Гения. Он и не такое вместит.
 
      Это не игра, п. ч. на игру нужен досуг. Я же задушена насущностями: от стихов до вынесения помоев, до глубокой ночи. Это кровное. Если хотите: кровная игра. Для меня всегда важно прилагательное.

* * *

      Отношение к Вам я считаю срывом — м. б. и ввысь. (Вряд ли.)

* * *

      Я не тот (я другой!) — тогда радуюсь. Но чаще «не тот» — просто никто. Тогда огорчаюсь и отступаюсь.

* * *

      Смирение — это последнее любопытство: до чего дойдет (мужчина, гость, Бог, <пропуск одного слова>) и на чем, наконец, остановится — и есть ли конец — и остановится ли?

* * *

      Edelstein — в Германии я бы любила бриллиант.

* * *

      Вспархиванье птиц: отрывистое мурлыканье.

* * *

      Могу есть — грязными руками, спать — с грязными руками, писать с грязными руками — не могу. (В Сов<етской> России, когда не было воды, вылизывалась.)

* * *

      Чудовищность причастия: есть Бога. Богоедство.

* * *

      Чешские гуси меня ненавидят, капитолийские бы любили.

* * *

      Как тросточка довершает руку!

* * *

      (Запись о любимой серой тросточке, купленной С. на аукционе имущества бывшего царского посла и подаренной мне, а затем — много спустя — потерянной мною в Моравской Тшебове, на холму, собирая чернику.)

* * *

      Отправить на тот фронт.

* * *

      — А она всё-таки вертится! — Да не вертись — завертелась бы!

* * *

      Дворянство хорошо, когда ты окружен (как шея — петлей) коммунистами, когда ты с людьми достаточно — человека.

* * *

      NB! А с дворянами? Теми, вроде Бунина, в дворянской фуражке, т. е. дураками. И злостными.
 
      Ответ кажется будет таков: когда я с дворянами мне бесконечно трудно вспомнить, что и они — люди (т. е. любят, болеют, а главное — умирают).