Но все равно, Дионисий всеми силами желал, чтобы убийцы были уничтожены здесь и сейчас – на Земле, а не только на Небе.

– Ты знаешь, кто они? – спросил Он у только что вернувшегося из аэропорта Серёжи.

– Я разберусь! – ответил Пустынцев, подлинно «играя желваками»: у него от страха и ярости сводило щеки.

– Мы вместе разберемся. Ты только скажи, кто?

Предложение Пустынцеву понравилось: если Учитель может предвидеть опасность, логично Ему же насылать проклятия, чтобы недруги зачахли от неведомых недугов!

– Конкретных киллеров я не знаю, конечно, а заказал мой верный Зина, конечно.

Было бы очень удобно, не сходя с места, наслать на коварного и мерзкого Зиновия скоротечный лейкоз, например. И не то что бы Дионисий не верил в свои возможности: Он знал, что если очень пожелает, подлый Зина умрет каким-нибудь гадким способом – Божественная Чета не откажет Своему возлюбленному Сыну в такой малости, но Ему хотелось видеть собственным глазами долгую и мучительную смерть убийцы. Месть должны была совершиться здесь и сейчас, скучно ждать даже месяц или два, пока проявится заказная болезнь.

– Адрес его ты знаешь? Он не ушёл в подполье?

– Недавно знал. А теперь – может и летит сейчас куда-нибудь на Каймановы острова. Сам он тоже – кайман хороший. В смысле – крокодил.

– Ничего, найдется, – неопределенно пообещал Дионисий.

И позвал Левона, велел разведать Зину по старому адресу.

Зиновий знал, что Пустырь не взорвался вместе со своей тачкой – и значит, может попытаться ответить взаимностью.

Надо было дожимать ситуацию. Не взорвалась машина, надо рвануть весь этот сумасшедший дом, как и планировал с самого начала. А то соблазнился сработать тонко, нанести маленький точечный взрыв. Где тонко, там и порвалось.

Левон полночи прослонялся у подъезда – и доложил, что интересующий объект пришел домой и остался ночевать.

Зиновий призвал прежних неудачных исполнителей и приказал начинить подвал килограммами двадцатью надежного зелья – чтобы больше никаких случайностей!

В футболе это называется игрой на встречных курсах.

Интересно, что к недавнему проекту Собственного разделения на мужскую и женскую Ипостаси Господствующее Божество подошло очень осторожно, поставило предварительно мысленный эксперимент, провело Само с Собой подробное обсуждение проекта. И в результате проект отпал как незрелый.

А вот ведь проект Космоса никогда Им не обсуждался: разом принято было волевое решение, Слово было сказано – и Хаос мгновенно преобразовался. А удачно ли были рассчитаны те же константы? А каковы желательны формы жизни на предстоящих планетах? Необходима ли стихийная саморегуляция путём непрерывной борьбы за существование или есть другие способы поддержания планетарных экосистем? Вопросы эти не прорабатывались, не моделировались. Эксперимент сразу был поставлен в режиме реального пространства и времени.

Такое различие подходов легко объяснимо: сотворение Космоса – действие хотя и масштабное, но все-таки частное: Господствующее Божество при этот осталось неизменным по Своей сущности. И пока Оно неизменно, пока Оно не изменило Своих основных свойств, можно, в случае надобности, сотворить иной Космос. Проще говоря, Божество первично, а Космос вторичен.

Но если поставить Себе целью установление в Космосе всеобщей справедливости, то подходить к этому можно двояко: либо попытаться исправить уже существующий вариант Космоса, либо признать данный конкретный вариант неудачным в своей основе, не подлежащим никакой разумной реорганизации и принять кардинальное решение пересотворить Космос, выпустив более совершенную модель.

А что нынешние планетяне при этом быстро и безболезненно сгорят – ну, такие мелочи Его никак не могут беспокоить.

Как не беспокоится селекционер, уничтожая неудачные гибриды.

Олена прилетела на Алтай и сразу же нашла Анфису. Анфиса привела её в староверский скит. Олена была уже достаточно крепка в новой вере, чтобы не поддаться проповедям староверов, но была слишком неопытна и некрасноречива, чтобы попытаться переубедить их. Она слушала молча, смотрела вокруг и думала, что новая вера и должна расцвести здесь, среди чистоты и красоты природы, а не в дымном грязном городе. Смотрела, дышала и утверждалась окончательно: да, Горний Эдем только здесь! О чём она и написала.

Писем стали теперь мало писать в России, а потому они доходят быстро.

Пустынцев прочитал вместе с Учителем – и сразу понял, что в письме – судьба. Один раз Олена, милостью Небесной Четы, спасла его, и теперь спасает во второй раз. Если сейчас ему улететь вслед за нею на Алтай, никакие киллеры там не достанут. И в то же время, действительно надо открывать там филиал. Хватит жаться в Питере, надо расширяться сначала на Россию, а потом и на весь прочий мир! Никакой банановый импорт не даст таких дивидентов как экспорт веры. Весь мировой опыт тому подтверждение! Мун стал миллионером на своем учении. То есть миллиардером.

Дионисию идея прокатиться на Алтай тоже понравилась. Он никогда не ездил так далеко.

– Отдадим маленькие долги и отправимся, – решил Он.

Дионисий призвал Левона, усмехнулся:

– Ну что ж, пора и тебе расти. Не вековать же в простых быках. Как одноклассник с детства Самого Сына Божия должен же ты чего-то достичь в жизни. Замочишь Зиновия – сразу человеком станешь. Киллером с квалификацией. А там и начальником личной охраны.

Левона такая судьба вовсе не привлекала. Он-то надеялся, что в ХБС пойдет по духовной части. Тем более, при поддержке одноклассника. А Учитель, наоборот, решил его унизить, хотя и под видом милости. Что ж, Денис Мезень всегда ему завидовал и ревновал к Галочке. Но Левон понимал, что есть предложения, от которых не отказываются. Тем более, что Дионисий теперь торжествует – вот и упивается торжеством.

– У меня и оборудования нет соответствующего, – только и возразил Левон.

– А какое тебе нужно?

– Со взрывчаткой работать я не умею. Пистолет, наверное. Автомат – слишком большая штука: могут засечь по дороге.

– Сделаем тебе оборудование.

И ведь сделает! А Левон больше не хотел. Достаточно его шантажировали той разминкой, которую он с ребятами устроил на чердаке. Но тогда всё случилось неожиданно, он не знал, на что шел. А теперь знает – и не желает.

После своего дежурства Левон снова заглянул в дом, где живет Зиновий. И сбежать не удосужился, дурак!

В ящик Зиновию он бросил записку, изготовленную печатными буквами – ничего оригинальнее он в спешке придумать не успел:

Сообразительный человек поймет, откуда дует ветер. Свинцовый.

Зина понял, конечно. И приказал предельно ускорить акцию в Шувалово.

Игра на встречных курсах ускорялась.

Пустынцеву не хотелось ждать раздачи долгов, обещанной Учителем. Он теперь каждую минуту чувствовал себя мишенью. И потому он улетел вперед. В аэропорт уехал на своем белом «Ауди», которым в последнее время пользовался Учитель – чтобы сбить ищеек со следа. А Дионисию оставил «ситроен».

И шпионы доложили, что «ситро» поездил по городу и вернулся в Шувалово. А значит – Пустырь на месте!

Нет ничего удивительного в том, что даже Господствующее Божество не смогло с первого раза безупречно сотворить совершенный Космос. На пути к совершенству очень даже естественно произвести некоторые опыты. Эксперименты. Задать определенные законы природы – и запустить процесс, получить результаты, оценить. Потом слегка скорректировать первоначальные параметры – и начать сначала. И только произведя необходимое количество экспериментов, выйти на оптимальный режим функционирования Космоса.

Количество экспериментов значения не имеет, потому что Господствующее Божество вечно, пресуществовало до времени и просуществует после времени, и следовательно, торопиться некуда.

Кто сказал, что Космос должен идеально функционировать с первого раза, порождать только прекрасных и совершенных существ? Сколько земные скульпторы разбивали неудачных набросков будущей статуи, прежде чем приходили к идеальной гармоничной форме! А они-то работают с простым неживым материалом. А Оно вынуждено иметь дело со своевольной живой субстанцией, которая, случается, дерзает сопротивляться воле Его.

Всемогущество и всеведение не предполагают идеального успеха с первой попытки. Всемогущество и всеведение тоже развиваются, совершенствуются.

При таком трезвом и здравом подходе всё становится на свои места. Просто, Оно – учится, Оно – экспериментирует, как и пристойно подлинному Творчеству, которое всегда должен испытывать святое недовольство Самим Собой.

Оно, разумеется, вечно и существовало прежде начала всех времен, но все-таки Оно – молодое Божество, если считать от начала времен. Потому что до начала Оно хоть и существовало в Себе Самом, но учиться Ему было негде, незачем и не на чем. Тренироваться. Не было ещё ни пространства, ни материала.

И как только материал появился, Оно со всем рвением принялось творить. Не мог же с первой попытки получиться законченный шедевр. Подучится Оно, испортит несколько ранних эскизов – получится и шедевр!

Да и не должно Оно ни перед кем оправдываться! Как сделало – так и сделало, а когда покажется, что сделало не совсем хорошо – уничтожит Оно этот первый слепок, набросок, черновик, и попробует начать сначала.

И, быть может, уже пора начать сначала?!

Первозванная Нина постаралась искренне простить сестру Наталью и её сынка Мишу. Даже заставляла себя ласково смотреть на маленького убийцу своей Валечки, когда тот крутился под ногами здесь в Храме.

И только бесстыдство сестры Натальи, которая откровенно соблазняла юного Учителя, заставило Нину поколебаться в новой вере. Она была бы рада ничего не знать, но будто нарочно несколько раз встречала Наталью в коридоре, когда та бегала в комнату Учителя и обратно. И Клава рассказывала об этом же всем подряд – не уши же затыкать.

А Дионисию больше всех нравилась Наталья. Клава получила свое, все знали, что она носит Внука Божия – и это уже сделалось видно по её фигуре. А удовольствия больше всего доставляла ласковая и заботливая Наталья, которая своей совсем уже взрослой тридцатилетней красотой лучше всего умела принять в себя Его отроческие порывы. Каждый раз Он удостоверялся, насколько отросли у нее волосы, скоро ли она укутается в них как в собственную власяницу?

А Нине начинало казаться, что даже тогда в далекий уже первый день Он заставил её простить Наталью и её преступного сыночка, чтобы сохранить Наталью для Себя.

Лысый Его приспешник, нахальный Оркестр, и вовсе ни в каких Богов не верует – ни в Двоицу, ни в Троицу, это же сразу видно! На глазах выбился из нищих, а теперь разыгрывает из себя нового апостола. Вздумал по примеру своего шефа тоже ночью в женскую келью лезть! Так Дионисий – красавчик, а этот что о себе воображает? Нина хватила его по лысине – от души.

Нина насмотрелась когда-то, как муж её покойный на собраниях говорил одно, а дома немного другое: больше всего любил считать, сколько ковров привез. Вот и здесь такое же двоедушие и двоесловие.

И пусть бы Дионисий с приспешниками занимался своим молитвенным бизнесом, их это дело, их душам после погибать, но страшно было за Валечку. Если родная мать сначала опоздала спасти её дома, потому что задержалась в проклятой очереди, а теперь опаздывает молить о её невинной душе, потому что опять завернула не туда, вверила свои молитвы недостойным пастырям, то пострадает на Небе невинная девочка! Вот что страшно.

Стоит сомнениям завестись, и они начинают разъедать весь покров веры. Нина уже скептически смотрела на череду паломников, приходящих поклониться нетленной мученице в гробу. Нина прекрасно знала, что праведницу просто набальзамировали, что так за хорошие деньги можно сохранить любое тело, освободившееся от самой развратной души, и никакого чуда в этом нет. Видела она пару раз, как Онисимов в коридоре наставляет убогих, которых потом при всем народе чудесно исцелял Учитель. И вспоминались все разоблачения чудес, о которых она со смехом читала в своем атеистическом прошлом.

Всё бы сошлось; может быть, она бы даже восстала громко, но если вернуться в атеизм своей молодости, пришлось бы признать, что Валечка погибла просто так, зря, что невинная душа её не утешается сейчас на Небесах – неважно, подле Божественных Супругов или столь же Божественной Троицы. А душа Валечки на Небесах, это Нина знала доподлинно, она чувствовала, что душа дочки смотрит сверху на свою мать и шлет утешения. А как бы Нина смогла жить без таких утешений?!

И тут кстати Нина вспомнила про Николая Коровина, писателя, которого немного знала в прежней советской жизни. Писатель – по профессии отчасти исповедник, и Нина решилась посоветоваться сперва с ним.

В прежние годы Коровин писал о духовно застойной социалистической реальности – насколько позволяли осторожные редакторы и бдительные цензоры. Отчасти все-таки позволяли, – настолько, что читатели вполне улавливали его прозрачные намеки и охотно покупали книги, чтобы тихо и тайно посмеяться над тупой властью, не понимавшей простого подтекста.

В новой жизни намеки потеряли смысл, книги Коровина перестали сначала покупаться, а потом и издаваться, что привело писателя в некоторую растерянность. Не то что бы он совсем уж ничего не умел делать помимо писания, но он считал унизительным менять профессию, тем более, что духовный застой вокруг стал явственно сгущаться снова, и следовательно, его навыки вежливого борца с застоем должны были незамедлительно пригодиться.

Он не сразу узнал свою старую знакомую – и потому что не так уж близко они были некогда знакомы, и потому в особенности, что Нина Антоновна сильно постарела.

Сначала он был насторожен, боялся ненужных докучных разговоров, но быстро понял, что старая знакомая пришла рассказать именно о новом духовном застое, выражающемся в религиозном легковерии!

Сам Коровин не впал в лубочное православие, как многие его коллеги, не отрастил бороду подлинней чем у Серафима Саровского, не отправился путешествовать по монастырям, отыскивая духовные истоки. Но личные отношения с Богом у него особым образом сложились.

Ещё в советские времена он не был законченным атеистом просто из чувства противоречия: раз нелюбимый им строй провозглашал официальный атеизм, это уже было достаточным основанием, чтобы заняться посильным богоискательством. Официальная церковь с её византийскими обрядами и палестинскими мифами казалась ему все же наивной даже тогда, когда она была гонима и потому симпатична, но некое Высшее Начало он признавал – и даже считал себя выразителем Божественных замыслов, так как творчество, в особенности художественное, по его понятиям, неразрывно связано с Богом и охотно Им вдохновляется. В счастливые минуты, когда писалось легко и свободно, он словно чувствовал, что ему помогает снисходительный и доброжелательный к нему Господь.

Господствующее Божество всегда с недоумением наблюдает, с каким упорством некоторые земляне предаются занятиям, называемым ими «творчеством» – а многие другие почтительно за этими занятиями наблюдают.

Некоторые так называемые «творцы» – потому что истинным Творцом выступает только Оно, бессмертное и совершенное – в показном смирении утверждают, будто бы они лишь проводники Его творчества, будто бы Сам Господь Бог водит их руками и повелевает их вдохновениями. Так и объявляют, не обинуясь: «Со мною был Бог!» Смирение паче гордости. Потому что тем самым эти «творцы» намекают на особенные милости к ним, ничтожным, ниспосылаемые с Его высока. Они тоже метят в любимые дети Его, через которых Оно готово явить Свои откровения.

Как будто достойно Его унижаться до сотворения мелкой розницы, понятной только таким же мелким планетянам как и сами «творцы».

Вообще разговоры об авторстве, о приоритете выдают неизлечимую суетность планетян. Им мало переживать счастье творчества – им нужен последующий почет.

Но счастье своего малого творения некоторые действительно переживают, пародируя акт Вселенского Творчества.

Но что обидно: Космос уже создан. Дело сделано. Потому что лишь малые планетяне могут множество раз плодить свои изделия – Космос один, он заполнил собой всю бесконечность.

И для второй такой же бесконечности места просто нет.

Это, кстати, заставляет Божество ещё раз почувствовать ограниченность Своего всемогущества.

Зато является искушение уничтожить тот вариант – и сотворить всё сначала. Кончить и начать заново – это вполне в пределах Его всемогущества. Тем более, что первый вариант Космоса получился далеко не идеальным – это Оно уже самокритично признало. Скромные земные творцы и то по множеству раз переделывают свои произведения, пока им не покажется, что они достигли посильного совершенства. Тем более взыскательно должно быть Оно к Своему величественному в его бесконечности творению.

Да, пора уже уничтожить этот первый опыт и сотворить новый Космос, постаравшись учесть допущенные ошибки!

Пора!

Коровин слушал Нину Антоновну – и являлось искушение всё как есть прямо перенести в роман: такой прекрасный фрагмент нового духовного застоя явился его взору.

Правда, в одном он прежде был неправ – только теперь это стало совершенно ясно: то явление, которое он намеками описывал в советское время, вовсе не было застоем – застой существовал тогда, когда большинство граждан было искренне довольно своим казарменным житьем, а он застал уже брожение, когда житье сделалось несносным – потому-то каждый намек и подхватывался благодарной публикой. Брожение – благодатное время для протестной литературы! Новое же свое положение, когда правят умами предводители церквей и сект, большинство граждан угнетением не считают, они уверены, что веруют искренне и добровольно – а значит, это действительно застой, как в годы послереволюционные, когда большинство граждан было уверено, что искренне и добровольно веруют в коммунизм. А потому роман по исповеди Нины Антоновны не будет иметь того успеха, как прежние романы Коровина: брожение в обществе ещё не началось. Вот начнется очередное брожение, тогда любой намек на гнет разнообразных церковников будет приниматься так же благодарно, как недавние намеки на лицемерие и всевластие КПСС.

Рассказы о юном самозванном пророке, устроившем себе гарем из восторженных почитательниц, вызывали даже легкую зависть: сам Коровин ни в молодости, ни после так устроиться не умел, а почитательницы его таланта, появлявшиеся близ него прежде во времена брожения, гарема не составили, да и немногие годились бы в гарем. Что же до личных отношений Коровина с неким Высшим Началом, то эти интимные и прочные отношения не могли поколебаться историей об очередном авантюристе, торгующем Божьей волей. Ведь любая организованная религия торгует тем же, что нисколько не отрицает прямой связи с Высшим Началом.

Нина Антоновна пришла не только исповедоваться. В ответ на свою откровенность она ждала утешения и совета. Она словно бы вернулась мысленно в советские времена, когда писатели воспринимались как духовные руководители, светские пастыри.

С утешением же и советом дело обстояло трудно. Чтобы оттянуть время, а может быть, и увильнуть от повинности давать советы, Коровин словно бы спохватился:

– Да что же мы сидим? Давайте хоть чайку!

И сам заспешил в кухню поставить чайник, потому что жена его, неспособная понять всей тонкости отношений Коровина с Высшим Началом, сделалась в последние годы вполне православной, как и большинство знакомых из числа чистокровных русских, и как раз ушла в церковь.

– Так что же делать, Николай Данилович? Неужели только один обман кругом?! – продолжила Нина Антоновна, едва пригубив и тут же отставив чашку.

А Коровин, наоборот, занялся чаем с полной серьезностью, чтобы оттянуть время утешений и советов.

Сам он никогда не надеялся, что кто-нибудь его утешит и решит за него, как ему лучше поступить. И удивлялся, когда другие готовы поверить ему больше, чем самим себе. И потому сосредоточенно жевал печенье: быть может, Нина Антоновна продолжит монолог и постепенно сама даст себе нужный совет?

В это самое время, пользуясь наступающей темнотой, умелые ребята быстро и аккуратно грузили взрывчатку в подвал шуваловского дома. Зашли они с разведанной стороны. из садика, и на этот раз их никто не видел. Оторвали фанерку, спустили две картонных коробки, бережно опустили взрыватель, управляемый по радио, поставили фанерку на место.

Нина Антоновна терпеливо ждала совета, не подозревая, что увеличивает таким образом свои шансы на спасение, и Коровину пришлось наконец осторожно заговорить:

– Ну прежде всего, из этого вертепа вам нужно поскорей уйти. – Другой бы сказал «немедленно», но Коровин всю жизнь избегал слишком решительных формулировок. – И вообще, о душе лучше заботиться лично, а не полагаться на посредников. О вашей Валечке, о вашей Валечке… – Коровин подошел к самому болезненному пункту, – о вашей Валечке вы помните, и ваша память – лучший памятник ей.

– Но так больно о ней вспоминать! Я было немного успокоилась там в Храме, отвлеклась.

Вот именно: невыносимо больно вспоминать. И лучше бы всего – постараться начисто забыть о погибшей дочери, заставить себя всё время думать о другом, о других – но слишком жестоко прямо сказать об этом матери.

– Найдите иное служение, альтернативное, но только в более приличном месте. Есть женские организации, помогают другим матерям в их горе. Начнете утешать других, поневоле станете сильной.

– Утешать других, а как же Валечка?

Коровин верует в бессмертие души, в особенности – собственной души, имеющей особые прямые отношения с Высшим Началом, но верует не так буквально, как большинство наивных прихожан, теснящихся в церквях, не представляет он себе, что души сидят где-то на Небе и смотрят в окошечки вниз на оставленных дома родных и близких. Но ради утешения посетительницы снизошел до её уровня понимания:

– А Валечка будет радоваться, видя, что вы нашли себя. Думаете, ей приятно видеть ваши терзания и слезы?

– Валечка добрая, Валечка не хотела бы, чтобы я все время плакала.

Валечка была при жизни занята своими делами – мальчиками, рэповой музыкой, прикольными фильмами – и на маму обращала мало внимания. Но посмертный образ выстраивается без оглядки на оригинал.

– Вот видите. Вам послано испытание, и вы должны не замыкаться в своем горе, а повернуть вашу скорбь на служение людям.

Вполне складно получилось. И как ни странно, такая банальность утешила Нину Антоновну.

Она ушла от Коровина, бережно унося свою тихую грусть, с которой вовсе не желала расстаться, но достаточно успокоенная и готовая для новой жизни.

Странное чувство – грусть. Что бы ни говорили разумные земляне, как бы ни сетовали на горе утрат, они любят грустить. Любят и умеют. И очень любят грустную музыку, чтобы погрустить лишний раз, когда не хватает для этого собственных обстоятельств. Страдают, мучаются – и находят тайную сладость в страдании. А редкие экземпляры неизменно веселых своих собратьев люди третируют как пустых, поверхностных, неумных личностей. Только в грусти признают люди глубину.

Грусть несомненно связана с привязанностями. Не было бы привязанностей, меньше осталось бы поводов для грусти. И горечь потерь люди лелеют в себе, не желая забыть утраты и тем самым излечиться от печали. Встречаются во Вселенной совсем иначе устроенные планетяне, которые не грустят и не оплакивают умерших. Там видят глубину именно в радостном принятии жизни, а наблюдающуюся изредка печаль признают и глупостью, и прямым святотатством.

Господствующее Божество не жалеет о прошедшем, а потому не знает грусти, и неспособно понять до конца горе Своих созданий. Вечность просто несоизмерима с их сиюминутными чувствами. Но как им помочь, если бы даже Оно захотело им помочь? Только – ослабив или вовсе уничтожив память. Можно, конечно, только сами люди этого не захотят. Но тогда пусть не жалуются, пусть признаются, что бережно лелеют всякое свое горе. Так ведь – и не признаются, даже возмутятся!

Дионисий съездил в город и вернулся. «Ситроен» стоял перед домом, указывая наблюдателю, что приехал Пустынцев. О чём наблюдатель и доложил.

Дионисий, как и всегда, был в прекрасном духе. Иначе и невозможно чувствовать себя, если человеку всё удается. Тем более – молодому человеку. Невозможно не пребывать в радости человеку на самом верху иерархической пирамиды. В особенности – совсем молодому человеку. Нет большего счастья, чем быть любимым Сыном Божиим, наследником всея Земли, когда выше – только Небесные Родители. Быть может, Они не всегда согласны между Собой, но Своего возлюбленного Сына любят одинаково.

Дионисий только что вернулся с Моховой, где принимал ходоков из Москвы. Пустынцев отпечатал маленькую брошюрку с Откровениями, переданными Небесной Четой через Дионисия.

Брошюрку раздавали в Москве тоже, и вот приехали первые последователи из столицы.

Москва – это Москва, признание в столице означает новый этап, означает почти что завоевание России.

Приехали двое мужчин – что тоже важно. Женщины восторженнее, а потому их восхищение всегда немного легковесно.

Тем более соблазнительна для них последняя великая истина, объявляющая равноправие Бога-Отца и Богини-Матери, потому что до сих пор они терпели непрерывную тысячелетнюю дискриминацию на божественном уровне. Вот женщины и восхищаются тысячами – а скоро восхитятся и поклонятся миллионами! Но все-таки настоящий успех должен включать в себя признание со стороны серьезных мужчин.

Молодые и напористые ребята лет тридцати – они увидели перспективу в новой вере. Вот и примчались.

Москвичи низко поклонились и поцеловали руку, после чего Дионисий их усадил и говорил очень милостиво.

Они отвечали с приличествующей почтительностью:

– Ваши идеи, Учитель, открыли нам свет, которого не доставало. Вы, поистине, произнесли последнее Слово, которого ждало всё человечество.

Сказано настолько справедливо, что Дионисию нечего было возразить.

Что удивительно, сказано было абсолютно искренне. Приехавшие москвичи были не то что полными атеистами, но ко всякой религии глубоко равнодушными, поэтому они мгновенно оценили рыночную перспективу. Действительно, невозможно понять, как это в век эмансипации не установилось ещё и равноправие Богов на Небе?! Как это феминистки терпят традиционную деспотию исключительно мужских Богов?! И нужно было успеть первыми монополизировать московский рынок! Заодно со всероссийским. А в перспективе выход за рубежи!

И дополнительное учение о непрощении тоже обещало успех: общество натерпелось от преступников, устало от подонков, и восторженно примет религию со здоровым полицейским уклоном. Во всепрощении нет справедливости, справедливость в том, чтобы негодяи были наказаны – не только на Земле, но и на Небе. Пришел Спаситель – но только для хороших людей, а хорошие люди только о Таком и мечтают: хватит, их ровняли с негодяями на этом свете, но фальшивым гуманистам мало, они обещают тем же негодяям спасение и на Небе, они обещают, что их добрый Бог будет любить всех подряд, а преступников даже ещё больше, если сумеют покаяться. Добрые люди сыты по горло таким гуманизмом! А от Божественных Супругов – не дождутся гады спасения. Хорошие люди давно на пределе, давно мечтают об одном: сварить живьем всех гадов, которые мешают жить. Но – самим не пачкаться. И вот новый Сын Божий всю работу берет на Себя – отлично! Добрые люди такого Спасителя примут на ура!

– До сих пор мы все словно бы пребывали в темноте, – продолжали гости. – А ведь так всё просто! всё гениальное кажется абсолютно простым, когда гений произнесет долгожданное Откровение. И даже удивительно: как мы все сами не дошли?! А вот – не дошли. В этом и есть подлинная гениальность: видеть простое и очевидное там, где глаза простых смертных не видят ничего!

Дионисий снова кивал с достоинством.

– Мы издадим Ваши Откровения сразу десятком миллионов. И это только первый завод! Да все нынешние мировые религии завтра останутся в виде маленьких сект, все люди поклонятся Вам. А уж тиражи пойдут на миллиарды! Закажем переводы на все языки мира.

– Откровения – не Мои, – из чувства справедливости поправил Дионисий. – Откровения продиктованы Мне непосредственно Божественными Супругами. А Я – всего лишь Их любимый Сын.

– И это счастье – жить в одну эпоху с Вами, иметь возможность видеть Вас, дышать одним воздухом.

И первозванные Нина с Натальей, и Серёжа – все почитали Дионисия, но только теперь Он понял, что первые Его последователи немного не договаривали. И только московские гости наконец оценили Его полностью. Почти полностью.

Они сидели у камина, который приятно грел даже в мае, Оркестр угощал москвичей коньяком, и сам, естественно, угощался, а Дионисий пил виноградный сок. Не понял Он пока радости в легком дурмане. Да и не может Сын Божий позволить себе валяться пьяным как какой-нибудь Ной.

В прихожей они снова целовали Дионисию руку.

– До завтра, братья. Жду вас в Шувалово.

Понятно, что приехал Дионисий даже в более приподнятом духе, чем обычно.

Перед отходом ко сну Он захотел проведать Мавру: не родила ли уже?

Отвыкший обходиться без прислуги, Он кликнул с собой Онисимова:

– Посвети-ка мне, Оркестр.

Онисимов хотел спать, но безропотно взял фонарь и пошёл впереди патрона.

– Бойкие ребята, – бормотал он на ходу. – За такими только гляди!

– Отличные парни, – недовольно прервал Дионисий. – У них масштаб.

– Масштаб-то масштаб, только бы процент отстегивали.