Юнна Чупринина
      Старомодный современник
      "Талантливые люди, помазанники Божьи рождаются по независящему от социальных процессов расписанию. Их рождение не связано ни с деньгами, ни с политикой. Будь иначе - выдающиеся личности проживали бы исключительно в зажравшихся странах типа какого-нибудь Люксембурга. А они с завидной регулярностью появляются именно в России", - сказал в интервью "Итогам" народный артист СССР Алексей Баталов накануне своего 75-летия
      Творческих удач, выпавших на долю Алексея Баталова, с лихвой хватило бы на несколько судеб. Достаточно сказать, что этот придирчивый в выборе ролей артист снялся в фильмах-призерах сразу двух престижных мировых премий: "Летят журавли" победили в Канне, а "Москва слезам не верит" получила "Оскара". Баталов с честью прошел медные трубы славы, ничуть не разрушив звание русского интеллигента, полученного им по праву рождения. И его 75-летие, как никакой другой юбилей, напоминает, что репутация - не пустой звук.
      - Признайтесь, Алексей Владимирович, вам уютно в рамках амплуа хранителя традиций русской интеллигенции?
      - Я себя таким не считаю. Я такой, как есть, и, подобно грибу, в другом маринаде не сохраняюсь.
      - Ну и как наше время - разочаровывает?
      - Кто-то из поэтов однажды сказал: время дано - это не подлежит обсуждению. Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем. Вот это и есть абсолютная правда. Помните пушкинское: "Самостоянье человека, залог величия его"? Я думаю, это "самостоянье" не определяется ни благополучием страны, ни свободой ее граждан. Талантливые люди, помазанники Божьи рождаются по независящему от социальных процессов расписанию. Их рождение не связано ни с деньгами, о чем сказано еще в Евангелии, ни с политикой. Будь иначе выдающиеся личности проживали бы исключительно в зажравшихся странах типа какого-нибудь Люксембурга. А они с завидной регулярностью появляются именно в России.
      Премию "За честь и достоинство" - крылатую "Нику" - мог бы получить не только актер Алексей Баталов, но и все его герои
      (Фото: АЛЕКСАНДР ИВАНИШИН)
      - Но все же сегодня сложно представить в одной квартире такую компанию, которая собиралась в доме ваших родителей.
      - Тоже ерунда. Безусловно, мне бесконечно повезло. Благодаря маме и Виктору Ефимовичу Ардову я имел возможность общаться с Ахматовой, знать, что к нам приходил Булгаков, жить в одном подъезде с Мандельштамом. Но вы можете себе представить, чтобы я сказал: как сейчас помню, навстречу идет Мандельштам? Мне было шесть лет, и Ахматова была не великим поэтом, а "тетей из Ленинграда". То, что папой моего приятеля был Михаил Булгаков, я узнал лет через 25. А первый осмысленный разговор с Юрием Карловичем Олешей случился у меня, только когда я дорос до постановки "Трех толстяков". Но даже не подозревая, что именно их рукописи не горят, я ощущал, что все эти дяди и тети - замечательные люди. Потому что, несмотря на выпавшие на их долю чудовищные испытания, они были по-настоящему цельными натурами, всегда оставались самими собой. Однажды мы подсчитали, что на мою бабушку пришлось пять войн. Можете себе представить: пять войн на одну судьбу? Это как выдержать? Такие люди живут и сегодня. Просто так случилось, что они не нужны ни телевидению, ни журналистам.
      - А вам удалось привить интерес к таким людям своим вгиковским студентам?
      - Каждое поколение полагает, что начинает жизнь сначала. Это нормально. Нынешние молодые больше заняты собственным обустройством. 50 лет назад тоже надо было устраиваться, но рамки были намного уже. Если ты родился в колхозе и тебя решили не посылать учиться, хоть расшибись, но не устроишься. Даже паспорта в руки не получишь. Сегодня вокруг несравненно больше возможностей как для победы, так и для провала. Но, к сожалению, если молодым, как в песне, "везде у нас дорога", то старикам почет отнюдь не гарантирован. Как ни включишь телевизор, так услышишь какой-нибудь ужас. И сразу становится стыдно: ты сидишь и пьешь свой чай, а помочь не можешь. Несмотря на бесконечные рассуждения о том, кто виноват, некоторая часть ответственности за чужую обездоленность лежит на каждом.
      - А на что живете вы сами? Вы давно не снимаете и не снимаетесь, на сцену выходили вообще полвека назад. Во ВГИКе платят копейки...
      - Ну начнем с того, что в этом году зарплату во ВГИКе повысили. Профессора, конечно, получают немного, но в этом они, к сожалению, не одиноки. Конечно, свою семью голодной не бросишь. Пока люди меня помнят, я часто езжу с выступлениями. И, слава богу, могу позволить себе не сниматься в ерунде или рекламе. Хотя мне всякий раз совестно отказываться от таких предложений, когда вокруг - тысячи актеров, которые о них только мечтают. Я же представляю себе жизнь кумиров прошлых лет: забвение, одиночество, отчаяние в глазах и обветшавшее жилье. Именно поэтому некоторое время назад я согласился возглавить оргкомитет премии "Кумир". Устроители приняли мое условие: право голоса при присуждении призов имеют только те люди, которые дают премиальные деньги. Никакого профессионального жюри-жмури! Вообще мне кажется, что, если бы все люди собрали по 10 копеек своим любимым звездам и эти деньги дошли бы до адресатов, вот была бы идеальная премиальная история.
      - Но вас-то, слава богу, и зрители, и профессионалы, и даже власти премиями не обижают. Но все же премии - заработок непостоянный. А вот снялись бы в одной-двух картинах для телевидения - и можно не ждать ни от кого никаких милостей.
      - Да вы назовите мне хоть одну достойную картину, вышедшую в последнее время. Если они и были, то меня туда не приглашали. Даже если роль ничего (то есть предлагают сыграть не просто бандита, а бандита с переживаниями), то сценарий все равно, как правило, бессмыслен и ни к чему не зовет, не возвышает. Сюжет просто наматывается до бесконечности, как макаронина в известной репризе Чаплина.
      - Но остается сцена, где чаще обращаются к "возвышающему обману" классики.
      - Передо мной до сих пор маячат возрастные чеховские роли. Но боюсь, могу не успеть. Тем более что современные режиссеры чаще делают спектакли не по театральным законам, а по принципу капустника. Известно, что публике интересна трансформация только знакомого сюжета. Всякая пародия основана на знании первоисточника. И у меня такое ощущение, что большинство сегодняшних постановок классики смахивает на пародию. В Москве есть театр, где "Чайку" показывают, кажется, в шести вариантах! Недавно появились "Игроки", где всех персонажей играют женщины. Были бы они голыми, все однозначно определили бы: бардак. А так некоторые уверены, что перед ними искусство.
      Дмитрий Гусев ("Девять дней одного года") и Сергей Голубков ("Бег") вряд ли могли бы подружиться с Павлом Власовым ("Мать"). Но актерская индивидуальность Баталова роднит этих русских героев, в жизни стоявших по разные стороны баррикад
      (Фото: РИА "НОВОСТИ")
      - Традиция проводить капустники родилась между тем в вашем любимом МХАТе, многие спектакли которого современники Станиславского не слишком жаловали. Вспомните, что, например, Лев Толстой "Дядю Ваню" просто ненавидел.
      - Вы не правы, если думаете, что МХАТ - это только Чехов. Безусловно, не будь Чехова, история этого театра сложилась бы иначе. Но МХАТ - это еще и "Царь Федор Иоаннович", и "Синяя птица", и Островский. Сегодня о мхатовских традициях судят слишком поверхностно. Хотя самое время спохватиться: например, до Художественного театра с его "Братьями Карамазовыми" нигде в мире не играли один спектакль в два вечера. А другие мхатовские инсценировки? С позиции нынешней вседозволенности на сцене эти открытия кажутся ерундовыми, на самом деле они были по-настоящему скандальны.
      - Неужели никогда не жалели, что оставили МХАТ еще в 57-м?
      - Жалел - это не то слово! Я знал каждый гвоздик под сценой: в какой-то момент во МХАТе служили свыше десяти моих прямых родственников. В свое время родители не пустили меня сниматься в "Тимуре и его команде": правильно не пустили. Они были знакомы с самим Константином Сергеевичем Станиславским и понимали, что я еще не дорос до истинного понимания профессии, что кино может развратить, сбить, увести в сторону от мхатовского способа существования на сцене. И я вырос с верой в этот театр и сохраняю веру в мхатовский способ существования на сцене по сей день. Я всю жизнь мечтал как-нибудь доиграть, дожить до Чехова. Но, видимо, все же упустил свой шанс. Кстати, я ушел из МХАТа именно в тот момент, когда получил назначение на роль Тузенбаха в "Трех сестрах". Но повернуть было невозможно, так легли карты.
      У летчиков, когда самолету разрешается посадка, есть команда: высота принятия решения. В этот момент пилот может уйти на второй круг или принять решение садиться. И если самолет разбивается, ответственность несет только летчик. Вот и я в какой-то момент должен был решать: оставаться во МХАТе либо учиться на режиссера.
      - Вы часто поднимались на высоту принятия решений?
      - Как и все мои современники. Нынешним людям уже не объяснишь, что за ними стояло. Ведь, переехав в Ленинград, я не только менял род занятий, я терял московскую прописку. Или... я даже не знаю, с каким поступком, совершенным сегодня, можно сравнить отказ подписать письмо с одобрением ввода войск в Чехословакию. В 2003 году принимать решение можно гораздо более легкомысленно, чем полвека назад.
      - А как, по-вашему, сложилась ваша кинокарьера?
      - Феноменально удачно. Меня сделали люди, дарованные судьбой. Они для меня папы Карлы: был поленом, стал мальчиком. И в первую очередь это относится к Иосифу Хейфицу, первым позвавшему меня на главную роль в "Большой семье".
      - Тем не менее вы любите повторять, что считаете себя "ненастоящим" актером?
      - Ну конечно, я ненастоящий. Истинный актер должен быть готов играть ежедневно, раз за разом. Готовиться к выходу на сцену, к перевоплощению в существо, необходимое для нынешнего спектакля. Другими словами, жить в невероятном, нечеловеческом режиме. Речь не о том, чтобы приходить вовремя на репетицию и вообще блюсти дисциплину. Театр - своеобразный монастырь, и живет он по своему уставу. При этом публика может быть и случайной, невесть зачем забредшей в театр. Настоящий актер играет, исходя из собственных представлений о прекрасном, а не для тех, кто сидит в зале. Достаточно сказать, что классический пример актерского самопожертвования случился просто на репетиции. Когда Николаю Хмелеву, игравшему царя Грозного, принесли весть о предательстве Курбского, ему стало так плохо, что он не успел произнести монолог. И умер.
      Такие примеры, а их множество, мне не надо разыскивать по сусекам, достаточно взглянуть на историю МХАТа. Когда Борису Добронравову запретили играть, он продолжал ежедневно приходить в театр: сидел в буфете или в уборной за шахматами. Он не знал другой жизни и в конце концов все-таки ослушался врачей, вышел на сцену, но не дожил до аплодисментов. Я просто не могу поставить себя в ряд рыцарей театра, великих артистов, которых я ви-дел и помню. Назовись я актером, я чувствовал бы себя нечестно по отношению к ним.
      - А прославиться в роли настоящих рабочих парней было честно?
      - Так то ж в кино. В кино нельзя ни долго раздумывать, ни выкобениваться. Хочешь воплощать персонажей, близких тебе по духу? Ну так сиди и хоти. Сегодня, возможно, мечта стала ближе: можно пойти в сериал, можно заплатить за участие в проекте свои деньги. А я вошел в кино по счастливому трамвайному билету.
      - И как: утром поговорив с Ахматовой, вечером шли отображать образ истинного комсомольца из рабочей династии Журбиных? Не испытываете неловкости за такую идеологически верную картину, как "Большая семья"?
      - Нисколько. Только постановка такого романа - признанного и одобренного свыше - могла стать реабилитацией для Хейфица, избавить его от запрета на съемки художественного кино. Он ходил - буквально! - в заштопанных рубашках. Потому и взялся за Кочетова - самого, пожалуй, кондового из всех советских литераторов. Кочетов, кстати, приходил на съемки, стучал палкой. На самом деле я уверен, что роман никто не читал, это было выше человеческих сил. Начальство узнало его содержание, только когда картина была готова. Но мы снимали картину, как работницы плетут кружева: из простых, дешевых ниток пытались сплести тонкий и неповторимый узор. Очень старались сделать этот материал живым.
      - В результате вы навечно застряли в образе "современного героя"...
      - Кино всегда приклеивает к лицу маску. Бабочкин умер Чапаевым, хотя не был на него даже похож. Уже играя шофера в "Деле Румянцева", я понимал, что воздвигаю непреодолимую стену между собой и любимым Чеховым. Когда затеялась история "Дамы с собачкой", в "Крокодиле" появился фельетон: мол, Баталов будет играть Гурова, как смешно! Наверное, власти решили: ну да бог с ним, какая-то там собачка, пускай попробует. Потом мне посчастливилось сыграть совсем не героев в "Живом трупе", в "Беге". Но не было такой роли, за которую меня не ругали бы. "Даму с собачкой" пропесочили в "Искусстве кино" вообще до выхода фильма на экран. Это все равно что описывать последствия падения метеорита в то время, пока он еще летит.
      - Что, впрочем, не помешало вам стать режиссером. И снять "Шинель".
      - А "Тараса Бульбу" поставить так и не дали. Да и "Шинель" я снял совершенно случайно: на "Ленфильме" не нашлось другого проекта, который можно было бы быстро запустить к юбилею Гоголя. И, пройдя через тернии борьбы за Ролана Быкова, я снял этот фильм как диплом, за рубль сорок. А после "Трех толстяков" мне сказали, чтобы о классике я даже не заикался.
      Юрий Герман и Иосиф Хейфиц меня учили: если ты мечтаешь снять кино, у тебя в столе должно лежать по крайней мере три сценария. Мы написали сценарий с Владимиром Максимовым. Но он очень резко выступил против требований цензуры (у нас потребовали убрать из сценария арест отца героя), а вскоре и вовсе эмигрировал. Я написал сценарий по повести чудного Георгия Владимова "Три минуты молчания": комсомольцы, сейнера, Ледовитый океан что может быть лучше? Но Владимов взял да уехал в Германию.
      Алексей Баталов избрал своим жизненным девизом слова Пушкина: "Самостоянье человека, залог величия его"
      (Фото: ВЛАДИМИР НОВИКОВ)
      - А в постсоветский период время уже ушло?
      - Для фильма нужны люди, а сегодня всюду разброс и растерянность. Я дружил с оператором Параджанова Суреном Шахбазяном - это было божество, а не оператор. Настоящий соратник. Сегодня таких нет.
      - Ну вот, Алексей Владимирович, а говорили, времена всегда одинаковые. Может, таких людей сегодня нет просто в вашем окружении?
      - Кто знает, если выделить время, найти большие деньги... Но это сегодня не более чем мечты. Мечты идиота.
      - Как вы думаете, актерский род Баталовых на вас закончится?
      - Дело не в родстве. Я принадлежу всего лишь ко второму актерскому поколению, так что о династии речи не идет. Все очень индивидуально. Гоголь в детстве играл в домашнем театре, а стал Гоголем. Пожилой учитель литературы пришел однажды к Станиславскому, выпросил у него роль и стал лучшим Фирсом всех времен и народов. Да возьмите Василия Шукшина! Он кто? Блестящий актер, режиссер, а перед смертью признавался, что его главное дело - писать.
      - Сегодня окрестности Дома на набережной, где вы живете, старым москвичам просто не узнать. Неизменным остался разве что Кремль. Вас радует новый вид из окна?
      - Очень. Недавно у нас прямо перед окнами сломали дом. И теперь видно не только Кремль, но и крышу английского посольства. Именно такой вид я помню с детства. Если бы еще звезды на башнях погасили - иллюзия была бы полной. Показалось бы, будто перенесся на многие годы назад.