- Я кое-что поразведал по дороге из Якутска, да хочу расспросить и здешних охотников... Без белки не обойтись... А ты говоришь, китайский торг исследовал? Наверно, для графа старался? Интересно...
      После чая перешли в обширный кабинет. Густой смолистый запах свежеструганой сосны шел от высоких, чистых и гладких стен. Красивый и простой рисунок искусно подобранных досок украшал их лучше входящих в моду обоев. Еще красивее были широкие лиственные доски пола, как бы окаймленные рядом продольных прямых темных линий, ровно протянувшихся под прозрачной вощаной полировкой. Тяжелые полки по стенам сплошь уставлены книгами. Еще не разобранными журналами на европейских языках наполнены и расставленные в беспорядке только что открытые ящики. Громадный тяжелый письменный стол, накрытый зеленым сукном, и большие кожаные кресла дополняли обстановку. Кабинет бодрил легкой прохладой и свежим запахом леса.
      - Однако у тебя тут уже целая библиотека, - заметил Шелихов, показывая на полки и ящики.
      - Это граф Александр Романович, дай бог ему здоровья, печется обо мне. Не знаю, что и делал бы без его помощи... А теперь блаженствую: утром детей своих учу, потом сам учусь и не скучаю, хотя, признаться, боюсь, затоскую не привык я к такому одиночеству... Есть тут у меня на полке и твое "Странствование в Америку", читал... Неужто с Натальей Алексеевной ездил?
      - Да, с ней, а только книгой сей, Александр Николаевич, недоволен я, ох, как недоволен!.. Издана она без моего ведома... Многого бы в ней не допустил, - с сердцем и как-то беспокойно сказал Шелихов.
      Радищев с недоумением посмотрел на него и спросил:
      - А как теперь идут твои американские дела?
      - Что же, Александр Николаевич, идут кое-как. Вот главного управляющего нового подыскал, каргопольского купца Баранова. Смелый, крепкий и прилежный мужик, будет польза, но все-таки скажу, не то, что надо... Тебя бы туда... Дорого бы дал!.. Размахнулись бы мы с тобой, Александр Николаевич... Не упирайся, друг!
      - Ну что ты, Григорий Иванович, заладил одно и то же... Ведь никак не подхожу. Ты порабощать хочешь, а я законом заклейменный враг рабства, да еще какой упорный! Я тебе там все испорчу...
      - Зачем рабство? Там крепостных нет и не будет. Мне ведь тоже подневольный труд не по душе, да и невыгоден. Баранов, понимаешь ли, ни алеута, ни другого дикаря приручить не сумеет, а ты бы придумал, как сделать труд их необременительным для них самих, а для нас прибыльным.
      - Лукавишь, Григорий Иванович! Ведь ты хочешь большой прибыли - на том стоишь: чем твой прибыток больше, тем больше убыток твоему работничку, не так ли?
      - Нет, Александр Николаевич, грабить не стану и не хочу, а богатеть можно, и ох как можно! Умением да сноровкой. Пусть живут хорошо, так хорошо, как никогда не жили, а я богатею себе да богатею... Я только направляю да приохочиваю...
      - Ну, это все, голубчик, сладкие соловьиные песни, и сам ты знаешь, что ничего этого не будет. Зажмешь беззащитного в кулак, а потом проглотишь, смеясь, сказал Радищев.
      Шелихов обиделся и замолчал, но, подумавши, отошел и робко спросил:
      - Ну хорошо, а детей моих тоже учить не хочешь? В Иркутск переедешь, от этого одиночества избавишься...
      - Неужто не боишься, что из твоих детей крамольников понаделаю? улыбнулся Радищев. - Да и говоришь зря... Видишь ли, хоть сильная у тебя рука в Петербурге, хоть покровитель твой все может, а вот от Илимска избавить меня не возьмется. Что за охота ему сердить государыню? А рассердится, знаю, крепко и, может быть, сделает еще хуже... Надо тихонько в Илимске посидеть годика три-четыре... Сейчас нельзя, - добавил он, помолчав.
      - А славно было бы, - мечтательно заметил Шелихов, с любовью глядя на задумавшегося Радищева, - славно бы зажили... Я бы размахнулся во как! Огорчил ты меня, дорогой...
      Сделка не состоялась.
      8. НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ РЕЗАНОВ
      Давно ходили по городу слухи, что еще в июне 1793 года состоялся указ о посылке в Америку многочисленной духовной миссии, но год был на исходе, а о миссии даже и говорить перестали.
      Для Григория Ивановича Шелихова было ясно, что июньский указ является ответом на его настойчивые четырехлетние просьбы о необходимости проповеди христианства на островах. И теперь он терялся в догадках о причинах молчания. На частные письма столичные друзья и благодетели не отвечали. И вдруг спешный вызов к генерал-губернатору!..
      Едва вошел, как Якоби, даже не ответив на приветствие, приказал:
      - Поезжайте сейчас же к преосвященному... Завтра в Иркутск прибудет духовная миссия на американские острова. Надо подобающим образом принять ее в каком-нибудь монастыре. Устроить достойную встречу, стол... Словом, что следует... Сообщите архиерею, что миссия состоит из десяти человек, во главе с архимандритом Александро-Невской лавры, и что сопровождает ее чиновник сената по личному поручению императрицы... Поняли?
      В тот же день Григорий Иванович успел побывать не только у архиерея, но и у игуменьи Знаменского женского монастыря, в коем намерены были принять гостей. Обсудили и важный вопрос: как устроить стол поразнообразнее и вкуснее, что представляло некоторые трудности - был рождественский пост.
      - Да вы лучше меня понимаете, как и что надо, - лебезил перед игуменьей Григорий Иванович. - Ну, там икорки, балычка пожирнее да побольше, омулька не забудьте, грибков солененьких... Денег, сколько нужно, скажите... Вина, меду, наливок пришлю... Только, знаете, - замялся он, - излишества, того, не допущайте, а то, пожалуй, оборони боже, не осрамились бы гости...
      "Монахов добились, - взволнованно думал он, ныряя по пригородным ухабам в открытых санях, - а вот церковь на Кадьяке не достроена до сих пор... Не досталось бы от этого сенатского чиновника... Алеутов, почитай, всех и без миссии окрестили, кадьяковцы сами напрашиваются, а вот коняги, с теми плохо - упорны... Монахам, пожалуй, тяжела будет жизнь на островах, непривычны... "
      Григорий Иванович к религии был безразличен, но тщательно это скрывал: сам аккуратно исполнял церковные обрядности и этого же требовал в своей семье. Здесь строю соблюдались посты, в дни поста все отстаивали обедни, часы и вечерни, говели. За стол садились с молитвой, с нею же вставали: "без бога ни до порога". Григорий Иванович в свои частые и долгие поездки не уезжал без молебна "о путешествующих" и по возвращении не начинал дела без "благодарственного". При встрече со священниками истово осенял себя крестным знамением и благоговейно, сложив руки горсточкой, подходил под благословение и лобызал руку... Так было на людях...
      Но за глаза он презрительно называл тех же священников и монахов "долгогривыми" и, опрокидывая рюмочку и нанизывая на вилку груздочков, любил пошутить: "Ее же и монаси приемлют". Религия нужна была ему на островах "для умягчения нравов" и для того, чтобы поражать воображение дикарей торжественностью и благолепием богослужения...
      Встречали монахов колокольным звоном, а кое-где около церквей и целым причтом, в лучших облачениях, с клиром. В архиерейской церкви служили молебен. Слушали епископское слово приветствия и ответное - архимандрита. Словом, было торжественно и пышно.
      На следующий день Григория Ивановича посетил особенно интересовавший иркутян "уполномоченный самой императрицы". Шли слухи: "Гвардейский офицер, у императрицы бывает каждый день... В правительствующем сенате заседает... По распоряжению царицы обучает законам самого Платона Александровича Зубова".
      - Вот когда настоящая заручка в Санкт-Петербурге будет у Шелихова, волновались конкуренты.
      - Холостой, - шептались в семьях, - а ведь Анна-то у Григория Ивановича на выданье... Неужто упустит случай породниться?
      Оказалось, что сенатский чиновник - родной сын председателя Совестного суда Петра Гавриловича Резанова. Приехал отца повидать. У него и поселился. А что состоял прокурором самого правительствующего сената, этого не отрицал и сам отец.
      Заволновались свахи. Одна успела побывать, как вхожая в дом, у Натальи Алексеевны и с полчаса шушукалась с нею наедине. Проходя мимо Анны и прощаясь с нею, она как бы мимоходом спросила:
      - Ты что же это, Анна Григорьевна, вздумала голову кружить приезжим кавалерам - обижать своих?
      Вспыхнула Анна, хотела было что-то спросить, а свахи и след простыл...
      Прокурор правительствующего сената Николай Петрович Резанов оказался красивым, веселым и простым молодым человеком. Держался он скромно, забавно рассказывал о своих дорожных впечатлениях и придворных сплетнях, ни разу не похвастал тем, что видает императрицу. И больше всего интересовался Иркутском. А от Натальи Алексеевны буквально не отрывался, требуя подробностей о житье-бытье ее на островах... Понравился он решительно всем, даже требовательному отцу.
      "Можно подумать, что сам только что прибыл с Кадьяка, так досконально все знает", - удивлялся Григорий Иванович. И решил хвастнуть перед Резановым школой, устроенной им для вывезенных с Кадьяка алеутских ребят.
      - Давайте осмотрим школу сначала вдвоем, - тут же предложил Николай Петрович. - А там, если охота, для миссии устройте парадный смотр отдельно.
      Школа с общежитием занимала отдельный дом с флигельком, где помещалась поварня. Ребят застали за уроками.
      Любопытные черные глаза с лукавинкой вперились в забавное, похожее на человека существо из столицы. Они никогда не видели такой головы в мелких кудряшках... Хорошо бы до них дотронуться... Существо, если только это настоящий человек, прикасалось, подходя, к их стриженым головам, но это было мало похоже на прикосновение, скорее легкое дуновение какого-то ласкового ветерка... И белая рука с длинными пальцами, украшенными светящимися колечками, не могла быть настоящей - таких нет. А что у него на ногах с такими изумительными застежками? А гладкие нежные штаны до колен - из чего они сделаны? Все интересно, но совершенно непонятно. Говорит и улыбается, а что говорит - не поймешь ни одного слова, кроме "Григорываныч", когда обращается к тойону Шелихову... Как трудно слушать и понимать учителя, когда перед глазами этот странный приезжий!
      Однако учитель овладел вниманием учеников довольно скоро. Писали под диктовку на доске русские буквы и целые выражения, прочитывали вслух, складывали и вычитали числа, загибая пальцы или наизусть.
      Учителю очень хотелось блеснуть знаниями старших учеников, заучивших книжку "Об обязанности русского гражданина".
      Смешно было, как старательно двенадцатилетние детишки выговаривали, отчеканивая каждое слово: "Закон христианской научает нас взаимоделати друг другу добро, сколько возможно". Или: "Законы можно назвати способами, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось". Называя по-алеутски себя и селение, откуда происходит, мальчик отходил в сторону. Шелихов тут же добавлял вслед отходящему:
      - По святому крещению - Роман.
      Старшие щеголяли таблицей умножения, четырьмя правилами арифметики и бойко, с азартом отстукивали костяшками на счетах. Не выдержал и подсел к ним сам Григорий Иванович. Тут он называл детвору и по-христиански, и по-алеутски, как попало, и задавал задачи "на счет вперегонки". Ясно было, что он здесь не случайный гость, а свой - ребята его не дичились, свободно отвечали ему по-русски.
      За бойкий правильный ответ Шелихов с детски горделивой радостью каждый раз вынимал из кармана гостинец.
      В заключение гостю была представлена оркестровая музыка: флейты, скрипки, контрабас, тарелки, а всех покрывал большой турецкий барабан.
      - Что твой Преображенский полк идет со свистульками! - пошутил Резанов.
      - Пока достигли одного: шибко громко, - смеялся Шелихов. - Теперь стараемся дальше... - Он кивнул мальчику с контрабасом. Тот отставил контрабас к стенке и с вызывающим видом подошел к Шелихову, но тут напускная храбрость, видимо, его покинула, и он виновато опустил голову.
      - Андрюша, тебя, говорят, два раза драли, - сказал сурово Григорий Иванович. - За что?
      - Я не хочу учиться на скрипке, а бас мне нравится, - проговорил мальчик.
      - Розгами учитель драл? - спросил Шелихов.
      - Нет, рукой... - левая щека мальчика задергалась, крупные слезинки покатились вниз, прокладывая борозду, растираемую грязным кулачком. - Я буду и на скрипке, - пообещал Андрюшка.
      - Ну вот, это другое дело, молодец... - сказал Шелихов и протянул мальчонке несколько разноцветных леденцов.
      - К чему вы их готовите, Григорий Иванович? - спросил Резанов уже в сенях.
      - До зарезу нужны служащие в конторах, хотя и там у меня есть школа и учителя из моряков и конторщиков. Мне учителя из своих алеутов еще больше нужны. Этих думаю задержать лет до семнадцати, а потом - в семинарию мечтаю... Ну, да это не скоро...
      - А взрослых учить не пробовали? - спросил Резанов.
      - Не выходит... А паче всего, - добавил Шелихов после раздумья, мореходы нам нужны. Хочу теперь же к навигацкой школе приступить. Кораблей на островах нужно много, - он глубоко вздохнул, - а кто командовать будет? Морские офицеры? Первое - не пойдут, а во-вторых, ежели и пришлют выгнатых или еще кого-нибудь, на кой они бес! Кому охота жить на островах, кроме открывателей? Вот эти - другое дело: с корабля просто не выгонишь. Для них и корабли стоит строить особые и команды подбирать не простые.
      - А про каких вы открывателей обмолвились? На самом деле есть такие, или только мечтаете о них?
      - Мало, но есть. Слыхали, быть может, про штурманов Измайлова и Бочарова? Оба уже не молодые... Когда-то были замешаны в Большерецком бунте, устроенном ссыльным поляком Беневским. Одному пришлось побывать с ним даже во Франции, другому удалось сбежать с дороги.
      - Я что-то слышал об этой истории, - подтвердил Резанов, силясь вспомнить. - Встревожила она государыню...
      - Ну вот, оба и служат у меня штурманами.
      - И как?
      - А вот так: им только бы плавать на кораблях, открывать новые земли, описывать да наносить на карту - настоящие мореходцы! Они понемногу и алеутов натаскивают на это дело. Отдадут якоря у какой-нибудь земли - все кругом и облазят и обмерят... Отважные, ничего не боятся. Всех плавающих англичан, шведов, бостонцев, разных там Куков, Чатамов наизусть знают - со всеми не раз встречались. И не зевают: хорошо помнят, что все Куки одним миром мазаны: чуть недосмотрел, обязательно десяток ружьишек, а то и пушчонку нашим островитянам против нас же сбудут. Только это Куки наладят все, шито-крыто, ан смотришь - из-за мыса кораблишко с Измайловым или Бочаровым тут как тут... Ну и, смотришь, уходят пришельцы ни с чем.
      Шелихов глубоко вздохнул.
      - Конечно, вам самим обороняться не легко, - признал Резанов. - В постоянном плавании необходимо иметь по меньшей мере пять-шесть крейсеров. Пусть даже ваших, но действующих от имени государства, охраняющего свои пределы и безопасность промыслов.
      - Матушка государыня очень сердится, - заметил Шелихов, - думает, монополии добиваемся... А как же иначе? Почему же не слиться нам воедино? Тогда по крайней мере мешать друг другу не будем, да и крепче станем, ежели капиталы сольем. Ведь земли, почитай, с три Франции, а порядка нет. Ты глянь-ка, что на островах делается! Чуть недоглядел, как липку обдерут. "Мое", и все тут - иди жалуйся. А кому? Выбьет зверя дочиста и пошли дальше - хоть трава не расти. Ну, и торопимся друг перед дружкой. И в этом все дело, голубчик...
      Монахи скоро надоели, а до весны было еще далеко: корабли могли выйти в плавание только весной. Выехать же в Охотск не было возможности раньше, чем просохнут дороги. Пользуясь свободным временем, Григорий Иванович катнул на север подстегнуть охотников за белкой, забрать у них, что уже набито, подкинуть пороху, дроби... Готовился к большим делам в Кяхте. А на досуге решил поразмыслить о том, как обзавестись крепкой рукой в столице.
      К весне Шелихов получил ободряющие сведения из Охотска. Оттуда писали: "Корабли почти готовы. Как только лед сойдет, будем спущать, а потом и грузиться. Товар, люди есть".
      Обязательства Резанова позаботиться о духовной миссии кончались Иркутском. Однако Шелихов пригласил его проехать вместе с ним в Охотск проводить монахов на корабли, - сам он не решался взять на себя эту обузу. Это чрезвычайно устраивало Резанова - он жаждал ознакомиться не только с делами такого выдающегося организатора, как Шелихов, но и с его замыслами, новизна которых и размах захватывали. Ведь Шелихову нужна теснейшая связь с Петербургом и помощь оттуда. Эта мысль стала перед Резановым с поразительной ясностью... Было и другое. В семье Шелихова он давно чувствовал себя как дома: приходил запросто посидеть, не подыскивая предлогов, любил посвящать Наталью Алексеевну в жизнь крупного чиновничества в Петербурге, уговаривал проехать туда с мужем - побывать в театрах, повеселиться.
      К вечернему чаю собирались всей семьей. Не дичились Резанова и девицы. На юную Анну, похожую на мать, Резанов давно засматривался... Чего думать? Молода, красива, скромна, много читала, особенно по географии, богата. Не похожа на развязных петербургских девиц... Правда, купчиха. Что скажут в Петербурге?.. Однако торгующее дворянство не выдумка, оно необходимо государству. Россия особенно нуждается в широком выходе на международный рынок и только тогда будет играть подобающую ей мировую роль. Коммерсанты это ведь не просто торговцы, это политически влиятельные лица, нужные государству. Они могут получать и высокие дворянские титулы за оказываемые государству услуги - графство, княжество...
      Резанова все больше влекло к умному, предприимчивому купцу. А Шелихову молодой, любознательный и со связями Резанов решительно пришелся по душе. Так, не сговариваясь, оба стремились друг к другу.
      Затеваемая комбинация, в которой имя Анны не называлось, но подразумевалось, давно уже не была тайной для всего города. Об этом своевременно позаботилась сваха, трудолюбиво сплетавшая брачные сети. Догадывалась и Анна. Стала с чего-то вдруг конфузиться, убегала при появлении Резанова, хотя тот ни одним намеком не выдавал ни своих чувств, ни намерений. Купеческий обычай заставлял начинать дело с родителей, и Резанов откладывал свое решение до поездки с Шелиховым в Охотск...
      Провожали монахов всем городом после молебна в архиерейской церкви и прощального обеда у генерал-губернатора. С архиереем архимандрит окончательно договорился о рукоположении его "во епископа" будущей Кадьякской епархии через два года работы "по просвещению" дикарей на островах. Решили ехать на колесах до Усть-Кута и дальше до Якутска - водою по Лене.
      - Не знаю, как они воссядут от Якутска на лошадей верхом, - озабоченно говорил Шелихов. - Доедут ли с непривычки?
      Выбирали лошадей сами монахи.
      - Мне посердитее, - потребовал высокий, с лихорадочно сверкающими глазами фанатика иеромонах Ювеналий, из горных офицеров. - Они, сердитые-то, выносливее.
      - Отец Ювеналий, куда же вам такую мышь? - уговаривал его иеродиакон Стефан. - Ногами по кочкам молотить будете - искалечитесь...
      - Не твое дело, - бурчал Ювеналий, подходя к облюбованной лошаденке.
      Но не успел он ухватиться за гриву и занести ногу, как вскрикнул от боли: "мышь" укусила его за икру.
      - Вот чертяка!..
      В устах Ювеналия упоминание черта было так неожиданно, что монахи дружно захохотали.
      Длинная костлявая фигура аскета, нелепый на ней якутский костюм и прямая (как палку проглотил) посадка еще долго смешили людей.
      Вслед за проводниками двинулись миссионеры по узкой тропочке молчаливой тайги. Архимандрит лежал в качалке, прикрепленной на длинных жердинках к двум идущим гуськом лошадям. Сидеть в ней было нельзя, но утомительно было и лежать: лошади шли не шаг в шаг, жестоко трясло, от непрерывной качки тошнило. Архимандрит оценил этот способ передвижения только через несколько дней, когда научился засыпать. Но раз научившись, спал беспросыпно... Двигались почти целыми сутками, на привалах валились на землю и тут же забывались мертвецким сном до рассвета, задыхаясь от жары под волосяными сетками, которых не снимали... От несметной мошкары не спасал даже густой дым костров.
      Близился август. Короче стали дни, прохладнее ночи. Дорога казалась бесконечной. Да она и в самом деле была такой. Для верности ехали сухим путем, через Юдомский Крест. Тут путников неожиданно обнадежили: до Охотска каких-нибудь двести верст.
      Прибыли ночью прямо в контору Шелихова. Сонный и недовольный Василий, тот самый, который после охотской истории при возвращении Григория Ивановича с островов валялся у него в ногах, вымаливая себе прощение, засуетился, стараясь устроить удобный ночлег наехавшей дюжине гостей, людям при лошадях и усталым коням. Василий фактически уже давно стал управляющим Охотской конторой. На нем и доверенном Голикова Полевом лежал надзор за постройкой кораблей и их снаряжением. Они же опекали прибывших из разных мест промышленных. Во всех уголках было людно и тесно.
      - Как корабли? - не поздоровавшись, спросил брата Шелихов.
      - Спущены на воду, нагружены и стоят на рейде, - отвечал Василий.
      - Людей много ли? Промышленные, больные?
      - Людей много, больше двухсот. Больных, благодарение богу, нет. Старых промышленных пришлось принять шестьдесят...
      - Чужих много? - озабоченно наморщился Шелихов. Он боялся "чужих", которые приходили из конкурирующих компаний, - их подсылали шпионить на промыслах и вредить.
      - Только два от Ласточкина и один от Мыльникова.
      - Надежны?
      - Не дюже... Других нет.
      - Завтра собери, посмотрю сам. Чужих проверю...
      На другой день монахи поднялись поздно и жадно набросились на Резанова с расспросами о кораблях.
      - До посадки кораблей не увидите - невидимки, - пошутил Резанов. - А впрочем, пойдемте, - и повел их к реке.
      Далеко на рейде, километрах в пяти, видны были неясные очертания двух судов: большего - "Трех святителей" и меньшего - "Екатерины". Монахи остановились и молча созерцали захватывающую картину гладкого, как стекло, бирюзового залива.
      - Ветерок, господи, как хорошо! - вдохновенно сказал Ювеналий. Смотрите, смотрите...
      Вдали как будто кто-то острым инструментом прочертил по линейке тонкую прямую серебряную полоску.
      - Это не ветер, - пробурчал, проходя мимо, какой-то старик. - Прибой начал шалить...
      Полоска ширилась на глазах. Не прошло и минуты, как изумленные монахи стали различать, что полоской кажется быстрое течение к морю из залива. Вода стала падать, но вдруг остановилась, загороженная высокой и грозной водяной стеной с моря.
      Стена стояла неподвижно. Проходил час за часом, она не обрушивалась на залив, но и не уходила. Увлеченные ее созерцанием, зрители не заметили, как падал уровень воды. Он казался им тоже неподвижным, а между тем опускался все ниже и ниже, обнажая песчаные мели островов и мысов, пересеченных во всех направлениях узенькими полосками ручейков. Далекие мачты судов покосились, как будто корабли повалились набок.
      В море появилась на синем фоне воды резкая белая полоска. Она приближалась к ясно обозначившемуся обмелевшему устью реки, сначала окаймляла его широкой дугой, а потом, выпрямившись, с шумом обрушивалась на русло, подымая беспорядочные кипящие буруны, не дающие пощады застрявшим на отмелях залива судам.
      - Что притихли? - спросил тот же старик, возвращаясь - Видите, никого в устье нет - все попрятались. Тут море не шутит... И так дважды в день. Кораблей у нас тут, лодок гибнет каждый год - счету нет. Вишь, куда их ставят, - указал он на выпрямившиеся мачты "Екатерины" и "Трех святителей". - А туда добираемся, когда воды много. Ну, тут торопиться надо. Не успеешь - погибнешь, - добавил он и ушел.
      - Налюбовались! - ехидно заметил Стефан. - Пошли...
      - Послезавтра погрузимся, - объявил вышедший из конторы Шелихов. Завтра съезжу, проверю, все ли в порядке. Хочу я, - обратился он к Резанову, - человек сто доставить вместе с миссией на Кадьяк, а несколько семейств с десятками двумя промышленных отправить к Японии, на Курильский остров Уруп. Там можно и промыслом заняться и торговлишку с японцами попытать - сами предложили прислать корабль.
      - Ну что же, в добрый час, - сказал Резанов.
      - Все дело в начальнике... Есть у меня один на примете, но что-то сумнительным кажется. Хотите, вместе посмотрим...
      До поздней ночи сидел Шелихов за конторскими книгами и счетами. Но главное было не здесь - книги говорили только о количестве... А что именно погружено? А качество? Проявленная Василием суетливость вызывала подозрение: ведь товаров, купленных на ярмарке Василием, он не видал.
      На рассвете Шелихов вскочил и разбудил Василия.
      - Приготовься ехать со мной. Побуди Полевого, может, и он соберется.
      Василий смутился.
      - Ночью? Кораблей не найдем - туманит.
      - Светает уже... Найдем...
      Собрался и разбуженный Полевой.
      Корабли Шелихову понравились: надежные, из крепкого мелкослойного леса. Такелаж тоже не вызывал сомнений в добротности.
      Спозаранку познабливало - Полевой зябко кутался в плащ.
      - Тесновато, - заметил Шелихов, оглядывая предназначенные для миссии каюты. - Да что ж, в тесноте, да не в обиде. Привыкнут...
      "Неужто товар из трюма начнет вытаскивать?" - с тревогой думал Василий.
      Так и случилось. И первый же тюк сукна оказался лежалым.
      - Убью, негодяй! - шипел Шелихов, тыча пальцем в книгу. - Записан тюк из последней моей санкт-петербургской закупки. А положено? Скотина!
      - А это что? - заметил Шелихов на полке у самой обшивки мятые медные котлы, такие же чайники и даже две расколотые чугунные шестерни для предполагаемой пильной мельницы. - Мы еще с тобой поговорим после отправки гостей! А сегодня ты заберешь все это к себе и завтра же утром обменяешь на годное. У кого и почем покупал?
      Василий молчал, опустив голову. Звонкая пощечина заставила его зажать щеку рукой.
      Поздним вечером, когда Григорий Иванович озабоченно трудился над письмом Баранову на острова, Василий тихонько подошел к нему и заискивающе сказал:
      - Я переменил негодный товар на хороший, Григорий Иванович, - и протянул список. - Прости...
      - Если б не дети, давно бы послал тебя к дьяволу... Убирайся!
      - Спасибо, - некстати, но с покорностью в тоне промолвил Василий и на цыпочках вышел.
      "Поздравляю вас с гостьми, - писал Григорий Иванович Баранову, подчеркивая возможную пользу от миссионеров. - Уверен, что вы не менее моего почувствуете удовольствие, когда увидите в них подпору своего будущего благополучия..."
      День и ночь переправляли людей. Приходилось это делать с большими перерывами из-за отливов. Шелихов в это время тщательно, строка за строкой, следил по книгам, все ли предположенное погружено, и время от времени бросал Василии короткие замечания:
      - Воды на "Святителях" мало... Заморим скот, птицу, что будем делать? Опять посылать? Бочек тридцать прибавь... Железа тоже не хватит, гвоздей, припасу разного для кораблестроения...
      Последними перевозили миссию, и только слышалось: "Господи, сохрани и помилуй мя грешного..." Косясь по сторонам, монахи со страхом поглядывали на угрожающую стену воды - вдруг рухнет и потопит? А когда причаливали к кораблю, с облегчением торопливо бормотали: "Слава тебе, господи!" - и резво взбегали по лесенке на борт.
      Нагруженные до отказа, оба корабля, особенно "Три святителя", несли на себе не только миссию и больше двухсот человек переселенцев, мастеровых, рабочих, но и более чем годовое снабжение островов, скот для расплода, семена и инструменты для разведения огородов. Одних товаров насчитывалось двадцать пять тысяч пудов, и об особых удобствах для миссии нельзя было мечтать. Монахи их и не требовали, считая, что потерпеть в море придется месяца полтора, не больше. Сторонясь грубой, недисциплинированной толпы, скученной на небольшой палубе корабля, они предпочитали отсиживаться в тесных каютах. Не смущался один лишь Ювеналий. Как только вышли в море, он взгромоздился на какой-то бочонок и, грозно сверкая своими сверлящими глазами маньяка, стал проповедовать, призывая некрещеных креститься, а остальных - каяться во грехах...
      9. РУКА ОБ РУКУ
      В Охотске Шелихов пробыл недолго. Через два дня после отправки кораблей у начальника порта состоялся прощальный обед в честь столичного гостя.
      - Вот что, ваше высокоблагородие, - обратился к начальнику порта Шелихов, когда все уже достаточно нагрузились и речи лились свободно, - хочу я от тебя из Охотска бежать. Не сердись, да видишь ли что - выход из своего порта вроде выигрыш какой: не успел поймать прилив, поминай как звали. Либо в море унесет и выбросит на камни, либо кинет на отмель - не сойдешь. Каждый год по кораблю теряю, а то и по два. Уйду подальше, хошь на Улью. Там и леса хорошие и спокойнее.
      - А правительство? - возразил хозяин. - Я-то перечить не буду, но за Санкт-Петербург не ручаюсь. Порт обошелся дорого, и кто же осмелится заявить, что деньги выброшены на ветер?
      - Похлопочем... не правда ли, Николай Петрович? - Шелихов вопросительно посмотрел на Резанова.
      - Да, выход в море здесь - это какой-то цирковой фокус-покус, подтвердил Резанов.
      - Веришь ли, - продолжал Шелихов, - каждый раз, как отправляю суда, дрожмя дрожу, удастся ли выбраться из этой проклятой мышеловки. Даром гибнут и труды и капиталы. А люди? Не воскресишь... Слава богу, - перекрестился он, - на этот раз удалось...
      Обратно Шелихов и Резанов ехали налегке. За ними тянулись и все возвращавшиеся с лошадьми домой якуты. На этот раз они везли только небольшой запас продовольствия и закупленные Шелиховым на охотской ярмарке в небольшом количестве товары да подарки жене и детям.
      Григорий Иванович уже пришел к окончательному выводу, что в лице Резанова он может приобрести надежного и знающего помощника в Петербурге и, по всему вероятию, вполне подходящего мужа для своей Анны.
      - Ну, так что же скажешь на все это, дорогой Николай Петрович? заговорил он, когда выехали из Охотска. - Что думаешь о монахах? Справятся ли?..
      - Смотря с чем, - ответил Резанов, решив быть откровенным. - К проповеди христианства они непривычны и как-то мало полагают о своей миссии - никак к ней не подготовились. Изучать язык, да и то слишком поздно, начал один Ювеналий. Но чего стоит один вид его: скорее напугает, чем привлечет какого-нибудь конягу. Плана будущих работ миссии вовсе нет.