Глава XX. ДЕРЕВО НА ГОРЕ [107]

Однажды Чжуан-цзы гулял в горах и заметил большое дерево с длинными ветвями и густой листвой. Дровосек остановился возле него, но не стал его рубить. Чжуан-цзы спросил дровосека, почему он так поступил, и тот ответил:

«Дерево это ни на что не годно».

— Это дерево, — сказал Чжуан-цзы, — благодаря тому что оно бесполезно, сполна проживет отведенный ему Небом срок.

Потом учитель спустился с горы и остановился на ночлег в доме друга. Хозяин был так обрадован, что приказал слуге зарезать гуся и приготовить из него угощение для гостя. «Один из гусей умеет кричать, а другой не умеет. Которого из них резать?» — спросил слуга.

— Зарежь того, который не умеет кричать, — приказал хозяин.

На следующий день ученик спросил Чжуан-цзы:

— Вчера дерево, росшее на горе, сберегло себя благодаря тому, что оказалось ни на что не годным. Гусь же хозяина погиб из-за своей ущербности. А чего бы вы пожелали для себя, учитель?

Чжуан-цзы рассмеялся и ответил:

— Мне, наверное, следовало бы выбрать что-нибудь среднее между пригодностью и непригодностью? Это кажется правильным, но на самом деле это не так, ибо такой выбор не избавляет от обремененности вещами. Только в вольном странствии, сообразуясь безотчетно с Великим Путем и его силой, мы можем стряхнуть с себя бремя мира.

Скитайся же привольно у истока всего сущего, принимай вещи, как они есть, но не будь вещью для вещей. Кто тогда сможет навязать тебе бремя? Так поступали Шэньнун и Желтый Владыка. Но когда мы обращаемся к порядкам в этом мире и людским законам, мы видим, что в мире все устроено иначе.

Можно ли тут быть уверенным в чем-либо? Как печально! Вы, ученики, должны направить все помыслы к Пути и его силе.

Чжуан-цзы, одетый в залатанный полотняный халат, в сандалиях, обвязанных веревками, проходил мимо правителя царства Вэй.

— Как плохо вам живется, уважаемый! — воскликнул царь.

— Я живу бедно, но не плохо, — ответил Чжуан-цзы. — Иметь Путь и его силу и не претворять их в жизни — вот что значит жить плохо. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Вот что называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваше величество, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на катальпу, кедр или камфорное дерево, прыгает с ветки на ветку так проворно, что сам лучник И не успеет прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого да колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится делать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в не подходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то, даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого?

Когда Иляо из Шинани повстречался с правителем Лу, тот выглядел очень утомленным.

— Отчего у вас такой утомленный вид? — спросил шинаньский учитель.

— Я изучил Путь прежних царей и готовился продолжать дело моих предков, — ответил правитель Лу. — Я чту духов и оказываю уважение достойным мужам. Я все делаю сам и не имею ни мгновения отдыха, однако так и не могу избавиться от забот. Вот почему я выгляжу таким утомленным.

— Ваш способ избавления от забот, мой господин, никуда не годится, — сказал шинаньский учитель. — Лиса с ее пышным мехом и леопард с его пятнистой шкурой скрываются в лесах и горных пещерах, чтобы иметь покой. Они выходят наружу по ночам и отдыхают днем — настолько они осторожны. Даже когда им приходится терпеть голод и жажду, они позволяют себе лишь единожды выйти за добычей или на водопой — настолько они сдержанны. И если даже при их осторожности и сдержанности им порой не удается избежать капкана или сети, то разве это их вина? Их мех и шкура — вот источник их несчастий. А разве царство Лу не является для вас такой же шкурой? Я бы посоветовал вам, мой господин, содрать с себя шкуру, очистить сердце, прогнать прочь желания и странствовать привольно в Безлюдном Просторе.

Шэ из Северного дворца по поручению вэйского царя Лин-гуна собирал деньги на отливку колоколов для алтаря за воротами столицы и за три месяца подобрал все нужные колокола с высоким и низким тоном. Царский сын Цин завистливо осмотрел колокола и спросил:

— В чем хитрость твоего искусства?

— Я сосредоточился на одном, мне было не до хитростей, — ответил Шэ. — Я слышал, что в резьбе и полировке следует возвращаться к безыскусности. Держался тех, кто не имеет знаний, был заодно с как будто неумелыми и косноязычными. Был прост и бесхитростен. Провожал уходящих и встречал приходящих, не удерживая первых и не чиня препятствий вторым. Сильным следовал, под хитрых подлаживался, и поэтому они сами все отдавали мне. Так я собирал средства с утра до вечера, никого не обижая ни на волосок.

Тем более так должен поступать тот, кто обрел истинный Путь.

Конфуций был осажден на рубеже царств Чэнь и Цай и в течение семи дней не имел горячей пищи. Тай-гун Жэнь пришел к нему выразить свое сочувствие и сказал: «Вам нынче грозит смерть, не так ли?»

— Так, — отвечал Конфуций.

— Страшитесь смерти?

— Да.

— Я хочу поведать вам о Пути, избавляющем от смерти, — сказал Тай-гун Жэнь. — В Восточном Океане живет птица, зовут ее Ии. Птица эта летает низко и небыстро, словно у нее нет сил: летит вперед, словно кто-то тянет ее за собой, взмывает вверх, словно кто-то подбрасывает ее в воздух. Летя вперед, не смеет быть впереди других. Отступая, не смеет быть позади других. Питаясь, не решается брать пищу первой, кормится остатками еды. Вот почему она не выпадает из стаи и никто из посторонних не может причинить ей вред. Прямое дерево срубают первым. Колодец со сладкой водой осушают первым. Вы же стараетесь приукрасить свои знания, чтобы поразить невежд, самому стяжать совершенство, чтобы выявить низость других, сверкаете, словно солнце и луна на небосводе. Оттого-то вам и не избежать беды. Я слышал, как в старину некий муж, достигший великого совершенства, сказал:

«Восхваляющий сумеет отречься от заслуг и славы и вернуться к обыкновенным людям? Идущий Путем всюду достигает, но присутствие его незримо. Он все свершает, но ему нет имени. Лишенный свойств, совсем обыкновенный, он похож на лишенного рассудка, не оставляет следов, не ищет заслуг и славы. Поэтому он никогда не винит людей и люди ни в чем не винят его. О совершенном человеке ничего не слышат, чему же вам радоваться?»

— Прекрасно! — ответил Конфуций. — Надо порвать все связи, отречься от учеников, бежать на великие болота, одеваться в шкуры и холстину, питаться желудями и каштанами. Тогда, войдя к диким зверям, не потревожишь их стада, придя к птицам, не вспугнешь стаи. Если же меня не испугаются звери и птицы, то что говорить о людях?!

Конфуций спросил Цзы-сан Ху:

— Почему мне пришлось дважды бежать из Лу, на меня повалили дерево в Сун, я заметал следы в Вэй, бедствовал в Шан и Чжоу, был осажден на рубеже Чэнь и Цай? Из-за этих несчастий родичи все больше отдалялись от меня, друзья и последователи все дальше уходили от меня.

— Разве вам не доводилось слышать о бегстве Линь Хоя из Цзя, которому пришлось бросить свою яшмовую печать ценою в тысячу золотых и бежать, подхватив своего малолетнего сына? Кто-то спросил его: «Почему вы взяли с собой сына? Он что, дорого стоит?» «Нет, недорого», — ответил Линь Хой. «Может быть, с ним мало хлопот?» «Нет, хлопот с младенцем много», — ответил Линь Хой. «Так почему же вы бросили драгоценную яшмовую печать и захватили с собой младенца-сына?» «Первое имеет отношение к выгоде, а второе — к небесному в нас», — отвечал Линь Хой.

Те, кого связывает выгода, бросают друг друга в бедности и в несчастии. Те, кого связывает Небо, в бедности и в несчастии сближаются. И различие между теми, кто сближается, и теми, кто отдаляется, неимоверно велико. К тому же благородный муж в общении пресен, как вода, низкий же человек в общении сладок, как молодое вино. Благородный муж и в близости пресен, низкий человек и в разлуке сладок. А тот, кто бездумно сходится, бездумно же и расстается.

— Благодарю покорно за наставление! — ответил Конфуций и пошел к себе, кружась на ходу. Он прекратил обучать учеников, выбросил книги, не пускал к себе учеников, а их любовь к нему только еще более окрепла.

На другой день Цзы-сан Ху сказал: «Перед смертью Шунь наказал Юю так: „Будь осторожен! С людьми лучше всего быть уступчивым, в чувствах лучше всего быть свободным. Когда люди уступчивы, они не расстаются. Когда люди естественны, они не знают забот. Если ты не расстаешься и не знаешь забот, не будешь думать о благопристойном в обхождении с другими. А если не думаешь о благопристойном в обхождении с другими, не будешь и беспокоиться о вещах“».

Конфуций, терпя лишения на рубеже царств Чэнь и Цай, семь дней не имел горячей пищи. Опершись левой рукой на высохшее дерево и отбивая такт сухой веткой в правой руке, он пел песню Бяоши. Он подыгрывал себе на струнах, но не соблюдал нот, пел, но не попадал в тон, и все же звуки дерева и человеческого голоса сливались в одно и проникали глубоко в сердце. Янь Хой, почтительно сложив руки, стоял поодаль и смотрел на учителя. А Конфуций, опасаясь, что Хой, переоценив себя, зайдет слишком далеко или, чрезмерно любя себя, навлечет на себя беду, сказал ему:

— Ты, Хой, еще не знаешь, как легко не получить то, что даруется Небом, и как трудно не получить то, что дается людьми. Не бывало еще начала, которое не было бы и концом. Человеческое и Небесное могут совпадать. Кто же тот, кто сейчас поет?

— Осмелюсь спросить, что значат слова: «не знаю, как легко не получить то, что дается Небом»?

— Голод и жажда, жара и холод, нищенская сума и темница и все прочие несчастья — это действие Неба и Земли, и проявляется оно в круговороте явлений. Мы говорим, что уйдем вместе с этими явлениями. Слуга другого не осмеливается не выполнить его приказаний. И если так должен поступать слуга человека, то это тем более относится к слуге Неба.

— А что значат слова: «не знаешь, как трудно не получить то, что дается людьми»?

— Человек в начале своей жизни ищет приобретений повсюду: титулы и награды приходят к нему одновременно, и этому нет конца. Однако эти преимущества не от меня приходят, моя судьба зависит от внешних обстоятельств. Благородный муж не разбойничает, достойный человек не ворует. Как же могу я присваивать это себе? Поэтому говорится: «нет птицы мудрее ласточки». Когда взгляд ее останавливается на месте, негодном для нее, она больше не смотрит на него. Выронив корм из клюва, она оставляет его и улетает прочь. Она боится людей, но селится рядом с человеческим жильем и вьет гнезда у алтаря духов плодородия.

— Что означает: «не бывало еще начала, которое не было бы и концом»?

— Все сущее непрестанно претерпевает превращения и неведомо чему уступает место. Откуда нам знать, где начало и где конец? Нам остается только покойно ждать превращений.

— А что означает: «человеческое и небесное могут совпадать» ?

— В человеческом есть небесное. В небесном же может быть только небесное. Если человек не может обрести небесное в себе, то виной тому ограниченность его природы. Мудрый покойно уходит и в том обретает конечное.

Когда Чжуан Чжоу прогуливался в парке Тяолин, он увидел странную птицу, прилетевшую с юга: крылья — в семь локтей размахом, глаза — с вершок. Пролетая над Чжуан Чжоу, она коснулась его лба и опустилась в каштановой роще.

— Что это за птица? — удивился Чжуан Чжоу. — Крылья большие, а летает с трудом, глаза огромные, а видит плохо.

Подобрав полы платья, он поспешил за птицей, держа наготове лук. Тут он заметил, как цикада, нежась в тени, забыла о том, что ее окружает, а в это время богомол набросился на нее и, упиваясь добычей, забыл обо всем на свете. В тот же миг их обоих схватила странная птица и, любуясь добычей, сама забыла о действительности. Чжуан-цзы, печально вздохнув, сказал: «Увы! Вещи навлекают друг на друга несчастье, разные существа друг друга губят». Он бросил лук и пошел прочь, но лесник догнал его и принялся бранить. Вернувшись домой, Чжуан Чжоу три дня не выходил со двора.

— Почему вы, учитель, так долго не показывались? — спросил его ученик Лань Це.

— Я оберегал свой телесный облик, но забыл о подлинном в себе, — ответил Чжуан Чжоу. — Я глядел в мутную лужу и не знал, где чистый источник. А ведь я помню, как мои учителя говорили: «Погрузишься в пошлость — последуешь за пошлостью». Ныне я бродил по старому парку и забыл о себе. Странная птица пролетела мимо меня, коснувшись моего лба, и забыла о действительности. Лесник же в каштановой роще набросился на меня с бранью. Вот почему я не выходил со двора.

Ян-цзы путешествовал по царству Сун и остановился на ночлег в придорожной харчевне. У хозяина харчевни было две наложницы: одна красивая, другая уродливая. С дурнушкой он обращался почтительно, а с красавицей был груб. Когда Ян-цзы спросил о причине такого поведения, малолетний сын хозяина ответил: «Красавица думает о себе, что она красива, а мы не знаем, в чем ее красота. Дурнушка думает о себе, что она уродлива, но мы не знаем, в чем ее уродство».

— Запомните это, ученики, — сказал Ян-цзы. — Если вы будете жить мудро, но не считать себя мудрецами, вас всюду будут любить!

Глава XXI. ТЯНЬ ЦЗЫФАН [108]

Сидя рядом с вэйским Вэнь-хоу, Тянь Цзыфан усердно хвалил Юйгуна.

— Юйгун — ваш наставник? — спросил Вэнь-хоу.

— Нет, — ответил Цзыфан. — Он мой земляк. Речи его часто очень мудры, и земляки его чтут.

— Стало быть, у вас нет наставника? — спросил Вэнь-хоу.

— Нет, есть.

— Кто же он?

— Его зовут Дунго Шунь-цзы.

— Почему же вы, учитель, никогда о нем не упоминали?

— Это настоящий человек! Облик у него человеческий, но сердце его — вместилище Небес. Следует превращениям, а в себе хранит подлинное; душою чист и все на свете приемлет. Людей же неправедных он вразумляет своим безупречным поведением, так что их низкие человеческие понятия сами собой рассеиваются. Разве достоин я хвалить такого?

Цзыфан ушел, а государь так изумился его словам, что за целый день слова не вымолвил. Потом он созвал своих придворных и сказал: «Как далеко мне до мужа совершенных свойств! Прежде я считал пределом совершенства речи мудрых и знающих, поступки человечных и справедливых. Но с тех пор, как я услышал о наставнике Цзыфана, тело мое стало как бы невесомым, и во мне исчезло желание двигаться, уста же мои сомкнулись, и во мне пропало желание говорить. Те, кто учили меня прежде, просто глиняные куклы! И даже мое царство поистине перестало обременять меня!»

Конфуций пришел к Лао-цзы. Тот только что вымылся и сушил свои распущенные волосы, сидя совсем неподвижно, словно бы и не человек. Конфуций почтительно встал рядом, подождал немного и сказал: «Не лишился ли я зрения? Верить ли мне своим глазам? Только что ваше тело, учитель, было недвижно, как высохшее дерево, словно вы оставили мир людей и утвердились в великом одиночестве».

— Я странствовал сердцем у начала вещей, — ответил Лао-цзы.

— Что это значит?

— Сердце замкнулось в себе и не может познавать, уста умолкли и не могут говорить. Но я попробую немного рассказать тебе об этом. Сила Инь, достигнув предела, навлекает великий холод. Сила Ян, достигнув предела, создает великий жар. Холод исходит от Неба, жар вырывается из Земли. Воздействуя друг на друга, они создают всеобщее согласие, и в нем рождаются все вещи. Нечто связывает все нити мироздания, но никто не видел его формы. Уменьшаясь и увеличиваясь, переполняясь и опустошаясь, то угасая, то разгораясь, обновляясь с каждым днем и преображаясь с каждым месяцем, оно трудится каждый день, но никто не видит плодов его труда. Все живое из чего-то рождается, все умершее куда-то уходит, начала и концы извечно сплетены в мировом круговороте, и никто не знает, где его предел. Если не это, то кто еще может быть нашим общим пращуром?

— Осмелюсь спросить, что означает ваше странствие?

— Осуществить его — это высшая красота и высшее счастье, — ответил Лао-цзы. — Тот, кто дошел до высшей красоты и пребывает в высшем счастье, тот и есть высший человек.

— Нельзя ли услышать об этом?

— Животные, питающиеся травой, не страдают от перемены пастбища. Водяные твари не страдают от перемены воды. При небольших переменах и те и другие сохраняют великое постоянство своей природы. Да не войдут в тебя ни радость, ни гнев, ни печаль, ни веселье. «Поднебесный мир» — это то, в чем все вещи едины. Постигни это единство, и сам ему уподобишься. Тогда твое бренное тело станет для тебя как пыль и грязь, а жизнь и смерть, начало и конец, станут как день и ночь. Тогда ничто на свете не нарушит твой покой, и всего менее — мысли о приобретениях и потерях, о счастье и несчастье. Ты отбросишь свой чин, словно стряхнешь с себя грязь, ибо ты поймешь, что все ценное — в нас самих и оно не теряется от перемен нашей жизни. К тому же, если мы никогда не достигаем предела в бесчисленных превращениях мира, с какой стати какое-то одно из них должно волновать нас? Муж, претворяющий Путь, свободен от этого.

— Свойствами своими, учитель, вы равны Небу и Земле, — сказал Конфуций, — но вы прибегаете к возвышенным словам, дабы побудить других совершенствовать свое сердце. Кто из благородных мужей древности мог обойтись без этого?

— Это не так, — ответил Лао-цзы. — Когда вода течет вниз, она сама ничего не делает, ибо стекать вниз — ее природное свойство. Высший человек не совершенствует свои свойства, но люди не отворачиваются от него. Вот и небо само по себе высоко, земля сама по себе тверда, солнце и луна сами по себе светлы. Что же им надлежит совершенствовать?

Конфуций ушел от Лао-цзы и сказал Янь Хою: «В познании Пути я был подобен червяку в жбане с уксусом. Если бы учитель не снял крышку, никогда бы не догадался я о великой целостности Неба и Земли!»

Вэньбо Сюэ-цзы, направляясь в Ци, остановился на ночлег в Лу. Люди Лу хотели повидаться с ним, но Сюэ-цзы сказал: «Это невозможно. Я слышал, что благородные мужи Срединных царств сведущи в исполнении ритуала и долга, но невежественны в познании человеческого сердца».

Побывав в Ци, Сюэ-цзы на обратном пути вновь остановился в Лу, и люди Лу снова попросили его о встрече. Сюэ-цзы сказал: «Лусцы просили меня о встрече прежде и просят сейчас. Не иначе как они хотят поколебать мою твердость». Он вышел, принял гостей и вернулся в свои покои печальный. На другой день он снова принял гостей и снова вернулся к себе печальный.

— Почему вы возвращаетесь после встреч с гостями такой печальный? — спросил его слуга.

— Я скажу тебе, — ответил Вэньбо Сюэ-цзы. — Люди Срединных царств сведущи в исполнении ритуала и долга, но невежественны в познании человеческого сердца. Те, кто навещали меня, входили, словно по циркулю, выходили, словно по наугольнику, вид имели торжественный — точно я видел перед собой дракона или тигра. Они увещевали меня, как сына, наставляли меня, как родной отец. Вот отчего я так печален.

Конфуций повидался с Сюэ-цзы и вышел от него молча. Цзы-лу спросил:

— Почему вы, учитель, ничего не говорите об этой встрече? Ведь вы так давно хотели встретиться с Сюэ-цзы!

— Я-то с одного взгляда понял, что этот человек осуществляет в себе Путь. Словами это не высказать! — ответил Конфуций.

Чжуан-цзы встретился с луским царем Ай-гуном, и тот сказал ему:

— В Лу много конфуцианцев, а ваших последователей мало.

— В Лу немного и конфуцианцев, — ответил Чжуан-цзы.

— Как можно говорить, что их мало? Повсюду можно встретить мужа в одежде конфуцианского ученого!

— Я, Чжоу, слышал, что конфуцианцы носят круглые шапки в знак того, что они познали время Небес; ходят в квадратных сандалиях в знак того, что познали форму земли; подвешивают к поясу нефритовое наперстие в знак того, что быстро разрешают дела. Благородные мужи, постигшие этот Путь, едва ли носят такую одежду, а те, кто носят, едва ли постигли этот Путь.

Вы, государь, верно, полагаете, что это не так. Отчего бы вам не объявить по всему царству: «Те, кто носят такую одежду, не постигнув Путь, будут преданы казни!»