<…> Для Москвы самый печальный знак — богородичное рукоделие Марины Цветаевой, перекликающейся с сомнительной торжественностью петербургской поэтессы Анны Радловой. Худшее в литературной Москве — это женская поэзия. Опыт последних лет доказал, что единственная женщина, вступившая в круг поэзии, на правах новой музы, это русская наука о поэзии, вызванная к жизни Потебней и Андреем Белым и окрепшая в формальной школе Эйхенбаума, Жирмунского и Шкловского. На долю женщин в поэзии выпала огромная область пародии, в самом серьезном и формальном смысле этого слова. Женская поэзия является бессознательной пародией, как поэтических изобретений, так и воспоминаний. Большинство московских поэтесс ушиблены метафорой. Это бедные Изиды, обреченные на вечные поиски куда-то затерявшейся второй части поэтического сравнения, долженствующей вернуть поэтическому образу, Озирису, свое первоначальное единство.
      Адалис и Марина Цветаева пророчицы, сюда же и София Парнок. Пророчество как домашнее рукоделие.
      В то время как приподнятость тона мужской поэзии, нестерпимая трескучая риторика, уступила место нормальному использованию голосовых средств, женская поэзия продолжает вибрировать на самых высоких нотах, оскорбляя слух, историческое, поэтическое чутье. Безвкусица и историческая фальшь стихов Марины Цветаевой о России — лженародных и лжемосковских — неизмеримо ниже стихов Адалис, чей голос подчас достигает мужской силы и правды. <…>

      Странная и поучительная история поэтессы Марины Цветаевой. Несомненно очень одаренный автор, показавший это еще своей почти детской книгой «Вечерний альбом», далее все время спускался по наклонной плоскости в невероятную ахматовщину и дикий душевный нигилизм. Любовь к мелочам обернулась однажды к Цветаевой своей трагической стороной: автор обнаружил, что он, кроме мелочей, вообще ничего в мире не видит. Детский восторг перегорел, остался пепел. Но теперь потихоньку это сбирается в нечто более упористое и серьезное. И эти обе книжки разодраны в достаточной мере, но в них уже говорится кое-что и по-новому. В «Казанове» невозможна вся проза, ремарки и предисловие. Ужасные претензии, отвратительнейший писарской романтизм из приключений «Герцогини Розы, великосветской убийцы», первый выпуск бесплатно, остальные по пятаку. Вот каков Казанова по Цветаевой: «Окраска мулата, движения тигра, самосознание льва». Как автор не замечает, что в этом зверинце не хватает только трех китов, на коих покоится вселенная, после чего все и обратится в самое зауряднейшее Замоскворечье.

      Эта маленькая книжка не только «разлука», но и уход, и отказ. Уход от прежней Марины Цветаевой.
      Трудно сказать, окончательно ли избрала она этот новый путь — или после ухода будет возврат, — но сейчас по-новому зазвучали ее стихи.
      Далеко ушла она от первых своих воскрешений прошлого теней прабабки, от любовной четкой лирики, от нежности материнства, от задорной жажды жизни.
      Все брошено в ночь — точно бой часов: дом и сон, крепость и кротость. Путь жизни лежит через героическое преодоление.
      Символическая поэма «На Красном Коне», близкая творениям Вячеслава Иванова, изображает всю жизнь точно стремительный скок огненного коня, точно жертвенный отказ от радости во имя победы духа пламенного.
 
И настежь, и настежь
Руки — Две.
И навзничь! — Топчи, конный!
Чтоб дух мой, из ребер взыграв — к Тебе,
Не смертной женой —
Рожденный!
 
      Все горит, все рушится (не о революции ли говорит Марина Цветаева):
 
Вой пламени, стекольный лязг…
У каждого заместо глаз —
Два зарева! — Полет перин!
Горим! Горим! Горим!
 
      И в огне пожара погибает Кукла — игра мечтаний, легкая забава девичества; в бурном потоке тонет любовь, в высях орлиных круч, куда стремит таинственный всадник — требующий отречения и жертвы ради победной лазури, — исчезает Дитя. Девочка остается без куклы, Девушка — без друга, Женщина — без чрева.
      И в шуме борьбы раздается:
 
И шепот: такой я тебя желал!
И рокот: такой я тебя избрал, —
Дитя моей страсти — сестра — брат —
Невеста во льду — лат!
Моя и ничья — до конца лет.
Я, руки воздев: Свет!
— Пребудешь? Не будешь ничья, — нет?
Я, рану зажав: Нет.
 
 
Не Муза, не Муза, — не бренные узы
Родства — не твои путы,
О Дружба! — Не женской рукой, — литой
Затянут на мне
Узел.
 
      В этом и есть разлука: разлука с дружбой, с любовью, с самой жизнью ради крещенья Духом Святым, ради «невесомых крыльев за плечами», ради освобождения от пут земных.
      Стихи Цветаевой — трудные и туманные.
      Еще и прежде любила она короткие, отрывистые ритмы, стихи, похожие на удары, пренебрегавшие грамматической правильностью. Эти приемы получили необычайное обострение в свободном рифмованном стихе «Разлуки». Фразы — точно отрублены, а нередко и обрублены — без конца, без сказуемого. Часто опущение глагола, нарочитое укорочение фразы, стремление к поэтической телеграфичности. Вся поэма — «На Красном Коне» — чередование восклицаний, отдельных слов, коротких предложений.
      В некоторых местах поэмы и в отдельных стихотворениях достигнута выпуклая сжатость и выразительность, но все же чувствуется неровность, порой переходящая в символическую и трудно расшифровываемую алгебраичность.
      Останется ли Марина Цветаева в кругу нового, избранного ею «героического идеализма», пронизанного символикой и боязнью «незримых тысячеоких и древлих богов», — или же от мистического сознания своей предназначенности и чувства Рока вернется к прежней жадности бытия и впечатлений. «Разлука» отмечает своеобразный момент в творчестве одной из лучших русских поэтесс и является примечательным литературным явлением.

      Эти стихи частью написаны еще задолго до смерти Блока, частью тотчас после его кончины. В первой части стихи 1916, во второй — 1921 года. Вся эта маленькая книжка проникнута поклонением перед поэтом, но в стихах не чувствуется глубины переживаний и в стихах о смерти Блока больше холода и искусственности, чем непосредственного чувства глубокой утраты. Много изощрений в технике стиха. В своих исканиях Марина Цветаева не хочет банальностей и стремится к своему собственному, никем еще не сказанному.
      Вот лучшие строки:
 
…Переломанное крыло.
 
 
Не расстрельщиками навылет
Грудь простреленная. Не вынуть
 
 
Этой пули. Не чинят крыл.
Изуродованный ходил.
 

      Подзаголовные даты указывают, что стихи писались в период с 1916–1921 гг. Марина Цветаева обладает бесспорным поэтическим талантом.
      В нем — искренность, настоящая женская сила, своеобразность, но есть неряшества, невыправленность, хаотичность, чувствуется спешность.
      Недаром ей посвятил даже не критическую статью, а некое послание (во 2 номере «Нов<ой> русск<ой> книги») г-н Эренбург. У них есть общие черты!
      Лучшее стиxотворение в этой последней (очень тоненькой, но изящной) книжке — «Ты проходишь на Запад Солнца». Остальные — неровны. Попадаются красивые строфы и строки, встречаются и обидные. Но общий тон — приятен. В самой надрывности звучат голоса сердца, женской боли, подлинной любви, теплых воспоминаний, какой-то нетерпеливости, даже растерянности, как всегда бывает в минуты больших несчастий.
      Марине Цветаевой погибший поэт был дорог и близок ее душе:
 
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег,
И во имя твое святое
Поцелую вечерний снег, —
 
 
Там, где поступью величавой
Ты прошел в гробовой тиши,
Свете тихий — святыя славы —
Вседержатель моей души.
 
      Это написано в 1916 году.
      Через 4 года певцу Прекрасной Дамы посвящены такие строки:
 
Так, узником с собой наедине,
(Или ребенок говорит во сне?)
Предстало нам — всей площади широкой! —
Святое сердце Александра Блока.
 
      Последние стиxи говорят уже о вечной утрате, молятся погибшему, возвращают последнюю славу ушедшему.

 
Зверю — берлога,
Страннику — дорога,
Мертвому — дроги.
Каждому — свое.
 
 
Женщине — лукавить,
Царю — править,
Мне — славить
Имя твое.
 
      Беленькая книжечка (в 47 маленькиx страниц) поистине славословие Александру Блоку. Стиxи Цветаевой оставляют незабываемое впечатление. Перед глазами читателя встает удивительно нежный, цельный образ женщины, раскрывшейся в своем чувстве к Блоку — «рыцарю без укоризны», «снежному лебедю», «солнцу светоносному», как она его называет. Совершенно особая, чисто женская ритмика Цветаевой в этой книге звучит как-то особенно нежно и молитвенно. Кроме того, что эта книжечка — живой человеческий документ, она особенно должна быть нам дорога потому, что в ней мы находим удивительно простой и ясный облик самого Блока. Нам, склоненным над могилой отошедшего и старающимся разглядеть его подлинное лицо, — эта свечечка на его могилу даст возможность приглядеться к чертам таинственного, дорогого лика. И разве не следует нам глубже вслушаться в слова?
 
Вещие вьюги кружили вдоль жил,
Плечи сутулые гнулись от крыл
В певчую прорезь, в запекшийся пыл —
Лебедем душу свою упустил!
 
      Или:
 
Вот он — гляди — уставший от чужбин,
Вождь без дружин.
 
 
Вот — горстью пьет из горней быстрины,
Князь без страны.
 
 
Там все ему: и княжество, и рать,
И хлеб, и Мать.
 
 
Красну твое наследие, — владей,
Друг без друзей!
 
      Поистине мы должны благодарить женщину, отдавшую и «плащ, и посох свой», «пришедшую восславить дитятко, как древле — пастухи» к иконе Божьей Матери.

      Марина Цветаева — поэт суровый и жестокий. Брови ее сдвинуты, взор затуманен. Раскрываешь ее книгу: как тесно, как жестко! Но не оторвешься — прочтешь еще и еще раз, и за недосказанными строками — словами — сквозь стиснутые зубы — начинает чудиться то синий, то багровый свет пожара ее души.
 
И настежь, и настежь
Руки — две.
И навзничь! — Топчи, конный!
Чтоб дух мой, из ребер взыграв — к Тебе, —
Но смертной женой —
Рожденный.
 
      Это — почти загадка. В шести строчках опущены три глагола. Строки нужно прочесть трижды, чтобы понять, что в этой скупой, колючей формуле — вся Марина Цветаева, что это — лишь упавшие на землю угольки ее пожара. Далее — поэма «На Красном Коне», такая же скупая, трудная и вдохновенная, — песня закованного в тяжкую, мучимую плоть Дуxа о вечной свободе.
 
Сей страшен союз. — В черноте рва
Лежу, — а Восxод светел.
О кто невесомых моих два
Крыла за плечом —
Взвесил.
Немой соглядатай
Живыx бурь —
Лежу — и слежу
Тени.
Доколе меня
Не умчит в лазурь
На красном коне —
Мой Гений!
 
      Марина Цветаева кровью и духом связана с нашими днями. Она жила на студеном чердаке с маленькой дочерью, топила печь книгами, воистину, как в песне «сухою корочкой питалась» и с высоты чердака следила страшный и тяжкий путь Революции. Она осталась мужественна и сурова до конца, не обольстилась и не разочаровалась, она лишь прожила за эти годы — сто мудрых лет. И вот скупые строки — ее разжатые губы — говорят:
 
Башенный бой
Где-то в Кремле.
Где на земле,
Где —
 
 
Крепость моя,
Кротость моя,
 
 
Доблесть моя,
Святость моя.
 
 
Башенный бой.
Брошенный бой.
Где на земле —
Мой
Дом.
Мой — сон,
Мой — смех,
Мой — свет,
Узкиx подошв — след.
………………………
 
      И далее:
 
Уроненные так давно
Вздымаю руки.
В пустое, черное окно
Пустые руки.
Бросаю в полуночный бой
Часов, — домой
Xочу!
…………………………….
 
      Да, да, — она уже давно поняла:
 
Я знаю, я знаю,
Что прелесть земная,
Что эта резная
Прелестная чаша —
Не более наша,
Чем воздух,
Чем звезды,
Чем гнезда,
Повисшие в зорях…
 
      Марина Цветаева поэт нашей эпохи (как принято теперь говорить). Она — честна, беспощадна к себе, сурова к словам. Ее не обольстить ни лютиками, ни хризантемами. Она поняла и слышит, что —
 
Все небо в грохоте
Орлиных крыл…
 
      Книга «Разлука» издана превосходно, как и все издания «Геликона».

      Еще одна книга впечатлений, рожденных от впечатлений, зараженной другой поэзией, не своей, но ставшей своей.
      И в этом «ставшей своей» вся суть, вся ценность книги. Восприятие чужого «я», забвение ради него своего «я», типично женская черта, женское преклонение, женская любовь, женская чуткость и женская интуиция.
      Крест приятный и несомый до конца.
 
Зверю — берлога,
Страннику — дорога,
Мертвому — дроги.
Каждому — свое.
 
 
Женщине — лукавить,
Царю — править,
Мне — славить
Имя твое.
 
      Стиxи эти, написанные в 1916 году, стали пророческими. Сбылись и «мертвому — дроги» и «мне — славить имя твое».
      Такую книгу, как эта, трудно критиковать. Она настолько лирична, настолько вся проникнута одним чувством, одним порывом любви, что никак не сообразить, хороши или плохи стиxи.
      Мне кажется, что поэзия подлинного чувства, подлинной жаркой веры не имеет законов стихосложения. Для нее все средства оправданы, все приемы дозволены, если она достигает цели.
      Ужели же закономерен и одинаков рисунок пены кипящего чувства?
      Книга Марины Цветаевой — лучшая из книг лирических стихотворений, посвященных чьей-либо «памяти». Она действительно сохранила от тления частицу А.Блока, пусть маленькую, пусть только по-женски, но разве вечно женственного не искал покойный?
      Книга эта о последней дружбе, о последнем этапе рыцаря Блока, ищущего Прекрасной Дамы.
      И важнее всего (хоть есть в книге приятное) стиxи последние:
 
Последняя дружба
В последнем обвале.
Что нужды, что нужды —
Как здесь называли?
 
 
Над черной канавой,
Над битвой бурьянной,
Последнею славой
Встает — безымянной.
 

      Книгоиздательство «Геликон» выпустило небольшую книжечку стихов Марины Цветаевой. Она попалась мне в руки; и не сразу сознал, в чем вся магия. Образы — бледные, строчки — эффектные, а эффекты — дешевые, столкновением ударений легко достижимы они:
 
Дум
Муй — сун,
Муй — смех
 
      и т. д.
      Неправда ли, дешево?
      Все читал, все читал: оторваться не мог.
      В чем же сила?
      В порывистом жесте, в порыве. Стиxотворения «Разлуки» — порыв от разлуки. Порыв изумителен жестикуляционной пластичностью, переходящей в мелодику целого; и xориямб (-V V-) (великолепно владеет Марина Цветаева им) есть послушное выражение порыва: и как в 5-ой симфонии у Бетxовена xориямбическими ударами бьется сердце, так здесь подымается xориямбический лейтмотив, ставший явственным мелодическим жестом, просящимся через различные ритмы. И забываешь все прочее: образы, пластику, ритм и лингвистику, чтобы пропеть как бы голосом поэтессы то именно, что почти в нотных знаках дала она нам. (Эти строчки читать невозможно — поются.)
      Соединение непосредственной лирики с овладением культурой стиха — налицо; здесь работа сознания подстилает небрежные выражения, строчки и строфы, которые держатся только мелодией целого, подчиняющего ритмическую артикуляцию, пренебрегающего всею пластикой образов за ненужностью их при пластичном ясном напеве; стихотворения Марины Цветаевой не прочитываемы без распева; ведь Пиндар, Софокл, не поэты-лингвисты, не риторы, а певцы-композиторы; слава Богу, поэзия наша от ритма и образа явно восходит к мелодии уже утраченной со времен трубадуров. Работа проф. Эйxенбаума, вышедшая недавно и посвященная именно проблеме мелодии и интонации, — характерна для времени: он останавливается на мелодическом синтаксисе, подчиняющем прозаический синтаксис.
      С синтаксисом обычно не одолеешь словосочетание поэтессы; а в пении оно яснее ясного.
      Мелодический лейтмотив слышим в целом всех строф.
      И три нудных спондея, —
 
Муй — сун,
Муй — смех,
Муй — дум, —
 
      подготовлены тремя xориямбическими — V> — строфами, в которых последняя строчка усилена в iоник VV- что создает великолепный трамплин: для полета спондеев; и без чего они бы — жалко плюхнулись.
      Мелодические рисунки Марины Цветаевой высекаются в перегружении амфибрахия бакxием — V,V- с одной стороны, и пеонизации ямбов; умелая комбинация разностопного амфибрахия, которого усечение так важны у нее, вдруг рождает (стр. 24), например, паремический стих (V–V V V–V); иль рождает в системе строк ясно звучащую гликонову строчку (-V V–V - VV), которая как обертон (реально она не дана) подымается из предисловия к поэме «На Красном Коне».
 
И настежь, и настежь
Руки — две.
И навзничь. — Топчи, конный.
Чтобы дух мой, из ребер взыграв — к Тебе
Не смертной женой —
Рожденный!..
 
      Мне говорили: легко так писать: «лежу и слежу тени» (столкновение ударений). Такое мнение — выражение рационализма, ощупывающего строку, выхваченную из системы; в пластической школе (у неоклассиков, акмеистов) вся сила — в другом: и задачи мелодики чужды сознанию неоклассиков, М.Цветаева издалека приготавливает, например, свой переход к xориямбу, пеонизируя ямб; и обратно: удивителен переход от xориямба к ямбу:
 
Кто это вдруг — взмаxом плаща
В воздух меня — вскинул?
Кто это вдруг — красным всплеща
Полымем — в огонь синий?..
 
      И переход — VVVV–V-VVVV–V-
 
Всплеск — и победоносный зов…
 
      Далее ямб:
 
Из бездны. — Плавный вскок.
 
      Что это не случайно, явствует из следующего: через страницу при подобном же переходе (стр. 30) подобное же строение строки:
 
Xрип — и громоподобный рев.
 
      Переход от «V» совершается через пеоны «VVV» и «VVV» к «-VV-». Мелодия Марины Цветаевой явлена целым многообразием ритмов.
      У нее есть и пластика образов («Вплоть до ноги упругой взлетает пенный клок»), и звуковая, гласящая фраза; так из «с» и «р», переходящего в «л», и из «б», переходящего в «м», строит она звукословие: стр-стлб-cрбр-сбр-рлм — в строчках:
 
Стремит столбовая
В серебряных сбруях.
Я рук не ломая
 
      и т. д.
      Но не в лингвистике и не в пластике сила ее; если Блок есть ритмист, если пластик, по существу, Гумилев, если звучник есть Xлебников, то Марина Цветаева — композиторша и певица. Да, да, — где пластична мелодия, там обычная пластика — только помеха; мелодии же Марины Цветаевой неотвязны, настойчивы, властно сметают метафору, гармоническую инструментовку. Мелодию предпочитаю я живописи и инструменту; и потому-то хотелось бы слушать пение Марины Цветаевой лично (без нот, ей приложенных); и тем более, что мы можем приветствовать ее здесь в Берлине.

1

      Часто встречаем мы людей, бросающих книжку стихов новых поэтов на первой же странице. Обычно такой жест сопровождается безапелляционным:
      — Ерунда!
      Подобных людей много. Их миллионы. Они толпа. Но они — и общественное мнение. А это уже не все равно. Это страшно. Новые поэты — молодежь. И мнение миллионов — их крещение.
      И кто знает, может быть, вследствие этих «мнений» не одна звенящая душа молодого поэта увяла? Не одна птаха умолкла?
      А это уже на детях и внуках наших. Как кровь.
      К счастью, молодая поэзия в целом — живет. Звенит. Поет. Радует усталый глаз порослью новаторства, новых всходов и неподдельной весны настроений и восприятий.

2

      Передо мною — две маленьких изящных книжечки — «Стихи к Блоку» М.Цветаевой и «Опустошающая любовь» И.Эренбурга.
      На Олимпе современности — фигуры небольшие.
      М.Цветаева в маленькую книжечку собрала свой крик к Блоку. Женский крик. По-женскому и сильный и капризный. Главное, капризный.
 
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно-единственное движение губ,
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту…
 
      Так она о Блоке. О его имени. И разве не по-женски правдиво и тонко:
 
Имя твое — льдинка на языке…
Серебряный бубенец во рту?..
 
      Это значит — холодный и звенящий. Как лед и серебро. Таков Блок в душе женской. И не она ли, не женщина мечется любящая в этих строках:
 
Ты проходишь на Запад Солнца,
Ты увидишь вечерний свет.
Ты проходишь на Запад Солнца,
И метель заметает след…
 
 
И по имени я не окликну,
И руками не потянусь.
Восковому святому лику
Только издали поклонюсь.
 
      Разве это не женщина? Как она есть? Не аккорд любящей и боящейся быть любимой? Любимая — это такое счастье!
      И она это понимает (или чувствует), когда говорит:
 
Зверю — берлога,
Страннику — дорога,
Мертвому — дроги,
Каждому — свое.
Женщине — лукавить,
Царю — править,
Мне — славить
Имя твое.
 
      Да, только славить. Любящая должна только славить.
      И это ее — М.Цветаевой, крик к Блоку — сила женской души, резкий взмах смычка скрипки в оркестре настроения. Нестройный и нужный. Нестройный по форме, нужный по содержанию.
      К этому — дополнение:
 
Должно быть, за той рощей
Деревня где я жила,
Должно быть любовь проще
И легче, чем я ждала.
 
      Нет, конечно не проще. Любовь — подвиг. Крест на твоих плечах, женщина.
 
Предстало нам, всей площади широкой,
Святое имя Александра Блока.
 
      И неправда. Только тебе предстало оно, это святое сердце — и ты его схоронила. А мы… мы сожгли «льдинку на языке» палящим голодом и цингой.
      Мы, как сама говоришь:
 
Думали — человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек…
Плачьте о мертвом ангеле.
 

3

      Странно: мужчина и женщина об одном, М. Цветаева и И. Эренбург оба о любви.
      Но какая разница!
      Любовь М.Цветаевой (женщины) в любимом. Любя, она славит только любимого. Эренбург же (мужчина) любя, славит только любовь.
      Вы понимаете эту разницу?
      У М.Цветаевой умер любимый — и ей некого славить (разве только память его), у Эренбурга любовь никогда не умрет. Она у него не в человеке, а сама в себе.
 
Чем бы стала ты, моя земля,
Без опустошающей любови?
 
      В страхе спрашивает он — и не дает ответа. Ни себе. Ни другим. Даже отвечать страшно.
      Да и зачем? Ведь
 
Когда в веках скудеет звук свирельный,
Любовь встает на огненном пути…
И человеку некуда уйти.
 
      И
 
Здесь, в глухой Калуге, в Туле, иль Тамбове,
На пустой обезображенной земле
Вычерчено торжествующей любовью
Новое земное бытие.
 
      Еще подробность: для М.Цветаевой — любовь это:
 
Святое сердце Александра Блока.
 
      Только Блока. У Эренбурга же любовь не связывается не только с личностью, но и с местом. Он даже города не укажет. А может быть, и страны не знает. По его ведь
 
Любовь встает на огненном пути.
 
      А пути везде. Значит, и любовь везде.
      Ясно и… пожалуй, не ново.
      И по путям (везде!) ходит Эренбург.
      С одним желаньем:
 
Привить свою любовь.
 
      И, видимо, прививает, потому что сейчас же добавляет:
 
Кто испытал любовный груз,
Поймет, что значит в полдень летний
Почти подвижнический груз
Тяжелой снизившейся ветви.
 
      И еще:
 
В зените бытия любовь изнемогает.
Какой угрюмый зной. И тяжко, тяжко мне…
 
      Это уже не «груз», а «перегруз». Но такова любовь. Молодая. Без меры. Без краю.

4

      Новое? Нет. Конечно, не новое. Книжки, которые пройдут бесследно. Лето выжжет эту молодую весеннюю поросль. Без остатка. И что делать? Каждый дает по силам своим, каждая птаха поет по силе разумения. И было бы неумно запрещать петь малиновкам только потому, что есть соловьи.
      Пойте птахи!
      Пойте, вас слушает жизнь.

      Когда «писать стихи» было трудно — мало людей их писало. Теперь стихи пишут все, кому не лень.
      Богатство нашего языка дает эту возможность излагать мысль рифмованными строчками, включая их в известный размер.
      Но ведь это совершенно не значит, что каждый пишущий стихи поэт и что каждый поэт пишет стихи.
      Две книжки стихов передо мной: Марина Цветаева, поющая необыкновенную любовь к А.Блоку не к человеку, а к поэту.
      Ритм, размер, напевность и рифмы стиха дышат не земной любовью и читаются, как псалмы Давида, как музыкальнейшая поэзия «Песнь Песней».
      О любви же, но земной и человеческой «поет» Илья Эренбург.
      Конечно, могут найтись люди, которые и в Илье Эренбурге увидят поэта. <…>

      «Красота в глазах смотрящего», говорили греки и теперь вполне основательно говорят, что о вкусах не спорят.
      Если г-ну Воронцовскому Илья Эренбург представляется поэтом дерзающим, то для г-на Братова он — вовсе не поэт.
      Ни тот ни другой не дают обоснования своих приговоров. Между тем единственно правильным мерилом оценки поэта, художника является прямой ответ на простой вопрос, передает ли художник и поэт другим то, что он переживает сам, и заражает ли других своим настроением, вложенным в его произведение.
      С этой точки зрения Марина Цветаева трогает своей искренностью, своей тоской, замкнутой в маленьком кругу индивидуальных, почти личных, переживаний.
      Что касается Ильи Эренбурга, то у него, что называется, ни кожи, ни рожи: стихи его не блещут ни изяществом и новизною формы, ни глубиною вложенных в них переживаний.
      Г-н Эренбург просто-напросто мудрит…
      Конечно, и г-жа Цветаева и г-н Эренбург — фигуры калибра небольшого на поэтическом Парнасе, но вот что примечательно.
      Мы, русские, пережили и переживаем страшные годы.
      Пронеслась война, прошумел революционный ураган, мы накануне полного порабощения иноземцами, а наши писатели и поэты занимаются любовной галиматьей «земного и неземного свойства».
      С такого рода поэтов и писателей, как с гуся вода!
      Столько потрясающих драм, комедий и трагикомедий творится «в этом лучшем из миров» и кому-кому, а русским поэтам, писателям, художникам, композиторам и стыдно и грешно заниматься пережевыванием ничтожных чувствишек и извлекать из недр своей самовлюбленности дешевые перлы плоских переживаний.
      Разве не характерно, что мы до сих пор не видим даже попытки художественного претворения пережитой и переживаемой трагедии нашей страны!
      Но мы верим, что найдется такой русский гений, который воспроизведет в незабываемых образах наши страдания и муки, наши надежды и Любовь к тому, что называется Наша Родина, Наша Страна — Россия!

      Как приятно отдохнуть от бесконечного политиканства, развернув этот маленький сборник стихов прекраснейшей русской женщины и поэтессы. Имя Марины Цветаевой еще недостаточно популярно среди широкой публики и немудрено: слишком красочно, своеобразно и возвышено ее творчество, чтобы стать достоянием многих.