Мне попалась пожелтевшая тетрадь в переплете, исписанная старинным почерком кофейного цвета литерами, с кудреватостью росчерков. Чем-то петровским повеяло от крючков, титлов, а гусиное перо иной раз пускало лихой нажим и ухарски закручивало "краткий" над "и"... Я измышлял, еще и еще, способы определения широты поточней, искал явления с большим изменением координат. ...Я тогда в первый раз понял, зачем дифференциал, зачем ряды. И вот: нахожу тетрадь. Откуда? Батька объясняет, что это его отец получил от кого-то. Оказывается - мореходная астрономия. "Сие изрядное явление чрезвычайного феномена", писалось об годовом изменении параллак-са. А солнце светило на эту бумагу с кофейным чертежом, и в душе трепетало что-то и рвалось. Принялся читать сначала. Сжато, но с любовью написано. "Мичман Дырка" переписывал на Неаполитанском рейде на 30-пушечном корвете. Скоро перестал уже замечать "феномены" и другие речения, и стал мне близким человеком этот кофейный сочинитель, какую-то преемственность мысли почувствовал. Радость стал испытывать, чуть не восторг. И ему приходило в голову то же, что и мне... И вот опять солнце и книга. Это вот то, что я боюсь потерять в жизни. Если только погаснет этот жуткий интерес и перестанет быть доступным это чувство преемственности - многое для меня погаснет в жизни".
      Но этот интерес не угасал, и Житков умел внушить его читателям интерес и любовь к изобретателю радио Попову, и к строителям Волховстроя, и к изобретателю литографического способа печати, - ко всем, кто своим творческим, вдохновенным трудом, подобно "кофейному сочинителю" петровского времени, "участвовал в преемственном труде поколений".
      ГЛАВА VI
      В августе 1936 года Борис Житков приступил к осуществлению замысла, который представлялся ему привлекательным с самого начала его литературной деятельности. На всем протяжении своего литературного пути - и в 1924, и в 1933, и в 1937 годах - он, то в качестве редактора, то в качестве одного из авторов, принимал участие в попытках издательств создать энциклопедию для детей. По тем или другим причинам - иногда по вине издательства, иногда авторов - энциклопедии эти так и не увидели света.
      И все-таки Борис Житков оставил после себя энциклопедию. Да еще такую, которая вся, от первой страницы до последней, написана им одним. Да еще самую трудноисполнимую, какую только можно себе вообразить: энциклопедию для малышей, которых и читателями-то не назовешь, потому что они и читать еще не умеют - только-только говорить научились. И самое любимое их слово: "почему?".
      В августе 1936 года впервые появляются в письмах и дневнике Житкова упоминания о будущей энциклопедии - о "Почемучке", как он ее называл в просторечии, то есть книге, озаглавленной: "Что я видел".
      15 августа 1936 года записано: "Надо браться за книгу для четырехлеток", и 17 августа: "Написал за эти три дня 7 страниц "Почемучки".
      И с тех пор - целая серия записей, вызванных опасениями и тревогой. Трудность избранной задачи и увлекала и пугала его. "Очень трудную форму я взял, - пишет он сестре 30 августа 1936 года, - от первого лица. И этому "я" 4 года. Объясни метро - мозги вывихнешь. Ну, да там видно будет: напишу до конца, а там начну вычеркивать, что уж очень туго будет. Этакого никто нигде еще не писал. Тропинок по этим джунглям не проторено, и я рвусь целиной и уже ободрался достаточно. Но передыхать тут нельзя, иначе от всего откажешься. Сядешь наземь и заплачешь".
      "По ночам я пишу... "Почемучку", - записывает он в дневнике 31 августа 1936 года. - Уж дело близится к трем листам... Не было еще примера "производственной" книжки для четырехлетних". "Поверьте, что описать метро почемучьим языком мне было нелегко, - писал он 1 сентября 1936 года художнице Сафоновой, иллюстрировавшей его книгу. - Из мозгов, говорю, опилки сыплются".
      Каждый рассказ Житкова для маленьких - будь то "Красный командир", или "Разиня", или "Как папа меня спасал" - имеет драматическое зерно, напряженный сюжет. Житков понимал, что и "познавательная" книга для маленьких должна иметь сюжет, развиваться драматически, иначе дети, да еще четырехлетние, будут воспринимать ее со скукой, то есть не воспримут вовсе. Книга "Что я видел", по замыслу автора, - энциклопедия, собрание ответов на самые разные "почему". Она должна объяснить четырехлетнему ребенку, что такое метро, что такое баштан, Красная Армия, аэропорт и зоосад. В научно-художественных книгах Житкова для подростков сюжетом, придающим им драматическое напряжение, были "перипетии научной мысли". "Провалы и удачи гениальных исследователей - вот что должно драматизировать "производственную" книгу", - писал Житков в статье "О "производственной" книге". Четырехлетние же не интересуются перипетиями научной мысли и провалами и удачами исследователей. Они ждут прямого ответа на прямые и совершенно конкретные вопросы: что такое метро? Кто живет в зоологическом саду? А почему у слона такой длинный хобот? Значит, сюжетом "познавательной" книги для маленьких не может быть "борьба и трагедия", драматизировать ее должно что-то другое. Чем же будут связаны между собой все эти предметы, столь далекие друг от друга: баштан и аэропорт, Дворец пионеров и Красная Армия?
      Сюжетом книги Житков сделал путешествие четырехлетнего Алеши. С мамой Алеша побывал в Москве - впервые увидел вокзал, поезд, а потом такси, семафор, гостиницу, Кремль. Из Москвы он отправился на Украину, к бабушке в колхоз, - тут увидел он леса и поля, огороды, сады, баштаны. Потом на самолете он прилетел к отцу в Харьков. В пути и на месте неустанно спрашивал Алеша: "Почему?" Мальчик познает мир - вот что сделалось сюжетом книги - и познает его не статически, а, как и свойственно детям, - в действии.
      "Алешка-Почемучка" - лицо не выдуманное. В 1935 году Житков жил в Москве у своей сестры, Александры Степановны. Соседом его был четырехлетний Алеша. Борис Степанович много возился с Алешей, рисовал ему картинки, клеил игрушки, радовался его смышлености, а когда начал работать над энциклопедией - читал ему отдельные главы. По поводу одного такого чтения он записал у себя в дневнике: "Алешка (ему четырех нет, но, правда, он на редкость башковитый) слушал жадно. Его сверстник, чуть постарше, - тоже".
      Но, конечно, не один Алешка послужил прототипом для маленького Почемучки, а десятки и десятки малышей, которых Житков любил наблюдать. Продолжала служить ему верную службу и его поистине необыкновенная, живая и острая память о детстве.
      По свидетельству С. Я. Маршака, Горький чрезвычайно ценил людей, которые "умеют глубоко и талантливо помнить детство".
      Эту глубокую и талантливую память автора о детстве чувствуешь сразу, чуть только открываешь едва ли не любой из тех рассказов Житкова, где повествование ведется от лица ребенка.
      В статье "Что нужно взрослым от детской книги" Житков насмешливо отзывается о воспитателях, которые, живя бок о бок с детьми, знают их только как "материал для обработки", так, "как столяр дуб", но "не спрашивайте его, как дуб цветет, какие корни". "Настоящая детская жизнь" идет "под носом" у такого воспитателя, но не видимая для него, "шепотом", втайне.
      Сам Житков хорошо понимал, "как дуб цветет", "какие корни". Вспомним "Пудю" и рассказ "Как я ловил человечков". Оба рассказа поражают точным, памятливым воспроизведением скрытой, "идущей шепотом" детской жизни. Оба маленькие, всего в несколько страниц, рассказы эти передают самую душу детства и в этом смысле могут быть сопоставлены с такой замечательной книгой, как, например, "Детство Никиты" Алексея Толстого.
      Кто, кроме ребенка, мог в меховом хвостике, оторванном от шубы, увидеть живого зверька? Кто, кроме шестилетнего мальчика, испугавшись, что оторвал этот хвостик и теперь ему попадет, мог судорожно совать его назад в мех, думая: "Как-нибудь да пристанет!" А другой мальчик, глядя на маленькую модель парохода, населил ее человечками:
      "Маленькие, как раз по росту пароходика... Чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, поглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу. Лазят, наверно, по лестничкам на мачты. А чуть шум, как мыши: юрк в каюту. Вниз - и притаятся".
      Неужели это придумано, написано взрослым человеком, а не рассказано самим мальчишкой? Вот, оказывается, какая бывает острая, точная, непреходящая память о детстве...
      К тому времени, когда Житков приступил к работе над энциклопедией для четырехлетних, у него уже был некоторый опыт в писании не только для малышей, но и от их лица. Герою рассказа "Как я ловил человечков", помещенного в 1934 году в № 3 журнала "Чиж", и рассказа "Нюша", оставшегося неопубликованным, - не более пяти лет. Герой этих рассказов по всем своим интонациям - родной брат Алеши-Почемучки.
      Но и живой памяти о детстве и огромного запаса наблюдений над детьми было, разумеется, недостаточно, чтобы от лица четырехлетнего написать книгу о том, как ребенок познает мир. Ведь это не просто энциклопедия, а энциклопедия советская, имеющая, кроме познавательной, отчетливую педагогическую цель: рассказать детям не только о конкретных предметах - о поезде, грибах или баштане, но и внушить первые представления о законах советского общества, о трудовых связях советских людей, о том, каким глубоким уважением пользуется в нашей стране труд, и внушать все эти понятия, ведя повествование от имени четырехлетнего героя.
      Никто лучше самого Житкова не понимал, какое бремя взвалил он себе на плечи.
      "Но скажите вы, калеки и калекши,
      Где, когда, великий
      избирал
      Путь, чтобы протоптанней и
      легче?"
      писал Житков 30 августа 1936 года в письме к сестре, цитируя с легкой насмешкой над самим собой знаменитые слова Маяковского*.
      Эпиграфом к этой книге могли бы сделаться слова Горького:
      "Сказать ребенку на вопрос его: "подожди, вырастешь - узнаешь" значит гасить его стремление к знанию. Толково ответить на вопрос ребенка большое искусство..."
      Книгой "Что я видел" Житков еще раз подтвердил, в какой высокой степени владеет он умением "толково отвечать на вопросы". Литературное умение нигде не изменяет Житкову - и многочисленные предметы, описанные им в этой книге, изображены с большой наглядностью, а многочисленные эпизоды Алешиного путешествия, призванные развлекать читателя, действительно его развлекают.
      Сейчас "Что я видел" - одна из любимейших книг советских педагогов и детей. Любовь эта вполне естественна: столько точных, подробных сведений о животных, растениях, самолетах, железной дороге, столько маленьких, занимательных происшествий содержит в себе история Алеши-Почемучки!
      * Б. Житков воспроизводит строки В. Маяковского по памяти, не совсем точно.
      ГЛАВА VII
      Начиная с середины 20-х годов, наряду с обогащением детской литературы новым жизненным материалом - материалом гражданской войны, Октябрьской революции, первых пятилеток, - работники создававшейся заново литературы для детей упорно искали новых жанров, новых форм преподнесения этого материала - форм, поставленных в зависимость от возраста читателя и от конкретной воспитательной задачи.
      Повседневная редакторская работа С. Я. Маршака, заботливо поддерживаемая Горьким, была одной из важных ступеней в борьбе за поднятие детской литературы до уровня подлинного искусства.
      Творческая экспериментальная работа велась во многих направлениях сразу. "Рассказ о великом плане" Ильина - это была попытка создать новый, не существовавший до той поры жанр публицистики для подростков; "Кара-Бугаз" Паустовского, целая библиотека книг Ильина и Житкова - новый, не существовавший до той поры жанр научно-художественной книги; "Охота на царя" Савельева - историческая книга нового типа; "Лесная газета" Бианки новая форма, новый способ подачи природоведческого материала; "Евгений Онегин" под редакцией С. Бонди - новый, небывалый до того времени вид комментирования. О новаторстве в поэзии для самых маленьких я уж и не говорю: многие стихотворные книги для дошкольников, созданные в то время, были настоящими литературно-педагогичсскими открытиями.
      Существенно отметить при этом, что смелая экспериментальная работа велась не в отрыве от классической русской литературы, а напротив: минуя приспособленческое ремесленничество средней руки, новая литература для домен черпала многое из сокровищницы классической русской литературы и народной поэзии. Так, стихотворная книжка для маленьких, появившаяся в те годы, оказалась гораздо ближе к народным стихам, чем к дамским самоделкам предреволю-ционной поры; повести о детстве - ближе к повестям Толстого и Помяловского, чем к "Запискам маленькой гимназистки".
      На рассказах Житкова связь эта была особенно ясно видна: увлекательные, полные событий, они сохраняли верность русской классической традиции: приключения в них существовали не ради приключений, а как средство раскрытия богатой и напряженной внутренней жизни героев, средство характеристики времени, в которое происходили события.
      За те 15 лет - с 1924 по 1938 год, - что Житков работал в литературе, им было создано более полусотни книг для детей. Увидев книгу с именем Житкова на обложке, читатель не сомневался, что его ожидает интересное чтение, но к кому обращена эта книга и куда она его поведет - заранее угадать не мог: будет ли это сказка про утенка, или история научного открытия, или рассказ о том, как в царское время подпольщики-матросы разоблачали предателя... "Борис Житков" - это, в сущности, целая библиотека, разнообразная и богатая. На ее полках найдет себе книгу по душе и тот, кто мечтает, когда вырастет, стать инженером, и тот, кто интересуется историей революционной борьбы, и тот, кого влекут к себе путешествия в дальние страны.
      Разнообразие тем в книгах Житкова определялось широтой его интересов, жадностью к жизни, глубокими и разносторонними знаниями, которыми он обладал, и крупностью событий, которых он был участником и свидетелем. В еще большей степени это разнообразие в сочетании с необыкновенной интенсивностью творчества обусловлено крупностью задач, которые встали перед советской литературой для детей с первых же лет ее существования. "Человек должен быть показан ребенку прежде всего, как герой... - писал Горький, - как рыцарь духа, борец за правду, революционер и мученик идеи, как фантазер, влюбленный в свою мечту и оплодотворя-ющий ее своей фантазией, оживляющий силой воли своей... Дети должны быть с малых лет вооружаемы именно верой в человека и в великий смысл его творчества, - это сделает их крепкими духом, стойкими борцами". Трудности поставленной задачи соответствовал ее объем. "Детская литература в целом должна представлять собой разнообразную, сложную, всеохваты-вающую и в то же время единую систему, в которую уложится весь богатый опыт, накопленный человечеством", - писал С. Я. Маршак. И в другом месте, рассказывая о своих беседах с Горьким: "Алексей Максимович считал, что дети самой передовой на свете страны должны иметь четкое представление обо всем мире, о его прошлом и настоящем, а прежде всего должны знать свою Родину". Как известно, в 1933 году Горький через газеты обратился к пионерам и школьникам с вопросом о том, какие книги они знают и любят и чего ждут от нового издательства детской литературы. В статье "Дети отвечают Горькому" С. Я. Маршак писал: "Одна из самых распространенных тем формулируется очень коротко: всё".
      Те 15 лет, что Борис Житков работал в литературе, он трудился с таким напряжением, с таким неустанным напором, что теперь, глядя на созданную им библиотеку, кажется, будто он перед собою одним поставил эту огромную задачу, формулируемую кратким и требовательным словом: всё. Всё объяснить, всё рассказать, всё растолковать подрастающему человеку; дать ему в дорогу с собой все, что может ему пригодиться в пути - и большое и малое: высокие понятия о храбрости, преданности, мужестве, чести; и умение сделать планер, и самому сделать кино в коробке; рассказать о том, как советские люди построили Волховстрой и завоевали Северный полюс; и что такое турбина, и как научились передавать телеграммы. За 15 лет работы в детской литературе Житков успел перепробовать все жанры, все виды книги для детей и изобрел и подсказал немало новых: он - один из создателей научно-художественного жанра; он затеял еженедельный журнал-картинку для ребят, еще не умеющих читать; он придумывал разные виды книжек-игрушек; он принимал участие в создании специального календаря для детей, в определении его задач и целей. Он постоянно затевал новые отделы в детских журналах - в "Пионере", "Чиже", "Еже", "Юном натуралисте". И постоянно пробовал себя в новых жанрах: то писал пьесу для ТЮЗа (1924), то работал над созданием игрового научного фильма (1933), то придумывал фильм "из китайских теней с музыкой" (1934), то подписи под картинками, то корреспонденции в газету. Несколько раз на его рабочем пути коротенькое слово "всё" возвращало его к мысли об энциклопедии, и кончил он тем, что написал энциклопедию для четырехлетних. Объем его знаний был такой, что он сам, собственной своей персоной, Борис Степанович Житков, представлял собою как бы обширную энциклопедию. "Он мог ответить на все вопросы о скрипке, кораблях, математике, - вспоминал редактор "Пионера", писатель Б. Ивантер, - о языках, литературе, оружии, живописи, привычках зверей, сопротивлении материалов, плавании, аэродинамике. С карандашом в руке он доказывал вам законы остойчивости корабля и "дальнобойности" скрипки, строил композиции обложки или иллюстраций и объяснял, почему горы не могут быть высотой в 50 километров".
      Но хотя Борис Житков был человеком энциклопедических знаний и разнообразных умений и один мог бы заполнить любой номер журнала для детей, от первой страницы до последней, открыв его увлекательным рассказом о приключениях и подвигах храбрых моряков, затем изложив историю какого-нибудь научного открытия, потом рассказав сказку для маленьких, а потом вразумительно ответив на любые вопросы читателей, - в его творчестве ничего не было от отдела "Смесь", то есть от равнодушного и механического всезнайства иных умников, которые знают обо всем все, сыплют именами, названиями, датами и от чьих знаний никому ни тепло, ни холодно, потому что знания эти случайны, надерганы, ничем между собой не объединены и, если позволить себе воспользоваться словом Белинского, "не осердечены". Житков стремился передать читателю знания - о жизни ли, о технике ли, - не только хорошо усвоенные им самим, но и пережитые, перечувствованные; и передать их не в голом виде, а внеся в них мысль: о "преемственности труда поколений" и о том, "что такое хорошо и что такое плохо". Воплотить пережитое и перечувствованное он стремился с такой точностью изображения, чтобы и для читателя этот опыт равнялся воспоминанию. "Все дело в том, что ничего нет убедительнее личного опыта, - писал он в одном из писем 1927 года.Пожалуй, что он одни и убедителен. И вот, чтобы писание было убедительно, надо так сделать, чтобы оно равнялось личному опыту. Тогда и точка. Будет неоспоримо и неотвязно".
      Но мало этого: Житков стремился к тому, чтобы воспринятый читателем опыт призывал к действию, к "борьбе и победе". В статье 1936 года говорится:
      "...если он (читатель. - Л. Ч.) дочитал вашу книгу до конца, внимательно дочитал и отложил ее с благодарностью... нет! вы не сделали главного". Поставленную перед собой задачу Житков считал решенной только в том случае, если у читателя возникало "желание сейчас же ввязаться в... борьбу". Житков стремился к тому, чтобы ребенок, прочитавший книгу об изобретателе радио Попове, не только получил известный запас полезных сведений, но и сам захотел сделаться изобретателем; чтобы тот, кто прочитал рассказ об англичанах, угнетающих индусов и китайцев, не только возненавидел угнетателей, но и сам захотел принять участие в борьбе с ними; а тот, кто прочитал книгу о капитане, спасшем свое судно, сам захотел совершить подвиг.
      Таков был скрытый, подспудный, "текущий под страницами", а иногда и высказываемый непосредственно, прямо пафос его книг для детей. Пафос литературной деятельности Житкова был тесно связан с его мыслями о детях, с тем, как он относился к ним. Общение с детьми было его постоянной потребностью. Воздействие своих рассказов на читателей он проверял посто-янно. Проверял зорко, по-своему. Конечно, "прений", которые предварительно организованы взрослыми, он не терпел. "Дойдет до степеней. Будет в облоно", - насмешливо писал он об одной тринадцатилетней девочке, которая однажды, во время хорошо подготовленных "прений", объясняла ему, в полном согласии с циркулярами Комиссии по детской литературе при Государственном ученом совете, что мальчик Яшка из рассказа "Пудя" "невоспитан-ный". Житков интересовался непосредственными впечатлениями обыкновенных, искренних и простосердечных советских детей. Он любил читать детям свои рассказы вслух и постоянно просил товарищей: "Пожалуйста, почитайте ребятам и заметьте, какие зрящие места", или: "пусть там в деревне почитает и напишет, как слушали". "Хорошо, что у Вас под боком неумолимая цензура в виде ребят, - писал он одному художнику 29 августа 1937 года. - Они... нашему брату спуску не дают и сразу же кроют: "Ну, да! А это у него" и т. д. И тут уж объясняться нечего. Но если молчат и глядят, либо слушают, выпучившись всем вниманьем, то этого впечатленья ничем потом не выкорчуешь. А потом шепотом скажут: "еще!"
      Основа житковского отношения к детям - уверенность, что детские пристрастия, антипатии, горести, радости - это не пустяк, не игрушка, а нечто такое же серьезное и важное, как чувства взрослых. Он видел и понимал особенности детского мира, но эти особенности для него заключались не в том, что мир этот пустяковый, невсамделишный. "Дети враждуют под шумок... писал он в статье "Что нужно взрослым от детской книги", - и мечтают и выдумывают попарно всякую небывальщину, и тут условленные слова; ...и осуществляют все виды человеческой деятельности самостоятельно, - все это из самой живой, настоятельной потребности к самостоятельному опыту и творчеству". Утолить эту потребность он и стремился своими произведениями. Вот почему он смело нес ребенку опыт суровой, подчас трагической, подлинной жизни. 19 декабря 1937 года он писал одной своей корреспондентке о том, что значит для ребенка читать, чего ищет ребенок в чтении: "Они от него хотят получить сведения, пищу для чувства - в воображеньи пережить положение, им нужен вес, и они разочарованы и раздосадованы каламбуром, как пустой конфетной оберткой, которую они доверчиво схватили". "Подумайте о том, льзя ли питать жадный детский ум суррогатами?" И той же корреспондентке 21 ноября 1937 года: "Почему-то в 8 лет, вспомните, Вы с одними не дружили, других любили, третьих считали за подлюг и мерзавцев, за хитрецов и вралей, за верных и веселых, за тупых и скучных, т. е. была та самая дифференциация людей, что и сейчас. И почему-то, выросши, вдруг вся эта очень разнохарактерная компания в ваших глазах становится градом ангелочков? Что за вздор!.. И драму надо делать, - предупреждал он свою корреспондентку, которая писала в это время пьесу для детей, - учитывая лишь отсутствие опыта в определенной сфере". "И сидят не наивные ангельчики в детском театре, - объяснял Житков своей корреспондентке, - а равно те же люди, что наполняют собрание по подготовке выборов в Верховный Совет". В своих произведениях он и обращался к маленькому читателю отнюдь не как к "наивному ангельчику", вполне доверяя его уму и сердцу и учитывая лишь недостаток жизненного опыта. Кажется, ничего он так не ненавидел в детской литературе, как предположение, осознанное или бессоз-нательное, будто все детское - это маленькое, миленькое, пустяковое. Одной писательнице он прочитал однажды свой новый рассказ и потом с возмущением записал у себя в дневнике:
      "Смеялась и умилялась детским. А то, что это в самом деле все трагично, это у ней не выходит: она уверена в благополучном конце детской эпопеи... У детей ничего страшного, все это у них миниатюрное и милое, и взрослыми легко разрешаются все коллизии, и их страхи и трагедии смешны и милы, - так вот у ней получается".
      Он презирал стремление иных взрослых - писателей и не писателей видеть в ребенке "умилительного дурачка", "рядить его в пупсика", то есть, в сущности, относиться к нему безответственно. Сам он делился с детьми всем своим богатым опытом жизни, не смягчая конфликтов, не упрощая коллизий, не боясь положений острых, смешных и трагических, смело рассказывая о риске и смерти, о тяжелой и плодотворной жизненной борьбе. Экзамены на мужество, храбрость, товарищескую солидарность, честь герои Житкова держат среди настоящих жизненных испытаний - на заводе, на корабле, в бурю, во время пожара, во время забастовки. А если эти экзамены и происходят в детской, во время возни с игрушками, то чувства, волнующие детей, совсем не игрушечные, это отнюдь не "маленькие радости и горести", а большие человеческие чувства, "большой подъем чувств и страстей", как определял он сам. Правде жизни, серьезности, остроте жизненных конфликтов соответствовал и язык Житкова, передающий крупные столкновения характеров, бурность событий, силу чувств, могущество труда. Говоря у себя в дневнике о том, как производились редакционные исправления в одной из его рукописей, Житков писал: "Все правки в сторону обесцвечивания текста на манер грамматической литературности. Язык этот утверждает, что ничего не случилось". В книгах Житкова всегда случалось многое, очень многое - и страшное, и грустное, и веселое, он не боялся "заплакать или ногой во всю мочь стукнуть", он писал о ненависти и любви, о борьбе и труде, - вот почему для него не годился язык, утверждавший, будто ничего не случилось!
      Крупные педагогические задачи Житков решал средствами искусства. На меньшее, на то, чтобы попросту холодным рационалистическим способом иллюстрировать своим рассказом очередную назидательную мысль, он не соглашался. Он был от природы художником - вот что давало его слову "пробойную силу", и при этом художником нашего времени, сочетающим с художественным даром дар воспитателя и организатора. Редакции детских журналов - "Воробей" и "Новый Робинзон", "Чиж" и "Еж", "Пионер" и "Юный натуралист" - хорошо помнят его щедрую и твердую руку. По требованию журнала он мог в одну ночь написать рассказ или скомпоновать обложку из детских рисунков; мог и намного часов запереться в кабинете с охотником, ученым, художником, инженером, техником и - как рассказывает писатель Б. Ивантер - "вложить в своего собеседника то, что считал важным и нужным". Он становился как бы "автором того номера, в котором работал"; продумывал вместе с сотрудниками каждый отдел и подчинял его своему замыслу. Каждая заметка, иллюстрация или фотография, помещенная в журнале, должна была, по мысли Житкова, возбуждать энергию, волю к действию, чтобы у читателя "загорелись бы ноги - побежать, поглядеть, или руки - ...сделать, попробовать. Чтоб на минуту прищурить глаза в даль времени или в дальние страны, чтобы хоть на миг взбудоражить воображенье, чтоб зашептали в голове колеса мысли". В редакционной работе, как и во всякой другой, был Борис Житков, по рассказам товарищей, неутомим, требовал от себя и от других, чтобы все было сделано "на совесть", "на совсем", "в самую точку"...
      Борис Житков скончался 19 октября 1938 года в Москве. Болея, он продолжал мечтать и работать. "Он был мужественный человек и видел угрозу смерти, - вспоминает Ивантер свое последнее свидание с больным, - но говорил о том, как он собирается закончить историю корабля, словно человек, у которого есть и время и силы для этого... он показывал мне свою последнюю книжку, расспрашивал о редакции, о делах Детиздата и говорил быстро, словно торопясь рассказать обо всем: о недописанных книгах, о политических событиях, обо всем, что его заботило и волновало". Предсмертная болезнь Житкова была тяжкая, продолжительная, но он, одолевая болезнь, работал чуть ли не до последнего дня, учась сам, уча других, "ни на один оборот, - по его собственному слову, - не сбавляя вращения ума и духа".
      КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Б. С. ЖИТКОВА
      I. Рассказы
      ИЗБРАННОЕ. Составитель В. Фраерман. Оформление Е. Лансере. М, Детгиз, 1957, 383 стр. Школьная библиотека.
      Содержание: Вступительная статья Лидии Чуковской. На воде, Над водой, Под водой, Как я ловил человечков, Вата, Джарылгач, "Мария" и "Мэри", Николай Исаич Пушкин, Дяденька, Компас, "Погибель", Механик Салерно, Черная махалка, Волы, Коржик Дмитрий, Утопленник, "Мираж", Урок географии, Про волка, Про слона, Про обезьянку, Мангуста, Беспризорная кошка, Тихон Матвеич, Кенгура, Сию минуту-с!, Мышкин, Храбрость, Красный командир, На льдине, Метель, Пудя, С Новым годом!, Пекарня, История корабля, Черные паруса, Элган-Кайя, Удав.
      РАССКАЗЫ. Рис. Б. Винокурова. М.- Л., Детиздат, 1940, 284 стр.
      Для среднего и старшего возраста.
      Содержание: Цезарь Вольпе - "О писателе Борисе Житкове" (вступит. статья).
      I. Рассказы о животных: Про слона, Про волка, Про обезьянку, Мангуста, Беспризорная кошка, Тихон Матвеич, Кенгура, Сию минуту-с!
      II. Морские истории: Вата, Джарылгач, Дяденька, "Мария" и "Мэри", Шквал, Николай Исаич Пушкин, Компас, "Погибель", Механик Салерно, Черная махалка, Волы, Коржик Дмитрий, "Мираж".
      МОРСКИЕ ИСТОРИИ. Рис. Н. Тырсы и Н. Павлинова. М.-Л., Детиздат, 1937, 255 стр. Для старшего возраста.
      Содержание: Джарылгач, Дяденька, "Мария" и "Мэри", Шквал, Николай Исаич Пушкин, Компас, С Новым годом!, Вата, Утопленник, "Погибель", Механик Салерно, Черные паруса, Словарь морских выражений и альбом рисунков.
      БЕЛЫЙ ДОМИК. Рассказы. Рис. Н. Петровой. М., Детгиз, 1955, 60 стр. Школьная библиотека. Содержание: Наводнение, Красный командир, Пожар, Обвал, На льдине, Белый домик, Про обезьянку, Про волка.
      ЧТО БЫВАЛО. Рис. Н. Петровой. М.- Л., Детгиз, 1954, 128 стр. Школьная библиотека. . Для начальной школы.
      Содержание: Наводнение, Красный командир, Пожар, Обвал, Как тонул один мальчик, Дым, На льдине, Белый домик, Как я ловил человечков, Метель, Кружечка под елочкой, Храбрый утенок, Галка, Как слон спас хозяина от тигра, Про обезьянку, Про слона, Мангуста, Про волка.
      НА ЛЬДИНЕ. Рассказы. Рис. Н. Петровой. М.- Л., Детгиз, 1951, 16 стр.
      Книга за книгой.
      Содержание: Белый домик, На льдине, Обвал, Красный командир, Наводнение.
      ЧТО Я ВИДЕЛ. Автолитографии и рис. Е. Сафоновой. М.- Л., Детиздат, 1939, 236 стр.