Тяжело было у меня на душе… Первый раз в жизни своей пролил я человеческую кровь… Горевал я также и об участи верных моих воинов, сгубленных вероломством. Погруженный в невеселые эти думы, не сразу заметил я, что Волвич, выехавший вперед, неожиданно остановился, поравнявшись с огромным дубом… что это был за дуб! Даже меня, привыкшего с детских лет к столетним дубам исполинам, помнящим еще, верно, Святослава и Игоря, поразила его мощь. Казалось, в низко расположенное дупло его можно было въехать верхом…
      - С этого дерева начинается земля Ведовская, - сурово вымолвил Волвич.
      - О, я помню, мне рассказывали в детстве об этом дереве! - взволнованно сказал я, приподнимаясь в стременах. - Какое оно огромное! Говорят, что вятичи и из меньших деревьев строят себе дома!
      - Зачем же валить такие огромные деревья? - удивленно спросил князь Эдвард. - Да и кому надобны стены такой толщины?
      - Нет, Эдвард Эдмундич, - рассмеялся я. - Вятичи не рубят таких деревьев, они строят свои жилища в них…
      - В деревьях?!
      - Ну да, если дупло достаточно велико, - с этими словами я спрыгнул наземь. - Зайдем, сам увидишь!
      Эдвард также спешился. Я первым переступил край дупла и шагнул в темноту. Вслед за мною вошел князь Эдвард. Шагов не было слышно в упругой древесной трухе. Я сделал два или три шага от входа, и остановившись, раскинул в обе стороны руки: ни одна из них не коснулась стены дупла.
      - Теперь мне ясно, как можно устроить в таком дереве жилище, - прошептал Эдвард.
      - Хотя оно и велико, но в таких дуплах вятичи домов не строят, - голос мой тоже отчего-то сбился на шепот. - Дупло слишком низко от земли. Вятичи выбирают для жилья дупла, которые выходят наружу где-нибудь на высоте в полтора человечьих роста. Попасть туда можно только по веревочной лестнице. Внутри дупло вытесывается и ввысь и вширь, делаются даже ступеньки от входа книзу. Настилается пол, как в горнице, даже делаются тайные окошки… Вятичи в этом - мастера, они знают точно, насколько можно вытесывать дупло изнутри, чтобы не повредить дереву. И еще делается пара запасных выходов - повыше. В случае опасности, лестница поднимается, и такое жилье становится неприступной крепостью. Даже огонь против него бессилен: знаешь сам, как нелегко занимаются живые вековые деревья: горящая стрела, воткнувшись в ствол, догорит, не причинив ему вреда: чтобы загорелся ствол, надо обложить его грудами хвороста - а стрелы с дерева летят дождем!
      - Воистину это достойно удивления! Но ответь, rex, так селится только это племя?
      - Да, вятичи воинственный народ, и не любят возделывать землю. К чему тайники людям, мирно добывающим хлеб? Хотя доводилось мне слышать, что последние пол-века подобные тайники стали устраивать по всем княжествам и язычники, хранящие свои нечестивые тайны…
      - Подойди сюда, rex Влэдимэр! - неожиданно громко воскликнул Эдвард. - Тут какая-то веревка!
      Я приблизился к нему, и наощупь принял из его рук конец свисавшей откуда-то сверху веревки… Даже не веревки… Это была веревочная лестница!
      - Постой-ка, князь Эдвард! - Я, ухватившись повыше, подтянулся на руках и встал ногой на первую ступеньку лестницы… Она начала раскачиваться.
      - Ты хочешь залезть наверх?
      - Я хочу поглядеть, кто устраивает себе жилища-тайники в моих деревьях. Здесь не вятская, а все же таки моя земля, - отвечал я, поднимаясь.
      - Я подержу лестницу, а потом залезу за тобой.
      - Хорошо!
      Лестница кончилась: голова моя уперлась в нечто, напоминающее днище бочонка. Я нажал на него руками: оно неожиданно легко откинулось вверх, и к изумлению моему, оттуда хлынул поток света, показавшийся мне ослепительно ярким, после кромешной темноты дупла.
      Я очутился в низкой небольшой горнице, ярко освещенной несколькими восковыми свечами. По чистым стенам ее висели связки каких-то трав. Они издавали пряно-удушливый сухой запах. Много места в горнице занимали два темных деревянных ларя - большой и поменьше, поставленные один на другой. Пол был устлан мягкими медвежьими шкурами.
      В углу горницы, перед наполненной до краев водой глиняной миской, сидела на полу девочка лет восьми. Лицо ее было смугло, глаза - светло-карими, с, как показалось мне, странно расширенными зрачками. Увенчанные венком полевых цветов, темно-русые волнистые волосы, свободно струились по ее беленой рубахе… Поверх рубахи на ней была надета небеленая короткая запона, вокруг шеи - нитка красных бус. Девочка, казалось, не слышала как стукнул люк: она не отрываясь смотрела на воду, губы ее беззвучно шевелились.
      Я не двигался, пораженный.
      Возглас изумления слетел с губ появившегося вслед за мной из люка князя Эдварда. Девочка, вздрогнув, подняла голову.
      - Не бойся нас, милое дитя, - мягко сказал Айронсайд. - Мы не хотели напугать тебя!
      - Я не боюсь вас, - тихо ответила она. - Вы - христиане, вы пришли сюда - значит вы умрете нынче к ночи.
      - Значит ты, дитя, не христианка?! - в ужасе отшатнувшись, спросил князь Эдвард, не обративший даже внимания на вторую часть фразы: немудрено - похоже, это была первая увиденная им язычница. - Господь да спасет твою душу! Но кто же ты?
      - Я - Анея, - ответила девочка.
      - Ты живешь здесь? Всегда?
      - Нет, не всегда. Только днем. По ночам я выхожу отсюда.
      - По ночам? Почему по ночам? Неужели ты хочешь сказать, что не выходишь из своего убежища днем?
      - Я никогда не видела дневного света, - просто ответила Анея. - Мне нельзя выходить днем: навьи рассердятся. Я тогда в воде перестану видеть что да где случается. А старикам надо, чтобы я видела: потому меня и навьим посвятили, когда я не родилась еще…
      - Но отчего же, ты сказала, мы сегодня умрем? - спросил я.
      - Оттого, что сюда пришли. Ой! - Анея пристально взглянула на меня. - А ведь ты - князь Ведовской, Владимир…
      - Да, я Владимир Ведовской.
      - Вижу я, вижу… вижу, - заглянув в свою миску, проговорила Анея скороговоркой. - Не умрете вы… С тобой - можно, тебе - можно… Спеши, спеши только, князь Владимир, ждут тебя ждут, заждались…
      Казалось, она не видела больше нас, склонившись над водою. Губы ее снова зашептали что-то беззвучно. Тем же путем, что и вошли, мы покинули горницу.
      Снова стояли мы в темном, широком дупле, в которое слабо пробивался дневной свет. Увиденное только что, казалось мне причудливым сном.
      Неожиданно я отчетливо услышал топот многих ног и приглушенные голоса вокруг дуба.
      - Ты слышишь, князь Эдвард?
      - Да.
      Мы поняли друг друга без слов: выжидать в дереве не имело смысла: если Волвич отошел, кони все равно привязаны рядом: даже если мы поднимемся по веревке и нас не найдут - позорно бросать верных боевых коней. Если же Волвич там - мы не можем оставить его в одиночку биться с врагами… Конечно, если это - враги.
      Мы не колеблясь вышли из дупла на свет.
 

 
      Первым, кого я увидел, был Волвич, в спокойно-неподвижной позе стоявший около коней. Рядом с ним стоял какай-то хорошо вооруженный и так же просто одетый молодой воин, чем-то неуловимо похожий на него. Такие же серые волосы спадали ему на плечи. Чуть поодаль - стояли еще двое воинов: один из них пересчитывал стрелы у себя в колчане… Еще двое - перетягивали на луке тетиву…
      А из чащи леса, словно вырастая неизвестно откуда, выходили со всех сторон все новые и новые воины, чем-то похожие на Волвича…
      Как только я вышел, воздух огласился приветственными криками.
      - Кто эти люди? - спросил я Волвича.
      - Это твои люди, княже, - отвечал он со странной усмешкой.
      От догадки, промелькнувшей у меня в голове, дрожь пробежала по телу. Но я напряжением воли унял ее. Разве не князь я над всем, что есть на моей земле?
      - Веди нас на Ведов, княже, - сказал, подступая ко мне, молодой воин, с красивым, несмотря на близко посаженные глаза, мужественным лицом.
      - Добро, я поведу вас, хотя вас и меньше числом, чем наемников у Глеба.
      - Так ли, княже? - в серых глазах его словно вспыхнули на мгновение желтые недобрые огоньки. - Взгляни!
      Люди в серых одеждах все прибывали и прибывали… Казалось, их невозможно было уже даже пересчитать.
      - Добро же, - помолчав немного, ответил я. - К утру мы будем у стен Ведова.
 

 
      Рассвет застал нас в уже седлах. Мы с Эдвардом Айронсайдом ехали впереди огромной конной и пешей рати.
      Золотые солнечные лучи, казалось, наполняли собой еще не растворившиеся кое-где по лугам клочья тумана… Клубилась поднятая множеством ног и копыт пыль, освежал лица и путал волосы свежий утренний ветерок.
      Вспыхнули вдали золотом первые купола церквей… Ведов! Сердце забилось в груди, как рвущаяся из клетки птица… Мне показалось, что сотни лет не был я в своем граде…
      Уже стали видны белые стены… Ров… Подъемный мост… Но что это?! Мост падает… С воинственными криками вылетает из ворот и мчится на нас первая группа всадников… За ними - другие…
      - Почему они хотят принять бой под стенами? - выдохнул я, пришпоривая Букефала.
      - Они боятся, rex - зло засмеялся Эдвард. - Ведь верных тебе в городе немало! Они надеются разделаться с нами здесь…
      - Ты прав. Вперед!
      Все яростнее скок, все ближе сверкающие на солнце доспехи врагов… Я успеваю еще на скаку заметить множество варяжских шлемов и половецких шапок… В следующее мгновение я, пригнувшись, проскочил под летящими на меня варяжским мечом и половежской кривой саблей, которые, встретясь над моей головой, оглушительно прозвенели друг о друга: врезавшийся между буланым и пегим крупами Букефал, несся, разбивая гущу вражьего войска… Морда вздыбленной лошади возникла как из-под земли, не успев даже разглядеть лица, я увидел стремительно падающий на меня обоюдоострый огромный меч… «Все!» - мелькнуло у меня в голове… Раздавшийся вслед за этим звон, казалось, разлетелся у меня в ушах тысячей мелких звонких осколков: шлем мой выдержал… Рывок пробивающегося между конскими крупами, словно разрезая морские волны, Букефала, унес меня прочь от помявшего мой шлем человека: я успел только заметить, что он вступил уже в схватку с одним из моих серых воинов… Следующего, на кого вынес меня конский лет, я успел ударить первым - по руке с мечом - она бессильно повисла: в ушах моих отдался крик боли, я увидел искаженное лицо половецкого виду… Все ближе и ближе к поднятому мосту нес меня Букефал… Что это?! Мост, поднятый, когда Глебова рать выехала из города (чтобы мы в любом случае не могли прорваться в него) падает… Растворяются снова ворота… Из них выбегает толпа пеших, кое-как вооруженных людей - по виду - горожан: они бросаются на Глебовых людей с тылу… Еще рывок коня - и я уже на мосту… Замыкаются надо мной белые своды… и вот копыта стучат уже по мостовой Ведова… Я останавливаюсь, перевожу дух. Доспех мой залит кровью, но это не моя кровь. Я стаскиваю с головы покореженный шлем и швыряю его на землю… Ветер треплет мои волосы, бросает их в лицо…
      - Владимир!
      - Княже наш! Владимир!
      Десятки рук снимают меня с коня… Знакомые лица, незнакомые лица… Сколько в них радости и любви!
      В ворота влетает Эдвард. Слава Богу - он невредим, только забрызган кровью…
      Я бегу по каменным ступеням на стену… Под ней кипит еще бой: взлетают стрелы, сверкают мечи и сабли, колышется, словно в ритме странного танца, море людских и конских голов… Сколько это длится? Исход боя уже предрешен.
      Кажется, наблюдая это кровавое кружение внизу, я впал в какое-то страшное забытье: я смотрел, но не видел, слушал, но не слышал… Все словно застыло внутри…
      Почему стало так тихо? Тихо настолько, что необыкновенно громки звучащие по лестнице шаги… Невыносимо громки… Кто идет сюда? Зачем? Мне незнакомы лица этих воинов, но это не серые воины…
      - Княже! Князь Глеб схвачен и брошен в поруб. Он пытался бежать самым постыдным для воина образом, переодевшись скоморохом и скрыв лицо свое кожаной черной маскою. Малые дети приметили, что у скомороха шибко богаты сапоги. Что прикажешь делать с ним?
      - Отпустить. Пусть идет куда хочет, и возьмет что хочет из своего имущества, - говорю я устало. Суда и смерти заслуживает предатель, покушавшийся на мою жизнь и вероломно отравивший дружинников. Но разве могу я судить сына моего родного дяди, племянника моего отца? Нет, негоже проливать родственную кровь. Пусть будет над ним Божья воля.
      - Ты не желаешь видеть его?
      - Нет.
 

 
      Ветер, полоскавший мои волосы, отбрасывая их за спину, таил в себе неуловимый запах приближающейся осени. Я стоял на стене, любуясь на раскинувшийся вокруг, залитый медно-красным солнцем Ведов… Отблески закатных лучей играли на позлащенных и серебристых куполах, ложились на белый камень церквей, палат и крепостных стен - словно оттеняя их, лепились по косогорам черные, вросшие в землю домишки… Совсем черной кажется сейчас листва раскидистых деревьев…
      Ведов, град мой стольный, Ведов…
      Как хорошо стоять на этом ветру, как хорошо чувствовать, как треплет он волосы, хлопая белым моим плащом, опираться рукой об этот белый каменный зубец стены…
      Отдавшись радостному ощущению, я не услышал шагов за спиной.
      - Я пришел говорить с тобой, rex Влэдимэр.
      - Говори, Эдвард Эдмундич, - ответил я, с некоторым недоумением вглядываясь в напряженное лицо его.
      - Мне трудно начать… - Эдвард откинул с лица прядь черно-блестящих волос. - Скажи, rex, я живу в стольном твоем граде уже несколько недель - почему среди твоей дружины ни разу не встречал я ни одного из тех воинов, которые возвращали тебе отеческий стол?.. Они называли тебя своим повелителем, но здесь их не знает никто…
      - Откроюсь тебе по чести, Эдвард Эдмундич. Истинно - я князь ихний. Но место тем воинам не в стольном граде, в моих лесах.
      - Что это значит, rex? Кто они? И куда исчез твой телохранитель?
      - Они - волки из моих лесов. Волк также и Волвич, но на более долгий срок оборотил его в человека старый волхв.
      - Языческий pontifex?! Так вот, чьею помощью добыта победа! - В голосе побелевшего как лен Эдварда прозвенели слезы горечи. - Так не Господним произволом добыт твой стол, Влэдимэр?..
      Я смолчал.
      Некоторое время молчал и Эдвард. Мы стояли рядом, но пропасть разверзлась между нами.
      - Я лишен был дружины до тех пор, покуда не находился на своей земле, - вымолвил, наконец, я. - Но вступив на нее, я стал силен. Ведовское княжество - мое, кому же, как не мне, должны служить даже волки в здешних лесах? Теперь же я смогу дать тебе настоящую дружину, отправившись с которой в Англию, ты свергнешь Канута…
      - Я не приму от тебя дружины, rex. Видит Бог, вырвать тебя из сердца для меня все равно, что своей рукою вырвать глаз… Но глаз мой соблазняет меня. Ты не христианин, rex, истинный христианин не в праве принимать колдовскую помощь.
      - Не в праве? - впервые за этот тяжелый разговор поднял я голову и взглянул Эдварду в глаза. - Постой же!
      С силою рванув застежку, я сбросил корзно и, сжав в кулаке ворот, разодрал на груди свою белую, расшитую золотом рубаху.
      - Смотри, Эдвард Эдмундич, и суди сам - вправе ли я был принимать волхову помощь?
      Приподняв нательный крест и ведовскую ладонку, я показал Эдварду четкий и глубокий след ожога в форме креста.
      - Нательный крест жег грудь мне, потомку ведунов. Вы, англы, давно приняли истинную веру - мы же были язычниками на памяти нынешних стариков. Поэтому крест жег мне грудь, накалившись докрасна. Я мог снять его, но не снял бы ни за что на свете. Ответь, вправе ли был я после этого принимать помощь волхва?
      - Да, rex. Ты был вправе. Я не знал этого, но все равно - прости.
      Мы обнялись: пропасть, которая, казалось, только что готова была навеки поглотить наше дружество, закрылась.
      - Воистину странно устроен мир: несколько дней назад я был несчастлив, что предстоит покинуть тебя, несколько мгновений назад - безмерно несчастлив, полагая, что расставание будет столь ужасно… а сейчас я почти счастлив, поскольку унесу твой дружеский образ в сердце…
      - Так расставание уже близко, Эдвард Эдмундич?
      - Да, rex. Малескольд не одобрил бы этого, я и сам знаю, что почти обречен на поражение.
      - Для чего же ты покидаешь Русь, разве не дорога она тебе?
      - Англия зовет меня. Как одетая в лохмотья мать вправе призвать сына, даже обласканного блистательной королевой. И он придет, потому, что он - дитя этой нищенки, а не дитя королевы. Англия зовет меня, rex Влэдимэр!
      - Стало быть - делать нечего. Но ты примешь от меня дружину?
      - Нет. Пойми меня правильно, rex! Ты - вправе знаться с ведовской силой, я - нет.
      - Как же хочешь ты ехать?!
      - Один. В Англии я отыщу в их имениях уцелевших приверженцев Эдмунда Айронсайда… Драгоценности, которые удалось вместе со мной, младенцем, вывезти в Руссию, помогут нам…
      - Не в одном месте может порваться тонкая нить, Эдвард Эдмундич. Ты можешь быть убитым грабителями по дороге… Ты можешь не найти отцовских вассалов живыми… Да и что удастся тебе?! О, если бы я мог поехать с тобою!
      - Твое место здесь, rex.
      - О, да, Эдвард Эдмундич… Снова шевелится Степь… Знаешь, - не стол для князя, князь для стола… Когда намерен ты ехать?
      - Я приказал начать готовиться в дорогу завтра…
      Некоторое время мы стояли еще молча рядом на стене, над вечерним городом… Отчаянный грай грачей стоял в черных кронах деревьев. Алел западный край неба. Взметались, хлопая на ветру, белый мой плащ и сине-зеленый плащ Эдварда.
 

 
      Через три дня настал день расставания. Я понял, что день этот пришел, когда, пробудившись на рассвете, золотыми лучами пробивающемся в горницу, распахнул окно: набирая высоту, мимо окна моего пролетел белый голубь. Я успел еще заметить на нем малиновый мешочек… Голубь уносил последнее письмо Эдварда Айронсайда к Ярославне.
      …Заполнена народом была в этот день пристань на берегу Роси. По сходням широкого в бортах, украшенного на носу дубовым единорогом судна сновали туда-сюда гребцы и купцы, следящие за укладкой своих товаров… Ветер, казалось в нетерпении, рвал уже синий парус…
      - Вряд ли свидимся еще, Эдвард Эдмундич! - в последний раз обнимая возлюбленного друга моего, ощутил я хрупкие его плечи под зеленым аксамитом плаща…
      - Numquam te videbo, - как всегда в волнении Эдвард сбивался на латынь, - прощай!»
      - Прощай, пошли тебе Господь удачи…
      - Прощай! - тонкий и легкий, Эдвард взбежал на сходни последним: помедлив немного, поклонился в сторону вздымающегося городского холма поясным русским поклоном… Сходни убрали. Борт корабля плавно пошел от берега…
      - Прощай, rex! - звонко крикнул Эдвард. - Прощай аah!
      Я не знал, что значит это слово, слово родного языка Эдварда. Но не понять его значения я не мог.
      «Аah» - навсегда.
      Прощай навсегда! Навсегда!
      - Коня!!
      Ко мне подводили уже Букефала. Никто не поддержал мне стремя - в седло я словно взлетел и, изо всей силы ударив в конские бока, помчался не разбирая дороги… В стороны шарахался народ на многолюдной пристани… Лиц я не видел, только разноцветные пятна плыли перед глазами…
      Навсегда!
      …Как очутился я в лесу?.. Черный мох на необхватных стволах, густые кроны над головой зеленоватят солнечный свет, проникающий через них вниз…
      Я знаю это место - недалеко отсюда - заброшенный языческий погост…
      Спустя еще некоторое время листва над головой стала реже: вскоре я выехал к небольшому озеру, заросшему вдоль берега камышом.
      И снова захотелось мне скакать без оглядки, чтобы утишить боль… Как любили мы с Эдвардом вспоминать о смерти князя Артура, о том, как съер Борс бросает в озеро, заросшее камышом, дивный Артуров меч, чтобы не служил он боле никому!
      Что умерло у меня? Счастье дружбы, которую невозможно забыть.
      Что бросить в озеро мне?
      В первое мгновение я вздрогнул. Затем твердой рукою вытянул из-за пазухи шелковый шнурок ладанки…
      - Навьи!! Спасибо вам, навьи! Был я силен вашей силою - хочу быть силен своей! Кончилось ныне мое право на вашу силу - почему, ведаете сами! Поклон вам низкий, да прощайте на том, навьи!
      Вдруг легко и радостно стало на душе: взамен могущества, теряемого мною, словно вливалось в меня новое, неведомое могущество, новая сила… И отчего-то почудилось мне, что сила эта притянет и уничтожит хоть часть опасностей, ждущих Эдварда Айронсайда в далекой земле бриттов…
      Я примерился и бросил ладонку во озеро.
      Помнилось мне, что высунулась и подхватила ее чья-то темная рука?
      По воде побежали круги…
      Прощай, волхованье!
 

 
      - А что же было дальше, батюшка? Так и не видал ты более ни старого волхва, ни Эдварда Эдмундича, ни Анны Ярославны? - Андрей вскакивает с высокого дубового кресла, стоящего перед облицованной синими изразцами печью, и начинает взволнованно ходить взад-вперед по библиотеке. Щеки его разгорелись, глаза возбужденно сияют. - Батюшка, расскажи!
      Андрею скоро двенадцать: когда я смотрю на него, мне мнится, будто это я вновь стал двенадцатилетним отроком и стою у медного зеркала. Те же серые глаза, те же жесткие спадающие на плечи русые волосы, так же непокорно выбивающиеся из под серебряного тонкого ободка… А взаправду ли это не так? Разве давно ушедшее мое отрочество не возродилось в нем?
      - Сядь, в очах мельтешит, - говорю я строго. - Ни Эдварда, ни, тем паче, волхва, я более не видал. Часто доводится мне видаться и ныне с князем Всеволодом Ярославичем, что правит ныне Русью в гордом триумвирате со своими братьями. Встретишься с ними и ты, как будешь приносить присяги на верность. А с Анною Ярославной встречались мы потом не один раз до ее замужества.
      - Я знаю, батюшка, Анна Ярославна - жена Великого князя Франции. Но скажи, ведь она ждала одиннадцать лет?
      - Ждала, Андрей.
      - Но почему же она пошла не по любви за Генриха Французского? Ведь не по любви, батюшка?
      - По любви, Андрей. По великой любви к земле русской. Ярославу, а значит - Руси так надобно было. Не для себя живут князья. Запомни это.
      - Запомню, отец.
      - Княгиня Ингрина Эдмундовна зовет княжича Андрея Владимировича к себе, - говорит в дверях челядин.
      - Заговорились мы нынче, - я разворачиваю свою книгу, - а латынь твоя не ждет. Иди скорее к матери!
      сентябрь-декабрь 1981 года
      (Книга написана в подарок на девятый день рождения Лизы Чукловой)
 

 
      А
 
      Аксамитовый, аксамит - бархатный, бархат.
      Б
      Бахтерцы - доспех из металлических пластинок, соединенных между собой кольцами в несколько рядов. На боках пластинки не соединены.
      Бортничать - собирать мед диких пчел.
      Бритты - племена, некогда бывшие основным населением острова, который мы сейчас называем Великобританией. Ко временам, к которым относится действие этой книги, бритты уже изрядно перемешались с завоевавшими их саксами. Знаменитый король Артур, основатель рыцарства, был бриттом.
      В
      Варяг, варяги - они же - викинги, они же - норманы. Морские кочевники. Очень храбро занимались морским разбоем. Предки современных скандинавов - светловолосые, высокие, широкоплечие. Отдыхая от разбоев, любили сочинять стихи, которые назывались висами. Иногда нанимались на военную службу, в том числе и на Русь.
      Вассал, вассалы - это слово рассказывает об одном благородном обычае в странах Европы. Человек давал клятву верности тому, кого выбирал своим сеньором, то есть господином. Барон или граф был вассалом короля, простой дворянин - вассалом графа или барона, вольный земледелец - вассалом дворянина. А сам король не должен был считать себя только господином над всеми, как прежние языческие правители, а вассалом Господа Бога. Люди Средних Веков очень ценили верность.
      Ведун - не совсем то же самое, что и колдун, хотя звучит похоже. Колдун может сидеть над книгами и по ним колдовать. А ведун берет свою силу у Природы.
      Вече - собрание уважаемых горожан по поводу какого-нибудь важного вопроса. Такие города как Новгород или Псков на Киевской Руси все серьезные вопросы решали на вече. Поэтому мы называем их Новгородской и Псковской республиками. В других же городах этим обычно занимался князь.
      Волхв - если ведун на Древней Руси мог быть и землепашцем, и плотником, и рыбаком, а потому держать свое ведовство в секрете, то волхв мог быть только волхвом. Ведун брал от всего понемногу - от огня так от огня, от ветра, так от ветра. И делал он это для своих целей - отогнать болезнь, собрать богатый урожай…Волхв же служил какой-то одной силе, воплощенной в деревянном идоле. Например - огню в образе бога Перуна. Он преследовал не свои цели, а цели своего божества.
      Вятичи - одно из многочисленных племен, смешение которых и дало со временем русский народ. При Ярославе Мудром, хотя Русь уже считалась одним государством, люди еще помнили, кто из какого племени. Часто у племени был свой город и князь. Сейчас о племени вятичей нам напоминает город Вятка.
      Г
      Гайтан - шелковый шнурок для нательного креста.
      Гридень - воин из княжеской дружины.
      Д
      Десница - правая рука. А левая называлась шуйца.
      Дружина - армия тех времен, своя у каждого княжества. Очень маленькая, вся помещалась при княжеском дворе. В большей не было нужды, потому, что при набеге врагов шли на защиту своих земель все мужчины.
      Е
      Единорог - волшебный зверь. Похож на красивую белую лошадь с серебряным витым рогом на лбу. Очень опасен, почти неуловим. Но поймать его может девочка или очень юная девушка, если не побоится придти одна в глухой лес. Тогда единорог выйдет и захочет уснуть, доверчиво положив ей голову на грудь.
      З
      Запона - женская одежда без рукавов: надевалась через голову, по бокам не сшивалась, разве что подвязывалась пояском. Под запону надевали более длинную рубаху с рукавами.
      Зенденевый, зендень - легкая простая ткань, совсем не нарядная.
      К
      Китоврас - древнерусское название кентавра, волшебного существа, представляющего собою лолучеловека-полулошадь.
      Корзно - плащ, то есть длинное одеяние без рукавов.
      Л
      Ладанка - небольшой мешочек, который носят на груди под одеждой. В нем хранятся священные или секретные маленькие предметы.
      Ларь - вид сундука: в те времена, когда не было такой мебели, как диваны или кушетки, на сундуках сидели днем, а ночью иногда спали.
      Летник - свободная легкая женская одежда с длинными рукавами.
      Ловитва - охота.
      Любомудры - философы: буквальный перевод греческого слова.
      М
      Мусия - она же мозаика: разноцветные картины, выложенные из кусочков стекла или камешков.
      Н
      Навьи - у наших предков существовали два антонима: явь и навь. Они немного напоминают наши антонимы жизнь и смерть, но только напоминают. Для древних мертвые (навьи) сосуществовали рядом с живыми и могли вмешиваться в их дела, но незримо, потому, что мир нави невидим для обитателей яви. А мы сейчас говорим слова явно, явный как безусловный, не требующий доказательств. А в какой странной парочке слово явь когда-то ходило, мы давно позабыли.
      Ноговицы - штаны, но надо думать не в точности такие, как мы теперь носим.
      О
      Оплечь - на плечах: говорится прежде всего о той верхней одежде, которая не имеет рукавов - плащи, накидки и др.
      П
      Пергамент - особой выделки тонкая кожа, на которой переписывали книги. Обычно этим занимались монахи, и изготовление каждой книги занимало несколько лет. Само собой, такая книга ценилась очень дорого. Простые записи, письма и прочее писали на бересте.
      Перегорода - толстая длинная палка, которую укрепляли на высоте конской груди поперек улицы. Поскольку улицы на Киевской Руси мостили крепким хорошим деревом, то конский топот ночью звучал бы очень звонко. Но если на каждом перекрестке приходится останавливаться, чтобы поднять палку, всаднику лучше не гнать во весь опор, а тихо ехать шагом.
      Печенеги - степные кочевники. Смуглые, невысокие. Жили в шатрах, все свое имущество легко перевозили с места на место. Жили скотоводством и грабежом. Нападали на Русь, пока их не разбил Ярослав Мудрый. Их кровь течет в жилах современных венгров.
      Поганые - это не ругательство: так называли на Руси язычников, то есть тех, кто не знает Истинного Бога, а поклоняется идолам - статуям ложных богов.
      Погост - в те времена - место в глухом лесу, на поляне, образующей пригорок. Огорожено частоколом, за которым стояли идолы, языческие боги. Сейчас значение этого слова изменилось - мы называем так могилы, расположенные около церкви, чаще - деревенской.
      Половчанин, половцы - тоже степные кочевники, как и печенеги (см.).
      Поруб - тюрьма.
      Пращур - предок.
      Р
      Руда - кровь. Заговорить руду - остановить кровь, льющуюся из свежей раны.
      С
      Слюда - полупрозрачный камешек, может быть разных оттенков. Слюда хорошо расслаивалась, поэтому ее вставляли в окна вместо стекла: небольшими кусочками, каждый из которых был вделан в свою металлическую оправу. Настоящее стекло на Руси уже умели выплавлять, но использовали для украшений. Ровный, большой лист стекла, пригодный для окна, тогда никто не мог и вообразить.
      Стиль, стилос - заостренная палочка для письма, предок нашей ручки. Само это слово пришло к нам из древнего Рима. Но если ручка оставляет бумагу гладкой, а буквы наносит краской, то стиль их выдавливал - у русских на бересте, а у римлян на покрытой воском табличке.
      Стол - отсюда - стольный град, то есть тот город, где обычно находится князь со своим двором. Само слово - то же самое, что и трон.
      Т
      Тивун, или тиун - человек, следящий за исполнением порядка, вроде судьи.
      У
      Убрус - женский головной убор, похожий на большой платок, закрывающий волосы и шею до подбородка, но свободно ниспадающий на плечи.