На суде выступали представители цеха, общественные защитники и обвинители.
Выступал и тот мастер, который видел, как делали самопал. Произнеся гневную речь, требовал сурового наказания.
А ведь подойди он тогда к ребятам, поговори с ними, отбери у них самопал, может, суда и не было бы. Подумай тот мастер, что из этого самопала могли выстрелить в его сына – каким красноречивым, решительным и принципиальным был бы он тогда в цехе, а не на суде!
Леньку по кличке Юла задержали за кражу из кондитерской палатки. Помимо конфет и шоколада в его кармане был обнаружен самодельный самопал.
– Сам сделал, – с гордостью рассказывал он. – Было еще два таких. Один продал за трешку Кольке, второй – его другу Владьке.
По вызову явился Колька. Самопал отдал без долгих разговоров. Положил на стол и стоял опустив голову. Но помочь найти Владьку отказался.
– Я не доносчик и не предатель, – горячился Колька. – Вы уголовный розыск, вы и ищите.
На следующий день Владьку нашли. Он лежал в кустах на пустыре. Застывшая струйка крови у небольшого отверстия над глазом показывала, что медицинская помощь уже не нужна.
В метре от Владькиных рук – металлическая трубка со вздувшимся концом. Рядом пустой коробок из-под спичек. «Несчастный случай, – заключил судебно-медицинский эксперт. – Взорвался самопал».
…Судили троих ребят. Старшему – семнадцать, младшему нет еще и пятнадцати. Сидели они за загородкой на скамье подсудимых. В зале – родители, учителя, приятели из школы и со двора.
Трое подсудимых – ребята ладные, не по годам рослые – держатся так, точно им море по колено.
Судили всех троих за угон автомашины и за кражу плаща, что лежал на заднем сиденье.
Судья, народные заседатели, прокурор и адвокаты задавали вопросы, и постепенно самоуверенность и невозмутимость у трех воришек исчезли.
Исчезли потому, что шаг за шагом раскрывалась вся эта невеселая история. И каждый шаг получал оценку. То, что раньше казалось храбростью, превращалось в трусость.
Когда угоняли машину, оглядывались, не видит ли кто.
Когда ехали по городу, боялись: а вдруг остановят?
Когда пытались продать плащ, тряслись от страха.
На вопрос судьи: «Зачем же вы угоняли чужую машину?» – один из подсудимых ответил: «Хотели, чтобы ребята знали, что мы смелые».
– И суда не боялись?
– Мы не думали, что нас будут судить за это. Ребята хотели быть смелыми… Для нас, работников милиции, такое геройство – чрезвычайное происшествие.
Как только поступило сообщение об угоне машины, тотчас же были поставлены в известность все милицейские посты и наряды. Пока машину не обнаружили, мы нервничали: кто за рулем?
Не слишком ли дорогая цена у такой, с позволения сказать, «смелости».
Жизнь и жизненный опыт, мудрость, накапливаемая годами, учат отличать добро от зла. Но жизненный опыт подчас набирается слишком медленно. «Трудный» мальчишка не всегда доверится взрослому человеку. Мальчишка ищет необыкновенного и в своих поисках, случается, попадает под влияние друга Тюри. У Тюри своя система «пропаганды» и привлечения, подчас в психологии подростка он разбирается не хуже других, попивая «Жигулевское» где-нибудь в Сокольниках на зеленом бугорке, он разглагольствует о романтике, дружбе, смелости… и с ухмылкой спокойно толкает мальчишку в тюрьму. Такая «романтика» ему, Тюре, по душе, она ему очень выгодна, а дружба неискушенного паренька порой спасает его от наказания.
Мы никогда не можем забывать о том, что и преступники занимаются «воспитанием», что их «воспитание» изощренно и продуманно. Они исподволь и упорно готовят себе помощников, умело используя неписаные уличные законы дружбы и преданности, чтобы в нужную минуту было на кого опереться.
Неискушенному мальчишке порой трудно сразу разобраться, куда его ведут и на что толкают. Он этого еще не осознает, а шаг, определивший, может быть, всю его дальнейшую жизнь, сделан. Плохо начинать жизнь с неверного шага!
Поэтому важно научить подростка принимать правильные решения, уметь отличать добро от зла. Человек с самых юных лет обязан понимать, что смелый не полезет с ножом на безоружного. Отважный не станет нападать из-за угла. А товарищ тот, кто оберегает от беды. Подростку необходимо дать верные представления об идеалах, к которым он так стремится, иначе юношеский максимализм и мечты о дружбе, товариществе, смелости начнут эксплуатировать такие, как Тюря.
Как часто, говоря о высоких целях воспитания, о его нравственных аспектах, забывают, что воспитание – не мероприятие кампанейского характера, воспитание только тогда приносит плоды, когда это непрерывный, повседневный процесс.
Любую болезнь не рекомендуется запускать. Мелочи, оставленные без внимания, перерастают в крупные неприятности.
Воспитание – сражение за человека. Каким он будет – не личная, а общественная проблема.
Мы часто говорим о профилактике. О том, что преступление необходимо предупреждать. Вести работу в семье, в школе, на производстве, во дворе, на улице. Все признают важность профилактики, особенно среди подростков. Но сколько опыта, сил и мужества требуется, чтобы руководствоваться этими вроде бы прописными истинами в повседневной жизни.
Заблуждаются те, кто думает, что профилактика преступности – обязанность только органов милиции. Милиция не сможет следить за развитием, становлением характера каждого подростка, не может знать всех обстоятельств его жизни. А подросток с его неустоявшимися представлениями о дозволенном и недозволенном нуждается в постоянном внимании, в постоянной, неназойливой, но заботливой опеке. Не надо понимать профилактику упрощенно, как грозную беседу с инспектором детской комнаты милиции.
Профилактика – обширный комплекс мер, многогранный процесс. В ней сочетается многое: и помощь человеку, попавшему под пагубное влияние другого человека, и корректировка взглядов правонарушителей, и борьба с источниками вредных влияний. И конечно, жизнеустройство правонарушителей. Высокие задачи профилактики немыслимы без человечности, без надежды на силы добра, без преодоления зла.
Меры профилактики просты по содержанию, но сложны по методичности, по доведению начатого дела до конца, по учету особенностей характеров, судеб. Существенно то, что профилактика становится заботой и обязанностью не только работников милиции, в нее включаются различные организации, люди различных профессий, объединенные гуманностью поставленной цели. В этом ее успех.
Воспитывая молодого человека, надо учитывать, что подчас он может совершать поступки, не предвидя последствий, совесть его не подготовлена к верной оценке последствий. Он мечтает о настоящей мужской дружбе, о смелости и товариществе, и его можно вовремя переориентировать, если он попал под злое влияние. Но где индикатор, предупреждающий о том, что пришла беда, где та контрольная лампочка, которая зажигается в момент опасности, где та самая лакмусовая бумажка, меняющая свой цвет потому, что сделан неверный шаг? Искать простой, однозначный рецепт для ликвидации преступности наивно, хоть и заманчиво.
Каждое преступление индивидуально и неповторимо, вот почему каждый раз заново необходимо взвешивать все «за» и «против». Другого пути нет.
ДРУГ
Выбежав из подворотни, они окружили Сережку. Их было четверо. Прижатый к сырой стене, он не защищался и не пытался бежать. Суетясь и явно желая отличиться друг перед другом, они старались вовсю. Как легко быть героем без риска!
Тот, что повыше, пряча ухмылку в поднятый воротник короткого бобрикового пальто, бил не сильно. Кончиками пальцев по носу, по губам. Знал: это не больно, но обидно.
Как бы нехотя взмахивая кистью руки, он был уверен в своем праве дать почувствовать Сережке не боль, а унижение. Но для чего?
Пожалуй, каждый из четырех был сильнее Сережки.
Невысокий, худой, он вел себя странно: вздрагивал от ударов, но не отворачивался. Сухими глазами смотрел на своих врагов и не видел ничего, только лицо Генки Крюкова. Вожака. Известного всему Сухаревскому переулку как Генка Крюк.
Его били, а он стоял, покачиваясь от ударов, и смотрел в лицо Крюка, и не было в его взгляде ни мольбы о пощаде, ни растерянности.
Столкнулись две силы. Грубая, злая, необдуманная и гордая сила шестнадцатилетнего мальчишки, уже не ребенка, а парня, уважающего себя и верящего в свою правоту.
– Генка! Душегуб! – В доме напротив открылась форточка, и женский срывающийся голос кричал: – Опять за свое?
Отпусти парня! Кому я сказала! Тебе что, материных слез мало, что ли? Мать пожалей, ирод…
Крюка, видимо, задели слова матери. Его мать в последнее время часто плакала и даже обещала пожаловаться на него в милицию. «Совсем от рук отбился. Школу бросил, с этим хулиганом Шамилем связался!..»
– Давай топай, – он подтолкнул Сережку. – Топай, кому сказал.
– Что ж так? Бей! Ты ведь храбрый, когда четверо на одного. – Сережка сплюнул кровь.
– Беги отсюда, философ несчастный! И не показывайся, а то так дам, ложкой от стены не отскребешь. Характер показывает, цыпленок инкубаторный.
Вытирая кровь с лица, Сережка, не сказав ни слова, медленно пошел по переулку.
Щуплый, маленький, он не унизился до того, чтобы побежать.
Генка Крюк шел на Цветной бульвар, к цирку, где по вечерам в закутке возле Центрального рынка собиралась компания. Самым главным был там его новый друг Шамиль.
Настроение у Генки было под стать погоде. Если б Сережка побежал, или заревел, или попросил пощады, стало бы легче. А он, как и в прошлый раз, даже не охнул. Ну и характер у парня…
Крюк понял вдруг, что не прочь помириться. Но Сережка должен был сделать первый шаг и не делал его, а почему, Генка не понимал.
Они никогда не были друзьями, а поссорились из-за пустяка. Просто Генке обидно стало тогда проигрывать Сережке третью партию подряд.
Сел просто так во дворе при всех своих ребятах и получил мат в третьей партии на пятнадцатом ходу. Оставалось одно, этому научил его Шамиль: «Прав не прав – бери за глотку! Сила есть – ума не надо».
– А ты гусь! Я ведь заметил, что ты жульничаешь. Думаю – показалось. Смотрю, коня не туда поставил. Один раз и сейчас второй…
– Ты играть сначала научись, а потом рассуждай…
Крюк ударил Сережку. Не потому, что был прав. От обиды ударил. «Вот тебе моя правда, философ».
Сережка, не ожидавший удара, упал, но на ноги вскочил быстро.
– Ты что, Крюк?
– Я-то ничего, а ты в следующий раз честнее будешь. Перед ребятами решил фасон показать… Видали.
– Эх, ты, – сказал Сережа и попытался улыбнуться. – На ребят ссылаешься? Ребята и сами сказать могут, я ни перед кем фасона не показываю. Ты играть не умеешь. И спорить не умеешь. Стараешься доказать кулаками и мне и ребятам свою правду. Со мной не получится у тебя, Крюк. Да и с другими не получится. Сейчас ребята тебя слушаются не потому, что ты прав. Они боятся, ты их запугал. Вот твоя правда.
Шамиль был старше Генки на три года. Высокий, худой, с тяжелым орлиным носом на бледном лице, он казался неуклюжим и нескладным. Но в свои двадцать лет он успел повидать столько, что у Генки от его рассказов захватывало дух.
Прежде всего, Шамиль только что вернулся из колонии. Не просто «колонии», а «колонии строжайшего режима с тройной охраной» – так он говорил. А до колонии Шамиля судили. Его обвинял прокурор и защищал адвокат, а за столом в центре сидел судья и по бокам – два заседателя.
На столе перед ним лежал «весь материал» – целых три тома. «Полное собрание моих сочинений», – смеялся Шамиль.
И откуда мог знать Генка, что Шамиля судили за кражу денег и часов у пьяного, и никаких «колоний строжайшего режима с тройной охраной» не бывает, а «весь материал» на Шамиля уместился не в трех томах, а на нескольких листах, подшитых в картонную папку.
Шамиль рассказывал о себе немного. Только когда к слову приходилось. Между прочим, дескать, и мы видали виды, и с нами бывало всякое.
Когда он пребывал в хорошем настроении, он рассказывал совсем не о себе, а о лихих ребятах, с которыми подружился в колонии, говорил о смелых налетах, дерзких кражах, о порядках и законах дружбы этих смелых и решительных ребят, верных товарищей, которые называли себя ворами.
– Я тоже вор в «законе», – скромно потупясь, говорил Шамиль.
Вернувшись из колонии, Шамиль вел загадочную жизнь: куда-то исчезал, встречался с незнакомыми парнями старше его. Иногда во дворе пел под гитару трогательные песни.
Особенно Генке запомнилась одна, про то, как два верных друга бежали по осенней тундре из Воркуты.
«Мать об этом узнает, – пелось в этой песне, – и тихонько заплачет: у всех дети как дети…»
Мать свою Генка любил, и песня про бедную мать, которая плачет, леденила душу, и на глаза навертывались слезы. И еще Генка ценил мужскую дружбу и верность, поэтому ему нравились те ребята, про которых пел и рассказывал Шамиль.
Смуглолицый, с зубами из нержавейки, Шамиль производил впечатление. Его нагловатая поза, дерзкий разговор вперемежку с малопонятными хлесткими словечками, постоянная готовность вступиться за своих ребят сделали Шамиля «законодателем» в переулке.
К Генке Крюку Шамиль присматривался давно.
Особенно нравилось ему то, что Генка дрался отчаянно. Себя не жалел, сдачи давал даже тем, кто сильнее. Охотников ссориться с Генкой становилось все меньше и меньше. За ним укрепилась слава надежного и бесстрашного друга. И Шамиль подтверждал: «Генка – малый что надо. Кремень. Не подведет».
Шамиль рассказывал много веселых историй. По его рассказам получалось так, что смелыми и справедливыми всегда оказывались воры, а несправедливыми – милиционеры, судьи и прокуроры…
Генка, бывало, и не соглашался с Шамилем. Иногда спорил.
– Разве обмануть, украсть, удрать с места драки – это честно? – спрашивал он.
– Жизни не знаешь, – серьезно объяснял Шамиль. – Обманывать дураков. Украсть – поделиться. Не обеднеют. А насчет драк говорить нечего. Если нравится – подставляй бока. Конечно, кто что любит. Самое главное, – просвещал Шамиль, – не обижаться друг на друга. Раз он тебе друг, не жадничай – поделись с другом; не ябедничай на друга – это самое поганое, что может быть…
Конечно, обижаться, жадничать, врать и ябедничать подло, Генка сам против этого.
Шамиль в переулке устраивал ребятам свои экзамены. Изобьет одного, просто так, из-за мелочи: не обижайся – я тебе друг. Не жадничай – поделись деньгами. А если нет, должен достать. Ведь достанешь не кому-нибудь, а другу.
Не ври, что не можешь, это нетрудно, да и дело не в деньгах, а в отношении. Избави бог, не вздумай рассказать, что я просил тебя это сделать.
Тех, кто нарушал эти «законы», Шамиль избивал здорово. Делал это он ловко. И все приговаривал: «Не позорь дружбу и нашу компанию. У нас все для всех».
Шамиль не жадничал. Когда появлялись у него деньги, он ходил с ребятами в парк ЦДСА и угощал их, не скупясь.
Поначалу Генка сомневался в правоте законов Шамиля.
Он говорил об этом с ребятами. Но ребята молчали. Некоторые подозревали: испытывает, мол, чтоб потом передать Шамилю.
Один раз попало и Генке за то, что слишком долго выяснял с ребятами суть «законов» Шамиля.
– Разве это справедливо? – возмущался он. – Ябед слушаешь. Ябедам веришь и друга бьешь. Кто же тебе друг?
Шамиль ухмыльнулся.
– Э, Крюк! Не ябеды мне говорят. Это дело наше общее. Я о каждом из вас думаю, а о тебе особенно.
– Мне твоей заботы, Шамиль, не нужно. У самого голова.
Шамиль внимательно посмотрел на него.
– Вспомни «Уран». Может быть, и разберемся, что к чему. A! Милиция и так, наверное, ищет.
Генка понял, на что намекал Шамиль. Он два раза ходил с ребятами к кинотеатру «Уран» – отнимать у незнакомых мальчишек деньги. Получалось просто и легко.
Громко смеясь, они окружали чужого паренька, дружески похлопывая по спине, обнимали и вытаскивали из карманов деньги и авторучки. Это Шамиль здорово придумал!
Кто из взрослых прохожих заподозрит недоброе? Знакомого, видно, встретили. Только смеяться надо погромче да толкаться. Все сойдет гладко.
Денег попадалось немного, к тому же половину брал себе Шамиль – «за консультацию и передачу опыта». За авторучки он ругал, ломал их и выбрасывал: «С ними попасться можно».
– Ты, Шамиль, меня «Ураном» не пугай, – сказал Генка. – Я деньги не отнимал. Стоял только.
– Вот этого «только» и достаточно, мой хороший, – пропел Шамиль. – В этом деле ты соучастник. А соучастник отвечает на равных. Брал, не брал – не важно. Главное, что были вместе. Хватит, чтоб срок схлопотать. А насчет обиды забудь…
Шамиль стоял под боковым навесом у цирка и разговаривал с дядей Петей Червонцем, взрослым вором, получившим такую кличку потому, что его уже осуждали на десять лет.
– Парень-то верный? – спросил Червонец, пряча сигарету в кулак.
– Хлопец что надо.
– А пойдет?
– Я с ним пойду, – ответил Шамиль.
– Смотри не промахнись.
Дядя Петя явно нервничал. А нервничать было из-за чего.
Два дня назад на одном из складов дядя Петя с грузчиками украл тонну кровельного железа. Спрятать пришлось в ненадежном месте, и теперь следовало все железо перевезти за город.
Для этого дяде Пете нужны были путевые листы на грузовую машину. Их он решил украсть на автобазе, что у Минаевского рынка. Сложность задуманной операции заключалась в том, что листы хранились в железном ящике, который и решили незаметно вынести из конторы.
Сам дядя Петя лезть в контору боялся: не хотел получать второй «червонец». Он убедил Шамиля, что путевые листы – дело плевое, не по его масштабам. Шамиль же получит свою долю. С кем он поделится, Червонца не волнует. А Шамиль решил поделиться с Крюком.
– Ну, я пойду потихоньку, – сказал Червонец, – буду ждать в ресторане «Нарва». Договаривайся и топай ко мне. Там обмозгуем еще раз.
Когда Генка подошел к условленному месту, Шамиль стоял один, подняв воротник пальто.
– Что задержался?
– Философа учили. Стойкий парень.
– Кончай эти драки. Они доведут. За хулиганку посадят. Пора настоящим делом заняться.
– Каким еще делом?
– Не спеши. Завтра утречком забегай, подъедем к ребятам в Рощу, там и поговорим. В Марьиной роще народ попроще…
Утром Генка проснулся сразу. В голубом небе ярко светило солнце. Наскоро перекусив и схватив портфель с учебниками, Генка выбежал из дому, но в школу не пошел. Сразу – к Шамилю.
Шамиль расщедрился: поехали на такси до Шереметевской улицы и скоро уже были в Марьиной роще. Расплатившись, свернули в один из проездов и проходными дворами подошли к одноэтажному деревянному дому. Их встретили трое парней.
В прокуренной комнате с розовыми грязными обоями было душно. Старший – лет двадцати, с золотым зубом и латунным перстнем на безымянном пальце. Второй – помоложе, крепкий и высокий, с острым взглядом и резким голосом, у него была черная, ровно подстриженная челка. И самый младший – Сынок.
– Знакомьтесь: вот это и есть Крюк, – сказал Шамиль.
– Слышали, – сказал старший.
Генка с Шамилем уселись на старый диван. «Это Серый, самый главный в Роще. Его здесь все ценят, – шепнул Шамиль. – Человек правильный. Не робеет».
– Ну что, Цыпа, порядок не будем нарушать? – спросил Серый второго парня. – Беги за водкой. По случаю знакомства.
И он протянул деньги.
Генка пить отказался. Ребята посмеялись, но настаивать не стали. Не хочешь, не надо. Насильно – не наш закон. У нас все по доброй воле. Здесь каждый хозяин.
Серый взял с комода колоду карт.
– Метнем, что ли? Ты во что умеешь? – спросил он Генку.
– В очко!
Все рассмеялись.
– Ну и в «дурака», конечно? – весело спросил Серый.
– И в дурака, – подтвердил Генка.
– Будем в очко, – сказал Шамиль.
Ребята достали деньги. Но Генка к столу не сел – денег не было.
– Я не буду – денег нет, – объяснил Генка. И тогда Шамиль дал ему пятерку:
– Играй!
В игре Генке везло. Зато Цыпа проиграл много и злился. Банк метал Сынок. Цыпа решился.
– Беру банк, – сказал он хриплым голосом.
– Давай – давай, – сказал Серый. – Может, в люди выйдешь.
Но и на этот раз Цыпе не повезло – перебрал.
– Гони монету, – потребовал Серый. Но денег у Цыпы не оказалось. Больше всех кричал Сынок:
– Не по закону! Своих обманываешь, Цыпа. Шайбочек нет, а идешь ва-банк.
Серый хмуро и долго смотрел на Цыпу.
– Да что вы, не верите, что ли? Отдам из доли. Дело сработаем – и отдам, – стараясь быть спокойным, проговорил Цыпа.
– Дело делом, а закон законом. В картишках нет братишек. За обман сам знаешь, что бывает, – кричал Сынок.
Серый велел Генке забрать выигранные деньги.
– Выиграл честно – бери. Проиграл – отдавать бы пришлось. Так что не раздумывай.
Цыпа сидел в сторонке.
– Доли у тебя не будет, Цыпа, на дело не возьмем, – сказал Шамиль. – Пойду я с Генкой. Ты как, Крюк, не возражаешь?
– Смотря что за дело.
– Дело – пустяк. Не опасное. Гараж здесь один есть. Пролезть в форточку, открыть окно – и вся работа, – объяснил Шамиль. – Там ящик железный, небольшой. Подашь его мне.
– Ну как, Шамиль? Сумеет он, не из пугливых? – спросил Серый, пристально глядя на Генку.
Генка ждал, что ответит Шамиль. Что он скажет о нем?
– Да что вы, ребята? Я в Крюке уверен, как в себе.
– Ну что, Крюк? – спросил Серый. – Согласен? Ждем у Минаевского вечером. В девять. Я сам приду туда.
В девять были на месте. Сыпал мелкий холодный дождь. Погода испортилась. Постояли, покурили.
– Давай, Шамиль, топай, – сказал Серый. – За Крюком смотри. Ждать будем на троллейбусной остановке. Ящик спрячьте на Лазаревском кладбище. Там и расколотим его.
Почему Генка согласился идти на это дело? Что заставило его в той прокуренной комнате с грязными обоями и просиженным, бугристым диваном так быстро согласиться пойти на кражу?
Он почувствовал тогда, что после этого будет на равных с самим Шамилем. Он войдет в мир его друзей, где все на равных, где превыше всего ценят честность и справедливость в отношениях с друзьями.
Перед уходом из дому, когда уже стемнело, в душе его что-то дрогнуло. Стало жалко маму. Она только что пришла с работы и стояла на кухне у плиты, жарила на большой сковородке картошку.
Что будет с матерью, если он попадется?
– Ну я пошел, погуляю с ребятами.
– Поешь сначала!
– Да я не хочу. После!
Шамиль шел первым. За ним, шагах в двадцати, прижимаясь к домам, Генка.
Огляделись. Вот и контора гаража. В переулке пусто и темно. Только одно окно освещено, да во дворе у забора, где стояли машины, на столбах качались под ветром фонари.
– Пойдем посмотрим, – шепнул Шамиль. В палисаднике остановились.
– Нагнись, – попросил Шамиль.
Взобравшись на Генкину спину, он долго смотрел в освещенное окно.
– Быстрее… Тяжело, – прошептал Генка.
– Подожди… Мужики какие-то разговаривают там. Придется обождать. Пусть разойдутся.
Спрятались в кустах. Ждали минут тридцать. Свет в конторе все еще горел, и сторож не отходил от ворот.
– Срывается дело. Придется отложить, – решил Шамиль. – А жаль. Что Серому сказать, не знаю. Опять разорется, собака.
– А что орать? – спросил Генка. – Серый не дурак. Поймет.
– Поймет, жди. Заставит сидеть здесь хоть до утра. Я его знаю! – буркнул Шамиль.
– Если до утра, пусть сам и сидит, – сказал Генка. – Я дома должен быть.
– Раз так, пойдем, – обрадовался Шамиль. – Скажем, что срывается, да и ты не можешь. Моей вины здесь нет, я готов хоть до утра.
Серый и Цыпа ждали их в условленном месте. Шамиль подошел к ним один. Поговорив о чем-то, он кивком позвал Генку.
– Ну что, Крюк, рассказывай, почему не вышло? – угрожающе спросил Серый.
Генка начал объяснять. Серый накинулся на Шамиля:
– У тебя всегда причины. То народу много, то народу мало, то светло, то темно. Видно, ты, Шамиль, юлишь. На словах король, а деле сявка. Да и этого притащил, – Серый показал на Генку, – тоже не лучше тебя. Маменькин сынок.
Цыпа только ехидно хмыкнул.
– Зря ты, Серый. Дело не во мне. Я что? Я хоть до утра, – залебезил Шамиль. – Это Крюк не может, а я в форточку просто не пролезу.
Генке стало обидно. Получалось, что все срывается из-за него.
– Ну что ж, Шамиль, придется работать завтра. А сейчас, чтоб вечер не пропал… – Серый огляделся. – Вон там в беседке сидит пижон с девчонкой. Попроси у него часы на память, да и в сумочке пошарь заодно…
Он протянул Шамилю финку. Шамиль отступил.
– Ты что, Серый, здесь опасно. Народу кругом… Попадусь зазря!
– Опять народу много? Людей боишься? Пусть они тебя боятся! – с угрозой прошептал Серый.
Генка хотел возразить, но ни его, ни Шамиля не слушали. Утром слушали, а сейчас нет. Серый их винил, забыв о законах дружбы и справедливости.
– Народу много? – переспросил Серый.
Лениво, кончиками пальцев, как он Сережку, ударил Шамиля; потом ударил еще раз и еще.
Генка встал впереди Шамиля и схватил Серого за руку:
– Не бей! Шамиль не трус. Мы ждали больше часа. Сделали бы, если бы людей в конторе не было. Не веришь – сходи сам и попробуй!
– Замолчи, щенок… – Цыпа больно ударил Генку по лицу. – Тоже мне законник!
Тогда Генка схватил Цыпу за грудки, хотел толкнуть на железную ограду парка.
– Перестаньте! – приказал Серый. – Тихо! Вы знаете, кому ящик нужен? Не мне и не Цыпе. Червонцу. Он не простит, если не принесем сегодня. Дело сорвалось. Верно? Червонца надо задобрить, давайте хоть денег достанем…
Серый снова протянул Шамилю нож:
– Иди к пижону!
– Нет! Нет, Серый. Нельзя этого… Зазря попадусь.
– Кому говоришь? – буркнул Цыпа, взял финку и пошел к беседке.
– А ты, герой, выкладывай, что выиграл днем, – сказал Серый.
– А это еще почему? Я по правилам играл. Серый рассмеялся:
– Выкладывай, щенок! По правилам, без правил… Давай! Генка, скомкав деньги, бросил их на землю:
– Берите!
– Подними, – уже угрюмо приказал Серый.
– Возьмешь сам!
Уклонившись от удара, Генка выбежал на улицу. За ним не гнались.
На углу своего переулка Генка увидел милиционера.
Милиционер шел спокойно, посматривал по сторонам. Увидев его, Генка спрятался в чужой подъезд. Постоял, притаившись, и удивился: почему испугался? Чего бояться? Раньше никакого страха не было. А теперь – страх. За что он бил Сережку? Чтоб быть таким же, как Шамиль? Но Шамиль боится Цыпы, Цыпа боится Серого, а Серый боится какого-то Червонца. А почему они боятся? Видно, на словах у них дружба, справедливость, один за всех и все за одного…
Справедливость… Верность… Трусы они все! И больше всех боится самый главный, Червонец, поэтому он поручает это дело Серому. И Серый сам не пойдет, знает, наверное, что в тюрьме не сладко. Серый посылает Шамиля. И Шамиль, «верный друг», берет его, Генку, чтоб не лезть за этим ящиком. А потом: «Это не я, это Крюк, его мать ждет…»
Какая же это дружба, где здесь честность, если они никого не жалеют? Ни товарищей, ни того незнакомого парня с девушкой в зеленой беседке.
«Что значит быть сильным?» – думал Генка, подходя к своему дому. Разве человек чувствует свою силу, только когда унижает другого человека?
Он бил Сережку, чтобы показать: он сильнее его. А Сережа сильный! Он не бежал, не просил пощады, не лебезил, как Шамиль перед Серым.
Генка поднял голову. На четвертом этаже в глубине соседнего двора горела настольная лампа в Сережкином окне.
Он поднялся на четвертый этаж. Постоял у двери с белой кнопкой звонка. И решился.
– Кто там?
– Открой, Сереж, это я. Дверь приоткрылась.
– Ты что? Поздно уже.
– Ты извини, Сереж. Тут такое дело, мне с тобой поговорить надо… Важно это очень.
– Ну, проходи тогда. Только потихоньку. Спят уж все!..
«НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА» ПРЕСТУПНОСТИ
В уголовный розыск приходит много писем от преступников, отбывающих наказание, и не меньше писем – от тех, кто наказание уже отбыл и вот начинает новую жизнь.
Для чего пишут нам?
Так или иначе этот вопрос возникает всякий раз, когда берешь со стола письмо, написанное незнакомым почерком.
Человек раздумывает над своей судьбой. Человеку необходимо поделиться, сформулировать свои мысли, сопоставить свое мнение с мнением другого человека: прав ли он, сказать, что он понял то, чего раньше не понимал.
Бывает, пишут и для того, чтобы ввести в заблуждение, напустить туману, оправдаться, вызвать к себе сочувствие.
У меня в руках письмо-исповедь молодого преступника. Начинает он довольно решительно:
«Я уроженец города Перми. Родился и рос в хорошей семье. Отец мой рабочий, а мать – санитарка.
Вся моя трагедия в том, что с детства я не нашел общего языка с родителями. Может быть, я неправильно выражаюсь, но мы были чужими. И улица прельщала меня больше, чем семья. С раннего возраста я считался трудновоспитуемым. Но никто не смог найти во мне той струны, которая могла бы заиграть. Я шатался по улицам. Рано познакомился со вкусом вина и дымом сигарет. Я был щенок, но мне нравилась волчья жизнь. Да и вся наша компания состояла из щенков. Мы показывали зубы, чтобы нас боялись. А люди и наши сверстники, видя клыки, принимали нас за волков. Вместо того чтобы цыкнуть, они уходили в сторону, чтобы, не дай бог, не покусали.
Но надо было принимать меры. И детская комната милиции закрепила за мной «шефа».
Я чувствовал себя героем среди сверстников. Вот я какой! За мной шефа закрепили. Значит, я действительно для кого-то опасный. А время шло. Я жил интересами улицы, родителями своими не понимаемый. За мои проделки отец учил меня ремнем. Я озлобился на родителей. Затем, чтобы не попасться на очередную порку, я перестал приходить домой. Шатался по улицам, питался чем придется и ночевал где попало.
