Мы тащились, еле волоча ноги, все дальше и дальше, день за днем. Мы были так измотаны, что едва могли говорить. Мы с трудом брели в полной апатии, остановив взгляд на каблуках идущего впереди. Мы почти не удостаивали взглядом многочисленные подбитые советские танки. Но когда то тут то там нам попадались поверженные громадины с черным крестом свастики или когда мы видели подбитый немецкий самолет в поле, то начинали хмуро переглядываться. Эти обломки, казалось, несли в себе предостережение.

Шейх был совсем плох, переваливаясь на ступнях, как хромая утка.

– Иди к врачу и возьми справку, – сказал я.

– Что толку? Посмотри на эти повозки – они все переполнены.

На следующее утро нигде не было видно никаких признаков ни его, ни его винтовки или ранца. Когда мы наконец его обнаружили, то не поверили своим глазам: этот хитрый сукин сын победно ехал в чертовой телеге в одиночестве! Животное было старой кобылой, практически одной ногой в могиле, но все же умудрялось его тащить. Он всю ночь рыскал вокруг, пока наконец не нашел крестьянина, который «продал» ему телегу и лошадь. Хорошенькая, должно быть, была сделка, подумал я.

Расстояние, которое мы покрывали за день, резко сокращалось; едва ли можно было найти среди нас способного нормально идти пешком человека. И никакого намека на то, как долго это могло продолжаться!

Затем наш марш совершенно неожиданно прекратился. Мы поравнялись с бесконечной колонной ожидавших нас грузовиков.

Теперь мы двигались значительно быстрее, уши со свистом обдувал прохладный ветерок. Наши лица, покрытые толстым слоем грязи и пыли, были неузнаваемы. Но моральное состояние быстро приходило в норму, особенно когда нам выдали кофе и шнапс. Что до нас, то пусть бы эта поездка продолжалась до конца света. Но наше удовольствие было недолгим: вскоре мы прибыли.

Роты были разделены. Нас спросили, чем мы занимались в гражданской жизни, какую получили подготовку, есть ли инженерное образование. Ковак нам говорил:

– Вам нужно им сообщить, что у вас есть водительские права. Тогда попадете в часть моторизованной пехоты, может быть, в колонну снабжения. Вот это дело! Никакой утомительной ходьбы.

Казалось, удача нам улыбалась: нужны были водители. Францл оказался единственным, не считая меня, кто практически выдержал проверку; у Пилле и Вилли хотя бы было некоторое представления о вождении. А Шейх, хотя у него и был когда-то мотоцикл, никогда не садился за руль автомобиля. Набравшись наглости, он сказал старшему сержанту, что у него есть всякие, какие только существуют, водительские права – пусть справятся у его родных, если хотят. Сержанту, конечно, приходилось беспокоиться несколько о другом, и он перебил его, сказав: ему нужен другой водитель.

На следующий день нас перевели в транспортную часть: Ковака, нас пятерых и еще одиннадцать других.

Шейх был моим напарником-водителем. Нам дали разбитый старенький «опель», Францл получил «форд», и он и Пилле целый день приводили его в порядок. Вилли был теперь в фаворе: стал личным шофером нашего командира.

Мы стали арьергардом инженерных войск, весьма непыльная работенка. Лишь бомбардировщики и низколетящие самолеты время от времени беспокоили нас. Правда, поговаривали о партизанах. Считалось, что они были мастерами устраивать засады на автоколонны.

Вождение как таковое было довольно тяжелой работой. После дождя грузовики постоянно скользили на дороге, иногда опрокидывались.

Наш командир, лейтенант Зибланд, был неплохим парнем. Он, например, не возражал против того, чтобы мы отращивали усы. Шейх отрастил бороду. Никто бы не поверил, что нам только девятнадцать.

Питание было превосходным. У нас были своя походная кухня и чертовски хороший повар из Гамбурга. Как только нам попадалось что-либо съедобное, мы это реквизировали; и всегда можно было рассчитывать на то, что Пилле, отличавшийся отменным аппетитом, что-нибудь да отыщет.

Однажды он умудрился реквизировать поросенка. Его взбешенная хозяйка, морщинистая старуха, бежала за ним, требуя вернуть свою собственность на языке, который, совершенно очевидно, изобиловал нецензурными выражениями. Шейх, прирожденный дипломат, в качестве утешения угостил ее плиткой шоколада и поделился с ней жареным мясом. В конце концов, это был ее поросенок.

Ковак был из Нижней Силезии. Он свободно говорил по-польски и сносно по-русски, поэтому лейтенант Зибланд назначил его офицером, ведающим расквартировыванием. Ковак относился к этим обязанностям со всей серьезностью и демонстрировал чудеса, реквизируя лучшие спальные места, а также обеспечивая женское общество тем, кто хотел.

Но самая замечательная кровать теряет свою прелесть, если по ней ползают клопы. Однажды я всю ночь беспокойно метался, пытаясь избавиться от маленьких кровожадных паразитов.

Ковак был безутешен. Он говорил, что это роняет его репутацию. Он утешал нас изо всех сил, когда Шейх предложил:

– Почему бы нам не отдать эту прекрасную кровать Вюрму, этому никчемному унтеру, который жадничает при раздаче пайков?

Это была блестящая идея. Сержант Вюрм, заносчивый придира, который вечно нас погонял, однажды согласился с нашим предложением. Ему понравились шикарные апартаменты, которые подобрал для него Ковак.

Когда Вюрм встал на следующее утро, его трудно было узнать. Он выглядел так, будто спал, держа голову в пчелином улье.

Мы достигли украинского города Мариуполя на Азовском море. Ковак разместил нас в очень милом домике с приятной пожилой парой. Мы встретили радушный прием и чувствовали себя совсем как дома. Наши хозяева неплохо говорили по-немецки. На каминной доске была фотография молодого человека в форме советского моряка. Да, это был один из их троих сыновей, двое других были в пехоте – но с начала войны о них ничего не было слышно.

Только тогда мы впервые осознали, что вся эта война была совершенным безумием. Эти пожилые люди обращались с нами так, будто мы были их собственными сыновьями, – и в ответ на их радушие нам, возможно, придется стрелять в их мальчиков, изо всех сил стараясь их убить.

Мы планировали сходить в кино, но город был заполнен войсками, и кинотеатр был забит до отказа. Мы решили развлекаться на ходу. Ковак был в хорошей форме и рассказывал неприличные анекдоты. Шейх заговаривал с каждой попадавшейся девушкой, но лишь настолько, насколько мог. Вилли все говорил о своих родных и скучал по дому.

Вскоре наступил вечер и появились звезды. Мы медленно направлялись к дому. Издали была видна какая-то лихорадочная активность в воздухе. Затем самолеты Приблизились, и мы увидели их красные и зеленые навигационные огни. Францл покачал головой.

– Летают вокруг как в мирное время, – проворчал он.

Всего было три самолета.

Вдруг Ковак взглянул вверх с тревогой:

– Э, да это же не наши! Это русские.

– Не шутишь? Зачем у них огни?

– Думаю, маскировка.

И как будто в подтверждение его слов вдруг разверзся ад. Мы распластались на земле. Затем были сброшены еще бомбы, но на этот раз в стороне. В ближайший от нас дом пришлось прямое попадание. Из обломков поднимался дым. В 200 метрах от нас бомба взорвалась на улице и поразила троих солдат из регулярных войск. Двоих невозможно было узнать. Только что они были такими же людьми, как и мы сами; теперь они превратились в бесформенную массу. У третьего оторвало правую ногу. Это был совсем молодой парень, слабо стонавший в луже крови, которая быстро увеличивалась.

Ковак подбежал, чтобы оказать ему первую помощь. Ковак, надо отдать ему должное, учился на медицинских курсах. Затем мальчишку, который был без сознания, отправили в госпиталь.

Воздушные налеты теперь происходили регулярно. Нас несколько раз поднимали в ту ночь. На следующий день наша часть понесла первые потери. Командир велел привести в порядок закамуфлированные грузовики. В момент, когда это произошло, мы выстроились за ними. Я насчитал шестнадцать бомбардировщиков, летевших звеньями. Передние самолеты сбросили по серии бомб каждый. Я крикнул Францлу, чтобы он спрятался, и запрыгнул в придорожную канаву. Шейх последовал за мной. Дрогнула земля, и я думал, что у меня лопнут барабанные перепонки.

Наш грузовик был объят пламенем, еще один лишился тента – грузовик кухни. Двое солдат скрючились поблизости, один из них был наш повар из Гамбурга. Можно было подумать, что он еще жив: лишь тонкий осколок торчал из его челюсти. Сначала я не узнал другого – он уткнулся лицом в землю – потом увидел, что это был Вюрм, унтер-офицер; его затылок превратился в кровавое месиво.

Неподалеку мы вырыли два окопа. Зибланд сказал несколько слов о судьбе солдата и об отечестве. Видно было, что эти слова для него ничего не значат; он просто говорил для проформы. А два тела завернули и закопали в землю.

Легкая жизнь кончилась. В ту же ночь похолодало. Вождение было суровым испытанием, особенно потому, что мы день и ночь были в пути. Дважды у нас были стычки с партизанами – мы справились с этим нормально, – но теперь безопаснее стало носить автоматы вместо карабинов.

Нам было приказано отправиться на двух грузовиках в Запорожье с резиновыми надувными лодками и с оборудованием для саперов. Меня вызвал командир, и я попросил, чтобы Францл со своим «фордом» поехал вместе со мной. Шейх и Пилле поехали со мной в качестве водителей-сменщиков.

На обратном пути, как раз перед наступлением темноты, «форд» Францла сломался. Я отправился с Шейхом искать ночлег. Вскоре мы набрели на крестьянский дом. Поскольку он был расположен в стороне от дороги, мы остановили грузовик и до дома шли пешком, оставив оружие в машине.

Вход был позади. Казалось, что в доме никого не было. Все, что мы увидели, была умирающая корова на куче навоза, которая ревела, глядя в небеса.

– Эта чертова корова действует мне на нервы, – сказал Шейх. – Пойду возьму ствол и прикончу ее.

Я сразу возразил:

– Оставайся на месте. Потом решим, что с ней делать. Видишь старуху в окне?

В этот момент лицо исчезло. Мы попытались войти в дом, но двери были заперты. Шейх постучал в окно.

– Эй, дорогуша!. – крикнул он. – Открывай!

Неожиданно дверь отперли, но вышла не старуха. Появились двое мужчин. За ними последовали другие, всего их оказалось семеро. Довольно подозрительно выглядевшие постояльцы: грязные, небритые, взъерошенные, в обмотках. Партизаны? У Шейха отвисла челюсть.

– Ох моя больная спина, – пробормотал он. – Откуда это они взялись?

Нас сразу окружили.

– Папироса, – сказал один из них.

Ничего необычного в том, что они хотели сигарет; все русские их просили. Единственное, что настораживало, это угрожающий тон его голоса.

Шейх многозначительно взглянул на меня и достал пачку сигарет. Ясно, что эти люди были партизанами, хотя, как видно, без оружия. Не было сомнения в том, что они заметили, что и у нас не было оружия. Чертовски щекотливая ситуация. Шейх улыбался, делая вид, что не ожидает ничего дурного, и протянул свою пачку сигарет. Он предполагал выиграть время, пока подойдут остальные, – Францл и Пилле были, конечно, неподалеку. Но русский взял не одну сигарету – он взял целую пачку.

Шейх засмеялся так, будто это его сильно позабавило, и сказал мне:

– Удар ногой в живот – и назад к грузовику!

По его тону, можно было подумать, что это шутливая просьба вернуть сигареты. Но русский грубо выругался, сделал шаг вперед и попытался засунуть руку в мой карман. Я повернулся, чтобы помешать этому. Тогда он схватил меня за шинель.

Все остальное происходило молниеносно. Шейх отбросил всякое притворство. Он резко повернулся и крикнул:

– Посмотри туда, назад!

Один из партизанов бежал к нашему грузовику. Боже всемогущий! Что, если он возьмет наши автоматы! Окружившие нас люди быстро переговаривались между собой. Один из них нагнулся, поднял увесистую дубину и опустил ее на плечи Шейха. Шейх завалился вперед, а я получил удар в лицо, который едва не снес мою голову с плеч. Затем они все набросились на нас.

Так вот, дамский маузер калибра 6, 35 миллиметра – прекрасная вещь. Он выглядит изящным и безобидным, и его легко спрятать в руке. Я приобрел один из этих пистолетов всего несколько дней назад у одного из солдат регулярных войск и всегда носил его с собой в кармане шинели. Шейх не имел понятия, что у меня был за козырь. Когда он вынимал сигареты, моя рука была уже в кармане, пытаясь снять маленький пистолет с предохранителя, что было не так просто сделать, потому что время от времени он заедал. Однако в последний момент мне удалось это сделать. Тогда я выхватил миниатюрное оружие и нажал четыре раза на спуск. Один из партизан, согнувшись, рухнул на меня сверху. Еще один был ранен в руку и взвыл от боли. Он и все остальные стали отходить, ища укрытия в ближайшей роще. Я пытался бить по ним на бегу.

Шейх поднялся на ноги.

– Ох мой бедный череп! – проревел он. – Проклятые сволочи…

Вот когда я вспомнил о шустром парне, который бежал к нашему грузовику. У меня в запасе оставался еще один патрон, и я бросился за ним. Но в то же мгновение зазвучали целые серии выстрелов, с характерным звуком очереди из немецкого автомата. Но в кого же стрелял этот русский? Новые выстрелы – и тогда мне стало ясно, что стреляли не от нашего грузовика.

Это был Францл. Старый «форд» с урчанием двигался к нам, а в нем ехал Францл с пистолетом-автоматом на изготовку. Он стрелял по моему «опелю». Русский, который добрался до него, пытался скрыться. Францл спрыгнул на ходу из машины, тщательно прицелился и выпустил по нему весь магазин. Русский упал ничком. Я подбежал к нему – он был мертв.

Францл поравнялся со мной.

– Слушай, – крикнул он, – мы были на волосок от гибели! Где старина Шейх?

– За домом. Ему досталось, но полагаю, с ним будет все в порядке.

Прибежал Пилле с новой обоймой. Францл перезарядил оружие и повесил его на плечо.

– Нам не потребуется много времени, чтобы завести старый «форд», – сказал он. – Мы были в пути, когда услышали стрельбу. Это был ты?

– Конечно, – кивнул я. – Ты знаешь о моем маленьком пистолете калибра 6, 35 миллиметра?

– Первый класс! Мне тоже нужно таким обзавестись. Так вот, услышав эти выстрелы, я сказал себе, что-то заварилось. Потом я увидел, как этот гад бежал к твоему грузовику. Хорошо, что на нем была эта овечья шкура, а то я подумал бы, что это один из вас.

Мы обыскали дом, но нашли только старуху, которая теперь изрыгала проклятия. Мы обсудили свой следующий шаг. Бесполезно преследовать партизан. Было уже темно, а по соседству было полно потаенных укрытий. И я предложил:

– Нужно сматываться.

Эта умирающая корова все еще стонала снаружи, и Францл прикончил ее. Молодой парень, в которого попала моя пуля, лежал свернувшись и стонал в беспамятстве. Мы его перевязали и запихнули в «опель».

– Не имеет смысла, – заметил Фрацл. – Как партизана, его в любом случае расстреляют. Можно с таким же успехом пристрелить его здесь.

Но мы знали, что это были пустые слова: кто станет выполнять эту работу? Никто из нас не горел желанием это делать – пока еще нет.

В тот вечер мы передали нашего раненого пленника коменданту маленького города, молодому лейтенанту. Нас угостили первоклассным ужином и предоставили комфортабельные апартаменты, так что мы отсыпались весь следующий день.

Нашу часть разделили. Нам пришлось передать свои грузовики. Мне было жаль расставаться со своим «опелем»: я к нему очень привык. Но из-за сильных холодов водить машину уже не было удовольствием. Ни одни перчатки не были достаточно теплыми, чтобы не дать пальцам закоченеть, руки с трудом удерживали руль, а ступни ног болели от мороза.

Двадцать человек были переведены в роту специального обслуживания; мы пятеро и Ковак и еще несколько человек из нашего батальона были в их числе. Лейтенант Зибланд выступил с кратким прощальным словом и пожал нам всем руки. Когда он подошел к Шейху, то усмехнулся и сказал:

– Скудновата борода, не правда ли?

Шейх был так раздражен, что сбрил ее в ту же ночь.

Прощание лейтенанта с Вилли, который был его личным шофером, было особенно теплым.

– Не унывай, мой мальчик, – сказал он ему. – Даже это представление однажды закончится.

Грузовик доставил нас в Кременчуг. Нашим новым командиром был маленький капитан, настоящее напыщенное ничтожество. Он приветствовал нас лекцией о дисциплине и долге; не очень обещающее начало. Однако он был подобен собаке, которая больше лает, чем кусает, и однажды мы его раскололи. Капитан Кребс был хвастуном и настоящим занудой проверок и чисток, но мы вскоре научились с ним ладить.

Старшина был человеком почтенного возраста, весь светился благодушием и радостью и смотрел на солдат как курица на своих цыплят. Унтер-офицеры все были свойскими парнями, и мы прекрасно ладили. Но нас поразил тот факт, что все они были уже в годах: большинство имели семьи и великовозрастных детей.

Как я уже сказал, со стариной Кребсом не было проблем. Мы подыгрывали его тщеславию и стали его «показательной ротой». Кроме того, благодаря его тщеславию у нас была пара мощных автобусов – роскошь, которая заставляла другие подразделения зеленеть от зависти. Для своих собственных нужд Кребс реквизировал великолепный автомобиль, который, несмотря на утопающие в грязи русские дороги, должен был все время сверкать, как начищенный самовар. Несмотря на все свои недостатки, Кребс следил за всем – питанием, пособиями многосемейным и за моральным духом.

За ночь температура упала до десяти градусов ниже нуля. Мы жались друг к другу в своих автобусах, стуча зубами от холода. Новый склад боеприпасов был устроен в Сталино, и нам приходилось сутками охранять его. Мы тешили себя надеждами, что нас, может быть, переведут на теплые квартиры.

Но не было ни тепла, ни даже квартир. Нас, с посиневшими губами и дрожащих, построили однажды вечером перед парой сараев без окон и дверей. Ни намека на печку. Последними жильцами, должно быть, были русские, а они, конечно, вытащили из этих помещений все! И эти сараи должны были стать нашим пристанищем на ночь – при температуре десять градусов ниже нуля.

– Вот уж повеселимся, – сказал Францл.

Шейх использовал весь свой богатый запас ругательств. Ковак и Францл стали боксировать, просто чтобы согреться.

Поскольку выбора не было, мы начали устраиваться на ночлег. По крайней мере, было просторно. Единственный фонарь «летучая мышь» давал скудный свет, но его было достаточно, чтобы высветить провод, протянутый через сарай на высоте одного метра от пола. Не заметив его, мы все попадали бы вниз головой. Но мы не озаботились тем, чтобы убрать его. Мы просто сбились в кучу, как груда кукол, и попытались уснуть. Мороз как ядовитая рептилия проникал сквозь наши одежды и одеяла, кусая за пальцы ног и рук, проползая по рукам, бедрам и вниз по спинам. Я решил, что если не смогу заснуть в течение четверти часа, то пойду наружу и буду бегать всю ночь.

Однако уже через минуту прогремел адский взрыв. В первый момент после испуга я осознал, что еще жив и сарай на месте. Но нам пришлось поспешно из него выбежать. Ах вот оно что: второй сарай разнесло на куски, его как не бывало. На его месте – лишь груда досок и извивающихся из-под них рук и ног. Однако большинство ребят выбрались из-под обломков самостоятельно, хотя несколько человек были ранены, но только один тяжело.

Что же случилось? В их сарае тоже был подозрительный провод. Они его высветили, но, когда один из парней вышел за фонарем, он забыл про провод и зацепился за него ногой. Провод был соединен с наземной миной, предназначенной для уничтожения танков, так что взрыв был направленным, в силу этого обстоятельства люди остались в живых.

Провод в нашем сарае тоже оказался ловушкой. Теперь уже мы эту мину осторожно обезвредили. Затем последовали скрупулезные поиски с помощью фонариков и спичек других мин-ловушек. Мы их теперь уже ожидали за каждой подозрительно выпирающей доской или торчащим гвоздем.

Но нам предстояла более грязная работа. На следующее утро, после ночи, которая была холодна как тысяча смертей, так, что даже чай замерз в наших термосах, мы обнаружили возле казарм сарай меньшего размера, с прекрасной железной печкой в нем. Ковак моментально достал бумагу и лучину для растопки и уже собирался зажечь ее, когда заметил странный металлический предмет внутри – и, к нашему изумлению и ужасу, он выудил оттуда бомбу. Еще одна была в урне для мусора.

– Это склад мин русских для их тяжелых минометов, – сказал Ковак серьезно.

Теперь уже мы были настолько встревожены, что подозревали бомбы за каждой кучей мусора. Пилле ступал, высоко поднимая ноги, как старый петух, просто на всякий случай – довольно забавное зрелище при его длинных тонких ногах. Но теперь даже Шейх хохотал; конечно, тут не над чем было смеяться – никто, кроме разве что самого дьявола, не мог бы чувствовать себя здесь как дома.

Мы вскоре приспособили для жилья оставшийся сарай и примерно через неделю сделали его вполне комфортабельным. Мы ухитрились реквизировать три печки и топили их днем и ночью. Но ртутный столбик термометра упал еще ниже. Стояние в карауле стало пыткой, независимо от того, сколько вещей на тебе надето. Мы выглядели как игрушечные мишки: две пары кальсон, две пары брюк, два свитера, солдатская рабочая одежда, полевая форма и толстое меховое пальто, изготовленное специально для несения караульной службы. Наши головные уборы были с меховыми наушниками. Открытыми оставались только глаза и нос. Колючий ветер проникал сквозь ткань, прикрывающую подбородок, и словно тысяча игл вонзались в кожу. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не отморозил нос.

Караульную службу несли по два часа кряду, после чего два часа грелись. Ночью нам давали четыре часа отдыха.

– Чертова система, – сказал Ковак. – Но каково тем беднягам, кто сейчас в окопах!

До нас часто доносился гул с линии фронта к востоку от нас. Один раз над нами с ревом пролетел русский самолет, уничтожая все всеми имеющимися у них средствами – точными и с недолетом бомбовыми взрывами и пулями, вспарывающими повсюду снег. Заговорила пушка мелкого калибра. Мы залегли в снег ни живы ни мертвы из-за всех этих взрывов вокруг нас, но ничего не случилось.

Несколько часов спустя часовые обнаружили нечто необычное: полевой склад снарядов, которые больше походили на бомбы; по форме они очень напоминали головастиков, у которых большая голова и длинный, узкий хвост. Это были приличного размера сверхбомбы, каждая из них в своем ящике. Эти особенные ракеты были объектом гораздо более пристального внимания с нашей стороны; об их ударной силе ходили фантастические слухи, и солдаты регулярных войск называли их наземные бомбометатели «Штука» по аналогии с немецким пикирующим бомбардировщиком. В хвосте находилось вещество, которое приводило ракеты в движение. Но поразительным фактом было то, что в один из этих монстров фактически попал снаряд, выпущенный из пушки русских, но ракета не взорвалась. Караул сообщил об этом капитану Кребсу.

На следующий день зашел артиллерист проверить детонатор. Впоследствии он поздравлял нас с тем, что мы не попали прямо в рай, – все ракеты были выведены из строя сильнейшим холодом.

Четыре дня была такая сильная снежная буря, что, когда мы вышли, чтобы заступить на караул, с трудом могли пробиться к постам. Склады боеприпасов, разбросанные за развалинами завода, превратились в гигантский снежный холм, очертания обрушенных стен сливались с серым небом, все это выглядело туманным и зловещим.

Несение караула в таких условиях – это постоянная война со временем. Ты заступаешь и делаешь пару кругов по своему маршруту, но через полчаса начинаешь слушать свои часы, недоумевая, не остановились ли они.

Вилли был со мной. Он нагнул голову и сжался под порывами ветра. Мы топтались вокруг в снегу, пытаясь согреть ноги, пока у нас все не заболело.

Я крикнул Вилли:

– Давай подойдем поближе к стене, там не так дует!

Я пробрался к месту, с которого мог следить за складом боеприпасов, а Вилли шел вплотную за мной. Насколько я мог судить по его лицу, он выглядел как подросток.

– Скажи мне, – поинтересовался я, – это было твое двадцатилетие или девятнадцатилетие?

Он только что отметил день рождения.

– Девятнадцатилетие, – сказал он. Он был самым молодым в нашей группе.

Мы пожелали ему счастливого дня рождения и собирались сделать подарок, но все, что у нас было, это сигареты, а он не курил.

– Что нового пишут из дома?

Он получил очень милую посылку от матери на день рождения: носки, носовые платки, рукавицы, а также пару домашних тапочек. Все это было перевязано розовой ленточкой (было много зубоскальства по поводу этой розовой ленточки).

– Из дома? Тебе это будет не особенно интересно. Просто еще одно письмо от мамы – вещи, о которых всегда говорят матери.

– Ну давай же, расскажи об этом! Почему это мне не будет интересно? Что она говорит о твоем дне рождения? – Я подул в рукавицы, чтобы согреть руки.

– Она пишет, что отметила его дома с двумя моими тетками. Они все время говорили обо мне. Они меня жалеют. – Он выглядел обескураженным.

Я неторопливо очищал от снега ствол своего карабина.

– Что еще?

– Она дала мне совет: никогда не спешить, никогда не лезть на рожон. Говорит, что мне вовсе не нужно стремиться получить Железный крест. Думает, что все это ерунда.

Мои ступни были ледяными от холода. Просто позор, – но у нас до сих пор не было сапог на меху. Здесь, за линией фронта и на фронте, все оказывалось совсем не таким, как это себе представляли матери дома.

– Она также пишет, чтобы я держался подальше от женщин и не делал глупостей. – Вилли потер нос и натянуто улыбнулся.

Мало-помалу Вилли стал более общительным, и я видел, что он был рад излить душу кому-нибудь.

– Мать много молится за меня. Она говорит, что и мне следует все время молиться. Но я не особенно часто молюсь в эти дни. Не часто удается улучить момент для этого во всей этой нынешней неразберихе, верно ведь?

Я подумал: а когда я сам последний раз молился? Это, должно быть, было много лет назад. Вилли дал мне дружеский толчок к такому ходу мыслей.

– Еще она говорит, что я должен держаться с вами, ребята, с тобой и Францлом, и сказать вам, чтобы вы за мной приглядывали. Так что это ведь неплохо, а?

Я рассмеялся навстречу завывающему ветру, но мне совсем не было весело. Что я мог сделать, чтобы уберечь этого мальчишку от неприятностей? Я сменил тему разговора:

– Чем ты собираешься заниматься, когда кончится война?

– Буду учительствовать. Я имею в виду – получу ученую степень по историческим, географическим наукам и по немецкому языку. Дядя даст мне денег на учебу.

Несколько лет назад он потерял отца. Вилли снял одну рукавицу и достал из кармана платок. Потом вдруг сказал мне:

– Как долго, по-твоему, продлится эта война?

Я напряг глаза, всматриваясь в серую пелену перед нами. Мне показалось, что я вижу там какое-то движение. Может быть, собака?

– Вилли, – проговорил я быстро, – посмотри туда, где балка, видишь что-нибудь?

– Да, вижу. Кто-то ползет.

Я снял с предохранителя винтовку, вытащил правую руку из рукавицы и рванулся вперед, к движущейся цели – человеку! Когда он меня увидел, вскочил и бросился бежать.

– Хальт! Стой на месте! – крикнул я. – Стой!

Он бежал со всех ног. Я выстрелил ему в голову. Он петлял, потом споткнулся и упал прямо в сугроб. Увяз в нем, попытался выбраться, опять провалился, затем прыгнул как козел, все еще не продвинувшись вперед. Я спокойно прицелился. Расстояние было не очень большим, хотя видимость была слабой. Я не мог промахнуться. Но Вилли положил руку на винтовку.

– Не стреляй, – попросил он.

Я опустил ствол в полном изумлении:

– Что это с тобой?

Он выглядел как обеспокоенная птица.

– Может, он сдастся. В любом случае он не сможет уйти.

Довольно раздраженно я побежал к сугробу, Вилли следовал за мной. Но к этому времени человек выбрался на твердую почву. Он побежал назад, проследовал вдоль забора и угодил прямо в руки следующего часового. Неожиданно прогремел выстрел – и беглец упал.

Он умер через три часа в нашем сарае, не приходя в сознание. Из бумаг, которые были при нем – капитан Кребс велел Коваку перевести их, – было ясно, что этот человек – разведчик.

Вилли был очень расстроен происшедшим. Я пытался с ним спорить:

– Послушай, Вилли, если бы этот человек ушел невредимым, это могло бы стоить многих жизней нашим солдатам на фронте.

Вилли кивнул – во всяком случае, он знал, что я имел в виду. Но я был уверен, что, несмотря на это, парень попытается помешать мне стрелять, если что-либо подобное случится вновь.

Теперь мы двигались дальше на восток в своих автобусах, с чувством огромного облегчения, что другой части передана эта проклятая караульная служба. Но мы выдавали желаемое за действительное. Важная база снабжения ждала новых охранников. В специальном соединении, которому мы были приданы, сразу же отдали приказ до наступления утра прибыть к лагерю русских военнопленных, чтобы забрать оттуда партии подневольных рабочих для погрузочно-разгрузочных работ на базе снабжения.

Когда мы первыми входили в лагерь, то едва могли перевести дух.