8

Мы сидели с Рудой на заборе и разговаривали о самых пустяковых вещах. Так мы всегда делаем, когда перед этим поссоримся.

И вдруг у нас за спиной стукнула калитка. «Анча!» – мелькнуло у меня в голове.

Но это был всего лишь перевозчик Роучек, у которого Руда жил. Он почернел от загара, рукава его рубашки были закатаны, а брюки подвёрнуты выше колен. Шагая к нам по дорожке, он наступил босой ногой на большущий осколок, но даже бровью не повел. Из этого я сделал вывод, что человек он закаленный, и тут же сообщил об этом Руде. Мои слова услышал и пан Роучек. Он весело улыбнулся мне и сказал:

– Ну как, Тонда, хотелось бы тебе быть таким же?

Я очень удивился: откуда он меня знает? Но было всё-таки приятно, что обо мне уже прослышал и петипасский перевозчик. Ведь от нашего дома до перевоза не так уж близко. Я захотел похвастаться перед Рудой своей известностью и нарочно спросил пана Роучека:

– Откуда вы, пан Роучек, знаете, как меня зовут?

– Да я о тебе ещё кое-что знаю, – опять засмеялся пан Роучек и с таинственным видом добавил: – Ведь это ты учился в шестом классе той самой школы, что на Гусовой улице. Не так ли?

– Это вам, наверное, рассказал пан Людвик?

– А сидел ты на четвертой парте у окна?

Нет, об этом не мог знать даже пан Людвик.

Перевозчик закрыл глаза и приставил ладонь к уху, как бы слушая чей-то таинственный голос:

– Что ты говоришь? Что Тонда Гоудек девятого сентября прошлого года купил себе новый красный ластик за восемьдесят талеров?

У меня прямо мурашки пробежали по коже. Этого не помнил даже я сам! Я подозрительно покосился на Руду. Он был удивлен не меньше, чем я.

– На будущее не теряй ничего из карманов, – сказал пан Роучек, хлопнув меня по спине. Затем он сунул руку в карман своей куртки и подал мне записную книжку карандаш и деньги – три кроны двадцать талеров. – Всё это лежало на дорожке за калиткой, – добавил пан Роучек.

Он присел рядом с нами и принялся рассказывать Руде, как недавно перевозил через реку кобылу с жеребенком.

Я не слушал его, а разглядывал вещи, которые отдал Анче на хранение. На первой странице моей записной книжки было написано большими буквами:

«Ты жалкий трус и больше меня не увидишь. А.»

Как раз в это время пан Роучек рассказывал, что кобылу с жеребенком вел какой-то Хоура. И будь Руда у перевоза, Хоура взял бы его с собой.

А я сидел злой, потому что Анча никак не выходила у меня из головы. Напрасно я твердил себе, что это просто незнакомая девчонка. Перед глазами у меня так и стояло её лицо, когда она сидела рядом со мной на песке. А в ушах звучал её голос, когда она ругала этого обманщика Руду и обещала держать за меня палец на счастье. Я начал даже подумывать, не подло ли я поступил с Анчей. Мне вдруг сразу показалось, что и солнце как-то потемнело, и сад уже не был таким красивым, таким зеленым и ярким. Все вокруг меня сделалось каким-то мрачным, и на душе у меня стало тяжело. Чтобы не думать об Анче, я решил прислушаться к разговору пана Роучека с Рудой.

Но пан Роучек уже заметил, что я сижу мрачный как туча.

– Послушай, Тонда, у тебя такой вид, словно куры съели всех твоих червей.

Не успел я ответить ему, как Руда сказал:

– Эти Петипасы, пан Роучек, отравляют нам всю жизнь. Как-никак, мы привыкли к Праге. А что такое Петипасы по сравнению с Прагой? Да и вообще, какое может быть сравнение? Словно мы в каком-нибудь Западакове. Факт!

Руда разошелся вовсю. Он не оставил в покое даже петипасских куриц.

– Или взять, пан Роучек, хотя бы этих куриц.

Бродят они тут, где им вздумается. В Праге они и часа бы не прожили. Знаете, сколько там машин!

Руда перевернулся на живот и стал ковырять стебельком в какой-то малюсенькой норке.

– Ох, был бы ты моим сыном! – покачал головой пан Роучек. Он приподнялся, сорвал с ближней ветки яблоко и откусил.

– И яблоки у вас плохие, – не унимался Руда. – Короче говоря, Петипасы – это Петипасы!

Пан Роучек отшвырнул огрызок и наклонился к Руде:

– Был бы ты моим сыном, уж я бы тебя проучил! – и, рассердившись, покинул сад.

Руда продолжал ковырять травинкой в земле.

– Вот видишь, Тонда, как тут с человеком обращаются – ещё и побить грозятся!

После встречи с паном Роучеком настроение у меня испортилось ещё больше. Мы лежали с Рудой в траве и молчали. Разговаривать нам совсем не хотелось. Наконец Руда спросил:

– Значит, и тебе все противно?

Я ничего не ответил, взял книжку, которую он перед этим читал, и принялся листать страницы.

– Ну вот, ещё и ты дразнишь меня!

И снова молчание. От одиннадцатой до семнадцатой страницы. Потом Руда толкнул меня локтем:

– Что нам делать сегодня днем? Мне вовсе не хочется, чтоб в этих скверных Петипасах сын моего отца умер от скуки.

Он, видно, ждал, что я похвалю его за эту шутку, но я не похвалил. Настроение у меня становилось все хуже и хуже. Листая страницы, я случайно наткнулся на слово «предал». И тут же вспомнил об Анче.

Руда подсел ко мне поближе и заглянул через мое плечо в книжку. На пятьдесят шестой странице были нарисованы два негритянских мальчишки. Я немного посмотрел на них и хотел перевернуть страницу, но Руда задержал мою руку и показал пальцем на мальчишку побольше:

– Это Чака, а это его младший брат. Они тоже умирали от скуки. Хоть это и было все в Африке.

Я тихо ответил:

– Я не читал этой книжки.

– Вот я тебе о ней и рассказываю. Они жили там в одной скучной-прескучной деревне.

Я вздохнул:

– Наверное, это были какие-нибудь африканские Петипасы.

И снова взглянул на картинку. На ней была нарисована пустыня. Мелкий-мелкий песок и ни одного камня. Этим африканским мальчишкам даже нечем было пошвыряться. Не росли там и пальмы, – выходит, негде было и полазить. И я сказал Руде:

– Да, им было, пожалуй, похуже, чем нам.

Потом я сорвал яблоко и стал грызть его. Оно было кислое, но какое-то приятно кислое. Я жевал его и уже более миролюбиво смотрел на пустыню и на двух грустных африканских мальчишек. Но тут Руда опять все испортил:

– Если ты думаешь, что им и вправду было хуже, чем нам, то ошибаешься. Как-то раз Чака поймал в пустыне львенка, тогда им сразу стало веселее.

Он перевернул страницу и показал на картинку, где Чака и его брат были нарисованы со львенком.

– Попробуй-ка, поймай в Петипасах льва! Да что льва – хотя бы захудалую курицу!

Вдруг он всерьез о чём-то задумался, даже глаза при этом закрыл. Потом стукнул кулаком по земле:

– Есть, Тонда! Я всё-таки придумал! Мы поймаем какого-нибудь пса и будем его дрессировать!

9

Домой я вернулся уже в четверть второго. Видно, это очень не понравилось пани Людвиковой. Настроение у неё было явно чем-то испорчено. Она сердито переставляла кастрюли на плите и ворчала:

– Один приходит обедать поздно, а другой только сунет ложку в тарелку – и снова из дому. Да ещё стучит ложкой по столу!

Я догадался, что речь идёт о пане Людвике. А пани Людвикова в это время сердито вытирала тряпкой плиту, на которую пролила суп.

– Послушай, Тоник, ты не знаешь, почему пан Людвик с самого утра такой злой?

Я отлично знал, но не сказал об этом ни слова.

На плите снова что-то зашипело, и пани Людвикова, обвернув руку тряпкой, опять загромыхала кастрюлями.

– Целое утро он искал тебя с дождевыми червями по всем Петипасам. А недавно схватил удочки и отправился на речку… Сколько тебе супу?

Я попросил налить побольше, чтобы хоть как-то утешить пани Людвикову.

– Пойдешь за ним на речку?

Я покачал головой.

– Ну как, суп не очень соленый?

Я снова мотнул головой. Пани Людвикова поставила кастрюлю с супом обратно на плиту, села у окна на скамейку и стала смотреть во двор. Как раз когда я доедал последнюю ложку супу, пани Людвикова спросила:

– Скажи, Тоник, тебе не нравится у нас в Петипасах?

Мне не хотелось врать, и, чтобы ни о чем не говорить, я усердно занялся кружочком моркови. Но пани Людвикова больше ни о чем меня не спрашивала. Моя мама тоже делала так, если видела, что мне не до разговоров.

После супа появилось мясо. Настроение у меня сразу улучшилось – в мясе оказалась большая кость, и мне уже не надо было думать о приманке для собаки. Правда, предстояло ещё незаметно завернуть эту кость в носовой платок и сунуть в карман. И мне удалось это сделать, когда пани Людвикова вышла во двор снимать сухое белье.

С Рудой я «должен был встретиться в три часа у трех лип. А пока что я пошел к себе в комнату и стал думать о предстоящей охоте на собак.

Собак в Пети пасах много. Большая часть их, конечно, – за заборами, бегает по садам. Но есть и такие, которые свободно разгуливают по улицам. Ещё утром я приметил каких-то бродячих собак – они носились по дороге и, уткнувшись носом в землю, что-то вынюхивали. Эти собаки наверняка были бездомные. Они были косматые и без ошейников. Значит, и хозяев у них не было. Такого пса может поймать всякий, кто его не боится.

Руда говорит, что он ничего не боится. Пожалуй, я тоже не боюсь собак, если только они не очень большие.

Из окна комнаты был виден кусок дороги за нашим забором.

Я решил подсчитать, сколько собак пробежит за минуту мимо нашего дома. Подошел к окну и засек время. Стояла такая жара, что казалось, воздух дрожит от зноя. Собаки по дороге не бегали – они, наверное, спали где-нибудь в тени.

Я тоже прилег на постель, размышляя о том, сколько радости доставит нам с Рудой пес, который сейчас и не предполагает, что его ждет.

Ровно в три часа я ожидал Руду под тремя липами. Он опоздал на целых пять минут. Мы присели на каменную лесенку под деревьями. Кость я положил между нами.

– Что это такое? – спросил Руда.

Я сказал, что это приманка для собак. Оказывается, Руда после обеда тоже размышлял о предстоящей охоте. И теперь он заявил, что надо поймать пса не слишком большого, но веселого. А я считал наоборот – нужно поймать пса грустного, развеселить его, а потом уж пусть он веселит нас.

– Слишком много хлопот, – лениво протянул Руда. – Попробуй при такой жаре развесели собаку!

Почему бы нам сразу не поймать веселого пса?

Я заметил ему, что у каждого веселого пса наверняка есть хозяин. А ловить чужих собак – это воровство, а возможно, и грабеж.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами Руда.

Вдруг он подскочил, сел прямо на кость и громко-громко сказал: – Впрочем, тигров лучше всего ловить в капканы. Я как раз вчера об этом читал.

Я вытаращил на него глаза, а он прошептал:

– Замри, Тонда, – и показал вниз на дорогу.

По дороге брел Лойза Салих и с ним несколько петипасских ребят. Я чуть не поперхнулся от радости. „Ну и ловкач мой Руда!“

Когда Лойза Салих приблизился к нам, мы с Рудой уже спокойно беседовали об охоте на тигров.

Лойза приближался к нам, но как-то боком. Так всегда делают мальчишки, когда ещё плохо знакомы и не знают, с чего начать. Лойза спросил нас:

– О чем это вы тут советуетесь?

– А ты угадай, – ответил ему Руда.

– Подумаешь, воображают тут! – обиделся Лойза.

Вслед за ним насупились и все остальные. Они ещё немного постояли, посмотрели на нас, а потом медленно побрели к станции. Они о чем-то совещались на ходу, все время оглядываясь на нас.

– Со здешними ребятами нужно уметь обращаться, – похвастался Руда.

И мы стали совещаться дальше. Мы решили не ловить собак на этой дороге: здесь ходит слишком много народу. Руда сказал, что знает одну улицу, которая почти всегда безлюдна. Мы взяли кость и отправились на эту улицу.

Улица и вправду была хороша. Дома по обеим её сторонам утопали в садах. В садах пестрели цветы, распевали птицы. Народу здесь ходило так мало, что даже на дороге зеленела трава. На середине улицы у канавы рос огромный лопух. Мы спрятались за ним и ещё разок посовещались. В конце концов мы пришли к такому решению: поймать красивого печального пса средней величины. Руда тут же придумал, как его поймать. Он вынул из кармана штанов веревку и привязал к ней кость. Затем положил кость на видном месте и протянул веревку, посредине улицы прямо к нашему лопуху. Веревку он засыпал землей, чтобы пес её не заметил.

– Как только пес появится на улице, – объяснил он мне, – он сразу учует кость и бросится к ней, а я потяну веревку. Пес сунется за костью, а я опять потяну веревку, пес подойдет ещё ближе, и тогда ты его схватишь. Ясно?

Я сказал, что ясно, но, может, лучше ловить пса вместе?

– Хорошо, – согласился Руда. – Я за хвост, а ты за голову.

Мы спрятались в лопухах и стали подстерегать пса.

Сначала все вокруг было спокойно. Только солнце светило да вдали дорогу перешла курица. Но через минуту – я даже не знаю, как это получилось, – она выскочила около нас из канавы и стала клевать кость.

– Кыш, кыш! – махай на неё Руда.

Мы с трудом прогнали нахальную курицу.

Я взглянул на часы. Мы лежали за лопухом уже пятнадцать минут, но ни одна собака не появлялась. Меня это не очень беспокоило. Я привык сидеть у реки помногу часов и порой уходить ни с чем. Но Руда не умел быть терпеливым. Он вертелся с места на место, вытирал потные ладони о штаны и злился:

– С тобой вечно не везет!

Но едва он это сказал, вдали появился пес. Он выбежал на дорогу, остановился и стал нюхать землю вокруг себя.

– Далековато он от нас, – проворчал Руда. – Нашу кость он наверняка не чует.

Мы изо всех сил сжали кулаки, стали колдовать, чтобы пес подбежал поближе. И он послушался. Он пустился к нам по дороге, гордо задрав голову кверху. Вот он все ближе и ближе – и перед нами очутился огромный волкодав.

Я снова сжал кулаки и снова стал колдовать, чтобы он не пробежал мимо. Но сердце у меня как-то заныло.

Пес был огромный, с сильными лапами, во рту у него торчали крепкие зубы, из пасти высовывался красный язык. Он находился уже совсем рядом, и было видно, как горят у него глаза.

Я быстро взглянул на Руду, Руда на меня, и больше я ничего не успел увидеть – прижался к земле и замер. Когда немного погодя я поднял голову, Руда с довольным видом сообщил мне, что не растерялся и дернул веревку прежде, чем волкодав учуял кость. Тут я заметил, что на виске у Руды почему-то дергается жилка.

Наконец я решился выглянуть из-за лопуха. Волкодав был уже далеко, на другом конце улицы. Руда привстал на колени и махнул рукой в его сторону.

– Если бы я захотел, то поймал бы его в два счёта.

И снова самым обычным голосом, будто ничего не произошло, сказал мне:

– Надеюсь, ты не думаешь, что я испугался его?

Это же веселый песик, у него наверняка имеется хозяин.

Потом он вытер перемазанный землей нос, и мы снова растянули свою веревку с костью.

Прошло ещё четверть часа. Отовсюду то и дело доносился собачий лай, но на нашей улице ни один пес не появлялся. От скуки я стал разглядывать, как ползают в траве под лопухом жуки.

Вдруг Руда быстро толкнул меня в бок:

– Бежит!

На углу улицы и вправду появился какой-то пес очень приличного вида. Но тут же за ним появилась женщина, ведущая его на веревке. Руда велел мне пойти и загородить кость. Присев на корточки около кости, я сделал вид, что ищу чего-то на земле. Так я сидел, пока этот пес не прошел мимо.

Не успел я вновь спрятаться за лопух, как показался ещё один пес. Он шел без хозяйки. Это был необычайно деловитый пес. Он все время что-то вынюхивал, вертел головой, бегал взад и вперед. Наконец он присел и, видимо, решил хорошенько отдохнуть.

– Ну, теперь его не дождаться, – вздохнул Руда.

Вдруг он вспомнил, что умеет как-то по-особому свистеть, а против этого, как известно, не устоит ни один пес. Руда облизнул губы, но сначала попробовал свистнуть тихонько. Потом прищурился и свистнул по-настоящему. Пес подпрыгнул, насторожил уши и… скрылся за углом. Руда сердито пожал плечами и сказал, что собаки в Петипасах даже свиста настоящего не понимают.

И вот мы снова лежим за лопухом и подкарауливаем очередного пса. Я смотрел во все глаза. Видел, как над улицей проносятся птицы, заметил двух кошек, шмеля и бабочку-капустницу. Но ни одного пса я так и не обнаружил.

– Который час? – не выдержал, наконец, Руда.

Я взглянул на свои часы. Вот почему я с точностью до одной минуты запомнил, когда произошло это удивительное событие.

Было ровно шестнадцать часов три минуты, когда Что-то холодное коснулось моей левой ноги.

– Вроде дождь начинается, – сказал я Руде.

Он раздвинул листья лопуха, посмотрел на небо и проворчал:

– Интересно бы знать, откуда!

Небо и вправду было чистое, без единой тучки. Но тут снова что-то холодное и мокрое коснулось моей ноги. Я обернулся. Сзади стоял пес и тихонько обнюхивал мою ногу.

Я растерялся. Кому понравится, когда незнакомый пес обнюхивает его ногу, а если ещё этот пес не виляет хвостом, то уж тогда берегись!

У пса, который стоял возле моей ноги, хвост торчал прямо, как палка; он и не думал вилять им. Я попробовал потихоньку отодвинуть ногу. Пес немедленно шагнул вперед, поднял лапу, по-хозяйски положил её на мою ногу и снова стал обнюхивать. Тут я заметил, что из его пасти высовывается острый белый зуб.

Руда как ни в чем не бывало лежал рядом со мной, спокойно смотрел на дорогу и ворчал:

– Пожалуй, брат, сегодня нам пса уже не дождаться.

Я слышал, как тикают часы на моей руке, словно кто-то стучал маленьким молоточком. Я подумал: „Что нужно делать человеку, если его укусит собака?“ Но тут же постарался себя успокоить: „Этот пес наверняка здоровый. У него холодный нос“. А третья мысль советовала мне: „Лежи спокойно! Пес подумает, что ты мертвый, и спокойно уйдет“. В эту минуту Руда случайно оглянулся и, вскочив, заорал:

– Тонда, да ведь сзади сидит пес!

Не знаю, как это случилось, но я тоже моментально вскочил. Пес отбежал в сторону, остановился и уставился на нас. Теперь он показался мне намного меньше.

А Руда уже шептал мне на ухо:

– Ты хватай за голову, а я за хвост!

Но не успел <1н договорить, как пес подошел, уселся между нами и тихонько заскулил. Руда ласково спросил его:

– Дать косточку?

Я не хотел отстать от Руды и тоже предложил:

– А может, сахару?

Пес завилял кончиком хвоста, потом подпрыгнул и лизнул меня прямо в нос.

Наконец-то мы добились своего! Этот пес словно упал к нам с ясного неба. Он был средних размеров и вполне грустный. Шерсть у него была рыжая, а нос черный. Когда он открывал пасть, то были видны белые зубы и розовый язык. Большие уши висели у него до земли, хвост был длинный, а лапы короткие. Это была настоящая такса.

Глаза у пса были коричневые, круглые и печальные, а лоб покрыт морщинками – наверное, от больших забот.

Мы сразу же принялись его обучать. Только сначала поспорили, как его назвать. Руда хотел назвать его Дьяволом, Пиратом или, по крайней мере. Тигром. Я сказал ему, что все это не подходит. Дьяволом можно назвать пса, если он черный. Пиратом называют собак, которые нападают на ребятишек и отнимают у них хлеб, намазанный чем-нибудь вкусным. А Тигром называют тех собак, которые кусают всех, кто попадется под руку. Нашего пса надо назвать Жоликом, Муфиком или, по крайней мере, Уврчеком. Но Руда никак не хотел соглашаться. Он доказывал, что так можно назвать пса только маленького и уже прирученного.

Наконец мы приняли такое решение: половину имени придумает Руда, половину – я.

Руда сказал:

– Са…

Я добавил:

– Жол…

Получилось – Сажол. Но мы вовсе не хотели, чтобы у нашего пса было такое имя.

Тогда Руда подумал и предложил перевернуть это имя наоборот. Вот так и получилось, что наш пес стал называться Жолса. Имя это было странное, необычное и очень нравилось нам.

Пока мы спорили, Жолса уснул у меня на руках. Мы разбудили его и давай веселить! Это был на редкость печальный пес. Мы строили ему смешные рожи, бросали ему камень. Но бедный Жолса только смотрел на нас и дрожал. А потом снова уснул.

Мы сидели и не знали, что делать дальше.

– Хорошенькое веселье, ничего не скажешь! – пробормотал Руда. – Вот если бы достать живую мышь! Мышь развеселит любого пса.

Едва Руда произнес слово „мышь“, как произошло чудо. Уши у Жолсы задвигались, глаза открылись. Он прыгнул на землю, начал носиться вокруг лопуха и лаять в каждую дыру.

Мы кричали ссудой, перебивая друг друга:

– Жолса, мышь!

Глаза у пса заблестели, со лба сошли морщинки, словно он позабыл обо всех заботах. Даже рот у него как-то заулыбался. И наконец он разразился веселым лаем.

Нам тоже стало весело. Мы бегали вместе с псом вокруг лопуха, а Жолса покусывал нас с радостным визгом.

В конце концов мы с Рудой запыхались и, усевшись на краю канавы, стали смотреть, как Жолса старательно роется в большой яме под лопухом.

– Пес-то наш хороший охотник, – с довольным видом заметил Руда. – Обучим его ловить кроликов.

Жолса перестал рыться, поднял нос, измазанный глиной, и посмотрел на нас, словно говоря: „Что ж, и это я могу“.

– Завтра же возьмем его в лес, – решил Руда.

Я тоже захотел что-нибудь придумать для Жолсы и сказал:

– А потом научим его всяким фокусам.

– Таким фокусам, что на него будут ходить смотреть все петипасские мальчишки! – добавил Руда.

Жолса перестал копаться под лопухом, вылез из ямы и снова весело посмотрел на нас. Затем отряхнул глину, прищурился на солнышко, свернулся клубком и уснул.

– Не беда, – сказал Руда. – Мы уже знаем такое слово, которое его сразу развеселит.

Жолса спал. А мы с Рудой сидели и радовались, что теперь у нас до самого конца каникул есть весёлое занятие. По утрам мы будем ходить с Жолсой на охоту. Днем станем обучать его всяким фокусам – это тоже весело. Один день он будет жить у Руды, другой – у меня, так и будем чередоваться. Один день я отдам ему половину обеда и ужина, другой день – Руда. А сейчас, когда пойдём домой, полдороги поведет Жолсу Руда, полдороги я.

Мы с блаженным видом смотрели на спящего Жолсу и тихонько считали до трехсот, чтобы дать ему как следует выспаться. Потом мы его разбудили. Руда отвязал веревку от кости и накинул её Жолсе на шею. Мы торжественно шли посредине дороги, направляясь домой. За забором дачи номер семнадцать стояла женщина. Она внимательно посмотрела на Жолсу и крикнула кому-то в глубину сада:

– Смотри, какая милая такса!

Я подмигнул Руде, Руда – мне, и я прикрикнул на Жолсу:

– Иди, иди, не балуй!

Пусть все знают, что этот пес наш. Вдруг на углу улицы нам повстречалась целая куча ребят, и кто-то из них крикнул:

– Эй, ребята, что вы делаете с нашим Пецкой?

Куда вы его тащите?

Тут случилось такое, что вспомнить, и то страшно. Жолса вздрогнул, рванулся, веревка вырвалась у Руды из рук, а меня кто-то сзади схватил за плечо. Руда бросился вперед, словно хотел убежать, но его уже плотным кольцом окружили петипасские ребята. Я обернулся и увидел перед собой Анчу. Жолса сидел у её ног и тихо рычал.

10

В эту минуту мне хотелось только одного: очутиться где-нибудь далеко-далеко за семью горами. Проживи я на свете хоть сто лет, и то не забуду, как смотрела на меня Анча. Я чувствовал себя самым разнесчастным человеком в мире. Хоть бы она сказала что-нибудь, и то было бы легче. Но она лишь молча смотрела на меня. А потом получилось ещё обиднее. Анча обошла меня, словно я для неё не существовал, и присоединилась к мальчишкам, которые плотным кольцом окружили Руду. Среди них был и Лойза Салих. Он едва доставал Руде до плеча, но вид у него был бесстрашный. Грозя Руде кулаком, он кричал:

– Вы просто воришки! Вы украли у Анчи собаку!

А все остальные мальчишки, будто грозные судьи, смотрели на Руду и кивали в знак согласия головой.