* * *

      Аля о Белом:
 
      Чужой, ненужный, фарфоровая разбитая штучка.

* * *

      Отрывки Сахары :
 
      Перерезанною веревкой —
      Связь — и в сердце мое как в пропасть!

* * *

            красавцем спящим
      Спишь во мне как в хрустальном гробе
      <Справа от последнего двустишия:> NB! Ледяной Аид (расщелина)

* * *

      По каким городам и чащам
      Мне искать тебя?
             — красавцем спящим
      Спишь во мне как в хрустальном гробе
      <Справа от последнего четверостишия:> — Ты падал в меня — я пела!

* * *

      А пока, — — —
      На поверхности пляшем — взрывы
              —
      Без возврата и без отзыва.

* * *

                                    прорве |
      Ты во мне как в бездонной люльке |
                                    бездне |
      Спишь: ты падал в меня — я пела!

* * *

      Но моих ледяных Аидов
               …Этна…
      А домашним скажи, что — тщетно:
      Грудь своих мертвецов не выдаст.

* * *

      Легче с башни лететь и в Этну —
      Эмпедоклом —
      (NB! нужно —Эйфелевой)

* * *

      Сочетавшись с тобой как Этна
      С Эмпедоклом…
              — Усни, сновидец!
      А домашним скажи, что — тщетно:
      Грудь своих мертвецов не выдаст.

* * *

      В грудь и ребра мои закован

* * *

      Глубже грота,      алькова

* * *

      Зря Елену клянете, вдовы!
      Не Елениной красной Трои
      Огнь, — расщелины ледниковой
      Синь, на дне опочиешь коей.

* * *

      (17 нов<ого> июня 1923 г.)

* * *

      В час последнего отчаянья
      В час последнего доверия
      На уста — печатью крайнею
      Перст тебе кладу. — Эгерии
      Вверься…
      (Впосл<едствии> Луна — лунатику)

* * *

      Глубоки и черны трущобы
      Крови: каждая капля — заводь

* * *

      NB! Неуменье наслаждаться чувством победы (нелюбовь к наслаждению вообще и к этому в частности), глубокое недоумение перед ней, а главное — полное незнание, что с ней делать, тупик победы, сразу превращающий меня из победителя в побежденного. — Отсутствие азарта? — Необычайное и неустанное присутствие его. Но — раз победил — длить победу? Но какое крохотное напряжение (что-то удерживать на таком-то уровне) по сравнению с тем! И какая скука!
 
      Длить, — вообще не мое.

* * *

      Я не рассчитана на вершки и на секунды. —

* * *

      Я рассчитана на б?льшие пространства и сроки.

* * *

      Где она — мера моей безмерности!

* * *

      (Луна — лунатику)

* * *

      Творчество поэта только ряд ошибок, вереница вытекающих друг из друга отречений. Каждая строка — будь то вопль! — мысль работавшая на всем протяжении его мозга.

* * *

      Под ударом трагического единства
      Бьется занавес как

* * *

      (или — рвется?)
 
      (Занавес — 23-го нов<ого> июня 1923 г.)

* * *

      Раскрытая ладонь. Дай погадаю
      Пытающийся скрыть себя, но не
      Затоптанный огонь… Дуга над далью,
      Протягивающаяся ко мне…

* * *

      Расплёсканную в птичьем свисте
      — Зачем не уберег? —
      Набросанную щедрой кистью
      На полотне дорог,
 
              …
      Где провода слились —
      Меня, твоей бессонной смуты —
      Единственную мысль.

* * *

      (Из этого: Строительница струн — приструню
                 И эту…)

* * *

      Ты — продвиженье льдов полярных,
      Ты — изверженье Этн!

* * *

      Презренная ветошь среди новизн,
      Я здесь ничего не смею.
      Будьте живы и лживы, живите — жизнь!
      Обыгрывайте — Психею!

* * *

      А теперь я должна Вам рассказать тот сон, давно, среди зимы, который у меня почему-то духу не хватило рассказать Вам в жизни. Мы идем по пустынному шоссе, дождь, столбы, глина. Вы провожаете меня на станцию, и вдруг — неожиданно, одновременно — Вы ко мне, я к Вам, блаженно, как никогда в жизни! Рассказала — иными словами — В<алентине> Ч<ириковой> . И та, смеясь: «Бросьте! Он никогда не поймет!» Поймите теперь, что я чувствовала день спустя, идя с Вами рядом по мокрой глине, вся еще в том сне, в чувстве его.
 
      Рассказываю Вам теперь, чтобы Вы знали, что есть в мире не только день, но и ночь, не только любовь, но провидение, зоркая ночь древних, предвосхищающая (или — предрешающая?) события. Тень опережающая тело. Этот сон в моей жизни ничего не изменил, я переборола ночное наваждение, месяцы шли, мне было всё равно — и вдруг, тогда (теперь! но уже тогда), у самой станции, провожая Вас в первый раз: — «Если бы…» Всё вернулось. Та же глина, та же станция, та же я. (Та глина, та станция, та я.) Это был мой сбывшийся сон. Не относитесь легкомысленно. Сны у древних направляли жизнь, а древние были и мудрее и счастливее нас.
 
      <Вдоль правого поля:> Запись внесенная в тетрадь позже и другим чернилом, очевидно октября 1923 г.

* * *

      В жизни — одно, в любви другое. Никогда в жизни: всегда в любви.

* * *

      Любовь — не состояние, а страна.

* * *

      (Стихи: Сахара, В некой разлинованности нотной :)
 
      Судорожный час когда как солью
      Раны засыпает | нам любовь
             забивает |
      Наглухо…
          Закатной канифолью
      Смазанные струны проводов…

* * *

      — — — — —
      Час, когда кифару раскроя
      Кровоистекающая Сафо
      Плачет как последняя швея…

* * *

      Это — остаются. Боль — как нота
      Высящаяся… А там — клубы
      Низящиеся…
             Женою Лота
      Насыпью застывшие столбы…

* * *

      Тезей, Ариадну предавший, Тезей — презираю!

* * *

      Плач безропотности, плач животной
      Смерти

* * *

      Вот и не было тебя! Впустую
      Птицей выплеснувшийся рукав…
      К белому полотнищу вплотную
      Грудью и коленями припав…

* * *

      Равнодушное дело | духов,
                     тело |

* * *

      Я не знаю земных соблазнов
                 —
      Запрокинуто тело навзничь
      Но глаза вопрошают небо

* * *

      И погружаюсь как в реку
      В мимо-текущую Вечность

* * *

      И погружаюсь как в вечность
      В мимо-текущую реку.

* * *

      Струею шелковой
      Из рук скользящею

* * *

               —
      Что сталось с чувствами?
      Себя текущею
      Водой почувствовав
 
      В ладонях берега
      Поросших ивами
      От древа к дереву
      Теку — счастливая
 
            —
            —
      Всеотпускающей
      И всеприемлющей…

* * *

            —
            —
      А старикам в меня
      Глядеться вязами

* * *

      (NB! бросаться кольцами)

* * *

            —
      Не ванной цинковой —
            —
      Дианой с нимфами!

* * *

      Между нами — клинок двуострый…

* * *

      NB! Сама душа — разве уже не двуострый клинок! (моя)

* * *

      Синь речная — Магдалина
      Исходящая мелодией.

* * *

      Написать :
 
      1) Синь речная — Магдалина
 
      2) Магдалина:
 
         Льющаяся!
 
      3) Иоанна Припадающего
 
      4) От трагического хозяйства
 
      5) Себя текущею
 
         Водой почувствовав
 
      6) Между нами — клинок двуос<трый>

* * *

      Какого-то июля 1923 г.
 
      Дорогое мое дитя! У меня за всю жизнь был всего один маленький друг — моих 17-ти лет в Гурзуфе мальчик Осман, одиннадцати. Я жила совсем одна, в саду выходившем на Генуэзскую крепость, возле татарского кладбища. И я этого мальчика любила так и этот мальчик меня любил так, как никогда уже потом никто меня и, наверное, никто — его. Я сейчас объясню: всё это была наиглубочайшая бессмыслица. Я была стриженая (после кори, волосы только начинали виться) — все татарки длинноволосые, да еще по 60-ти кос на голову! — во мне ничего не было, за что меня татарский мальчик мог любить, он всё должен был перебороть, его мною дразнили, я ему ничего не дарила, мы почти не говорили с ним, и — клянусь, что это не была влюбленность! Мы лазили с ним на мою крепость — на опасных местах, тех, без веревки, местах даже запретных, где лазили только англичане, он мне протягивал свою ногу и я держалась — а наверху — площадка: маки, я просто сидела, а он смотрел, я на маки, а он на меня, и смотреть, клянусь, было не на что, я была стриженая и во мне даже не было прельщения «барышни»: ни батистовых оборчатых платьев, ни белизны — полотно и загар! — ходили с ним на татарское кладбище — плоские могильные плиты цвета вылинявшей бирюзы — «Тут мой дедушка лежит. Когда я прихожу — он слышит. Хороший был» — и к нему на табачные плантации (он был без отца — и хозяин!) и к нему в дом, на пол перед очагом, где вся его семья (вся женская) — 10 мес. ребенок включительно неустанно пили черный кофе — не забыть бабушки (или прабабушки) 112-ти лет, помнившей Пушкина — он покупал мне на 1 коп<ейку> «курмы», горсть грязи, которую я тут же, не задумываясь, съедала. — Когда я уезжала он сказал: — «Когда ты уедешь я буду приходить к тебе в сад и сидеть». И я, лицемерно: «Но меня не будет?» — «Ничего. Камень будет». И в последнюю ночь ни за что не хотел уходить, точно я уже умерла: — «Я буду с тобой и не буду спать». В 12 ч. заснул на моей кровати, я тихонечко встала и пошла на свою скалу. Ночь не спала. Утром в 6 ч. разбудила. Пошли на пароход, и он опять нес вещи, как в первый раз, когда с парохода. Простились за руку. Тут — заскок памяти: помнится — брезжится — что в последнюю секунду что-то произошло: либо вскочил на пароход, либо — не знаю каким чудом — встретил меня в Судаке. М. б. вскочил в лодку и плыл вслед? Честно: не помню, только помню, что что-то под самый конец — было, а откуда на меня глядели его черные (всего лихорадочнее: татарские) глаза, с гурзуфской ли пристани, с судакской ли — не знаю.
 
      Через 21/2 года я, уже замужем и с 2-хлетней Алей была в Ялте, поехала в Гурзуф, отыскала Османа — Осман-Абдула-Оглы: у фонтана — данный им навек его адрес — огромного! привезла его в Ялту, познакомила с С. — «Хороший у тебя муж, тихий, не дерется». Алей любовался и играл с ней. Обо мне рассказывал: «Когда ты уехала я всё приходил к тебе в сад, сидел на том камне и плакал» — просто, повествовательно, как Гомер о судьбах Трои. Был еще рассказ — о том, как он одной из этих зим ездил со своей школой в большой город: Москву и искал там меня. Было или нет, Москва ли этот большой город или Симферополь — так и не выяснила, рассказывал как сон. Но во сне или нет — искал меня. Потом как-то затосковал, сорвался с места: Домой поеду! Некрасивый, востролицый, очень худой.
 
      Эту любовь я считаю — gros lot de ma vie . Не смеюсь и не смейтесь. В ней было всё, что мне нужно: сознание (certitude ), но сознание — такое. —
 
      Пишу это п. ч. Вы напоминаете мне моего Османа, не Вы, которого не знаю, а свое чувство, которое (которые) знаю: узнаю. Ваше двадцатилетие где-то во мне равняется его одиннадцатилетию. Из той же области чувств: без дна и без дня, вслепую и впустую. Пишу Вам как мысль идет, не сбивайте — и не делайте выводов: мы ведь еще не знакомы.

* * *

      (Спросить Османа: — Ты любишь меня? было бы — просто грубостью. И совсем не знаю что бы он ответил. Дикари не знают как это называется. 1932 г.)

* * *

      Дорогая деточка моя, как рассказать Вам то чувство глубочайшей благодарности за некие мимолетности Вашего пера и мысли. Ведь мне дорого только нечаянное, сорвавшееся! То, напр., что я, прочтя «поэтесса», чуть-чуть передернулась и — учитывая слишком многое — и наперед устав! — смолчала, а Вы не смолчали. («Поэтесса» это как «актриса» что-то подозрительное, в меру уличное: недоросшая сестра — старшей.) Любуюсь Вашей настойчивостью с «ремеслом». У Вас старинное деление на вдохновение и ремесло. Но нельзя же назвать книгу «Вдохновение». Пусть читатель сам назовет! Впрочем, довольно о книгах, давайте о Вас: чувствую в Вас свой костяк, Ваша мысль нелегко сдается, да это и не ее дело! И — раз навсегда — мне этого не нужно, мне не это нужно, мне нужно одно: доверие и некое чудо проникновения в мою настежь-распахнутую и посему трудно-читаемую душу. (В раскрытые двери собаки входить боятся. Им нужна щель: чтобы мордой.) Читайте в моих книгах всё что прочтется, всё что захотите прочесть. Это не фраза! Это самостоятельная жизнь (действие и поле действия) моего слова в другом, то, что мое слово делает само, без меня (дети без родителей ведут себя чаще всего препакостно, но они от этого не делаются детьми соседа!). Мои стихи — это мои дети на свободе, без корректива (гасителя, глушителя) моего родительства (авторства). А м. б. — сама я на полной свободе: как во сне.
 
      Иногда думаю о себе, что я — вода. (Эти дни я много на реке. Чудесная: Moldau: Влтава: почему не Млдава??) Налейте в море — будет морем, налейте в стакан — будет стаканом. Дело вместимости сосуда — и: жажды!

* * *

      О русском русле. Дитя, это проще. Русская я только через стихию слова. Разве есть русские (французские, немецкие, еврейские и пр.) чувства? Просторы? Но они были и у Атиллы, есть и в прериях. Есть чувства временные (национальные, классовые), вне-временные (божественные: человеческие) и до-временные (стихийные). Живу вторыми и третьими. Но дать голую душу — без тела — нельзя, особенно в большой вещи. Национальность — тело, т. е. опять одежда. Прочтите Ц<арь->Девицу — настаиваю. Где суть? Да в ней, да в нем, да в мачехе, да в трагедии разминовений: ведь все любови — мимо: «Ein J?ngling liebt ein M?dchen» . Да мой J?ngling никого не любит, я только таких и люблю, он любит гусли, он брат молодому Давиду и еще больше — Ипполиту. Вы думаете — я так же не могла написать Федру? Но и Греция и Россия — тело, т. е. одежда, Вы не любите одежды — согласна — сдерите ее и увидите суть. Это (в Ц<арь->Д<евице>) сделал пока один Борис Пастернак. — «На Вашу вещь не польстится иностранец, в ней ни опашней, ни душегреек, ничего русско-оперного, в ней человеческая душа, это иностранцу не нужно».
 
      А Переулочки — знаете, что это? Не Цирцея ли, заговаривающая моряков? Переулочки — мор?ка, неуловимая соблазнительница, заигрывающая и заигрывающаяся. Соблазн — сначала раем (яблочком), потом адом, потом небом. Это сила в руках у чары. Но не могу же я писать их как призраков. Она должна обнимать, он должен отталкивать. Но борются не тела, а души.

* * *

      Поезжайте н? море — я сейчас целый день на реке! Это тоже возможность беседы. Хотите еще одну умилительность о Вас? Вы — пишущий, профессионал слова, не хотите слов! И не могу не ответить Вам одним четверостишием из стихов прошлого лета:
 
      Есть час на те слова:
      Из слуховых глушизн
      Высокие слова
      Выстукивает жизнь.
 
      Я не боюсь слов. Они не страшны именно тем, что — всегда малы, всегда тень (что резче и ярче тени!) что за словами — всегда — еще всё. Я всегда за слова! Когда человек молчит мне тяжело, — как вагон который не идет: — Ну же! Можно без рук, без губ, без глаз — нельзя без слов. Это — последняя плоть, уже духовная, воспринимаемая только сутью, это последний мост. Без слов — мост взорван, между мной и другим — бездна, которую можно перелететь только крыльями!

* * *

      Теперь вслушайтесь внимательно и взвесьте: дает ли Вам — о моей душе, скажем — что-нибудь моя живая жизнь. Когда вернее: видя или не видя? В упор или потупясь? Не видеть, чтобы видеть (я) или видеть, чтобы не видеть? (опять я же?) Так я склонна утверждать, так я научена утвержд<ать>. Но — случайность ли наша живая жизнь (unsere lebendige Erscheinung )? Не есть ли в этом уклонении (от живой Erscheinung другого — и даже собственной) некое высокомерие? Можно ли быть привязанным — к духу? Можно ли любить собаку вне тела? Призрак собаки. Собаку — вне собаки: ушей, зубов, упоительной улыбки до ушей и т. д. На собаке (единстве) лучше видно.
 
      И возвращаясь к человеку: не жизнь ли вяжет (жизнь: ложь, жар, спор, обида, дележ). И не променяете ли Вы Вашего незримого и абсолютного собеседника на первую встречную зримость: относительность: — на жизнь! Это я так спрашиваю. И больше утверждаю, чем спрашиваю!

* * *

      Горние Мокропсы, близь Праги, какого-то июля 1923 г.

* * *

      Вкратце:
 
      Ариадна
 
      Ипполита (Антиопа)
 
      Федра
 
      Тезей
 
      Ипполит

* * *

      Тезей, выведенный Ариадной из лабиринта, увозит ее на остров Наксос и там, по велению Диониса, покидает. (Неблагодарность.) Но, любя, забыть не может — и —

* * *

      Тезей, спасенный Ариадной, увозит ее на остров Наксос и там, по велению Диониса, покидает.
 
      По возвращении его с Наксоса врывается враждебное племя амазонок, осаждают город и убивают Ипполиту (жену). Возмездие первое.
 
      Тезей женится на Федре, сестре Ариадны, в дни Наксоса малолетней.
 
      Встреча Федры с Ипполитом.
 
      Ненависть Ипполита к Федре: ненависть матери к мужчинам: ненависть сына к женщинам 2) ненависть к сестре той, — АРИАДНЫ — из-за которой так страдала оставленная Ипполита (NB! почему страдала, раз Тезея — ненавидела? Или — любила?), ненависть к сестре той из-за которой (возмездие богини Тезею!) Ипполита — погибла. (Слово Ариадны: Будь верен!) Ненависть к заместительнице матери.
 
      Гибель Федры и Ипполита.
      Упокоение в одной могиле.

* * *

      Ариадна (мудрая) выводит Тезея из лабиринта. Выведя, хочет проститься, Тезей умоляет ее ехать с ним. — «Не проси, тебе грозят беды». Тезей не боится бед. (Не для того тебя вывела из одного лабиринта чтобы завести в другой. Не для того тебя вывела нитью, чтобы запутать в сетях. NB! в этом роде, можно переиграть клубком.) — Ступи на корабль! — Не хочет. — Открой тайну! — Не в моей власти ни предотвратить, ни открыть. Через меня ты когда-то потеряешь всё. — Не потеряв тебя — я ничего не потеряю, а потеряв тебя — мне нечего терять. — Долгий спор. Наконец Ариадна, любя его, берет с него клятву в верности. — Даже если сам Зевес потребует меня у тебя — будь верен. — Клятва Тезея. Отъезд.
 
      (Ариадна едет с Тезеем не из-за ее <сверху: своей> (собственной) любви к нему, а из-за его отчаяния, и из-за поколебавшейся веры в богов (предначертание). — Слабость.)

* * *

      Наксос. Ариадна — Тезею: «Эту ночь еще — спи без меня!» Сон Тезея: явление (голос) Диониса. Борьба между любовью к Ариадне и страхом божества. (Дионис — искуситель.) Дионис грозит ему (NB! чем? очевидно — гибелью Ариадны). Тезей покоряется и выкрадывается с острова. (Можно короткий диалог с малолетней — NB! семилетней — Федрой. Можно — неспящую и присутствующую Федру.)
 
      Пробуждение Ариадны. — Отчаяние. — Федра: «Сестра, я за тебя отмщу!»
 
      Возвращение под черным парусом: гибель отца. Поход амазонок (гибель Ипполиты).

* * *

      Ариадна.
 
      Ариадна выводит Тезея из лабиринта. Тезей умоляет ее ехать с ним. Она отказывается. — «Выведя тебя из одного лабиринта, я тебя введу в другой. Тебе сейчас еще не поздно потерять меня. Или: Потеряв меня сейчас, ты ничего не потеряешь, кроме своей мысли обо мне. Потеряв меня потом, ты потеряешь не только меня, но всё что когда-либо было и будет твоим». — «Мне нечего терять, кроме тебя. Едем». Отказывается во второй раз: «Я, любя тебя, буду твоей бедою».
 
      — Ты меня не любишь? — Люблю. — Ты меня не любишь! — Зачем же мне было выводить тебя из лабиринта? — Так почему же ты <фраза не окончена>

* * *

      Ариадна выводит Тезея из лабиринта. Тезей зовет ее с собой. Она отказывается. — Ты любишь другого? — Нет. — Любовь на просьбу говорит: да. — Мудрая любовь на просьбу может, а порой и должна говорить сказать <так!>: нет. Когда ребенок просит у матери дать ему в руки пламя… — Я не ребенок, я — Тезей… и т. д. Едем! — Да сопутствуют твоему кораблю добрые ветра! — Я увезу тебя силой! — Когда слепой ведет зрячего — погибают оба. — В третий раз и в последний… (NB! Необычайная сила этой формулы! принудительная и магическая.) — Тезей! Не в моей власти ни раскрыть ни предотвратить. Сын бога Поссейдона, совладай с бушующим сердцем (кровью). Оставь меня! Оставив меня сейчас (NB! Ариадна — всё знает? И Наксос?) ты совершишь подвиг, слава к<оторо>го превысит все твои бывшие и будущие подвиги. Еще не поздно меня терять. Тезей, откажись! Тезей, я люблю тебя! Но знай одно: сейчас последний срок для потери. После того как твои уста прильнут к моим (NB! что-то уж очень они торгуются, NB! вроде меня — в любви), ты уже не волен меня оставить, я уже не вольна тебя спасти.
 
      2) Оставив меня хотя бы час спустя как твои уста прильнут к моим (NB! проще — поцеловать, что я и делала, а потом — продолжала) ты совершишь проступок за который всю жизнь будешь нести кару. Сейчас ты теряешь только меня, тогда ты потеряешь всё, что когда-либо было и будет твоим. Еще не поздно меня терять! Сейчас — последний срок для потери. Тезей, откажись!
 
      — В третий раз и в последний…
 
      — Нет!
 
      — Отец, отец, прими и уничтожь своего несчастного сына! (Отец — Посейдон, т. е. пучина.)
 
      — Остановись! —
 
      …Тезей, я женщина и слаба сердцем. Страх и страсть затемняют мое зренье. Но пока я еще вижу, Тезей, видь: войны, беды, измены, кровь — вот что ждет тебя, если ты меня оставишь. Я не вольна тебя спасти. Нить выводит из лабиринта, но не удерживает тела над бездной. Страшной клятвой, герой, клянись: никогда, ни наяву, ни во сне, ни в первый час утра ни в последний <под строкой: первый> час ночи, ни ради очей другой девы, ни по велению — хотя бы самого Зевеса ты не оставишь меня.
 
      Тезей клянется. Объятье. Оба исчезают за скалой, за которой море и паруса. Через сцену (NB! не театральную! моей души, где всё это происходит) — маленькая девочка, простоволосая, в слезах и в бешенстве. — Ариадна! Ариадна! Ариадна! О, возьми меня с собой! О, не покидай!
 
      Фигура Тезея. Ариадна делает несколько шагов навстречу Федре, плача прижимает ее к себе и все трое скрываются за скалой.

* * *

      Ариадна:
 
      I
 
      1. Чужестранец
 
      2. Выступление Тезея
 
      3. Оракул
 
      II
 
      1. Лабиринт
 
      2. Сон Тезея (Наксос)
 
      3. Плач Ариадны
 
      III
 
      1. Плач Тезея
 
      2. Возвращение (Черный парус)

* * *

      Женщины:
 
      1. Медея (Эгей)
 
      2. Ариадна
 
      3. Малолетняя Федра
 
      4. Голос Сивиллы

* * *

      Герои:
 
      Эгей
 
      Тезей
 
      Посейдон

* * *

      Ввести: нить и созвездие (венец Ариадны).

* * *

      Федра:
 
      I
 
      1. Нападение амазонок (см<ерть> Ипполиты)
 
      2. Тезей — Федра
 
      II
 
      1. Встреча с Ипполитом
 
      2. Отъезд Тезея
 
      3. Письмо
 
      III
 
      1. Проклятие
 
      2. Гибель Ипполита (кони)

* * *

      Афродита, разгневанная «изменой» Тезея Ариадне омрачает его страстью к Федре, затем к Елене. Тезей погибает из-за Елены: согласно обещанию он, получив по жребию Елену, идет с другом похищать у Плутона Персефону. За это время братья увозят Елену и чужой царь овладевает его царством.

* * *

      Ариадна: ранняя юность Тезея: восемнадцать лет.

* * *

      Федра: зрелость Тезея: сорок лет. (Федре около тридцати, Ипполиту — как первому Тезею — восемнадцать.)
 
      Елена: старость Тезея, шестьдесят лет. (Елене, по мифу, семь. Нужно — двенадцать.)

* * *

      Необходимо, в начале Елены, в монологе, чем-нибудь заполнить это 20-летие после смерти Федры. (NB! Когда — Ипполита? До Федры, раз — Ипполит. Тезей, чтобы утешиться, идет походом на амазонок и побеждает их царицу Ипполиту. — Так?)
 
      NB! Можно в Ариадну (I акт) ввести Медею, злую волшебницу, любимицу старого Эгея, нашептывающую ему злое на сына. Эгей, влюбленный в Медею (NB! целая семейная хроника — или скандальная? Chronique scandaleuse de ) наполовину верит. После отъезда сына он прогоняет Медею.

* * *

      Достоверность.
 
      Тезей воспитанный вдали от отца. Приезд Тезея: пир: отравленный кубок Медеи.
 
      Медея убеждает Царя Эгея, что Тезей — не его сын, или — что Тезей желает свергнуть его с престола.

* * *

      Дружочек, я давно не слышала Вашего голоса, Ваш голос мне нравился, он делал меня моложе.
 
      Недавно, в предместьи Праги, в поле ржи, перед грозою, сидя прямо на дороге, по которой уже никто не ходил (лбом в грозу, ногами в рожь), я рассказывала одной милой своей спутнице — Вашей сверстнице — больше ржи, дороге и грозе, чем ей! — конец одной встречи, начало которой Вы знаете. Это был конец, я чувствовала горечь и пустоту. Вся довременная обида вставала — моя рождённая обида!
 
      — А как же это началось? — Как всегда, с писем, с моих милых, с его милых… — Но как же это всё могло так кончиться? — Как же это могло не кончиться — так? — А зарева полыхали, грозя поджечь рожь. — Только Вы простите, я всё это выдумала. — Как жаль. Это было так хорошо.
 
      (Ей-то хорошо — слушать, а мне-то, с которой всё это было (!).)
 
      Сейчас я уже в точности не помню, что рассказывала, помню, что был Берлин, ночные асфальты, стоянки под фонарем, чувство растравы, чьи-то благоразумные слова… (Когда повторится — узнаю!) Дитя, Вы гнусно вели себя, Вы сделались 40-летним, а я совсем бессмысленной, у меня д. с. п. еще чувство обиды на Вас за собственную ложь. (NB! Жаль, что не Вы тогда были рядом, перед грозою и под грозою, на пустой дороге, во ржи! Но я бы и Вам врала.)

* * *

      Что из этого всего выйдет? Не знаю. По-моему — уже вышло.

* * *

      Да, дружочек, навсегда дарю Вам этот свой просторный, пустынный час. Не «ложь» свою — ведь это была не ложь, а опыт наперед! — а нежность свою, благодаря к<отор>ой эта ложь могла возникнуть. (О «знакомых» не лгут.) Преждевременный нож в сердце — вот название этой лжи. Этой ложью я только опередила нож. — Формула. — (Письмо — не литература. Нет, литература — письмо.)
 
      Рожь, ложь и нож.

* * *

      Отрывки:
 
      Благовония Магдалины. — Застенчивость хороших семей .

* * *

      Не труден        (Но — труден)
      — — —
      Не будем
      Переступать порогов
 
      (NB! не мудрено: из Берлина — в Прагу! Кстати: Прага: порог (слав<янское> праг) 1932 г.)

* * *

      (Сок лотосова сока:)
             гималайского |
      Так с непреложного | слона
      Раджа глядит. Так кедр — с Ливана
      (Die H?hen von Libanon)

* * *

      Под тропиками родилась
      Любовь
 
      (NB! Ну, а душа — явно на Северном Полюсе! 1932 г. Нет: разум — на Северном. А душа? Явно на высшей горе мира. (Какой?) Узнать. Додумать.)

* * *

      …Где всё забвение вещей
                зернах
 
      Покоится. Несла их три
      Но и последнее, мой милый:
      Зерно индийской конопли,
      Рассеянная,   | обронила.
      Беспамятная |

* * *

      О невесомости вещей
      О невещественности веса

* * *

      В тебя как в Индию войдя…

* * *

      Дорогое мое дитя! Это письмо — вопрос на самую чистую чистоту, которая только возможна между двумя людьми, лично не связанными, ни в чем друг от друга не зависящими, свободными друг перед другом и друг от друга. Что у Вас в точности было с Э<ренбур>гами? Причины, вызывающей этот вопрос, сказать не вольна, но цель его — продолжать относиться к Вам как отношусь, а для этого мне нужно одно: правда, какова бы ни была. Я хочу Вас безупречным, а безупречность — не отсутствие повода к упрекам: вольное подчинение (подставление себя) упреку: — упрекай! (если можешь, а я — конечно — не смогу). Есть степень гордости и правдивости души, где уже нет самолюбия (faire le beau! ), т. е. правдивости и гордости настолько, чтобы идти под упрек как солдат под обстрел: души моей не убьешь. (Это еще зовется и вера, по мне — знание: малости каждого греха.)
 
      Итак, не бойтесь «разочаровать», если это даже низость — я меньше всего судья! и если даже неблаговидность — я меньше всего эстет. Я хочу мужской правды. И всё.
 
      Повода к расхождению могут быть два: красота Л<юбови> М<ихайловны> и идеология Э<ренбур>га. Первый случай: какой-нибудь юношеский натиск — переоценка средств, второй — тот же натиск наоборот, т. е. отскок, словом: в первом случае слишком явное признание, во втором — слишком явное непризнание. И в обоих случаях — катастрофа.