Валентина Васильевна Чудакова
      Похвальное слово бане
      Фронтовые бани неоднократно воспеты художественной литературой - и в поэзии, и в прозе. А только хочется и мне, бывшему пехотинцу, сказать похвальное слово солдатской бане. Да не той, что в плановом порядке подъезжала к переднему краю на машине, с дезокамерой на прицепе. Банная брезентовая палатка, с таким же предбанником, разумеется, не отапливалась, и никакого пола ни тут, ни там не было. Вот и мойся: из душевой воронки на тебя хлещет чуть ли не кипяток, а под ногами снег талый. Не столько моешься, сколько пляшешь.
      К тому же банщик и дезинфектор всегда спешат, ссылаясь на "уплотненный график планового помыва". А на самом деле они просто малодушничают. Противник бьет из дальнобоек по ближним тылам, не прицельно, конечно, по площади. А служителям банно-прачечного отряда кажется, что снаряды "берут в вилку" именно их кочующий объект. Потому они иной раз, бывало, и торопятся подальше в тыл.
      И что получается? Не успел солдат мыло смыть - воду отключили: "Выходи!" Вот и одевайся намыленный. А в предбаннике теснотища, и от холода зуб на зуб не попадает. Одна отрада, что амуниция после обработки в камере выдается прямо с пылу, с жару. Тут уж не приходится разбираться, что чье, - расхватывается и надевается, что под руку попадает. А потом кросс на передний край. Да еще какой! Пожилые молодежь обгоняют. И только в теплых землянках, переведя дух, солдаты переодеваются сызнова. "Матвей, ослеп ты, что ли? Мои штаны напялил!" - "А черт их разберет на такой холодрыге! А на тебе чьи?" Так и идет розыск и беззлобная перепалка.
      Ну их, эти палатки! Если бы не строжайший приказ, ни одного фронтовика туда и на канате бы не затащили. А вообще мои однополчане, особенно сибиряки, понимали толк в банном деле.
      Солдаты обожали собственные баньки, по старорусскому обычаю - с раскаленной каменкой, с сухим паром да березовым веничком, чтобы все честь по чести. Вот тут уж настоящая услада телу и душе, "жарами жареной и морозами печеной". Как дорвется солдат до такого рая - парится до смертной истомы, до беспамятства. А исхлестав себя вдоль-поперек и крест-накрест, бултых в свежевыпавший снег. Покатается хорошенько - и опять на полок. А после такой бани точно заново человек рождается, всю неделю по траншее гоголем ходит.
      Разумеется, в наступлении было не до бани. А как встанет пехота в оборону или на передышку в прифронтовой полосе, тут перво-наперво и возникает банный вопрос. И начинается строительство по всем правилам.
      После зимнего успешного наступления заняли мы оборону на реке Осьме, на Смоленщине. Река эта протекала по нейтральной полосе как раз перед нашими позициями, а на правом фланге батальона крутым коленом заворачивала в тылы. Вот тут-то, в излучине, на самом берегу и решено было соорудить батальонную баню. Прорабом был назначен отменный специалист банного дела старый пулеметчик Бахвалов, которого наша молодежь звала попросту дедом. Приказано - сделано. После сам комбат объявил деду Бахвалову благодарность и предоставил пулеметчикам почетное право мыться первыми.
      Стояла ранняя весна. Зеленые листочки в лесу только что проклюнулись, так что березовые полуголые ветки, на мой взгляд, совсем не годились для банных веников. Однако дед Бахвалов с пулеметчиками из этих розог навязал целую кучу огромных веников и на мое критическое замечание ответил с усмешкой: "Сибиряку в самую плепорцию".
      Днем, после обеда, я сняла с обороны половину своего взвода и повела пулеметчиков в баню. Настроение у людей было праздничное - как только вылезли из траншеи, запели свою любимую:
      Здравствуй, милая Маруся!
      Здравствуй, цветик
      го-о-лу-бой!..
      На крутом берегу Осьмы, в буйной заросли орешника, в знойном мареве томилась банька, срубленная "в лапу" из сухих сосновых хлыстов. Ее прожаренные стены, казалось, звонко гудели. Над круглой жестяной трубой струился домовитый сизый дымок.
      И тут же на поляне, на разостланной плащ-палатке, лежала целая куча солдатского добра: белье, полотенца, брусочки мыла по норме, новое летнее обмундирование, сапоги яловые и кирзовые, ботинки "на гусеничном ходу". И чего-чего только тут не было! А над кучей, как Кощей над златом, раскрылатился наш ротный старшина Максим Нефедов.
      Дед Бахвалов выбрал веник поменьше и с поклоном протянул мне: "Попарьтесь-ка во славу, пока мы шурум-бурум получаем".
      Поблагодарив, я вошла в предбанник, нерешительно заглянула в парилку, да так и отпрянула. Ад кромешный! Преисподняя. Раскаленным воздухом меня едва с ног не сшибло.
      - Нет, - сказала я, возвращая деду веник, - что-то у меня нет желания изжариться заживо. Помоюсь после всех, без пара.
      Солдаты засмеялись и с веселым гомоном повалили в баню. Нижнее белье, полотенца и мыло принял дед Бахвалов. Все остальное на весь взвод получала я. И не торопилась: пусть ребята попарятся всласть.
      Прошел час времени, а из бани еще никто не выходил. Прошло еще полчаса. Появилось мое начальство: командир пулеметной роты Ухватов, с прошлогодним веником под мышкой (запасливый). Потом мой собрат по оружию лейтенант Федор Рублев привел половину своих пулеметчиков. А мои всё мылись.
      Старшина наконец потерял терпение и постучал в дверь, закрытую изнутри на запор. Ни ответа, ни привета. Он обошел баньку вокруг и заглянул в подслеповатое оконце. Вернулся и доложил Ухватову:
      - Ни лысого не видно. Угорели они, что ли?..
      Подождали еще с четверть часа. И вдруг двери предбанника распахнулись настежь, на улицу вылетел пулеметчик Попсуевич с белыми ошалелыми глазами, бордово-красный, мокрый, с разбегу бултыхнулся в реку.
      - Один спекся, - невозмутимо отметил писарь.
      Остальные все еще парились. Ротный Ухватов запетушился:
      - Пора и честь знать. Выгоняй своих!
      Я возразила:
      - Да вы что? Они же в чем мать родила!
      Федор Рублев и его ребята добродушно похохатывали. А старшина Максим рассвирепел:
      - Я их, гавриков, сейчас попарю! Они у меня неделю чесаться будут.
      Он выбрал из кучи брезентовые рукавицы и куда-то ушел. Вернулся с огромным букетом лесной молодой крапивы - стрекавы. Не мешкая, тут же проворно разделся, натянул на бритую голову пилотку и, грузный, белотелый, решительно нырнул в банное нутро. Из парилки донесся истошный визг, хохот, и снова все затихло.
      Через десять минут, распаренный и исхлестанный до багровых полос, Максим не без посторонней помощи вывалился из предбанника и упал лицом на молодую травку.
      - И второй готов, - невозмутимо отметил писарь. Ротный Ухватов склонился над Максимом, спросил участливо:
      - Что с тобой, старшина? Плохо, что ли? Максим с трудом оторвал от земли очугуневшую голову:
      - Они м-м-ме-ня...
      - Побили, что ли?
      - П-п-па-ри-ли... в двенадцать в-ве-ников...
      Ухватов взвизгнул совсем по-бабьи и с хохотом повалился на траву. Смеялись пулеметчики Федора Рублева. Сам он заходился до упаду, выкрикивая сквозь слезы:
      - Вот это баня!.. Ах, молодцы!..
      Давно и я так не смеялась. Нет, что ни говори, а фронтовая солдатская баня заслуживает похвального слова.