11. "ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ"
      Краткий сентябрьский рапорт Невельского об открытии устья Амура и пролива между Сахалином и материком был представлен Меньшиковым "на распоряжение" канцлеру Нессельроде.
      Докладывая канцлеру о рапорте, начальник азиатского департамента Сенявин назвал его вздором и собирался бросить в свою папку, как вдруг Нессельроде, до сих пор слушавший доклад весьма рассеянно, протянул руку, положил рапорт подле себя в число бумаг, "требующих особого внимания", и сказал Сенявину:
      - Такие возмутительные дерзости не должны оставлять без наказания, - и на вопросительный взгляд Сенявина раздраженно добавил: - Вы себе представляете, во что обратится государственный аппарат империи, если каждый безусый лейтенант в нем, вопреки указаниям монарха, начнет вести собственную политику? Пора прекратить эту муравьевскую свистопляску, - сердито пожал он плечами, строго из-под своих больших круглых очков посмотрел на Сенявина и распорядился: - Прикажите положить в мой портфель, я возьму с собой подумать.
      Вечером Нессельроде счел нужным самолично побывать у Врангеля и обратил его внимание на то, что, по-видимому, ни Невельскому, ни Муравьеву неизвестны результаты исследований экспедиции штурмана Гаврилова и, должно быть, поэтому-то Невельской так самонадеянно смел в своих утверждениях о возможности входа в Амур будто бы даже для крупных кораблей.
      Врангель смутился: он вспомнил о письме Гаврилова, в котором последний, чуть ли не накануне смерти, счел нужным признать свои исследования Амурского лимана и входа в Амур совершенно недостаточными и требующими проверки. Врангель хотел было тут же покаяться в том, что он скрыл существование этого важного письма, но не решился: после того как канцлеру Нессельроде именно материалами Гаврилова удалось убедить государя в том, что в Амур могут проходить, да и то с трудом, только лодки и что вследствие этого он бесполезен для России, раскрыть истину - значило бы окончательно погубить себя и других.
      Нессельроде экстренно назначил заседание особого комитета, на котором заявил, что он и слышать не хочет о предложении Меньшикова о том, чтобы рассмотрение вопроса об открытиях Невельского отсрочить до получения от Муравьева более подробных сведений.
      - Нам нельзя больше ждать, - кипятился Нессельроде, - мы и так уже дождались: мы видим, как господин Муравьев сам показывает пример своим чиновникам, что можно не исполнять высочайших повелений совершенно безнаказанно, как, например, задержать спешно посланную экспедицию Ахте, и к чему эти примеры приводят. Удивительно ли после этого, что лейтенант Невельской делает какие-то сенсационные открытия, пользуясь военными кораблями, ни у кого не спрашиваясь и даже не ожидая, по его мнению, очевидно, совершенно ненужных высочайше утвержденных инструкций. Мы этим легковесным открытиям решительно не верим.
      Натиск со стороны Нессельроде и его подголосков был настолько силен, что, обменявшись незаметными для других взглядами, Меньшиков и Перовский решили взбесившемуся Нессельроде не противоречить и больше не выступать. Постановление комитета о том, что доклад Невельского идет вразрез решительно со всеми достоверными данными, имеющимися в министерстве иностранных дел, и ни в каком отношении не может изменить ранее принятых и высочайше утвержденных решений, состоялось. А дабы в дальнейшем самовольство прекратить навсегда, решено представить ослушника высочайшей воли к разжалованию.
      - Я вас не понял, Александр Сергеевич, почему вы отказались от защиты Невельского? - спросил Меньшикова Перовский после окончания заседания комитета.
      - На этот раз просто хочу проучить Нессельроде, хочу показать этому зазнавшемуся злокачественному прыщу, что его политика на наших восточных окраинах государем не одобряется и обречена на провал. Я не допускаю и мысли, что государь согласится на разжалование Невельского до получения подробного доклада Муравьева. Но на всякий случай я уже исходатайствовал для себя высочайшую аудиенцию.
      Расчет Меньшикова оказался верным: получив постановление комитета с особыми мнениями его и Перовского о необходимости выждать, император вслух выразил одобрение смелому патриотическому поступку Невельского, но резолюции никакой не наложил.
      Невельской прибыл в Петербург в конце января 1850 года и тут узнал, что слухи о его разжаловании держатся до сих пор весьма упорно.
      - Да, - ответил на его вопрос Меньшиков, к которому Невельской поспешил с докладом, картами, промерами, журналами описей берегов, подробными мотивированными заключениями и письмами и представлениями Муравьева, заключение комитета о необходимости вас разжаловать за дерзость имеется у государя, который лично мне сказал, что результатами вашей разведки он остался очень доволен. Теперь, вследствие доставленных вами новых материалов, вопрос подвергнется вторичному рассмотрению. Быть может, даже будет допущен личный ваш доклад. Если это случится, будьте мужественны, тверды и определенны. Имейте в виду, что мы с министром внутренних дел в комитете в меньшинстве и что, кроме нас, охотников защищать вас против Нессельроде и Чернышева не найдется. Не кипятитесь и держите себя в руках. А сейчас поезжайте к Перовскому.
      - Очень благодарен, ваша светлость, за ценные советы. Я держу себя в руках, но обвинение в том, что я и мои офицеры дали ложные сведения о лимане и Амуре, может меня взорвать, - сказал Невельской. - Лжецами ни я, - он покраснел, - ни мои...
      - Полноте, - успокоил его Меньшиков, - ведь вам хорошо должно быть известно, что в открытие северного пролива Берингом поверили чуть ли не полустолетьем позже, и то только после того, как его открытие подтвердил авторитетный иностранец капитан Кук и заступился за покойного, назвав пролив Беринговым. А вы хотите разрушить авторитеты одним махом. Подождите несколько годков, время работает на вас.
      - Ваша светлость, помилосердствуйте, мне уже сорок лет, так что вряд ли удастся дождаться признания, - пошутил, успокаиваясь, Невельской.
      - Не теряйте надежды, капитан, - в тон ответил Меньшиков, - это ведь может случиться и гораздо раньше.
      Экстренно собравшийся особый комитет на этот раз был необычно многолюден: пожаловали и те члены, которые его заседаний никогда не посещали.
      И как-то так случилось, что дебаты по основному вопросу вошли в русло далеко не сразу: внимание участников сначала опять сосредоточилось на оценке поступка Невельского, а не на открытии и не на рапорте Муравьева, который требовал немедленно занять Амур.
      - Налицо факт возмутительной недисциплинированности всего экипажа корабля, - строго заявил военный министр, светлейший князь Чернышев, - при попустительстве высшего начальства. Что касается меня, я повторяю свое мнение - разжаловать Невельского в солдаты! - он злыми раскосыми глазами окинул собрание. Так, бывало, смотрел он на допрашиваемых декабристов, издеваясь над их показаниями, и требовал зачисления их в первый разряд преступников, то есть на виселицу.
      - Александр Иванович, как всегда, прав, и самовольство должно быть наказано, - внешне спокойно ответил Меньшиков, хотя внутренне клокотал негодованием на этого злобного зверя и неудачного охотника за наследством декабриста Чернышева, однофамильца министра.
      - Но у Невельского, как известно, была временная инструкция от меня, это раз. Во-вторых, у него были указания облеченного достаточной властью сибирского генерал-губернатора, в распоряжении которого Невельской находился. И, наконец, в-третьих, высочайше утвержденная инструкция, которая, как это стало теперь известно, просто до него не дошла. А если не дошла, то не могло иметь места ее нарушение. Не знаю, как у вас, в сухопутных войсках, ваша светлость, предоставляется ли в подобных случаях офицеру инициатива действовать по своему разумению, или он должен отречься от дела и бросить его на произвол судьбы. У нас же, на флоте, за непроявление в таких случаях инициативы строго взыскивают... Так вот, по моему мнению, прежде чем принимать предлагаемые крайние меры, надо бы дело исследовать: я ли в этом виновен, Муравьев ли, или на самом деле Невельской. И в какой мере. Ваша светлость, Александр Иванович, армия богаче нас людьми, российский же флот беден такими выдающимися офицерами, как Невельской, и мы только в самых крайних случаях можем позволить себе такую меру, как разжалование.
      - Я решительно возражаю против того, что вместо сути дела, а суть заключается в двух серьезнейших и необходимых для империи открытиях, поддержал Меньшикова министр внутренних дел Перовский, - и в рапорте генерал-губернатора о немедленном занятии Амура, мы занимаемся какой-то деталью. Дисциплинарное дело о капитан-лейтенанте Невельском должно быть передано для расследования по начальству, то есть по флоту или адмиралтейству. А вот амурские вопросы - это прямые вопросы нашего комитета. Вследствие этого я позволю себе спросить: почему драгоценнейшие открытия Невельского являются какими-то чудесными, неожиданными и имеют место только в 1849 году, вместо того чтобы вытекать непосредственно из текущей работы тех, кому ведать надлежит и иметь место пятьдесят лет тому назад? Почему до сих пор нами не заселен Сахалин? Почему сведения наши о наших же российских окраинах по своей достоверности напоминают сведения из Геродота и других историков древности о нашей стране? Ведь для всех нас давным-давно ясно, что покушения на российские пограничные области ведутся больше ста лет, а между тем в наше время положение создалось такое: французу Лаперузу лезть в Татарский залив и на Сахалин невозбранно. То же и англичанину Бротону. Невозбранно это и сотням китоловов всех стран ежегодно, хотя и Франция и Англия касательства никакого к нашим берегам не имеют - далеконько. И все же они лезут. А вот нам нельзя: не обиделись бы японцы или китайцы. Я хотел бы слышать мнение по этому поводу азиатского департамента!
      Нессельроде беспокойно заерзал в кресле и недовольным голосом заявил:
      - Особый комитет не имеет права суждения об общегосударственной политике...
      - Я и не вмешиваюсь, - огрызнулся Перовский. - Я только прошу разъяснения по вопросу о фактическом положении амурских и сахалинских дел, которое не может составлять для нас, членов особого комитета, тайны...
      Нессельроде на клочке бумаги черкнул карандашом несколько слов и передал Сенявину, тот нехотя поднялся.
      - Все дело в настоящий момент, - сказал он, - заключается в следующем: вопрос об Амуре и его использовании весьма озабочивает департамент уже давно, и через наших агентов с достоверностью удалось установить, что устье Амура охраняется войсками китайцев, армией в количестве четырех тысяч человек, а вдоль Амура построено от трех до пяти крепостей. Что касается Сахалина, то его население давно признало над собой власть Японии. В открытиях Невельского пока что, после исследований Лаперуза, Бротона, Крузенштерна и Гаврилова, мы вправе сомневаться... Теперь, я думаю, понятна та осторожность, с которой нам надо действовать в упомянутых местах.
      - Нет, ваше превосходительство, совсем непонятна, как непонятно и многое другое, - горячо ответил Меньшиков, - и я вижу в этом вопросе полное неблагополучие. Вы говорите, китайские войска, крепости... Когда же они появились там? Без нашего ведома или с нашего согласия? И кто и когда устанавливал границу с Китаем, как известно, оставленную открытой по Нерчинскому трактату? Азиатский департамент делал запрос по этому поводу? Имеет ответ? До какого же пункта китайцы свободно могут продвигаться еще далее со своими войсками и крепостями к нам, в глубь страны? Разве мы отказались от Амура? Те же вопросы я должен задать и о Сахалине. Когда население его стало японским? Были ли запросы? И почему все-таки мы должны верить этим сказкам с их известными грозными картонными крепостями и непроверенным донесениям, почерпнутым нашими агентами из иностранных источников?
      Обмен мнениями явно переходил в спор, а моментами казалось, грозил перейти и в открытую ссору. Нессельроде дал знак глазами министру финансов Вронченко.
      - Я считаю своим долгом поддержать образ действий азиатского департамента, - сказал тот, - важнейшая для государства внешняя торговля через Кяхту сама по себе уже висит на волоске, а малейшая неосторожность с нашей стороны может ее совсем погубить, и я прошу иметь это в виду при всех рассуждениях.
      - Ничего не понимаю, - горячился Перовский, не обращая внимания на Нессельроде, который показывал жестами, что он не давал слова. - Ни-че-го не понимаю: как же в таком случае надо расценивать запрет внушительной экспедиции Путятина в сорок четвертом году и в то же время посылку слабенькой экспедиции Ахте в сорок восьмом году? Которая, не будь она задержана Муравьевым, несомненно, могла бы взбудоражить китайцев? И, наконец, тут уж совсем несерьезная посылка, чуть ли не на одном дикарском челноке, Гаврилова для таких исследований, для которых нужна эскадра... И вот в то же время сделавший большое дело для выяснения истины Невельской оказывается преступником!..
      - Лев Алексеевич. - старается остановить Перовского Нессельроде, - вы уже кончили?
      - Извините, ваше высокопревосходительство, я еще не досказал. Англичане, не говоря о Соединенных Штатах и Франции, завладели пятью портами Китая и нашу кяхтинскую торговлю, о которой так беспокоится министр финансов, того и гляди, совсем добьют своей конкуренцией.
      - Лев Алексеевич, я вам слова не предоставлял! - повторил Нессельроде и, желая отвлечь комитет от острой темы, предложил выслушать объяснения капитана Невельского.
      Взоры участников совещания с любопытством уставились на маленького Невельского, невзрачный и мирный вид которого никак не вязался с невольно создавшимся представлением о каком-то забияке. Особенно быстро и неприязненно обшарил его глазами с головы до пят тут же взявший слово Чернышев.
      - Мы считаем, - произнес он торжественно, - что вы, лейтенант Невельской, являетесь прямым и сознательным нарушителем ясно выраженной воли его императорского величества, причем вовлекли в это тягчайшее преступление подчиненных вам офицеров. Это заставило особый комитет представить вас к разжалованию в матросы. Что вы на это можете ответить?
      - Поскольку особым комитетом уже сделано представление о разжаловании без предварительного истребования от меня объяснений, как то следует по уставу, - с ледяным спокойствием сказал Невельской, вызывающе глядя на Чернышева, не выдержавшего прямого взгляда, - то теперь только государь император может наказать или жаловать меня, как ему будет угодно. Я же сделал то, что при создавшихся обстоятельствах, как верноподданный, считал полезным и необходимым в интересах царя и отечества. Осмелюсь также обратить внимание вашей светлости, что согласно высочайшему приказу от шестого декабря прошлого года я ношу штаб-офицерское звание и чин капитана второго ранга, а не лейтенанта, - и он скосил глаза на свои эполеты.
      Чернышев рассердился и вызывающе сказал:
      - Помимо всего, капитан Невелбской, вашим рапортам мы не верим, они противоречат имеющимся у нас данным.
      - Ваша светлость, - вдруг насмешливо улыбнутся Невельской, стараясь поймать взгляд Меньшикова: он решил использовать свой разговор с ним. - В том, что вы не верите, нет ничего удивительного: в открытие северного пролива неизвестному Берингу не верили целых полстолетия. Наше положение, мое и товарищей, еще труднее - своим открытием мы, неизвестные мореплаватели, разрушили почти полувековые, прочно укоренившиеся в умах заблуждения известного мореплавателя Крузенштерна. Не верить и сомневаться, конечно, можно, а вот опровергнуть наши утверждения нельзя. И я прошу либо признать наши утверждения, либо назначить авторитетную проверку на месте, в устье Амура и в проливе. - И, видя, что все осклабились в улыбках, добавил: - Эта спешная проверка на месте тем нужнее, что необходимого для признания полустолетнего срока, о котором я упомянул, мы не дождемся. И я боюсь, что признание нашего открытия со стороны англичан воспоследует гораздо скорее.
      Он замолчал, с удовлетворением наблюдая, как, несмотря на серьезность положения, слушатели искоса посматривали на Нессельроде, давились смехом, сморкались и вытирали слезы.
      - Господин Невельской, - строго сказал Нессельроде, - вы хотите с отрядом в семьдесят человек занять устье Амура и утвердиться там. А известно ли вам, что там китайцы содержат громадное войско и построили несколько крепостей?
      - Ваше сиятельство, на месте я имел возможность в точности убедиться, что в устье Амура нет не только китайских войск, но и мирных китайцев, есть только свободные гиляцкие поселения, и захаживают иногда маньчжурские и наши сибирские купцы для торговли. Что касается мирнейших гиляков, то для поддержания среди них авторитета и повиновения достаточно и двадцати пяти человек.
      Нессельроде увидел, что продолжение совещания ухудшает занятые им и его единомышленниками позиции, и решил прекратить прения, но, пока он собирался с мыслями, слова попросил Меньшиков.
      - Я очень внимательно ознакомился до настоящего совещания со всеми представленными Невельским и сибирским генерал-губернатором документами и не могу им не верить, не могу далее придраться к каким-нибудь неточностям. Положение в устье Амура стало весьма напряженным, и надо спешить. Я рекомендовал бы принять представление генерала Муравьева целиком и сверх того принять экстренные меры к (усилению охраны входа в пролив и в устье Амура двумя крейсерами.
      После долгих прений и споров, однако, вынесено было постановление держаться высочайшего повеления, имевшего место год тому назад, а именно основать на берегах Охотского моря, близ Амурского лимана, зимовье в заливе Счастья для сношения и торговли с гиляками и для разведывания края, не касаясь, однако, ни под каким видом устья Амура.
      Исполнителем этого постановления назначен был тот же Невельской, уже как состоящий для особых поручений при генерал-губернаторе.
      Эта новая должность Невельского дала возможность Муравьеву использовать "положение об управлении Сибирью" и тотчас же добиться производства Геннадия Ивановича в капитаны первого ранга.
      Задуманное Чернышевым, Нессельроде и компанией черное дело на этот раз провалилось, хотя и не совсем: разжалования, правда, за сделанные Невельским важные для государства открытия не состоялось, наоборот, последовало "всемилостивейшее прощение", но Невельской лишен был даже обычной за дальние экспедиции и описи берегов награды - ордена и пожизненной пенсии.
      Он не был огорчен лишением ордена, но пенсия входила в его бюджетные расчеты, так как она разрешала мечты о семейной жизни.
      Однако больше всего огорчили его отныне крепко связанные руки для дальнейшего закрепления на Амуре и Сахалине: действуя фактически на Амуре, он был лишен права даже близко к нему подходить "Победителей не судя! думал он. - Какая горькая ирония!" А в груди его тем временем неудержимо ширилась и охватывала все существо буря решительного, неудержимого протеста.
      12. ПЕТЕРБУРГСКАЯ НАУКА
      Геннадий Иванович никак не мог справиться с охватившим его тяжелым чувством: казалось, что пребывание его в Петербурге было ненужным, а достигнутые в комитете результаты хуже всякого поражения, и он никак не мог понять, почему поддерживающие его братья Перовские этими результатами довольны.
      - Подождите, - не раз повторял Василий Алексеевич Перовский волнующемуся Невельскому, - это только начало, это только первое предостережение господину Нессельроде, а он сам рассматривает его уже как провал. Ведь ясно, что со стороны государя по отношению к комитету проявилось большое недоверие и даже сомнение в правильности всей его дальневосточной политики, а может быть, и западноевропейской.
      - Я этого не вижу, ваше высокопревосходительство, - упрямо твердил Геннадий Иванович, - наоборот, считаю, что факт принятия комитетом прежнего решения, несмотря на мои новые материалы, означает движение вспять.
      Собеседник, однако, не соглашался.
      - Голубчик, - смеялся Василий Алексеевич Перовский, постукивая по сукну стола длинным серебряным наперстком на указательном пальце (наперсток заменял ему потерянную на войне в морском деле часть пальца). - Вы дока по морской части и вполне заслуженно капитан первого ранга, а может быть, следовало бы вам звание и выше. Но в политике вы не выше гардемарина. Поверьте, что наш опыт чего-нибудь да стоит.
      Вы понимаете, Геннадий Иванович, - снисходительно цедил сквозь зубы, как полагается самоуверенному снобу, министр Перовский, - что для того, чтобы вынести такое решение, канцлеру пришлось пойти на крайность отмахнуться от ваших материалов, не опровергая их: "Не верим им и их не учитываем, вот и все... и потому принимаем старое прозорливое и мудрое решение государя императора, имевшее место год тому назад". В чем тут расчет? Государю это, конечно, будет приятно, и против этого своего решения он, конечно, не пойдет. Расчет на сегодня правильный - сегодня не пойдет, а завтра? Завтра приедет генерал-губернатор Сибири, которому государь пока доверяет, и развернет перед ним всю картину вот этих самых ваших новых открытий, как она есть. Что же, по-вашему, и на этот раз не поверит? Полноте, он уже и теперь им верит и потому на предложение комитета разжаловать вас отмолчался, а чтобы всех нас на ваш счет успокоить, на словах, как бы вскользь, обмолвился, что ваши действия одобряет. Вот и смекайте. С приездом сибирского генерал-губернатора разговоры пойдут другие, и сооружение Нессельроде, помяните мое слово, затрещит по всем швам. Так-то, молодой человек! - и он покровительственно похлопал Невельского по плечу.
      Сутолока петербургской жизни - с утра и до утра на людях - мешала сосредоточиться. Приходилось жить мелочными хлопотами о различных канцелярских справках, документах и переживать неприятные впечатления от посещений азиатского департамента и колючих бесед с господином Сенявиным... Скорей бы очутиться в мягком возке!
      До отъезда оставался только один день, но зато совершенно свободный от беготни. Невельской решил запастись книгами.
      Над знакомым еще с детства магазином М. Глазунова на Большой Садовой он прочитал две фамилии, из которых одна напомнила ему предупредительного старика, глазуновского приказчика, всегда приветливого Сидора Федоровича Сирякова.
      - Батюшка, кого я вижу! Геннадий Иванович! Давненько у нас не бывали-с, - приветствовал, ласково поглядывая на него поверх очков, сам любезный Сиряков в засаленном сюртучке и таком же заношенном в большую клетку пестром галстуке. - Слышали о вас, слышали-с, что с успехом подвизаетесь где-то на Камчатке, а вы, накось, самолично здесь, да еще "ваше высокоблагородие", капитан первого ранга, высоко летаете! А помните, как с ленточками-то на затылке, бывало, к нам жаловали, да все мне умильно так: "Сидор Федорыч, книжонок бы мне каких, морских путешествий поинтереснее нет ли?" А теперь нате-с, подите, ваше высокоблагородие - и никаких-с, сами теперь путешествуете да описываете - как хорошо-то!
      - Книжонок бы мне каких, Сидор Федорыч, - шутливо протянул за стариком Невельской, здороваясь за руку, - морских бы путешествий, да каких-нибудь эдаких, совсем неизвестных.
      - Счастливо попали, Геннадий Иванович, только маленько придется пообождать-с, этак, - он немного подумал, - денька четыре. - И пояснил: Тут библиотечку намедни у вдовы одного моряка купил-с знатную, - он наклонился к уху Невельского и неслышно назвал фамилию, - списочек она дала мне, - он открыл ящик конторки, - взгляните. А вот на журналы иностранные списочка пока нет-с, только начали составлять, подбираем-с. Дня через четыре, полагаю, управимся.
      - Никак не могу ждать, почтеннейший Сидор Федорыч, завтра утром уезжаю опять в Иркутск, а оттуда в Охотск.
      - Видите ли, какая оказия, - с сожалением замотал головой старик, придется вашему высокоблагородию ограничиться списком. Но и тут найдется, может, что-нибудь: покойник изъездил весь свет, бывал и в Китае и в Японии и книгу страсть любил. Посмотрите, ваше высокоблагородие, на переплеты, как берег книгу: аккуратно, со вкусом, красиво. Жаль, мы в журналах не разбирались, их множество, - и он повел Невельского за прилавок в соседнюю комнату. Отобранные книги сияли чистыми красивыми корешками уже на полках, журналы беспорядочной грудой валялись на полу.
      - Взгляните все же на них, Геннадий Иванович, - показал он рукой на груду.
      Но Невельской и без того, не ожидая приглашения и даже не слыша его уже стоял, опершись на острое ребро шкафа, быстро пробегал по списку знакомые заглавия, изредка отчеркивая огрызком карандаша интересное для себя. Сидор Федорович опять взглянул поверх очков, тихонько пододвинул Невельскому просиженный низенький стул, одобрительно крякнул и вышел.
      Быстро пробежав список, Геннадий Иванович вздохнул, подошел к полкам, вынул отмеченные им книжки, погладил по корешкам и перелистал.
      Внимание его привлекла неизвестная ему английская книжка, вышедшая в Лондоне в 1847 году*.
      ______________ * Симпсон - " Описание путешествия вокруг света в 1841 и 1842 гг."
      Перелистнув несколько страниц опрятного второго тома, Геннадий Иванович уже не мог оторваться - речь шла о владении Амуром. Известный автор указывал, как на особенно счастливое обстоятельство для равновесия Европы, на то, что русские не владеют Амуром, который открыл бы России океан и образовал бы из нее со временем сильную морскую державу. "Здесь мог бы быть сооружен такой флот, который бы непременно привел Россию в соперничество с обоими богатыми соседями еще и как морскую державу. Рухнула бы тогда перед российским колоссом последняя преграда, которую он встречал в своем поступательном движении на восток".
      - Что же это такое! - возмущался Невельской. - Что думает наш азиатский департамент? Читает? Видит? Надо показать Николаю Николаевичу Муравьеву... Да скорей, скорей надо занимать Амур, если только еще не поздно!..
      Геннадий Иванович бережно положил солидный том на полку и заглянул в магазин. Сидор Федорович был занят - пришлось вернуться. Он наклонился над французско-англо-немецкой грудой растерзанных журналов, машинально пододвинул ногой стул и стал их разглядывать. Сверху лежал журнал со статьей Зибольда "Доклад о статье по вопросу о происхождении Японии" - сообщение на заседании французского географического общества.
      Минут через десять тихонько вошедший Сидор Федорович остановился на пороге. Маленький капитан первого ранга, согнувшись в три погибели над грудой журналов, при скудном освещении петербургского зимнего дня, весь ушел в чтение какой-то тоненькой, очевидно, выхваченной из кипы тетрадки. Еще несколько уже развязанных кип валялось на полу, у ног капитана.
      Сидор Федорович вышел. Через четверть часа он приоткрыл дверь. Застывший в той же позе капитан продолжал читать. Развернутые странички брошюрки дрожали в его руках.
      "Выпивает, должно быть, бедняга", - подумал старик, переводя соболезнующий взгляд с дрожащих рук на крохотную сгорбленную фигурку Невельского.
      Дочитав не отрываясь доклад Зибольда, Невельской, по-видимому еще волнуясь, стал читать его заново, подолгу останавливаясь на некоторых местах. Доклад был посвящен описанию жителей Курильских островов, обоих берегов Сахалина и восточного берега Азиатского материка. Интересное само по себе описание было основано не только на русских материалах Крузенштерна и Головина, но и на собственных, Зибольда, и на рассказах какого-то старика японца. Поразило Невельского, однако, не это, а слова доклада о том, что восточная часть Сахалина отделена существующим проливом, в чем никогда не было сомнения вопреки противоположному утверждению Крузенштерна. Этот пролив посетил в 1808 году Мамо Ринзоо и нанес на карту. Он произвел эту новую разведку по поручению правительства... Пролив получил название Мамия но Сето, или проход Мамия... Амур именуется у японцев китайским именем Кон-то-Коо, а местное его название Манкоо или Мангоо.
      В каком-то изнеможении от поразивших его своею неожиданностью сведений Геннадий Иванович откинул назад голову, стараясь собрать вдруг разбежавшиеся мысли и дать себе отчет о прочитанном.
      - Нашли что-нибудь? Вы не здоровы? - спросил его снова вошедший Сидор Федорович, удивившись растерянному виду и блуждающему взору Невельского.
      - Да, да, нашел, - очнулся он, - по списку - вот эти, - он показал рукой на переплетенные книги, - а без списка - эти французские журналы, в переплете, и эти, в папках, связанные и не связанные по годам, - словом, подобранные с двадцать пятого по тридцатый год, но хотелось бы получить журнал и дальше. Сидор Федорович, если возможно, заставьте подобрать его весь.
      - Слушаю-с, Геннадий Иванович, подберем-с, что только будем в состоянии-с и вечерком пришлем-с на квартиру... Геннадий Иванович, а что не успеем подобрать, не прикажете ли выслать посылкой? А может, и так попадутся интересные для вас книжечки, выслать-с? - предложил старик.
      - Да, очень будет хорошо, - сказал, оправившись, Невельской, высылайте в Иркутск, в канцелярию генерал-губернатора, для меня. А интересует меня все, что касается Курильских островов, Сахалина, Амура, Камчатки, Тихого океана, Японии, Китая и тихоокеанских островов.
      Оторвавшись от книги адресов, куда он записывал адрес Невельского, Сидор Федорович рассмеялся:
      - Да вы, ваше высокоблагородие, чуть не весь земной шар перебрали. Трудненько будет вас удовлетворить, трудненько-с. Однако попробуем... Счастливого пути вам, Геннадий Иванович, и успехов по службе. Дай вам бог скоро дослужиться до адмирала... Да деток, сыновей-с.
      - Я не женат, - пожал плечами Геннадий Иванович.
      - Пора, - строго и серьезно ответил старик. - Без супруги-то негоже: годика через три госпожа адмиральша, поди, потребуется - гостей принимать. Пора... в час добрый...
      Вечером Корсаков увлек Геннадия Ивановича в театр, потом ужинали, но зато, простившись с не вполне проснувшимся другом и закутавшись в необъятную медвежью шубу Волконского, он тотчас же бездумно провалился в темную бархатную бездну. Очнулся он после полудня и никак не мог понять, где он и что с ним.
      13. КОЛЕБАНИЯ
      Чуть-чуть поскрипывая на трескучем морозе, мягко скользил по ровному снегу возок, дерзко-жизнерадостно звенели бубенцы, изредка сбиваясь с такта, когда высоко вскидывал на ходу головой коренник. Слепили чистые снежные широкие и ровные скатерти полей.