Невольно Невельскому пришли на ум и уже не выходили из головы и подкашивали энергию пророческие слова Меньшикова по поводу предполагаемого самовольства: "Впрочем, если подобный осмотр будет произведен случайно, без каких-либо несчастий, то есть без потери людей или судна и без упущения возложенного на вас поручения - описи и исследования Константиновского залива и окрестных с ним берегов, куда предполагается перенести Охотский порт, - то, может быть, и обойдется благополучно".
      "Вот оно, - волновался Невельской, - описи охотского побережья и не начинали, а корабль загубили... Нет, видимо, "не обойдется благополучно".
      Еле двигавшаяся команда вяло отзывалась на приказания капитана, корабль как будто прирос к мели.
      Но то, что не удавалось падавшим от усталости людям, поднявшийся прилив и переменившийся ветер поправили в одну минуту: корабль закачался на воде. В трюме сухо, повреждений нет. Только новое, крепко построенное судно могло играть роль копровой бабы или трамбовки в течение шестнадцати часов подряд и не развалиться.
      Казакевич ходил гоголем - он один не падал духом и нет-нет подходил к Невельскому и ободрял:
      - Не развалится, Геня, успокойся. Я его строил, знаю, что не развалится, - крепок, как скорлупа ореха.
      Опять высланы к берегу Гроте и Попов, "Байкал" же из осторожности отошел в море и там лавировал всю ночь и часть дня, поджидая их возвращения. Шлюпка и байдарка заблудились: они попали в открытый Гавриловым еще в 1846 году залив Обмана и так же, как и он, приняли залив за лиман Амура. Ночевали на берегу и вернулись только к вечеру.
      Отсюда Невельской решил идти с промерами прямо к мысу Головачева, но не дошел и опять угодил на мель. Густой туман не давал никакой возможности ориентироваться.
      Горькую думу думал Невельской, выстаивая подолгу в одиночестве на мостике. Как бы злорадствовали все его недоброхоты и критики, если бы сейчас видели его положение! Холодные капли оседали на зюйдвестке и мелкими рябинами покрывали лицо, соединялись и струйками стекали по шее и подбородку, неприятно щекотали и леденили грудь. Команда отсыпалась. Просветлело только на третий день.
      "От мыса Головачева на запад, - доносили посланные в разведку, тянется отмель глубиной не более восьми-девяти футов, с глубокими ямами, в беспорядке разбросанными и часто вовсе не связанными друг с другом. Прохода от мыса к югу нет". Оставалось попытать счастья у западного, материкового берега. Так Невельской и порешил.
      Ощупью потянулся "Байкал" вдоль уходившей на запад кошки. Высланный вперед на шлюпке мичман Гроте на достаточной для транспорта глубине стал на якорь в качестве бакена. Дойдя до этого места, "Байкал" благополучно обогнул кошку по глубокой воде и, бросая лот, стал подвигаться к материковому берегу и вместе с тем - вперед, избрав ориентиром высокую конусообразную гору, видневшуюся за мысом Ромберга. За кошкой, ближе к западному берегу, оказалась глубина в шесть сажен. До берега оставалось около полутора миль. Очевидно, "Байкал" нащупал фарватер. Действительно, глубина ближе к берегу стала уменьшаться.
      Двигаясь короткими галсами, зигзагом между отмелью и берегом, Невельской устанавливал ширину прохода к югу.
      Операция была тяжелая: садились на мель, с трудом стягивались и опять садились. Стемнело, моросил холодный дождь. Люди выбились из сил и ворчали, офицеры пожимали плечами и не проявляли никакой инициативы. Невельской не сдержался, и впервые на корабле услышали начальнический окрик и брань.
      Офицеры и команда притихли, насупились. В кают-компании весь вечер царило угрюмое молчание. Недовольный всеми и собою Невельской, забившись в свою каюту, ворочался без сна до утра. Корабль стоял на якорях, придавленный плотным туманом. В головах измученных, оторванных десятком тысяч верст от родины людей рождались тяжелые кошмары и беспросветные, как этот туман, мысли...
      Утром внезапно поднявшийся свежий ветер разорвал в клочья навалившуюся на "Байкал" мокрую и холодную подушку тумана, и корабль, имея впереди идущие с промерами две шлюпки и байдарку, как только что покинувший постель тяжелый больной, неверно и медленно двинулся вперед. Встречное течение оказалось настолько сильным, что только порывы еще более усилившегося ветра позволяли передвигаться вперед редкими и короткими бросками.
      - Идем, как стрелковая рота в наступление: перебежка - и носом в землю, - сказал сумрачного вида матрос, ослабляя в руках шкот.
      - Вспомнил, балда, пехоту, перебежки, - с сердцем ответил сосед, тоже со шкотом в руках, повысил голос и крикнул, заглушая свист ветра в снастях: - Дурак! Не трави шкот, перекашиваешь! Тяни живее!
      Под вечер удалось, наконец, бросить якорь при входе в лиман Амура. Отсюда уже можно было начинать его исследование и поиски фарватера дальше к югу на гребных судах. Лиман представлялся беспредельным и для изучения с наличными ничтожными силами по-прежнему недоступным. Люди приуныли, приуныл и командир.
      Неправильные и быстрые разрозненные течения, лабиринты мелей, банок и обсыхающих лайд, противные юго-западные ветры сбивали парусный "Байкал" с пути и старались выбросить его из фарватера в стороны - то на одну, то на другую мель. Что же будет дальше? Ушедшим в разведку гребным судам было не легче.
      Транспорт обезлюдел - на нем оставалось всего десять человек, все остальные брошены на исследование лимана: Гревенс - на шестивесельном баркасе, Гроте - на четырехвесельном, Гейсмар - на вельботе. Резкий порыв ветра вмиг раскидал их во все стороны: баркас выкинуло на лайду, вельбот на сахалинскую отмель, шлюпку - в море...
      Промокшие до костей офицеры с командами еле добрались до берега и из выброшенных на сушу кусков коры и дерева развели дымный шипящий костер. Разделись и стали обсушиваться.
      - Надо бы, - натягивая на себя заскорузлую от соленой воды рубашку, сказал, зевая во весь рот, Гревенс, - вы-ста-а-вить на-а ночь кара-а-ул, - и умолк.
      - Ка-акие там еще караулы! - сонно возразил уже свернувшийся в клубочек Гроте. - На сто верст никого... - и заснул.
      Никто, впрочем, успокоительного ответа Гроте не слыхал: согревшиеся офицеры и матросы спали мертвым сном.
      Разгоревшийся было костер погас, но люди не просыпались.
      Пробуждение от холода на рассвете оказалось весьма неприятным: исчезло все платье, продовольствие и сапоги. Рекогносцировка полуголых матросов выяснила близость большого гиляцкого селения.
      5. ЧУДЕСНЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ
      - Ваше высокоблагородие, три лодки! - закричал матрос с салинга отбывающему на мостике почти бессменную вахту самому капитану и показал рукой по направлению к берегу Сахалина.
      Геннадий Иванович вскинул трубу и удивился - он узнал своих, и сердце его сжалось от недоброго предчувствия: возвращались все вместе, не вовремя, почему-то в одном белье, несмотря на холод и ветер.
      Через час сконфуженные офицеры и матросы с потупленными глазами предстали перед капитаном в одном белье и без сапог. Кровоточащие, синие от холода ноги, выбивающие мелкую дробь зубы и опущенные головы говорили о многом, но не все. Гревенс взошел на мостик к капитану и, заикаясь, доложил. Капитан слушал, стиснув зубы.
      - Инструменты? - спросил он.
      - Целы, господин капитан! - ответил, дрожа уже не столько от холода, сколько от стыда и волнения, Гревенс, чувствуя на себе взоры своих раздетых матросов и любопытствующей команды корабля.
      Наступило долгое молчание. Невельской обдумывал, как поступить.
      - Господа офицеры, - сказал, наконец, членораздельно Невельской, - я арестую вас. Лейтенанта Гревенса за разгильдяйство и непростительное легкомыслие - на семь суток, остальных - на трое. Исполните в первый же день по прибытии в порт. Командам объявляю выговор. А теперь марш по местам, привести себя в порядок, умыться, обогреться и пообедать!
      С опущенными, как были, головами разошлись.
      Спустя час новый сигнал матроса с салинга: "Много лодок!" В подзорную трубу было видно, что идет целая флотилия гиляцких лодок, растянувшись полукругом. Отдельно впереди идет легкая лодка с четырьмя гребцами. Направление - на левый борт корабля.
      - Спустить все лодки и вместе с вооруженными гребцами укрыться за правым бортом и ждать команды! Приготовить орудия левого борта к стрельбе! распорядился Невельской. - Оружие пускать в ход в самом крайнем случае. Постараться захватить первую лодку в плен. С салинга долой! Все по каютам!
      Мертвый вид корабля не удивил приближающихся гиляков, уже владевших, как казалось им, опытом, показавшим беспечность русских моряков. Бесшумно, стараясь не выдать своего присутствия, приближалась флотилия, суживая полукруг...
      Прижавшись к палубе и лежа, где и как можно, незаметные для наступающих, матросы и офицеры не спускали глаз с подходившей шлюпки. Гревенс и шесть человек матросов в кубрике лежали босые. На них некому было обращать внимание, так как, кроме прислуги у двух пушек да капитана, все были заняты.
      Гиляцкая лодка подошла почти вплотную к "Байкалу", как вдруг мертвую тишину разодрал свист боцманской дудки. С левого борта прямо в воду, почти в самую гиляцкую лодку, бултыхнулось семь человек. Это были Гревенс и его команда. Неожиданный маневр озадачил не только гиляков, но и Невельского, успевшего только скомандовать:
      - В атаку!
      Цепкие руки прыгнувших в воду матросов раскачали гиляцкую лодку и выплеснули озадаченных гребцов в воду.
      Через минуту еле дышавшие от страха, мокрые пленники лежали на палубе и, ничего не понимая, испуганно вращали глазами. Гиляцкая флотилия остановилась. Две-три лодки уже покинули строй и улепетывали обратно.
      Вдохновенная и выразительная матросская мимика показала остальным, что захваченные в плен будут крепко наказаны, если те не образумятся и не отдадут награбленного. Не прошло и получаса, как любители чужого, воинственные гиляки спешно выгребали обратно домой, чтобы вернуть похищенное.
      А через несколько дней завязалась дружба, и те же гиляки охотно продавали "Байкалу" рыбу и различные продукты в обмен на разные мелочи домашнего обихода и усердно помогали вести промеры глубин.
      Обширность лимана угнетала Невельского. Исследовать возможности плавания здесь для морских судов с теми средствами, которые были в его распоряжении, да еще за два-три месяца, было задачей не по силам: площадь лимана превышала две тысячи квадратных верст. Пришлось сосредоточить внимание только на вопросе об устье Амура.
      Шедший по сахалинскому берегу мичман Гроте, следуя на юг, наткнулся на отмель, которая, как казалось, закрывала проход к югу от берега до берега. Данные же доклада лейтенанта Казакевича подавали большие надежды: осматривая все бухты, он шел вдоль материкового берега и добрался до возвышенного мыса Тебах, за которым открылась очень глубокая, с западной стороны, бухта. Из бухты, во всю ее ширину, насколько можно было наблюдать, стремилось единое сильное течение.
      - Я убежден, - закончил свой доклад Казакевич, - что бухта и есть устье Амура. Ширину его я определяю миль в семь.
      - Петр Васильевич! - радостно воскликнул Невельской, выслушав доклад Казакевича. - Ты сделал, я в этом нисколько не сомневаюсь, великое для нас открытие. Завтра же мы крепко ухватимся за кончик твоей ниточки и уже не выпустим ее из рук. Ура!
      Успех отпраздновали шампанским, матросы - лишней чаркой водки и добавочным отдыхом.
      К утру Невельской сообщил план обследования, обдуманный им по частям еще в Петербурге, в спорах о промахах, допущенных его предшественниками: вместе с Казакевичем на гребных судах, не теряя нити глубин, войти в реку. Перейдя устье под левым берегом, добраться до возбуждающего сомнения главного русла Амура, затем перейти на правый его берег, спуститься вдоль него до впадения в лиман, пройти вдоль материкового берега до соединения лимана с Татарским проливом, до той широты, до которой доходил Бротон, а оттуда, следуя уже вдоль западного берега Сахалина к северу, возвратиться на транспорт.
      - Вот, господа, порядок исполнения моего плана, - объявил Невельской офицерам. - Я полагаю, что если при этом ни в каком случае не терять нити глубин, по которой шел лейтенант Казакевич, то мы сможем одним выстрелом убить двух зайцев: проложить судоходный путь для входа в Амур кораблей и выхода обратно к морю, а может быть, и "несуществующему" Татарскому проливу, - и хмурое, изборожденное морщинами, покрытое мелкими рябинками лицо Невельского осветилось широкой радостной улыбкой. - Что бы ни случилось дальше, вход в Амур с севера оказался доступным для судов, и надо думать, что он не единственный. С богом!
      Во главе с самим Невельским в поход двинулись шлюпки: шестерка, четверка и вельбот, с командирами на них - Поповым, Гейсмаром и Гроте. Поход не из легких: штормовые ветры заставляли чуть не вплотную прижиматься к берегам, десятки раз садиться на мель, сниматься, стоя по грудь в воде, и возвращаться обратно, чтобы ухватить упущенную нить глубин.
      Шквалы рвали в клочья и без того уже рваные паруса и опрокидывали крохотные скорлупки. Дожди промочили насквозь платье; паруса стали мокрыми от шквальных дождей и туманов. Сухари заплесневели уже на четвертый день, провизия, особенно крупа, мука, макароны, превратилась в сплошной ком липкой противной массы. Промеры выматывали силы, а отдыхать было некогда и негде. Но тяжелые весла без перерыва сменялись набухшими водой мокрыми парусами, паруса сменялись снова тяжелыми веслами - поход продолжался.
      Туман либо скрывал лодки друг от друга, либо сбивал их в кучу, нарушая строгую последовательность промеров. Руки как у матросов, так и у офицеров покрылись кровавыми мозолями и кровоподтеками, исчерченная по всем направлениям глубокими трещинами и ссадинами кожа потеряла эластичность, лопалась или шелушилась. От соленой воды образовались кровоточащие язвы.
      И тем не менее участники похода не теряли бодрости - работа ладилась, и записные книжки покрывались рядами промеров глубин. Особенно радовали столбцы фарватера Амура, покрытые двузначными цифрами сажен, превышавшими нужные для плавания морских судов глубины в несколько раз.
      Собираясь иногда вместе на ночевки и обсушиваясь у костра, неунывающая компания офицеров цитировала наизусть нелепости доклада Нессельроде о непригодности устья Амура для судоходства и сочиняла по этому поводу неприличные частушки, заражая своим задорным настроением и матросов. Частушки заливисто оглашали пустынные берега, и бесстыдное эхо четко и громко повторяло нескромные слова. Под пение легче было бросать лот и орудовать длинными шестами.
      - Тсс! Господа офицеры! - как-то при свете ярко разгоревшегося костра неожиданно вскрикнул Невельской и сделал вид, что прислушивается.
      Все застыли.
      - Слышите? - крикнул он в сторону поющих матросов. - Не дышать...
      - Ничего не слышим, - зашептали офицеры, тоже прислушиваясь.
      - И я тоже, - серьезно заявил Невельской, - но я рассчитывал услышать бряцание оружием тех четырех тысяч маньчжур, которые день и ночь стерегут вход в Амур!
      - Ха-ха-ха! - смеялись офицеры.
      - Подкиньте, ребята, свеженьких сучьев сюда! Может, на огонь пожалуют!
      Но маньчжуры не жаловали...
      - Здесь мы построим крепость, - ни с того ни с сего однажды показал рукой Невельской на глубоко вдавшийся в реку полуостров, - она будет запирать вход в Амур с моря.
      Этим он выдал свои сокровенные мечты: он не только исследовал, но и мысленно решительно закреплялся в этих местах, - он их занимал и собирался защищать.
      Приближались к широте, до которой доходил Бротон. Перешеек все еще не появлялся, но проход между берегом и Сахалином постепенно суживался и мелел. И опять настроение упало. Шлюпки уже подходили к широте, до которой добрался Бротон, так что перешеек, если бы он существовал, представлял бы только узенькую полоску земли. Узенькую, однако превращавшую остров в полуостров.
      Это случилось 22 июля 1849 года. Проход сузился до четырех миль. Хорошо был виден унылый и пустынный берег Сахалина с выступавшим далеко вперед низменным мысом, к которому ровной дугой стремилась с обеих сторон линия берега.
      - Вот вам!
      Попов встал и выразительно очертил по воздуху полукруг открывшегося залива и недовольно пожал плечами. Невельской кивнул головой: "Вижу", - и тоже пожал плечами, не сводя, однако, глаз с мыса. И вдруг нервно вскочил и закричал во всю силу легких, топая ногами и приседая, как бы помогая ходу шлюпки:
      - Навались! Еще! Еще!
      Вершина мыса на глазах стала отделяться от другой половинки, и, раздвигаясь, обе части дуги поползли в стороны.
      - Навались, черти! Навались! - кричали сзади почти одновременно Гревенс и Гроте. Со стороны показалось, что дан старт для какого-то безумного состязания - лодки стремились в открывшуюся щель.
      - Ура! - кричали люди на всех шлюпках.
      - Ура! - бросали вверх шапки офицеры.
      Перед изумленной командой открылся глубокий пролив в четыре мили шириной: на несколько миль вперед видны были оба берега пролива.
      - Ура! Остров! - кричал Невельской.
      - Ого-го! Остров! - кричали со всех лодок.
      Высадились на берег.
      - Шампанского! - требовали сиплыми, простуженными тенорками Гревенс и Гроте.
      - Шампанского! - требовал басом Попов и тут же устроил чехарду, в которой приняли участие и забывшие об усталости матросы.
      Со стороны можно было подумать, что на берег высадились два десятка бежавших из больницы бесноватых, не знающих, что с собою делать. Смотреть, однако, на них было некому.
      - Все запасы сюда! - распорядился Невельской.
      Разостлали брезент, разложили всю провизию. Увы, шампанского не оказалось. Досталось только по две чарки водки.
      Радостно было смотреть на развевающиеся русские флаги!
      - Господин капитан, - тихонько доложил стоявшему в стороне Невельскому поручик Попов. - Продовольствие сильно подмочено.
      - А мы будем есть мокрым и соленым, - бесшабашным тоном ответил Невельской и махнул рукой.
      - Его хватит еще только на пять дней.
      - А мы слопаем в один! Ну вас к черту! Съедим, и все тут.
      Он присел на край вытащенной на берег шлюпки и достал из бокового кармана затрепанную записную книжку.
      - Ребята! - обратился Невельской к матросам. - Все ли вы хорошо видите пролив? Можно донести об этом в Петербург?
      - Видим все, ваше высокоблагородие, - заговорили матросы. - Доноси!
      - Ну вот, а что, если там дальше окажется перемычка и пролив тут же оканчивается?
      - Не может быть, - возражали матросы.
      - А вот и нет, может оказаться. Чтобы знать наверняка, надо пройти вперед еще миль десять, до того места, до которого с юга доходил по воде английский капитан Бротон. Вот когда дойдем до этого места, тогда можно и доносить.
      - Дойдем, приказывай вперед! - кричали матросы.
      - Вы слышали, что продовольствия у нас на пять дней, а для того, чтобы дойти туда и вернуться на транспорт, нужно не менее семи?
      - Поголодаем два дня, и все! Идем! - дружно решили матросы.
      И они пошли и убедились.
      Последние четыре дня обратного пути пришлось голодать: селения не попадались, да и не до них было - шли быстро, но промеров не бросали. Промышляли по берегам в кустарниках зайцев и ловили рыбу.
      Подошли к транспорту 1 августа вечером. Орать начали по крайней мере за две мили, требуя салюта. И дождались: на "Байкале" замигали огни, забегали люди, и при вступлении капитана на трап одиннадцать пушечных выстрелов огласили пустынным берегам весть о счастливом событии, о начале на этих берегах новой жизни.
      6. ЖЕНСКИЙ ЗАГОВОР
      Упорные юго-восточные ветры с океана гнали над Аянским заливом нескончаемые караваны туч. Подстегиваемые ветром, косые дожди нещадно хлестали кланявшуюся в беспомощном трепете чуть не до земли робкую, покорную березу, и озорно свистела ветру вслед, чуть качаясь острыми копьями вершин, привычная к сумасшедшим шквалам колючая черная ель.
      За непроницаемой завесой дождя совсем скрылась крохотная аянская фактория Российско-Американской компании, еще не возведенная в высокий ранг морского порта.
      На этот раз, накануне сентября 1849 года, фактория могла, однако, гордиться своим значением: в бухте на якорях стояли целых два корабля: транспорт "Иртыш", над которым громко шлепал набухший водой генерал-губернаторский флаг, и морской бот "Кадьяк".
      Генерал-губернатор Муравьев уже трижды побывал на складах компании, дважды успел пересмотреть приготовленный для обмена с гиляками нехитрый товар, приказал разостлать перед собой пахнувшие старой псиной еще не затюкованные гиляцкие меха, с гримасой отвращения понюхал охотскую лежалую муку и заплесневевшие сухари, дважды ходил с капитаном Завойко, чиновником Струве и штабс-капитаном Корсаковым в лес, интересовался количеством и качеством приготовленных для строительства бревен и дров. С каждым часом он становился все угрюмее и придирчивее: делать было решительно нечего, а ждать далее, по-видимому, безнадежно: транспорт "Байкал" с Невельским, повидаться с которым так не терпелось начальнику края, бесследно исчез.
      Молодая жена начальника края и ее приятельница, виртуоз-виолончелистка Христиани, роптали. Они только что совершили тяжелое путешествие из Иркутска через Якутск в Охотск, а затем морем в Петропавловск и сюда. Их уже не веселили прогулки в заросшие колючим кустарником мокрые леса в обществе все тех же Миши Корсакова и чиновника для поручений Струве, надоели и задушевные и грустные песни неразлучной певучей виолончели Христиани. Не в духе был и постоянно жизнерадостный и неунывающий Корсаков: он только несколько месяцев назад приехал из Петербурга, покинув веселый гвардейский полк, и с тех пор вел непрерывно образ жизни неугомонного кочевника. Он жаждал одного отдыха, а отдых не давался. Корсаков невольно вспоминал, как окоченевший от быстрой езды без остановки в течение почти целого месяца, падая от усталости, но радостный, он ввалился в генерал-губернаторский дом, мечтая отоспаться и не желая даже думать о службе. Не успел он, однако, как следует обогреться, умыться и поесть, как к нему, торжественно размахивая листом бумаги, победно оживленный, пожаловал сам генерал:
      - Да знаешь ли ты, Миша, что ты мне привез? - спросил он. - Это долгожданная инструкция Невельскому на обследование устья Амура!
      - Знаю, дядя, а он сам-то где?
      - Он, я думаю, приближается к Петропавловску, из которого уже должен выйти в начале мая... М-м-м... - генерал замялся. - Вот что, Мишенька, придется тебе понатужиться и денька через два марш-марш вперед, на Камчатку, в Петропавловск.
      И, видя, что Корсаков помрачнел, уже строго добавил:
      - Иначе нельзя, голубчик, сам рассчитай. Надо добраться, не теряя времени, до Охотска и выйти в море с первым днем навигации. Имей в виду, что она в Петропавловске начинается раньше, чем в Охотске, и можно Невельского упустить. Нечего и говорить, насколько важно для него получить высочайше утвержденную инструкцию - это придаст ему крылья.
      Муравьев приостановился и после минутки раздумья добавил:
      - Уверен, что этот одержимый ждать не станет и все равно улетит к своему Амуру без инструкции.
      Через два дня, не отдохнувши, Миша, напутствуемый пожеланиями, вкусной снедью и горячими поцелуями красивой молодой тетки француженки, а заодно и мадемуазель Элиз, то скользил в легких нартах по снежным равнинам, то трясся в седле по горным и лесным тропам к Охотску.
      В тот год навигация у Охотска началась только в июне - смысла ловить Невельского в Петропавловске не было, и Корсаков, превратившись из пехотинца в моряка, тотчас же из Охотска отважно пустился в море на борту "Кадьяка".
      Покрейсировав у северной оконечности Сахалина, он дважды заходил в Константиновскую бухту, снова крейсировал и, наконец, отчаявшись встретиться с Невельским, угрюмый и злой, забился в Аян.
      Прибытие туда же Муравьева, тоже после безуспешного крейсирования у северного берега Сахалина, привело обоих в уныние.
      - Я надумал еще одну попытку, - вдруг заявил на третий день ожидания Муравьев.
      - Какую? - уныло спросил Корсаков. - Наверное, погибли. Сами посудите, какая стояла погода. Штормы. "Кадьяк" едва спасся. Выбросило на берег, и утонули, вот и все... Я думаю, все же погода немного поправится. Тогда надо пройтись по берегам, - сделал предложение Корсаков.
      - Так и мне кажется, ваше превосходительство, - подтвердил Завойко.
      - Я решил, - кивнул головой Муравьев, - пошлю к Шантарским островам байдарку, пусть поищут хоть следы. Дай-ка мне сюда прапорщика Орлова.
      Разговор происходил на палубе "Иртыша", где уединился Муравьев, чтобы как-нибудь скрыть от жены свое скверное настроение и не выдать угнетавших его мыслей о злой участи "Байкала".
      - Вот что, прапорщик! - Боевой и бывалый штурман Дмитрий Иванович Орлов приготовился слушать. - Возьмите две байдарки и идите к югу вдоль берега, присматриваясь к нему, как будто собираетесь его описывать. Пройдите возможно дальше. Если попадутся люди, не вздумайте расспрашивать их о "Байкале" - выжидайте: если его видели, сами расскажут.
      - Когда прикажете выйти, ваше превосходительство?
      - Сейчас же.
      Через полчаса Муравьев с борта "Иртыша" с любопытством и сомнением присматривался к сшитым из тюленьих шкур, натянутых на легкий каркас, шестивесельным байдаркам с выгребавшими из бухты гребцами-алеутами. Под ударами весел байдарки извивались, как живые.
      - Я думаю, - сказал Струве, иронически подсмеиваясь, - что при прямом ударе волны в борт такая посудина согнется полукольцом, а пассажиры вывалятся.
      - Не беспокойтесь, - ответил Корсаков, - не сгибаются и очень устойчивы.
      Байдарки скользили мимо "Иртыша", едва касаясь воды, и вскоре за выступом входа в бухту скрылись. Стало еще сиротливее.
      Через два дня нового томительного ожидания, как только просветлело, радостный окрик вахтенного возвестил, что в море виден корабль.
      - Бот! - самоуверенно заявил Струве, опуская трубу. - Бот под всеми парусами.
      - Бот-трехмачтовик? - с укоризной пожал плечами Корсаков и, состроив презрительную гримасу в сторону Струве, процедил сквозь зубы: - Стрюцкий, штафирка несчастный.
      - Пешеброд, - так же презрительно смерив Корсакова с головы до пят, ответил Струве и отвернулся.
      - Моряки! - засмеялся Муравьев и, вспомнив, что и сам он не моряк, обращаясь к вахтенному, спросил: - Транспорт?
      - Так точно, ваше превосходительство, - уверенно ответил тот, продолжая пристально приглядываться к далекой точке. - Теперь видать ясно - транспорт "Байкал", ваше превосходительство!
      - "Байкал"! - закричал Муравьев и засуетился. - Аврал! Шлюпку на воду! Вельбот! Штабс-капитан Корсаков, скорей навстречу. Струве, предупредите дам: я на велъботе.
      Не прошло и минуты, как Миша Корсаков, укутываясь в брошенное с берега чье-то пальто и ловя увертывавшиеся на ветру рукава, торопливо командовал насторожившимся гребцам:
      - На воду! Начали! Еще, еще! Наддай ходу!
      Когда шлюпка приблизилась к воротам, сквозь узкий проход из бухты в море ясно был виден идущий на всех парусах, включая даже стаксели, транспорт "Байкал". Палуба его густо была покрыта шевелившимися точками.
      - Вас ждет в Аяне их превосходительство! Прибыла высочайшая инструкция! - орал издалека в рупор возбужденный Корсаков, передавая устаревшие новости, уже известные от взятого Невельским на борт Орлова. - А у вас что?
      - Все хорошо, - коротко отвечал Невельской, не желая повторяться, расскажу на борту, - и пояснил: - Вижу из бухты двенадцативесельный вельбот без флага, это он? Салютовать?
      - Салютуйте, он, он! - оглядываясь назад, кричал Корсаков.
      - Готовьсь к салюту! - распорядился Геннадий Иванович.
      - Сколько прикажете? - спросил лейтенант Казакевич.
      - Валяй все одиннадцать! - забывая о торжественности минуты и официальности обстановки, бросил опьяненный, счастливый Невельской.
      Шлепая о волны длинными тяжелыми веслами, подходил неповоротливый вельбот.
      Не слушая плохо доносившихся на "Байкал" слов генерал-губернатора, Невельской с упоением выкрикивал в рупор:
      - Сахалин - остров! Вход в лиман и Амур возможен для мореходных судов и с севера и с юга! Вековое заблуждение рассеяно!
      Вельбот беспомощно и нервно ерзал на волне и долго не давал выпрыгнуть, но как только нога Муравьева коснулась нижней ступеньки опущенного трапа, следивший за всеми движениями генерал-губернатора лейтенант Казакевич махнул рукой. Корабль вздрогнул от оглушительного выстрела и окутался вонючим, но приятным для всех участников густым дымом. Взволнованный Муравьев не успел решить, догадаются ли в порту ответить на салют, машинально оглянулся в сторону Аяна и, увидев клубы дыма, улыбнулся: "Догадались". Посреди рапорта, представлений, объятий, поцелуев и приветствий действительно стало докатываться отдаленное буханье аянских пушек.
      - Я полагаю, что этот документ покроет все наши прегрешения, Геннадий Иванович, - обнадеживающе произнес Муравьев, вручая Невельскому высочайше утвержденную инструкцию.
      - Увы, нет, ваше превосходительство, - шутя ответил Невельской, не думая, что его слова станут пророческими, - боюсь: ведь здесь нет разрешения на плавание по Амуру, а мы вошли и проплыли вверх и вниз по реке больше полусотни верст!
      - А-я-яй! - так же шутливо в тон ответил Муравьев. - Значит, разжалование неминуемо.
      Все захохотали.
      - Шампанского! - потребовал Муравьев.
      Офицеры переглянулись.
      - У нас нет шампанского, ваше превосходительство, - пробормотал смущенно Невельской, - извините великодушно, на берегу.
      - На берегу - то само собой, - не унимался Муравьев, - ну, тогда по чарке вина! Матросы! Государю императору ура!
      А когда смолкло дружное "ура" и оказалось, что нет и водки, смутился было и Муравьев, но нашелся:
      - Господин капитан, господа офицеры и лихие орлы матросы, - сказал он, - поздравляю всех вас с неслыханной одержанной вами великой победой. "Ура" вашему отважному капитану! - А после оглушительного "ура" он добавил: - На берегу за мной по три чарки...