Месяц опускался все ниже, освещая нас и лунные ландшафты то слабее, то сильнее, смотря по тому, какой стороной к нам обращался — водной или почвенной, или по тому, в какой степени его атмосфера была насыщена облаками.
      Пришло и такое время, когда он коснулся горизонта и стал за него заходить — это означало, что мы достигли другого полушария, невидимого с Земли.
      Часа через четыре он совсем скрылся, и мы видели только несколько освещенных им вершин. Но и они потухли. Мрак был замечательный. Звезд — бездна! Только в порядочный телескоп можно с Земли их столько видеть.
      Неприятна, однако, их безжизненность, неподвижность, далекая от неподвижности голубого неба тропических стран.
      И черный фон тяжел!
      Что это вдали так сильно светит?
      Через полчаса узнаем, что это верхушки горы. Засияли еще и еще такие же верхушки.
      Приходится взбегать на гору. Половина ее светится. Там — Солнце! Но пока мы взбежали на нее, она уже успела погрузиться в темноту, и Солнца с нее не было видно.
      Очевидно, это местность заката.
      Припустились поскорее.
      Летим, как стрелы, пущенные из лука.
      Могли бы и не спешить так; все равно бы увидали Солнце, восходящее на западе, если бы бежали и со скоростью 5 верст в час, то есть не бежали — какой это бег! — а шли.
      Нет — нельзя не торопиться.
      И вот, о чудо!..
      Заблистала восходящая звезда на западе.
      Размер ее быстро увеличивался… Виден целый отрезок Солнца… Все Солнце! Оно поднимается, отделяется от горизонта… Выше и выше!
      И между тем все это только для нас, бегущих; вершины же гор, остающихся позади нас, тухнут одна за другой.
      Если бы не глядеть на эти недвигающиеся тени, иллюзия была бы полная.
      — Довольно, устали! — шутливо воскликнул физик, обращаясь к Солнцу. — Можешь отправиться на покой.
      Мы уселись и дожидались того момента, когда Солнце, заходя обычным порядком, скроется из глаз.
      — Кончена комедия!
      Мы повертелись и заснули крепким сном.
      Когда проснулись, то опять, но не спеша, единственно ради тепла и света, нагнали Солнце и уже не выпускали его из виду. Оно то поднималось, то опускалось, но постоянно было на небе и не переставало нас согревать. Засыпали мы — Солнце было довольно высоко: просыпались — каналья-Солнце делало поползновение зайти, но мы вовремя укрощали его и заставляли снова подниматься.
      Приближаемся к полюсу!
      Солнце так низко и тени так громадны, что, перебегая их, мы порядочно зябнем. Вообще контраст температур поразителен. Какое-нибудь выдающееся место нагрелось до того, что к нему нельзя подойти близко. Другие же места, лежащие по пятнадцати и более суток (по-земному) в тени, нельзя пробежать, не рискуя схватить ревматизм. Не забывайте, что здесь Солнце, и почти лежащее на горизонте, нагревает плоскости камней (обращенных к его лучам) нисколько не слабее, а даже раза в два сильнее, чем земное Солнце, стоящее над самой головой. Конечно, этого не может быть в полярных странах Земли: потому что сила солнечных лучей, во-первых, почти поглощается толщей атмосферы, во-вторых, оно у вас не так упрямо светит и на полюсе; каждые двадцать четыре часа свет и Солнце обходят камень кругом, хотя и не выпускают его из виду.
      Вы скажете: "А теплопроводность? Должно же тепло камня или горы уходить в холодную и каменную почву?" — "Иногда, — отвечу я, — оно и уходит, когда гора составляет одно целое с материком; но множество глыб гранита просто, несмотря на свою величину, брошено и прикасается к почве или к другой глыбе тремя-четырьмя точками. Через эти точки тепло уходит крайне медленно, лучше сказать — незаметно. И вот масса нагревается и нагревается; лучеиспускание же так слабо".
      Затрудняли нас, впрочем, не камни эти, а очень охлажденные и лежащие в тени долины. Они мешали приближению нашему к полюсу, потому что чем ближе к нему, тем тенистые пространства обширнее и непроходимее.
      Еще будь тут времена года более заметны, а то их здесь почти нет: летом Солнце на полюсе и не поднимается выше 5°, тогда как на Земле это поднятие впятеро больше.
      Да и когда мы дождемся лета, которое, пожалуй, и дозволит, с грехом пополам, достигнуть полюса?
      Итак, продвигаясь по тому же направлению за Солнцем и делая круг, или, вернее, спираль, на Луне, снова удаляемся от этого замороженного местами пункта с набросанными повсюду горячими камнями.
      Мы не желали ни морозиться, ни обжигаться!.. Удаляемся и удаляемся… Все жарче и жарче… Принуждены потерять Солнце. Принуждены отстать от него, чтобы не зажариться. Бежим в темноте, сперва украшенной немного светлыми вершинами горных хребтов. Но их уже нет. Бежать легче: много съедено и выпито.
      Скоро покажется месяц, который мы заставили двигаться.
      Вот он.
      Приветствуем тебя, о дорогая Земля!
      Не шутя мы ей обрадовались.
      Еще бы! Пробыть столько времени в разлуке!
      Много и еще протекло часов. Хотя места эти и горы никогда нами не виданы, но они не привлекают нашего любопытства и кажутся однообразными. Все надоело — все эти чудеса! Сердце щемит, сердце болит. Вид прекрасной, но недоступной Земли только растравляет боль воспоминаний, язвы невозвратимых утрат. Скорее бы хоть достигнуть жилища! Сна нет! Но и там, в жилище, что нас ожидает? Знакомые, но неодушевленные предметы, способные еще более уколоть и уязвить сердце.
      Откуда поднялась эта тоска?.. Мы прежде ее почти не знали. Не заслонял ли ее тогда интерес окружающего, не успевшего еще прискучить, интерес новизны?
      Скорее к жилищу, чтобы хоть не видеть этих мертвых звезд и траурного неба!
      Жилище, должно быть, близко. Оно тут, астрономически мы это установили, но, несмотря на несомненные указания, не только не находим знакомого двора, а даже не узнаем ни одного вида, ни одной горы, которые должны быть нам известны.
      Ходим и ищем.
      Туда и сюда! Нет нигде.
      В отчаянии садимся и засыпаем.
      Нас пробуждает холод.
      Подкрепляем себя пищей, которой уж немного осталось.
      Приходится спасаться от холода бегством.
      Как назло, не попадается ни одной подходящей трещины, где мы могли бы укрыться от холода.
      Опять бежать за Солнцем. Бежать подобно рабам, прикованным к колеснице! Бежать вечно!
      О, далеко не вечно! Осталась только одна порция пищи.
      Что тогда?
      Съедена порция, последняя порция!
      Сон смежил наши очи. Холод заставил нас братски прижаться друг к другу.
      И куда подевались эти ущелья, попадавшиеся тогда, когда они не были нужны?
      Недолго мы спали: холод, еще более сильный, пробудил нас. Бесцеремонный и беспощадный! Не дал и трех часов проспать. Не дал выспаться.
      Бессильные, ослабленные тоской, голодом и надвигающимся холодом, мы не могли бежать с прежней быстротой.
      Мы замерзали!
      Сон клонил то меня — и физик удерживал друга, то его самого — и я удерживал от сна, от смертельного сна, физика, научившего меня понять значение этого ужасного, последнего усыпления.
      Мы поддерживали и укрепляли друг друга. Нам не приходила, как я теперь припоминаю, даже мысль покинуть друг друга и отдалить час кончины.
      Физик засыпал и бредил о Земле; я обнимал его тело, стараясь согреть своим…

* * *

      Соблазнительные грезы: о теплой постели, об огоньке камина, о пище и вине овладели мной… Меня окружают домашние… Ходят за мной, жалеют… Поднимают…

* * *

      Мечты, мечты! Голубое небо, снег на соседних крышах… Пролетела птица… Лица, лица знакомые… Доктор… Что он говорит?..
      — Летаргия, продолжительный сон, опасное положение… Значительное уменьшение в весе. Сильно исхудал… Ничего! Дыхание улучшилось… Чувствительность восстанавливается… Опасность миновала.
      Кругом радостные, хотя и заплаканные лица…
      Сказать короче, я спал болезненным сном и теперь проснулся: лег на Земле и пробудился на Земле; тело оставалось здесь, мысль же улетела на Луну.
      Тем не менее я долго бредил: спрашивал про физика, говорил о Луне, удивлялся, как попали на нее мои друзья. Земное мешал с небесным: то воображал себя на Земле, то опять возвращался на Луну.
      Доктор не велел со мной спорить и меня раздражать… Боялись помешательства.
      Очень медленно приходил я в сознание и еще медленнее поправлялся.
      Нечего и говорить, что физик очень удивился, когда я, по выздоровлении, рассказал ему всю эту историю. Он советовал мне ее записать и немного дополнить своими объяснениями.

МЕРКУРИЙ

МАРС

ВЕСТА