Мечеть Парижской Богоматери

Свой выбор подростки сперва остановили на Аустерлицком гетто. Развлечься успели только пять раз, но на полную катушку. Сперва, это была идея Вали-Фарада, окружали глубокой ночью чье-нибудь жилье, начинали хрюкать под дверьми и окнами. Ну ведь здорово, разве грязные кафиры не свиньи? Потом уж врывались в дом, как это сделать, «разведывалось» заранее, не разбирали, конечно, как настоящие благочестивые, чего разрешено чего нет, охота была возиться, кафирам, по сути, жить-то не разрешено на свете! Просто колотили посуду, топтали постели, лапали женщин, особенно сверстниц, взрослых как-то слегка побаивались. А вот разодрать пижаму на вопящей царапающейся девчонке – милое дело. Насиловать не решались, скрывая шуточками страх, что может и того, выйти конфуз на глазах у дружков, все-таки недоростки еще были. Взрослые кафиры это каким-то образом чуяли, хватали за руки, увещевали, грозили, но до откровенной драки не доходило. Знали, гады, что никого не убьют и не изнасилуют, но все равно здорово было с дикими воплями выворачиваться из-под рук взрослых, растекаясь по всему дому, поди, поймай шестерых, когда один плюет в кастрюли, второй мочится на ковер, третий колотит палкой стекла, четвёртый гоняется за хозяйской дочкой, пятый вывалил на пол одежду из шкафа и прыгает на куче жалкого тряпья, шестой просто корчит рожи…

Очень скоро это выплыло наружу. Дружки, конечно, тут же сдали вожака, да он и самый старший был, и так ясно. Ему влетело, но не чрезмерно. Вали-Фарад превосходно понимал, что отец, хоть и считает нужным строго обуздывать нрав сына, в действительности возлагает на него большие надежды. Теперь он, конечно, стал взрослее, разумнее. Честно приготовился скучать, а тут вдруг такой сюрприз. Конечно, с макисарами разберутся быстро, но пострелять он успеет. А волноваться не о чем, мечеть надежная, они тут прекрасно продержатся до подмоги.

Вали– Фарад вытащил из кармана удачно завалявшийся шоколадный батончик.

Вот уж спасибо вам, почтенные зодчие, любезные каменотесы, что не жалели вы времени и труда на украшение храма всякого рода каменной мелочью! Страшно подумать, что б по вашей милости оставалось сейчас делать, будь вы убежденные классицисты! Пару раз Эжен-Оливье все-таки чуть не сорвался. Но оба раза даже испугаться не успел, нашел в первом случае куда наступить, во втором – за что ухватиться. Не напрасно он с детства днями напролет покорял пригородные руины.

Ладони ободрались, пятнали кровью камень. Хорошо, что он все-таки не разулся. Хотя, конечно, босая нога ощущает каждую выбоинку. Но, пожалуй, перебор, если б и ноги сейчас были так же хороши, как руки. А все-таки есть чем похвалиться, мало кто вот эдак влез бы на самую крышу собора. Ладно, хвастаться тоже будем потом.

Бриссевиль опустил бинокль: даже и без бинокля было уже заметно, что по другую сторону баррикад что-то начало всерьез происходить. Подогнали технику для разбора завалов: бульдозеры, тягачи. Ну, этого следовало ждать. Пожарные машины – умно. Только едва ли это поможет.

– Ну, сейчас будет, – завороженно разглядывая приближающийся к первой линии бульдозер, проговорил лежавший рядом с Жанной незнакомый парень.

– Ясен день, – ухмыльнулась она. – Небось сломали то, что у них на плечах вместо головы, с чего это мы патроны экономим?

Бульдозер медленно надвигался на автомобильный завал. Жанна видела уже лицо негра-рабочего в прозрачной кабине, посеревшее со страха. Надо думать, бульдозеров с пуленепробиваемыми стеклами не производят.

Гигантская лопата с силой толкнула перевернутый кверху колесами ситроен.

Жанна успела приоткрыть рот, и не зря. По ушам ударило все равно изрядно, но могло быть и хуже. Мины рвались одна за другой, незаметные мины, окутавшие сверху донизу весь передний ряд баррикады. Бензобаки воспламенились мгновенно, в том числе и бензобак опрокинувшегося бульдозера. За сплошной взметнувшейся в небо огненной стеной уже почти невозможно было увидеть причиненный врагу ущерб, но, судя по шуму, скрежету, грохоту и диким крикам, дело шло неплохо.

Но буквально через мгновение такие же безумные петарды затрещали и по другую сторону Сены, разве что по ушам били слабей. А там и снова по эту сторону, западнее.

– Классно, вот это классно! – Жанна смеялась, не замечая сама, что смеется сквозь счастливые слезы. – Эй, ты понял, ты понял, что у них был приказ переть одновременно?!

– Меня, между прочим, Артюр зовут, – юноша протянул руку.

– Жанна.

– Эй, у вас раненых нету? – На сей раз на негритяночке Мишель было бледно-розовое шелковое платье с рисунком из серебристых кленовых листьев. Оно не слишком удачно сочеталось с огромной санитарной сумой, которую девушка тащила на плече.

– Покуда все целы, – отозвалась Жанна. – Слушай, ну оделась бы ты хоть сегодня по-людски, слезы глядеть, как ты на своих шпильках скачешь!

– А если сегодня придется погибнуть за Господа нашего Иисуса? – Мишель упрямо вскинула подбородок.

– А шпильки-то тут при чем?

– Ради такого праздника надо надеть самые свои лучшие одежды.

– Так ты, поэтому и в гетто каждый день была такая разряженная? – изумилась Жанна.

– Но ведь и в гетто мой праздник мог случиться каждый день. Ладно, я дальше бегу, раз у вас порядок.

Жанна только присвистнула тихонько вслед Мишели, признавая, что до такого благочестия ей далеко.

– Ну ладно, пусть несколько «Стингеров», но мины-то у них откуда?! Откуда мины?! Автоматы, винтовки, это еще можно как-то объяснить! Но что у них еще есть, что и откуда?! – Голос генерала метался в трубке как хищник в клетке.

– Думаю, что все же не из России, – устало ответил Касим. – Думаю, что сейчас не время затевать судебное разбирательство, г-н генерал, но какой-то склад несомненно изрядно оскудел.

– Состояние складов сейчас проверяют. Надо хотя бы знать, чем нас еще порадуют кафиры. Что с имамом Мовсаром-Али, он так и не вышел больше на связь?

– Нет, г-н генерал.

– Ну и ладно. – Генерал несколько успокоился. – Крика будет много, но я не намерен класть кучу солдат, лишь бы спасти его любой ценой. Штат мечетей не по моему ведомству.

Касим хмыкнул. Генерал не француз, но парижанин в четвертом поколении, из богатой семьи. С другим арабом он такой двусмысленной фразы никогда бы себе не позволил.

– Много потерь?

– Сейчас трудно сосчитать. Изрядно, и в технике, и в людях.

– Что намерены предпринять?

– Отступили на безопасное расстояние. Техвойска смотрят, как протаранить оставшиеся завалы без потерь. Саперов пускать опасно, им пришлось бы работать под обстрелом. Чем скорей ряды ограждений взорвутся, тем скорей догорят дотла. Это даст макисарам выигрыш всего в несколько часов.

– Мы выигрываем всего несколько часов, – сказал Софии Ларошжаклен. – Что же, это также довольно много в нашем положении. Софи, до меня тут дошел довольно дурацкий слух…

– Не станем это обсуждать, Анри. Сейчас не до того. Какие полчища они стянули, на порядок больше, чем мы рассчитывали. Сколько же у нас потерь впереди, когда баррикады догорят.

Когда внизу загрохотало, Эжен-Оливье сидел, привалившись к каменному кружеву, пытаясь разобраться, сильно ли растянул кисть руки. Надо же, первый этап уже начат. До штурма совсем недалеко. Надо торопиться. Ничего, рука работает нормально, только больно немного.

Невыносимый запах гари заглушил благоухание весеннего цветения, сыроватый запах реки. В воздухе, как конфетти на свадьбе чертей, густо кружились жирные хлопья сажи. Они пятнали розовые свечки каштанов, розовое платье Мишели, склонившейся над сидящим на мостовой, в три погибели нагнувшимся вперед Бриссевилем. Тело его страшно содрогалось от удушья, Мишели было страшно вводить иглу. Хорошо хоть, что не в вену. Господи, даже у нее першит в горле, надо увести его в закрытое помещение, лишь бы укол сейчас хоть чуть-чуть помог.

Чем ближе к галерее, тем медленнее передвигался Эжен-Оливье. Теперь он уже вовсе не опасался сорваться, но здорово боялся нашуметь. Тише, еще тише, еще медленнее.

Удача! Флик, молодой парень, клевал носом, сидя на полу галереи. Винтовка стояла рядом. Эжен-Оливье полз, стараясь даже не дышать. Нагнулся. Протянул руку, очень осторожно, невыносимо осторожно сжал пальцами край дула. Теперь тянуть, тянуть вверх, как кошка тянет рыбку из аквариума. Еще немного, и можно будет перехватить второй рукой, ненадежнее, винтовка слишком тяжела, чтобы тянуть ее одними пальцами за край.

Ах, нелегкая! Острая боль в правом запястье не вынудила его выпустить добычу, но приклад предательски стукнул о камень.

– А-а-ах! – Молодой полицейский, с очумелыми спросонок глазами, вскочил, изо всех сил хватаясь за приклад.

Понимая, что не удержит спорного оружия, Эжен-Оливье спрыгнул в галерею, даже не спрыгнул, а упал сверху прямо на полицейского.

Винтовка со стуком упала, бесполезная для обоих. Бесполезен был револьвер в кобуре у Эжена-Оливье, ничем не мог помочь полицейскому его, тоже заточенный в кобуру, пистолет. Они сжимали друг друга, вдавливая в камень, качаясь, стремясь ни на мгновение не ослабить объятий.

– Кафир, сволочь, свинья, – высвистывал на одном дыхании полицейский.

Эжен-Оливье боролся молча, его выучка была куда как профессиональней, чтобы он позволил себе так бездарно тратить дыхание.

Парень оказался крепким и рослым, хорошо кормленным, в нем было килограммов на десять больше, чем в Эжене-Оливье. Он это понимал, еще как.

– Я тебя раздавлю, грязный кафир! Я на тебя патрона пожалею, не надейся, сам горло перережу! Ты мне поулыбаешься от уха до уха! – Полицейскому было явно обидно, что Эжен-Оливье не отвечает. Выкрикивая ругательства пухлым ярким ртом, он противно брызгал слюной.

Незаметно, совсем понемножку, Эжен-Оливье начал пригибать на грудь подбородок. Прижался еще сильней, будто бы в прежних потугах борьбы, резко поднял голову.

Удар, направленный в подбородок, быть может, не оказался безумно силен, но тело полицейского на мгновение дернулось от боли, мышцы чуть-чуть подмякли, хватка немного разжалась. Эжен-Оливье рывком присел, подсек мусульманина под коленки обхватом, собрав все мыслимые и немыслимые силы, встал, продолжая сжимать эти колени руками, поднял и по плечи закинул тело на перила, принялся толкать…

– Нет!! – голова полицейского висела в пустоте, но он делал отчаянные усилия соскользнуть с перил назад, Эжен-Оливье наваливался, наваливался и толкал изо всех сил. – Ты не посмеешь!! Не посмеешь!! Мой отец тебя сварит живьем, он тебя на кол посадит, да ты не знаешь, кретин, кто мой отц, да он…

Последний рывок – тело нырнуло вперед так стремительно, что Эжен-Оливье едва успел разжать собственные руки.

Крик множился, тело кувыркалось на лету и казалось странно деревянным, словно уже неживым.

Перед глазами прыгали сверкающие блестки, в висках бешено стучало.

Странно бравурный мотивчик, затренькавший где-то рядом, показался отзвуком бредового сна. Маленький дорогой мобильник-раскладушка, о котором так некстати для себя не знал имам Мовсар-Али, валялся на полу, выпавший во время борьбы.

Черт с ним, пусть трезвонит. Блесток перед глазами кружилось уже меньше. Нет, нельзя. Надо знать, вдруг те, снизу, поняли, что тут случилось? Или увидали? Эжен-Оливье раскрыл телефон.

– Алло?

– Вали-Фарад? Как там у вас дела, все в порядке? Эй, кто это говорит?! Там, в мечети, кто-нибудь! Позовите моего сына!

– Он не может подойти. Он очень спешит.

Эжен-Оливье щелкнул крышкой и посмотрел вниз. Вали-Фарад, так, оказывается, звали этого упитанного парня, уже не спешил. Раскинув руки и ноги, он неподвижно валялся на мостовой и был очень маленьким.

На мостах, уже на всех, исполинскими штопорами уходили в небо черные клубы дыма. Поблескивала спокойная, серебристая вода Сены. В старину где-то тут висел колокол, огромный. Но даже и без колокола здорово просто стоять и смотреть на бесконечную череду крыш. А эта бедняжка с отбитой головой, верно, была химера. Какой же ты высокий, Нотр-Дам. Ветер трепал волосы, здесь, в высоте, дышалось полной грудью.

Эжен-Оливье бережно поднял винтовку. Роскошная вещь, но у него будет время ее разглядеть с полным на то удовольствием. Штурмовать Нотр-Дам не начнут раньше сумерек. А это значит, ему здесь сидеть еще несколько часов. С сумерками же он спустится по той самой винтовой лестнице, о которой столько слышал с детских лет. Если не повезет, его снимут раньше, чем он сладит с замком. Но ведь очень может и повезти. И тогда он откроет своим двери Портала Страшного Суда. Можно, конечно, открыть и любые из двух других, но, хоть практического смысла нет никакого, он все-таки возьмется за эти. Потому, что Страшный Суд в каком-то смысле начался.

ГЛАВА 17. ШТУРМ ВНУТРИ ШТУРМА

Огонь еще лизал черные остовы автомобилей, но дымовая завеса обветшала, износилась как ткань, только не за годы, а за часы, стала полупрозрачной. Было видно, как подтянулись, изготовились к штурму армейские подразделения. Были уже видны вечные Калашниковы, посверкивали на солнце пуленепробиваемые шлемы. «А у нас даже бронежилетов нет, – с горечью подумал Ларошжаклен. – Ну что за бред, почему на армейском складе не оказалось бронежилетов? Ведь любая дрянь запасена, даже салфетки с одеколоном».

– Сейчас попрут так, что мало не покажется, – София передернула затвор. – Дураков ведь нет, правда? Всем ясно, кого первым делом снимать?

– Офицеров, – фыркнул какой-то мальчишка, с обожанием поедающий ее глазами.

– А я было опасаться начала, вдруг кто фишку не рубит? – Немыслимые глаза Софии смеялись. – Без командования войско превращается в стадо.

– Мы постараемся превратить их в стадо столь ими обожаемых баранов, – мальчишка просиял.

– Ладно, Анри, сдаю командование, хотя и останусь немножко пострелять простым солдатом. Через час начнет потихоньку темнеть. Пора готовиться вышибать фликов из Нотр-Дам.

Ларошжаклен молча кивнул, прежде чем прильнуть глазом к оптическому прицелу. Первый выстрел прозвучал. Первый выстрел всегда – камешек, сдвигающий лавину. Лавина сдвинулась.

Абдулла изо всех сил стремился протиснуться в задние ряды, за чужие спины. Знал бы он только неделю назад, как ужасно повернется такая наладившаяся, такая благополучная жизнь! Да он бы засмеялся, принял бы за розыгрыш! Нет благодетеля, некому выдернуть его, Абдуллу, из общей массы, бегущей по голому мосту навстречу автоматному треску! Его черед пачкать мундир, обдираясь о неостывшее железо. Вот, сейчас он поднырнет под кузов бульдозера, а выскользнет уже в открытое пространство, пусть и позади других, но вот сейчас, когда теплое железо выпустит его из своей темной спасительной сени, он переступит черту… Вперед, уже сейчас – вперед… А сбоку – отворенная дверца покореженной кабины грузовика. Похожая на череп кита или моржа какого-нибудь, ведь никто в нее не заглянет сейчас!

Абдулла, обдираясь, втиснулся в кабину. Вовремя. Почти тут же мимо него, сквернословя и пыхтя, пролез следующий солдат. Следующий уже выпрыгнул на пустой асфальт вместо него, а он, пожалуй, отсидится тут.

Новые атакующие спотыкались о тела упавших. Самый большой завал тел образовался около дотлевающей баррикады.

Не подать ли тягач, подумал было Касим. Сейчас вполне можно растащить эту груду. Слишком много потерь на ее преодолении. Но отдавать приказ он отчего-то медлил.

Благодарение Богу, что у нас столько патронов, подумал Ларошжаклен. Но до чего же их много, они что, со всей Франции войска стянули?

Уже появились раненые, их оттаскивали с мостов женщины из катакомбных христианок, оказывали первую помощь, довольно умело, ведь в гетто всегда недоставало врачей. Во всем, где возможно, матери семейств привыкли полагаться на себя. Но будь кто не занят своим делом в этом безумном муравейнике боя, он смог бы приметить, что некоторые женщины не накладывают бинтов. Также опустившись на асфальт перед распростертыми телами, они стояли на коленях неподвижно, с четками в сложенных ладонях, склонив головы. Но, отчитав свои молитвы, они поспешно поднимались с колен, целовали погибших в лоб и спешили, обратно, к баррикадам.

Спешила и Мишель, всхлипывая на ходу, шмыгая носом, смахивая ладонью слезы. Пальцы обеих рук затекли и болели: больше часа, покуда Филипп-Андре Бриссевиль не испустил последнего, уж вовсе немыслимо тяжело давшегося ему вздоха, вздоха, от которого его синие губы стали фиолетовыми, а набухшие на лбу жилы почернели, она держала его ладони в своих. Легкие не выдержали дыма и чада. Как же он мучился, бедный месье Бриссевиль!

Мишель не мучилась ни минуты. Каблучки-шпильки запнулись вдруг на бегу, она опустилась сперва на колени, затем упала навзничь.

– Может, в ее сумке что-то есть, ты понимаешь что-нибудь в медицине? – четырнадцатилетний Артюр, занимавший с самого начала место на позиции рядом с Жанной, подскочил к Мишели в два шага – она упала совсем близко от баррикады.

– Мне уже не надо ничего понимать, – Жанна бережно, но без опасения, пристроила кудрявую голову Мишели на корень платана. – Знай стреляй, а о ней не беспокойся. У нее праздник.

Первая атака провалилась. Макисары стреляли уже в спины, а затем и просто вдогонку, для острастки. Из облаченных в мундиры на мосту уже не оставалось никого, занимавшего вертикальное положение.

– Еще несколько часов наши, – Ларошжаклен отер ладонью лоб, после чего сделался похож на участника хоровода в честь Жирного Вторника. – Сентвиль-поросенок, не хрен мне тыкать в физиономию этим зеркальцем, лучше навинти его на место. Оно вообще-то для дела нужно. Лучше на себя бы посмотрела. Вот что, Морис, отправь кого-нибудь, ты ведь знаешь, где у нас складированы банки собачьих консервов? Я так думаю, надо покуда еще хоть несколько штук пристроить на эти обгорелые железяки.

– Я сделаю, Ларошжаклен. Артюр, принеси со склада еще мин, штук пять.

Поглядев вдогонку сорвавшемуся мальчишке, Морис Лодер решил не терять времени. На черных скелетах автомобилей минировать трудней, куда больше бросается в глаза каждая проволочка. Надо хотя бы покуда приглядеться, куда бы лучше приткнуть.

Взяв Калашников наизготовку, сугубо на всякий случай, Морис перелез через песочно-цементную груду мешков. Здесь, на мосту, были только чужие трупы. Валяйтесь, падаль, воронья на вас нету.

Подойдя вплотную к новоявленному металлолому, Морис напрягся. Слабое шевеление донеслось до него изнутри завала, в глубине мелькнула синяя ткань. Кто-то пытался выбраться изнутри, понятное дело, в сторону берега.

– Слушай, падаль, – на всякий случай Морис говорил на лингва-франка. – Сейчас ты вправду вылезешь, но только не на ту сторону, а на эту. Даже не пытайся сделать хоть одно движение, которое мне не понравится. Даже не думай стрелять. Из своего погорелого таза ты все равно меня не видишь, а я из тебя, чуть что, дуршлаг сделаю.

Абдулла выбирался медленно, очень медленно, пытаясь оттянуть неизбежное, но обмануть макисара боялся. Как он ни тянул, мгновения летели слишком быстро. Сапоги коснулись асфальта, безопасное укрытие осталось за спиной.

Стоит передать начальству и допросить, хотя и больше хотелось изрешетить сразу. Но в старину такое, кажется, называлось «язык». Нужная вещь.

– М…М…Морис! – голос «языка» жалобно, обрадованно дрогнул.

Лицо Лодера в одно мгновение посерело. Содрогнувшись всем телом, он впился взглядом в свежеобретенного пленника.

– Я же, представь, был шофером, Морис, – обрадованно частил Абдулла. – Шофером! И вдруг они запихнули меня в войска, да еще сюда отправили! Я не хотел, ты же знаешь, я такого бы никогда сам не захотел, Морис!

– Знаю, ты слишком любишь свою шкуру. – Голос Лодера был безжизненным. – Но ей придется пострадать. Мать увезли в могильник, когда ты переезжал к сволочам.

– Но что я мог поделать, она же не хотела, не хотела! Она сама отказалась принимать ислам! Морис, ты ведь не убьешь меня, ты же мой брат!

– Братья бывают разные. Тебе не приходило в голову, что и Авелю иной раз стоит убить Каина?

– Не надо, Морис, Морис, не надо! Морис, мы же братья!

– Братья… – Серое лицо Лодера было страшным, но он говорил неспешно и спокойно, словно отстраненно размышляя над философской проблемой. – Быть может, Каин с Авелем тут и ни при чем. Видишь ли, Каина звали Каин, а Авеля звали Авель. С этим довольно трудно поспорить. Между тем, у меня никогда не было брата по имени Абдулла. Нет, мы не братья.

– Не убивай меня!!

– Не буду. Будь ты моим братом, я бы, пожалуй, тебя убил. А так… Нет, я доставлю тебя куда надо, только не обольщайся, в конечном счете тебя едва ли кто помилует. Но пусть это все идет своим чередом, как полезней делу. Мне это неинтересно. Пошел! – Морис ткнул пленника в спину дулом автомата.

С трофейной винтовкой на плече Эжен-Оливье спускался по каменной лестнице. Лестница закручивалась штопором, лестница затягивала, как каменная воронка. Дед Патрис небось сотню раз по ней ходил, не без зависти подумал он. Интересно, умел ли дед звонить в колокол, хотя бы немножко? Я бы на его месте не удержался поучиться.

– Они идут в атаку, они будут нас штурмовать!!! – Имам Мовсар-Али за последние часы несколько сорвал голос. – Они атакуют, макисары атакуют, кафиры атакуют! А эти дети шайтана там, в штабе, в правительстве, до сих пор ничего не смогли сделать!

– Но наши тоже атакуют, досточтимый Мов-сар-Али, – осмелился возразить молодой паренек из благочестивых помощников. – Мы же слышим, там идет бой.

– Атакуют?! Да они отступили, как только начало темнеть, с тех пор ни одного выстрела! И это как раз тогда, когда кафиры полезли на нас! – Положительно, имам мечети Аль-Франкони не был в настроении слушать утешения.

– Хотелось бы мне знать, куда делся снайпер, тот, с хваленой теплой винтовкой, – весело выкрикнул Поль Герми во время очередной пробежки.

Пули, конечно, лупили по булыжнику, но опасность рикошета была теперь куда серьезней опасности попадания. Теперь, окруженные ночью, осажденные стреляли наугад.

– А ты чего, в претензии?

– Не особенно! – Поль даже не знал, кому отвечает, да это и не было важно.

– К фасаду я иду один! – Роже Мулинье вытащил из кармана гранату. – Сейчас отворю вам всем дверь, с шиком, как самый что ни на есть дворецкий из Англии!

Ступени кончались. Теперь все зависит только от одного – от везения. Запоры на дверях старинные, так отлиты из бронзы, дубовые двери так прочны, что надо быть идиотом устраивать какой-то дополнительный завал. Значит, он в считаные мгновения может отворить створки. Вопрос одного лишь везения.

Роже Мулинье прикреплял гранату к дверям. Есть! Рванул прочь по стене, сказать что со всех ног, это ничего не сказать! Грохнул взрыв.

Мовсар– Али, скорчившийся на диване в гостиной, с ужасом наблюдал, как рассыпалась закрывавшая окно гора книг. Только что она служила прикрытием для полицейского с винтовкой. Но винтовок и полицейских с мечети было сейчас куда меньше, чем окон.

Книги рассыпались не сами по себе. Вслед за этим на подоконнике возник макисар, не обращая никакого внимания на имама, огляделся, свесился назад, чтобы втянуть другого, вероятно, того, на чьих плечах достиг окна. Вот макисары уже прыгали на пол жилых апартаментов.

То там, то здесь в полутемной громаде звучали отдельные беспорядочные выстрелы.

Услышав взрыв, Эжен-Оливье спешно выпрыгнул с лестничного хода, уже забыв об осторожности. Двери Портала Страшного Суда упали ему навстречу.

– Левек!! Ты-то откуда взялся?! В штурмовой группе тебя же не было! – В проеме стоял Роже Мулинье.

– А это видал? – Эжен-Оливье качнул трофей.

– Так вот куда снайпер-то делся! А мы головы ломаем! – Роже вскинул автомат: группа полицейских, человек пять, забилась в боковую галерею.

Нотр– Дам наполнялся макисарами, но дело шло куда медленней, чем нужно. Слишком уж много мест, удобных для того, чтоб спрятаться, и неудобных для того, чтоб найти, таило древнее нутро собора. Мусульмане окапывались на втором, «женском», этаже, на квартире имама, в алтарной части, в крипте. Легче всего было с теми, кто выдал себя стрельбой -разобрались за час. Но ради того, чтоб месса прошла благополучно, требовалось прочесать все многомерное пространство – словно вшивую шевелюру частым гребнем. Отдельные выстрелы и крики еще долго неслись отовсюду, иной раз с получасовыми промежутками.

– Я впервые стою здесь наяву, – улыбнулся Софии отец Лотар.

– Вы несколько преждевременно здесь стоите, Ваше Преподобие. Не следует забывать, Вас-то нам заменить некем.

– Самая соблазнительная и вредная душе штука – знать, что ты незаменим, когда жизнью рискуют другие. Не тревожьтесь о моей сохранности, Софи. Я думаю, что Господь хочет этой мессы. А если так, Он убережет меня, незачем слишком уж стараться самому.

– Ну, как говорится, надо надеяться на Бога, но порох держать сухим.

– Протестантское лицемерие, по сути – прикрытие безверия.

Спор оборвался сам собой: макисары выводили из внутреннего коридора шестерых человек. Троих мужчин – имама и двух вовсе безусых парней, жавшихся подлиже к его тучной фигуре, и трех женщин в паранджах, одна из которых несла на руках ребенка.

– Этих сопляков мы убивать все-таки не стали, Софи. Знаю Ваше обычное мнение, но, может, уж ладно, – произнес немолодой макисар, которого отец Лотар видел впервые.

– Вы не смеете меня убить, кафиры! – Имам Мовсар-Али, казалось, набрался вдруг смелости. – Я имам мечети Аль-Франкони…

– Ошибаешься в обоих пунктах, – София вытащила из кармана револьвер и с ледяной улыбкой прижала его к виску имама, продержала немного, наблюдая, как проблески самоуверенности сменяются в оплывших глазках всепоглощающим ужасом. – С кем говоришь, сукин сын? Я – София Севазмиу. Нет, падать на колени не обязательно, хотя я вижу, что они подогнулись сами. Ладно, видишь, револьвер я убрала, можешь попытаться удержаться на своих двоих, если, конечно, хочешь. Итак, первая твоя ошибка, ее ты уже понял, сукин сын. Убить мы тебя еще как смеем. Но есть и вторая ошибка. Ты – никакой не имам мечети Аль-Франкони.

– Нет, я имам, я имам мечти Аль-Франкони, вот мои свидетели! Это в самом деле я! Кто бы посмел выдавать себя за такое важное лицо, за человека, которого можно обменять, выгодно обменять на…

– Заткнись покуда и послушай. – София зачем-то дунула в ствол револьвера. – Ты не имам мечети Аль-Франкони потому, что с этого дня никакой мечети Аль-Франкони больше не существует. Ты всего лишь безработный имамишка.

– …Что?!. Как?!. – Глаза Мовсара-Али полезли на лоб, челюсть отвисла. Казалось, он видит перед собой гремящее костями привидение, хотя на самом деле он смотрел на отца Лотара в его черной сутане.

– Да, именно так, именно этим самым образом. С этого дня и навсегда это снова собор Нотр-Дам.

– А тут уже ошиблась ты, женщина! – Как ни странно, Мовсару-Али, казалось, надоело наконец трусить, именно сейчас, когда причина стала как никогда основательной. Он не мог одолеть своего страха, но, по крайней мере теперь, он пытался бороться с ним, то одерживая верх, то проигрывая вновь. – Ты очень ошиблась сама! Пусть вы продержитесь здесь, на острове, неделю, ну пусть это будет даже месяц! Вокруг – шариатская Франция! Неужто ты думаешь, что вашему осиному гнезду так и позволят здесь быть? Воистину, у женщин нет мозгов, но нет мозгов и у тех, кто слушает женщину! Что вы все тут затеяли? Вас выкурят отсюда, непременно выкурят! И это здание вновь станет мечетью Аль-Франкони, иначе и быть не может!

– Еще как может. – София сунула револьвер в карман. – Нотр-Дам никогда больше не станет мечетью. А вот каким образом это осуществимо, тебе пока рано знать. Таким образом, если ты, конечно, сам не лопнешь от попыток въехать в суть дела, твое время помирать не пришло. Мы тебя отпускаем.

– …Отпускаете? – Имам отчего-то позеленел, качнулся на вновь подогнувшихся ногах.

– Да. Тебя, со всей твоей кодлой, в смысле свитой, сопроводят до баррикад и выпустят. Вы принесете им интересную новость. Все должны знать, что никакой мечети больше нет. Что здесь служится святая месса. Что крест победил полумесяц.

София сделала небрежный знак рукой. Три макисара повели пленников к выходу. Имам шел покачиваясь. С одной стороны его поддерживала под руку одна из жен, с другой – один из юнцов.

– Ступай-ступай! – Эжен-Оливье ободряюще кивнул замешкавшейся женщине с ребенком, указал рукой вслед уводимым. Видимо, она плохо понимала лингва-франка или же была слишком перепугана. – Никто не тронет, можешь уходить с остальными.

– Послушайте… кафиры… – Женщина говорила на лингва-франка с каким-то непонятным акцентом. – А я могу… Я могу не уходить? Вы ведь не станете нас убивать? Я слышала, вы не убиваете детей и женщин. Мне это не один человек говорил, многие. Больше я о вас, ну, о кафирах, ничего почти и не знаю, я не училась, даже не умею читать. Но зато я могу на вас работать, я умею делать очень много всякой работы, которую делает прислуга. Клянусь, я хорошая работница!

– Но зачем тебе это надо? – еле выговорил от изумления Эжен-Оливье. – Ты ведь младшая жена имама, так?

Женщина вздрогнула всем телом.

– Да…

– Вот что, детка, – голос Софии прозвучал неожиданно ласково. – Сними-ка для начала эту тряпку.

Молодая женщина испуганно отпрянула было, судорожно и громко вздохнула, а затем резко, словно боясь передумать, сорвала паранджу.

Она оказалась не просто молодой, но совсем уж юной, тонкой, голубоглазой, со светлыми ресницами и почти бесцветными волосами.

– Ну и охота была прятать такое хорошенькое личико? В чем дело, выкладывай, но только объясняй побыстрее, нам очень некогда.

– Я не думаю, что с кафирами мне может быть хуже, чем было среди правоверных. Меня отдали за имама потому, что родители очень хотели породниться с влиятельным человеком, а он… Видите, госпожа, это мой сын! Вы видите ведь, у него светлые волосики… Муж хотел… хотел…

– Хотел выдать его за ребенка из гетто? – быстро докончила София. – Думал им пожертвовать, если что, лишь бы спастись?