Петербургские тайны -

 

 

      Санкт-Петербург накануне Кровавого воскресенья. Сыщик Ванзаров, расследующий загадочное убийство девушки, и не подозревает, к каким последствиям приведут результаты сыска.

      В нетопленой комнате, пропитанной тоскливым запахом давно нежилой квартиры, уже четверть часа сумерничал плечистый господин невысокого роста. Идеально пригнанный сюртук скрывал его излишнюю грузность. Он привольно разместился в дряхлом вольтеровском кресле, закинул ногу на ногу и покойно сложил руки на коленях.
      Стороннему наблюдателю могло показаться, что светский щеголь ожидает в тишине тайного и сладострастного свидания. Но опытный взгляд сразу отметил бы выправку спины и короткий ежик волос. Несомненно, господин в партикулярном платье больше привык к офицерскому кителю.
      Где-то в стороне невидимой входной двери осторожно повернулся ключ. Господин вынул лепешку массивных часов, впрочем, дешевого польского серебра и одобрительно хмыкнул. Стрелки показали аккурат три часа пополудни. Тот, кого он ждал, отличался похвальной пунктуальностью.
      Из-за занавески вынырнула стройная тень, остановилась и слепо огляделась. Наконец, заметив господина, устроившегося в затемненном простенке, тень кивнула, подхватила спинку венского стула и села на скрипучий краешек.
      Жандармского корпуса полковник, а именно такой чин носил господин, ожидавший во тьме, не встал и не подал руки. Однако манкирование приличиями не смутило гостя.
      Полковник позволил себе несколько ничего не значащих вопросов о здоровье и погоде, нетерпеливо пропустил ответы и сразу перешел к делу.
      – Что нового у нашего протеже? - спросил он с удивительной интонацией, в которой искренний интерес смешался с начальственным равнодушием.
      Тень, вполне привыкшая к мутным очертаниям собеседника, принялась подробно докладывать.
      Полковник терпеливо слушал, ничем не выражая своего отношения. Он ни разу не кивнул, не поддакнул, не поддержал и не сказал: «Интересно!» или хоть: «Вот как?!» Дождавшись конца недолгого монолога, полковник не шевельнулся.
      Фигура неуютно поерзала на деревянном седалище, но не посмела оборвать тягостное молчание.
      – Благодарю вас, дражайший Озирис… - медленно проговорил полковник, по-военному одернув полы сюртука, - эта информация будет иметь значительный интерес. Но для вас есть особое поручение. Куда интереснее возни с попом Гапоном и его фабричной братией.
      – Но позвольте, господин Герасимов…
      – Не позволю, господин Озирис! - отрезал полковник. Из внутреннего кармана сюртука он вынул маленькую картонку фотокарточки и протянул ее.
      Салонный снимок запечатлел дородного господина с обширной залысиной и жидким нимбом кудрявых волос. Господин сильно смахивал на самодовольного волжского купчика.
      Тень, названная Озирисом, решительно возвратила карточку.
      – Прикажете следить за гостинодворцами или сразу отправите в филерский пост?
      – Упаси Бог! Вы для нас такой дорогой агент! Даже слишком… Получаете больше моего заместителя. Но это к слову… Однако я удивлен, что с вашим знанием человеческой натуры вы сделали такие поспешные выводы!
      Господин Герасимов блестяще владел умением делать тонкие комплименты подчиненным. Как, впрочем, и дергать еще двумя рычагами управления человеческой натурой: страхом и деньгами. С Озирисом он предпочитал использовать лесть. Во всяком случае, агент сразу попался на заинтересованности.
      – И кто же, с позволения сказать, этот упитанный сатир?
      – Отставной профессор Петербургского университета Серебряков Александр Владимирович…
      Полковник нарочно сделал паузу, как хороший рассказчик, интригующий публику. От него не ускользнуло то обстоятельство, что агент заинтересовался. Не давая возбужденному любопытству Озириса перегреться, Герасимов быстро изложил суть дела.
      Четверть века назад Серебряков проходил свидетелем по делу студенческой террористической группы «Свобода или смерть!». Самого профессора тогда не удалось привлечь, так как прямых улик против него не нашли. Он продолжал преподавать под негласным надзором. Но три года тому назад, без видимых причин, его жизнь резко изменилась. Он вышел в отставку и занялся бесплатными общедоступными чтениями. Но вместо лекций по химии, которую он преподавал раньше, профессор стал просвещать общественность о… забытых богах ариев.
      Тревогу вызывали и странные слухи из университетских кругов. Ученые мужи в кулуарных беседах болтали о Серебрякове с нескрываемым цинизмом, однако упорно распространялись слухи о том, что он открыл что-то в древних текстах. Сплетни, умноженные фантазией, передавали, что профессор якобы пытается создать философский камень или нечто подобное.
      Филерское наблюдение доставляло также странные донесения. У себя на даче в Озерках профессор зачем-то завел корову, подолгу пропадал в полях и вообще что-то варил, смешивал и выпаривал на заднем дворе.
      Слухи множились, а чем занимается Серебряков, оставалось загадкой.
      – …Так что, дорогой Озирис, вам следует познакомиться с этим господином и выяснить, над чем же он работает. Такое дело осилите только вы! - закончил полковник на проникновенной ноте.
      Но Герасимов слукавил. На самом деле сменить задание пришлось потому, что Озирис давно приносил откровенную липу. Видимо, революционное окружение отца Гапона раскусило предательство. Посему полковник был вынужден направить агента к самому легковерному врагу империи - русской интеллигенции.
      Агент для приличия поломался, давая понять, что может и не согласиться, но под мягким натиском комплиментов благополучно сдался. Следующую встречу назначили на 2 января, а при любой срочности Герасимов просил телефонировать ему немедля.
      Не прощаясь, Озирис исчез за занавеской. Хлопнула дверь черного входа. В квартире, которая много лет служила местом конспиративных встреч руководителей «охранки» и их личных агентов, начальник Петербургского охранного отделения Александр Васильевич Герасимов остался один.
      Не зажигая свет, он прошел в прихожую, нашел пальто и накинул на плечи. Стоя в кромешной темноте, полковник почему-то подумал, что напрасно дал это поручение Озирису. Агент, конечно, толковый, но слабо поддается контролю, как бы дров не наломал. Герасимов, не боявшийся никого и ничего, вдруг ощутил смутное предчувствие надвигающейся беды.

      Степан Пережигин, дворник дома № * по Третьей линии Васильевского острова, вчера с раннего вечера отправился в трактир Степанова выкушать чайку. Но, как на грех, повстречал вологодских мужиков - артельщиков-ледорубов. Земляки выпили за встречу, и время понеслось так весело, что за полночь половой выволок тепленького Степана на улицу за шкирку. В полном беспамятстве, на четвереньках Пережигин добрался до дворницкой, упал и забылся.
      Он подскочил в седьмом часу утра от страшной догадки: ворота на ночь не запер! Если околоточный узнает, будет по шее, как пить дать.
      Степан прислушался. Вроде во дворе тихо. Может, и пронесет еще. В углу на громадном деревенском сундуке, закрывшись старым одеялом, дремала жиличка.
      Степан накинул тужурку, завязал фартук с бляхой и, прихватив лопату, выскочил во двор.
      Снегу насыпало по щиколотку. Пережигин протопал до подворотни. Так и есть - распахнуты во всю ширь.
      Дворник вышел на улицу, огляделся - околоточного нигде не было видно - и принялся сгребать снег к углу дома. Неожиданно лопата уперлась во что-то твердое.
      Степан поднажал и замер.
      Из сугроба торчал женский ботинок на шнуровке с маленьким каблучком.
      Пережигин выронил лопату и, забыв снять шапку, перекрестился. Он отпрыгнул от снежной кучи, метнулся в одну сторону, кинулся в другую, ругнулся, вытащил из кармана свисток и дал две длинные трели.
      – Степан, что шумишь, людям спать не даешь? - младший городовой Второго участка Васильевской части Иван Балакин запыхался от бега. Полчаса назад он вышел на утренний обход и уже собирался вернуться, когда услышал сигнал тревоги.
      Бледный дворник показал на сугроб.
      – Вона, что…
      Городовой нагнулся, придерживая форменную шапку.
      – Ах ты… - растерянно пробормотал он.
      – Я и говорю… - веско поддержал дворник.
      – Надо же, видать ночью замерзла. Шла, упала и околела.
      – Видать, выпимши…
      – А ты где был, стоеросина? - закричал городовой.
      – Так, это как полагается, ворота запер и того…
      – «Того»! Перегаром за версту разит! Чего стоишь, разгребай!
      – Кто, я?! - дворник отшатнулся.
      – Нет, я!
      Пережигин мелко перекрестился, опасливо взялся за лопату и зажмурился.
      – А ну-ка, погоди… - вдруг остановил его городовой.
      Из снега, рядом с ботинком, виднелась окостеневшая кисть руки. И самое странное - руку к чулку прижимала серая тряпица.
      – Так чаво, делать-то? - дворник так и застыл с лопатой наперевес.
      – Так, Пережигин. Я здесь остаюсь сторожить. А ты дуй в участок, - мрачно проговорил Балакин.
      – А зачем?
      – Степан, ты что, белены объелся?! А ну, чтоб рысью!
      Дворник кинул лопату и побежал со всех ног в конец Пятой линии, где находилось Управление второго полицейского участка Васильевской части.

      Толпа зевак росла быстрее снежной лавины. Уже шестеро городовых с трудом осаживали публику, желавшую принять участие в уличном развлечении.
      На середине проезжей части остановилась пролетка, из которой быстро, но косолапо выбрался господин довольно полного телосложения. Массивную, бычью шею плотно укутывало теплое кашне. Мягкий котелок смотрелся несколько маловатым на большой, коротко стриженной голове. Поднятый меховой воротник добротного пальто закрывал от ветра крупный затылок. Господин носил густые, но аккуратные усы. При ходьбе он заметно горбился.
      Городовой Романов отпихнул двух нахальных приказчиков и толкнул плечом напарника.
      – Балакин, а это кто пожаловал? - тихо спросил он.
      – Разве не знаешь?
      – Я-то на службе первый год…
      – Это же сам Ванзаров!
      – А, ну да… осади, народ, неча тут смотреть, расходись! - замерзший Романов, так и не поняв, кто же это такой, стал согреваться, толкая любопытных.
      Коренастый господин, в котором городовой узнал чиновника особых поручений сыскной полиции, кивнул участковому приставу Андриану Щипачеву, страстно желавшему выразить служебное почтение, и попросил фотографа полицейского резерва поскорее заканчивать с протокольным снимком.
      Фотограф расставил треногу, вспыхнул магнием и отошел в сторону.
      Сыщик грузно присел на корточки и осторожно смахнул тонкий наст подмороженного снега.
      Оказалось, что скрюченная рука и ботинок торчали из плотного куля небеленой материи, концы которого стягивал бантик узла. Простая вязка поддалась легко. Ванзаров осторожно раздвинул полы материи, раскрывая тряпичный кокон.
      Тело было согнуто пополам. Остекленевшие глаза прикрывала рваная сеть темных волос. Рот широко раскрыт. Бледная кожа подернута патиной инея. Видимо, бедняжка лежит с глубокой ночи.
      Толпа притихла. Кто-то пронзительно охнул. Смерть женщины кажется чувствительной публике особенно ужасной. Но для сыщика неприятная находка выглядела обычно.
      Ванзаров подумал, что, скорее всего это самая тривиальная история. Девицу укокошили в одном из ближайших домов и под покровом ночи вынесли на улицу. Убийцу что-то спугнуло, и он бросил тело у первого попавшегося угла. И найти преступника труда не составит.
      Околоточные обойдут соседние кварталы, и через день, может быть два, узнают, откуда пропала барышня. А потом найдут ее дружка. Доставят в участок, снимут допрос. Он даст показания. И все. Так просто, что сыскную полицию можно и не вызывать. Девчонку только жаль, молодая, на вид не больше двадцати. Одета не богато, но чисто. Точно не проститутка. Видать, решила повеселиться под Новый год и так плохо кончила!
      И хоть Ванзаров при осмотре не заметил раны от ножа или следа от удавки, он не сомневался, что дело произошло именно так. Лишь одно показалось несколько странным: барышне натянули полушубок на одну руку. Платок же и меховую шапочку просто положили рядом с телом. Видимо, убийца в панике сначала решил одеть жертву, но, потеряв обладание, бросил как есть.
      Стараясь не закряхтеть, сыщик встал и отряхнул с перчаток снег.
      Фотограф спросил, может ли он продолжить съемку. Ванзаров отступил и налетел спиной на пристава. Щипачев подобострастно кашлянул, поддерживая начальство.
      – Родион Георгиевич, желаете допросить свидетеля, нашедшего жертву? - услужливо предложил он.
      Ванзаров смутился собственной неловкости и буркнул что-то неразборчивое.
      Тут же, по мановению руки пристава, к нему подвели Пережигина. Оробевший дворник понуро стянул шапку.
      – Ты, братец, нашел? - дружелюбно спросил Ванзаров, глядя снизу вверх на верзилу.
      – Я, вашбродь…
      – А скажи-ка, э-э-э…
      – Степан.
      – …Степан! Ночью ничего не слыхал?
      – Ничегошеньки… - Пережигин отвел глаза. - Как ворота запер, так тихо.
      – И что, никто из жильцов поздно не возвращался и калитку не отпирал? - удивился сыщик.
      – Как ворота запер - никого!
      – Запер, говоришь? А что же вон там, в подворотне, на снегу след остался? Под утро ты их запер, не рассказывай мне сказки, голубчик.
      Этот важный господин говорил так просто и беззлобно, что Степана ни с того ни с сего пробрала совесть. Вместо упрямого запирательства он шмыгнул носом, растер лапой глаза и признался в преступном небрежении.
      Сыщик понял, что список поиска придется расширить, включив в него и этот дом.
      Пристав сверлил Степана взглядом, обещавшим нерадивому дворнику изрядную взбучку. Но Ванзарова это уже мало интересовало. Он собрался благополучно откланяться, оставив обычные распоряжения, и лишь на всякий случай спросил:
      – Степан, а не вашего ли дома квартирантка?
      Дворник набрал воздуху в грудь, решительно шагнул к трупу, нагнулся и вдруг удивленно присвистнул:
      – Так это ж… ей богу, она…
      Маленькую удачу Ванзаров принял как должное. Значит, дело еще проще. Личность, считай, установлена.
      – Никак, барышня знакома? - изобразив несказанное удивление, спросил он. - Как звать? Где проживает? Докладывай!
      – Как звать, не знаю… - шмыгнув носом, солидно заявил Степан. - И где, значит, проживает - тоже неведомо.
      – Ах ты… - от возмущения пристав влепил крепкое словцо.
      – А вот к кому в гости захаживала - видал… - мстительно закончил Пережигин. Он нарочно тянул резину, со значением заглядывая в глаза «доброго барина». И сыщик сразу понял, куда клонит дворник.
      – Ну, Степан, не томи… А я похлопочу, чтобы господин пристав отменил наказание. Так ведь, Андриан Николаевич?
      От возмущения Щипачев выдавил лишь бессильный хрип.
      – Значит, девица энта, уже с полгода ходють в пятую квартиру… - начал осмелевший дворник.
      – Вчера была? - перебил Ванзаров.
      – Вот вчера не приметил, не обессудьте! А так, раз пять за неделю.
      – К кому ходила?
      – Известно к кому. К господину Серебрякову, профессору!
      Видно, судьба приготовила Ванзарову лучший новогодний подарок: самое быстрое раскрытие убийства в истории петербургской сыскной полиции. Ведь тут сразу видно: это дело рук неопытного, а значит, слабовольного преступника. Хотя, право, как-то странно…
      Пристав в сопровождении двух городовых и Пережигина был немедленно отправлен с приказом привести названного господина, вынув хоть из постели. Сыщик резонно понадеялся, что, увидев жертву, душегуб испытает глубокий шок и признается в содеянном.

      Подъехала медицинская карета.
      Санитары уже положили носилки на снег, но Ванзаров попросил их пока не трогать девушку и лишь прикрыть ее простыней.
      Толпа зевак заметно поредела. На морозе зрелище требуется поинтересней.
      Сыщик подошел к телу и еще раз всмотрелся в заледеневшее лицо. Неожиданно что-то странное показалось ему в этом простом преступлении. Родион Георгиевич не мог понять, отчего вдруг у него появилось необъяснимое беспокойство.
      В полиции у коллежского советника Ванзарова сложилась репутация везунчика. Ему доставались самые тяжелые, самые запутанные и гиблые дела, от которых, как могли, открещивались другие чиновники. А он впрягался и рыл, как бур, пока виновный не оказывался за решеткой. Он не боялся крови, грязи и долгих, утомительных розысков. Родиона Георгиевича подстегивала любовь к ловле преступников, которая не успела остыть за пять лет службы в столичном сыске. Он любил слово «сыщик» и был уверен, что победит любого противника.
      Но сейчас Ванзаров почувствовал сомнение. Ему вдруг показалось, что он столкнулся с чем-то, на что у него не хватит сил. Глядя на скрюченное тело, опытный сыщик вдруг осознал, что… боится! Не трупа, а того, чем может закончиться расследование. Интуиция выдала сигнал тревоги. Ванзаров не мог объяснить, откуда взялся этот пронизывающий страх. Как будто за спиной поднялись тени забытых демонов!
      А между тем пристав уже толкал к нему господина без шапки, зябко кутающегося в незастегнутую бобровую шубу и изрыгающего обильные проклятия.
      Родион Георгиевич позволил себе пять секунд молчания, чтобы получить первое впечатление от подозреваемого: невысокий мужчина, глубокая залысина, редкие курчавые волосы помечены сединой, всклоченная борода. Обширная синева разошлась под глазами. И это - профессор?! Нет, скорее запойный комик провинциальных театров.
      – Как вы смеете, болваны, остолопы, вытаскивать больного человека на мороз, мерзавцы! - прохрипел господин простуженным голосом. - Надо, господа, дело делать, а не произволом заниматься!
      – Если не ошибаюсь, доктор Серебряков? - вежливо спросил сыщик.
      – Профессор! Вы что за субъект, позвольте спросить?
      – Ванзаров, сыскная полиция, - Родион Георгиевич прикоснулся к котелку.
      – Какое хамство! Я болен и требую меня немедленно отпустить. Я буду жаловаться вашему начальству! - профессор плотнее запахнул шубу. Он стоял на снегу в тапках на босу ногу, укрывая шубой ночную пижаму. Пристав Щипачев выполнил приказ слишком буквально.
      – Маленькая формальность! - проговорил Ванзаров исключительно вежливым тоном и приподнял край простыни. - Извольте взглянуть… Это вы убили даму?
      Разозленный господин повел себя совершенно неожиданно. Он замер с выпученными глазами и открытым ртом и тут же, схватившись за нечесаные остатки шевелюры, истошно завопил:
      – О владыка сущего! О Сома милостивый! За что?! Машенька!

      Профессор выглядел подавленным. Ванзаров пожалел больного старика и не повез его в участок на допрос. Серебряков, размазывая замерзающие слезы и всхлипывая, безвольно поплелся в дом. Его голые пятки глубоко проваливались в снег, но, кажется, он не замечал холода.
      Из прихожей профессор направил сыщика прямо в свой кабинет. Все стены полутемной комнаты с плотными зелеными шторами на окнах до самого потолка закрывали стеллажи с книгами. Тускло блестело потертое золото корешков. Судя по названиям, которые Ванзаров успел разобрать, профессор собрал отличную библиотеку по мифологии и магии. В воздухе явственно ощущался какой-то необычный запах.
      Кафельная печь совершенно не грела. Родион Георгиевич пожалел, что снял пальто.
      Профессор укутался в шотландский плед и уселся в жесткое, скрипучее кресло. Прямо над его головой висела репродукция с гравюры Рембрандта: доктор Фауст вызывает светящийся шар с магическими письменами.
      Под светом настольной лампы с широким абажуром Серебряков смотрел на сыщика как зверек, загнанный в угол. Он перестал рыдать, но часто и тяжело дышал.
      – Что вам еще надо?! - злобно проговорил профессор, даже не предложив гостю сесть.
      – У вас инфлюэнца? - с сожалением спросил сыщик.
      – Нет, мой организм… прошу вас, ближе к делу! Вы, кажется, спросили, не я ли убил Машеньку? Так вот вам мой ответ на все ваши мерзкие вопросы: нет и еще трижды - нет! А теперь - убирайтесь!
      Ванзаров простил хамство, сохраняя исключительный дипломатизм.
      – Позвольте узнать фамилию… Марии? - спросил он.
      – Ланге.
      – Кем она вам приходится?
      – Хорошая знакомая.
      – Вы женаты?
      – Нет, я никогда не был женат. Я не считал возможным перейти мост, который отделяет любовницу от жены. Можно считать… она была моя ученица. И помощница.
      – Что-то вроде секретаря? - уточнил Ванзаров.
      – Она была единомышленником и… другом. - Серебряков вновь всхлипнул. - У нее тяжелая судьба. И я считал своим долгом всегда помогать ей, чем только мог. Впрочем, это теперь уже не важно.
      – Как давно вы с ней знакомы? - продолжил сыщик.
      – Не помню… может быть, год, два, какая разница!
      – А где познакомились?
      – На моих лекциях, естественно!
      – Прошу прощения, не успеваю следить за новинками науки: то, знаете, труп найдут, то ограбят кого-нибудь. Столько работы! А что вы читаете? - пригладив усы, Ванзаров изобразил глубокий интерес.
      – Историю религий, - неприязненно ответил профессор.
      – О! Вы популярный богослов?
 
      Профессор взорвался.
 
      – Вон! Немедленно вон! - заорал он.
      Взрыв негодования быстро исчерпал его силы. Серебряков задохнулся и закашлялся.
      – Вам подать воды? - спокойно спросил Ванзаров.
      – Вы, полицейские, лезете с грязными лапами в душу человека, у которого погиб близкий друг! - прохрипел красный от негодования Серебряков.
      – Прошу прощения… - начал Родион Георгиевич.
      – Не надо! - резко оборвал профессор. - Не притворяйтесь дураком, Ванзаров! Выпускник Петербургского университета не имеет морального права так низко опускаться!
      Сыщик не мог вспомнить другого случая, когда бы он растерялся на допросе. Но этому маленькому, полуживому человечку удалось привести его в замешательство.
      – Откуда вы знаете…
      – Сколько бы лет ни прошло, педагогу не забыть подающего такие надежды студента юридического факультета! На вас молились все преподаватели! И чем вы кончили? Сыскной полицией! Какой позор! - профессор злобно фыркнул.
      Ванзарову потребовалось все самообладание. Ну, конечно! Как он мог запамятовать. Лекции тогда еще доцента Серебрякова не были столь популярны, как чтения Менделеева, Бутлерова и Фаворского, но определенную известность в студенческих кругах он имел. Правда, за это время бывший доцент здорово изменился.
      – Ах да! Вы преподавали на химическом факультете! - воскликнул Ванзаров. - Вместо скучных формул - зажигательные идеи о всеобщем братстве, равенстве и свободе. Прошу прощения, если перепутал порядок слов, в полиции несколько тупеешь!
      Родион Георгиевич никогда не прощал обиды. И на удар отвечал ударом. Серебряков сел в кресле поудобнее и уперся руками в стол.
      – Вы слуга империи, вам меня не понять. Задавайте вопросы и уходите.
      – А если я очень хочу понять вас, профессор?
      – Вы? Не смешите! Разве может жалкий обыватель понять великий замысел Фауста! Его мечту! И жертвы, которые он принес ради нее!
      – И даже Марию Ланге?
      – Нет! Нет! Нет! - из последних сил просипел профессор.
      – Тогда, будьте добры, домашний адрес барышни Ланге.
      – Я не знаю ее адреса! Мне этого было не нужно! Она приходила ко мне сама, когда хотела, мы беседовали, обсуждали… - Серебряков оборвал себя на полуслове.
      – Когда Ланге приходила последний раз? - сдержанно спросил сыщик.
      – Не помню. Кажется, третьего дня… - профессор поерзал в кресле.
      – А вчера вечером?
      – Меня не было дома.
      – Где вы проводили вечер?
      – Преподаватели Бестужевских курсов пригласили меня на праздничный бал. Я не мог отказаться. Вернулся довольно поздно. И лег спать. А утром проснулся от страшного грохота, устроенного вашим жандармом.
      – Бестужевские… это здесь, недалеко, на Васильевском? - как бы вспоминая, проговорил Ванзаров.
      – Да, на Десятой линии. Меня видели сотни людей! Коллеги поднимали тост в мою честь. Я не возвращался ночью в маске, чтобы… - профессор подавил рвавшийся всхлип.
      С некоторым сожалением Родион Георгиевич подумал, что у старика верное алиби. Хотя подозрения с него отнюдь не сняты. Просто искать придется дольше.
      – Когда вы вернулись домой, ворота были закрыты? - спросил Ванзаров.
      – Понятия не имею! Я мало обращаю внимания на бытовые мелочи.
      – У меня последний маленький вопрос. Кто мог убить Марию Ланге, и почему ее бросили около вашего дома?
      – А вот это, господин сыщик, умоляю вас выяснить как можно скорее! И поймайте убийцу! Надеюсь, теперь все?
      Ванзаров поклонился. Идя мимо книжного шкафа, он заметил фотокарточку, небрежно воткнутую между томами. Из любопытства, он быстро вынул снимок. Среди нескольких персонажей и самого Серебрякова была запечатлена Мария Ланге. Но фотография оказалась необычной. Даже на редкость странной. И можно сказать, неожиданной.
      – Как вы смеете, немедленно отдайте! - закричал профессор.
      Сыщик успел подробно рассмотреть карточку и протянул ее Серебрякову:
      – Тоже ваши ученицы?
      – Вас это не касается! Прощайте! - злобно крикнул профессор.
      Уже в дверях квартиры, надев пальто, Ванзаров обернулся:
      – Отчего вы не держите кухарку?
      – Я ее выгнал, - буркнул профессор.
      – Воровала?
      – Нет. Надоело терпеть глупую бабу. Да еще и глухонемую.
      – Попрошу, господин Серебряков, никуда не отлучаться из города. Вы нам можете понадобиться…
      Дверь с грохотом захлопнулась перед носом Родиона Георгиевича.

      Во дворе переминались с ноги на ногу замерзший околоточный, ожидавший указаний от сыщика, и Пережигин, но Ванзаров подошел к дворнику.
      – Степан, а что, профессор давно кухарку выгнал? - спросил он.
      – Да уж, почитай, десятый день как…
      – И куда она делась?
      – Живет у меня в светелке. Куда ей идти? Глухая и немая, - дворник жалостливо шмыгнул.
      – И жена не против? - удивился сыщик.
      – Так померла моя хозяйка, - Степан перекрестился, - уж года два тому. А так хоть живой человек. Да и жалко убогую. Много не ест, а по двору помогает.
      – Я разрешил, ваше благородие, пусть поживет убогая. Но если прикажете… - околоточный демонстрировал служебное рвение.
      – Нет-нет, все правильно… А сбегай-ка, Степа, за своей приживалкой, - Ванзарову из любопытства захотелось посмотреть на женщину, которая согласилась терпеть вздорного профессора.
      – А чего бежать, вон она, - ткнул пальцем дворник.
      Сгорбленная старушка, плотно обмотав голову драным платком, прижалась к двери дворницкой. Она настороженно смотрела на полицейских. Ванзаров махнул, подзывая ее.
      Немая подошла, поклонилась в пояс.
      Родион Георгиевич нагнулся к низенькой старушке.
      – Как звать? - закричал он прямо в ухо.
      Женщина подняла сморщенное личико, улыбнулась и издала тихий стон.
      – Глухая - одно слово. Я тут давеча самовар уронил, так она даже не шелохнулась! - дворник гордился, что его приживалка совершенно ничего не слышит.
      Ванзаров махнул рукой, отпуская калеку. Она как-то странно глянула, будто запоминая сыщика, повернулась и смиренно засеменила к дворницкой.
      – Какие будут приказания, господин Ванзаров? - околоточный прямо рвался в бой.
      – Обойти квартиры, опросить жильцов, может кто что видел. Действуйте как обычно! - сыщику явно не понравился этот выправной служака.
      В этот момент во двор почти вбежал невысокий, сухощавый мужчина, с тонкими чертами лица и острым, прямым носом. Господин носил короткие черные усики. Несмотря на мороз, он не повязал шарф, а белый воротничок рубахи плотно стягивал галстук черного шелка.
      – Здравия желаю, господин Джуранский! - околоточный резво козырнул.
      Вбежавший господин машинально поднес руку к шляпе, чтобы отдать честь, но вовремя спохватился и просто кивнул.
      – Родион Георгиевич, что ж вы меня не захватили, я б помог?! - слегка обиженным тоном сказал он, пожимая протянутую ладонь Ванзарова.
      – Пустяки, Мечислав Николаевич, хватит того, что меня из постели подняли. В общих чертах суть дела знаете?
      – Да, пристав успел рассказать…
      Ванзаров тут же поручил своему лучшему помощнику, за глаза прозываемому в сыскной полиции Железным Ротмистром, массу дел. Во-первых, выяснить в адресном столе, где проживала девица Ланге. Во-вторых, точно установить, до какого часа профессор Серебряков присутствовал на балу Бестужевские курсов. В-третьих, организовать смену филерского наблюдения за домом. А в-четвертых, выяснить по картотеке, не проходил ли профессор по каким-нибудь, пусть даже самым незначительным, делам. Родион Георгиевич постарался, чтобы поручений хватило на весь день.
      – Сделаем! - ротмистр деловито насупился и тут же хлопнул себя по лбу. - Что ж я… вас же Лебедев срочно просит прибыть в участок!

      Штабс-ротмистр Особого отдела полиции Юрий Жбачинский считал, что общение с агентом должно напоминать игру и украшаться шпионской романтикой. Для этого он не жалел сил и выдумки. До сих пор удача ему благоволила. Ни один из его агентов не был разоблачен. А ведь они работали не с обычными уголовниками, а с безжалостными террористами-революционерами.
      Политический сыск для Жбачинского был не просто службой. Он занимался борьбой с врагами империи с такой страстью, на какую вообще способен офицер секретной полиции за скромное жалованье полторы тысячи годовых.
      Но сегодня у него было свидание с малозначительным агентом Дианой. Штабс-ротмистр назначил встречу в квартире на Крюковом канале, которую снял для таких надобностей. Агент новенький, задание получил первое, что-то вроде учебного боя. Жбачинскому хотелось как можно скорее получить отчет и сразу направиться на прием Департамента полиции в ресторане «Дононъ».
      Штабс-ротмистр настолько несерьезно относился к Диане, что позволил себе опоздать на четверть часа, наслаждаясь коньяком и воздушными пирожными в «Cafe de Paris» в Пассаже.
      Когда он явился, Диана уже задернула шторы и включила электрический свет. Не снимая пальто, Жбачинский сразу прошел в комнату с большим круглым столом, которая считалась гостиной.
      – Прошу прощения, Диана, срочное совещание.
      Девушка не ответила.
      – Ну-с, что у нас нового за прошедшие двадцать три дня? - Жбачинский точно помнил, когда у них состоялась последняя встреча.
      Он не обратил внимания на нездоровый вид агента. Более того, штабс-ротмистр искренне считал, что симпатичной женщине бледность к лицу. А Диана была очень симпатична. Но Жбачинский не позволял себе смешивать работу и страсть к женщинам.
      Диана по-прежнему молчала.
      Штабс-ротмистру захотелось закончить эту ненужную встречу.
      – Голубушка, если у вас нет новостей, не беспокойтесь. Я пойму. Поработайте еще месяцок с профессором, а если ничего не накопаете, мы для вас что-нибудь придумаем! - он приветливо улыбнулся.
 
      Но не дождался ответа.
 
      – Ну, хорошо, - Жбачинский встал, решив, что с Дианой все понятно. Обычная пустоголовая кукла, захотела поиграть в шпионов. У нее ничего не получилось, и барышня не знает, как выкрутиться. - Давайте договоримся: недельки через две, ну, числа 15 января, встретимся здесь, и, может быть, у вас будет что рассказать. А сейчас позвольте откланяться.
      Жбачинский даже протянул руку через стол.
      Диана посмотрела прямо в глаза штабс-ротмистру.
      – Юрий Тимофеевич, я не знаю, как вам сказать. То, что я узнала, представляет страшную опасность, это такое… такое… - голос Дианы задрожал, но она справилась с волнением.
      – Ну-с, и что же такого трагически страшного вам удалось узнать? - Жбачинский постарался сказать это как можно мягче и дружелюбней.
      – Я вам все расскажу, все… - Диана по-детски всхлипнула. - Только, пожалуйста, прошу вас верить всему, что я скажу. Дайте честное слово, хорошо?
      Жбачинский едва не рассмеялся.
      – Честное офицерское слово, Диана, поверю каждому слову!
      Диана тяжело вздохнула и начала…

      Чтобы тела, лежащие на металлических полках, не портились, в мертвецкой Второго участка Васильевской части постоянно хранились большие бруски льда. Их закладывали на все секции стеллажа, а оставшиеся держали горкой под мешковиной. Даже летом здесь было так холодно, что полицейские, прежде чем войти, накидывали шинель.
      Середину мертвецкой занимал большой анатомический стол из цельной плиты белого мрамора. Сверху падал свет стосвечовой электрической лампочки, свисающей на длинном шнуре под треугольным жестяным абажуром.
      Доктор Горн, врач участка, с удовольствием сделал глоток горячего чая с коньяком. Сегодня ему посчастливилось ассистировать звезде российской экспертной криминалистики - самому Лебедеву!
      – Ну, и что вы скажете, Аполлон Григорьевич? - спросил он выдающегося специалиста.
      В огромной лапе Лебедева изящная фарфоровая чашечка выглядела крошечной игрушкой. Клеенчатый фартук на величественном пузе криминалиста болтался, как легкий передник горничной. Его величественная фигура с ухоженной бородкой производила незабываемое впечатление.
      Аполлон Григорьевич отличался отменным здоровьем, обожал сигары, красивых женщин и широкой горстью черпал в жизни все, что хотел. Но мало кто знал, что балагур, произносящий за столом роскошные тосты, на службе занимается вскрытием трупов, определением ядов, разбором почерков, оценкой улик и нахождением причин смерти жертв разнообразных преступлений.
      Лет двадцать назад Лебедев принял активное участие в создании первого в России антропометрического кабинета при Департаменте полиции. В нем проводились измерение и фотографирование преступников по системе Альфонса Бертильони, именуемой «бертильонажем». Замерив человека по одиннадцати параметрам, его фотографировали в анфас - профиль и составляли учетную карточку. С помощью бертильонажа Аполлон Григорьевич выявил несколько преступников, живших под чужими именами.
      А еще Лебедев живо интересовался новинками криминальной науки, особенно дактилоскопией. В Европе дактилоскопия уже стремительно вытесняла бертильонаж, а в России с начала века появилась лишь пара обзорных статей. Лебедев начал снимать отпечатки пальцев и пытался сам построить систему их распознавания.
      – А что, Эммануил Эммануилович, мне сказать! Сами все видите. Крайне интересный случай, да. Не закурить ли нам по сигарке? У меня отличные! - Эксперт хлопнул участкового доктора по плечу, отчего тот присел.
      Горн смутился. Инструкция категорически запрещала курение в любых помещениях участка, а особенно во врачебной части и мертвецкой. Но отказать доктор не мог.
      Дверь распахнулась, спасая Горна от служебного проступка, и в мертвецкой появился запыхавшийся Ванзаров.
      Лебедев радостно приветствовал сыщика, поставил на край мраморной плиты чашку и красивым жестом смахнул простыню, обнажив лежащую до пояса.
      – Прошу! - торжественно заявил он.
      – А вы что же, ее отогревали, чтобы выпрямить? - с легким удивлением проговорил Родион Георгиевич.
      – Да уж, коллега, вечно от вас поступает лежалый товар! - Эксперт хмыкнул. - Пришлось повозиться, мышцы надрезать.
      На теле Ланге свежие следы вскрытия уже зашили суровой ниткой. Только сейчас Ванзаров понял, что ему показалось таким необычным в лице жертвы. А ведь ее рот - улыбался! В это трудно поверить, но нижняя челюсть не отвалилась, а держалась на растянутых в улыбке мышцах лица.
      – Аполлон Григорьевич, что за срочность?
      Лебедев выдержал паузу и подмигнул смущенному доктору Горну.
      – Ну как, коллега, расскажем этому талантливому джентльмену, что мы нашли? Так вот… - шутливый тон Лебедева сразу испарился, - начнем с того, что вас должно больше всего интересовать, - причина смерти…
      – Безусловно!
      – Таковой не обнаружено!
      – Аполлон Григорьевич! - страдальчески простонал Ванзаров.
      – Я не шучу… - криминалист скрестил руки на фартуке. - На теле нет следов от ударов или порезов. Внутренние органы не подвергались воздействию. Кровоизлияния нет ни в брюшной полости, ни в легких, ни в черепе. Никаких признаков удушья. Согнулась она в три погибели, судя по всему, сама. Позвоночник не поврежден. Явных следов отравления нет. Такое впечатление, что здоровый организм просто выключили. Как будто фокусник приказал: «Умри!» - и кролик мгновенно умер.
      Родион Георгиевич опять ощутил необъяснимый страх. Интуиция вновь шептала, что это не простое убийство. Здесь скрывается тайна, которая, может быть, не по силам сыщику сыскной полиции. Ванзаров тряхнул головой.
      – Но хоть что-нибудь вам удалось установить? - спросил он.
      – Извольте. В желудке жертвы я нашел следы жидкости, которую она пила незадолго до смерти, - спокойно сказал эксперт.
      – Это яд?!
      – В том-то и дело, что нет!
      Доктор Горн решил напомнить о своем присутствии.
      – Я совершенно согласен с выводами Аполлона Григорьевича! - сказал он.
      – Спасибо, коллега, а то эти сыщики такие недоверчивые! - Лебедев бережно похлопал маленького доктора по плечу. - Перед самой смертью дама пережила нервное возбуждение, которое привело к резкому увеличению жизнедеятельности организма.
      – Вы имеете в виду предсмертную улыбку? - уточнил Ванзаров.
      – Я имею в виду, что перед кончиной она скакала как горная козочка и парила в небесах радости! - Лебедев развел руки, изображая крылья.
      – А потом ее выключили, сложили вдвое и упаковали в холстину?! - зло добавил Ванзаров.
      – Вы абсолютно правы! - криминалист говорил совершенно серьезным тоном.
      Если бы все это сообщил не Лебедев, то Родион Георгиевич, несомненно, принял выводы эксперта за полный бред. Он ожидал улики, изобличающие Серебрякова, а не новые загадки.
      – Чушь какая-то… - буркнул себе под нос сыщик.
      – Поверьте, подобное беспокоит и меня. Если появилась жертва, которая умерла непонятным образом, я могу сделать вывод, что… помогите-ка мне, коллега… - Лебедев повернулся к ассистенту.
      – Кто-то нашел бесследный способ убийства! - заторопился Горн.
      – Вы представляете, что это значит? - понизив голос, спросил Лебедев.
      – Спасибо, Аполлон Григорьевич, сделали мне хороший подарок на Новый год! - поклонился сыщик.
      – Как говорится, чем могу! Но это, дорогой Ванзаров, только начало представления. Взгляните-ка сюда…

      Сначала Жбачинский слушал агента просто для очистки совести. Потом решил, что Диана сошла с ума или нагло врет. Но чем больше она рассказывала, тем серьезнее становился штабс-ротмистр. Неожиданно он понял, что поймал не просто удачу. Это дело может стать фантастическим успехом. Даже если в рассказе барышни, хлюпающей носом, половина правды, это значит, что Особому отделу удастся не только утереть нос «охранке», но и предотвратить такую беду для государства, по сравнению с которой все революционные террористы - невинные детки.
      К концу рассказа агента Жбачинский забыл о приеме в «Дононе». Он почувствовал азарт охотника и дрожь радостного возбуждения.
      – Вы верите мне, Юрий Тимофеевич? - Диана смотрела на Жбачинского со страхом и надеждой.
      – Не знаю, что и сказать. Слишком все фантастично.
      – Значит, вы мне не верите?
      – Я - да, но поверит ли начальство, вот в чем вопрос. Что еще мы можем предъявить, кроме ваших показаний?
      – Вот что! - Диана поставила на стол маленький хрустальный флакончик, наполненный мутно-зеленой жидкостью.
      – Это оно? - спросил Жбачинский как можно более равнодушно.
      – Да…
      – А выглядит совершенно безобидно… ну, да ладно. У него есть еще?
      – Кажется, да…
      – И где Серебряков хранит эту жидкость? - поинтересовался штабс-ротмистр.
 
      Диана пожала плечами.
 
      – А он вел какие-нибудь записи?
      – Я не видела. Он всегда говорит, что секрет смеси доступен каждому, он написан в древнем гимне. Его надо только правильно понять.
      Жбачинский задумался. Если один профессор смог расшифровать состав, значит, подобное открытие может сделать и другой. Надо срочно принять меры, чтобы все осталось в строжайшей тайне.
      А вот что делать с Дианой?
      Она стала тайным агентом случайно. Год назад приехала в Петербург из малороссийского городка поступать на словесно-историческое отделение Бестужевских курсов, чтобы получить аттестат учительницы. Но как-то раз, идя по Литейному проспекту, увидела, как два негодяя напали на пожилую даму, вырвали из рук сумочку и скрылись в проходном дворе. Городовой попытался бежать за ворами, однако быстро утомился и махнул рукой.
      Диана немедленно пришла в ближайший полицейский участок, рассказала о возмутительном происшествии и заявила, что хочет поступить в отделение охраны порядка. Дежурный чиновник от удивления чуть не упал со стула. Но в участке как раз находился Жбачинский.
      Обычно в отдел не принимали людей, которые сами предлагали свои услуги. Со времен основания Особого отдела легендарным Леонидом Ратаевым ни один человек не был принят в агенты по личной инициативе. Отдел всегда сам приглашал тех, кто был ему интересен. Или человеку делалось такое предложение, от которого он не мог отказаться. Например, подследственному по мелкому делу прямо в камере предлагалась свобода и заработок за сведения о врагах государства.
      Но решительная девушка чем-то понравилась Жбачинскому. И сходу, как настоящий игрок, он решил сделать из нее агента. При этом агента слепого, который даже не будет догадываться, кому помогает. Штабс-ротмистр отвел Диану в кафе и предложил, прежде чем поступить в отделение охраны, выполнить несколько поручений. Она сразу согласилась.
      Жбачинский придумал барышне красивый псевдоним богини-охотницы и прочитал краткий курс начинающего агента. Как и принято, штабс-ротмистр доложил о новом агенте только своему начальнику - заведующему Особым отделом Департамента полиции, который и предложил доверить ей, для пробы, не очень важное дело - слежку за профессором Серебряковым. Без жалованья, естественно.
      Сейчас Жбачинский с интересом посмотрел на Диану. Мелкий агент вдруг приносит секрет заговора, равного которому не было в Российской империи. И это не наивные масоны с их циркулями! Тут такое!
      – И вот еще что, Юрий Тимофеевич, - подала Диана свой тихий голос. - Профессор планирует в ближайшее время…

      Лебедев направил указательный палец чуть выше груди девушки, туда, где заканчивался полостной шов. Ванзаров наклонился и увидел маленькую черную закорючку.
      – Что это? - Ванзаров с удивлением посмотрел на Лебедева. Меньше часа назад сыщик видел нечто похожее на фотографии профессора.
      – Насколько я понимаю, это пентаграмма.
      – И что она означает?
      – О, это не моя область. Хотя помните «Фауста»?
      Как всякий воспитанный юноша, Ванзаров увлекался в гимназии немецкой литературой. Сколько раз с замиранием он перечитывал сцену, когда Фауст принес к себе Мефистофеля, превратившегося в черного пуделя. Хитрый искуситель принял свой облик и предложил отдать душу за познание всех тайн. Но бес не смог выйти из кабинета ученого, потому что над дверью висела пентаграмма. Выходит, барышня нарисовала знак защиты от дьявола. Чего она боялась? Или кого?
      – Я слышал, пятиконечную звезду использовали тайные братства! - произнес эксперт таинственным голосом.
      – А вот это не наше дело! - сыщик похлопал в замерзшие ладоши. - Тайными братствами пусть занимается Охранное отделение и господин Герасимов.
      – Хотите спихнуть дело «охранке»? - тихо спросил Лебедев.
      – С какой стати? - так же тихо ответил Ванзаров.
      – Ну, раз так, хочу вас порадовать еще одной, я бы сказал, забавной мелочью!
      И криминалист скинул простыню.
      То, что увидел Ванзаров, произвело бы на обычного человека неизгладимое впечатление. Ведь между ног девушки размещалось… полноценное мужское достоинство, причем его размер и толщина были исключительны.
      – Что это? - спросил Ванзаров. Служба в сыскной полиции выучила его справляться с шоком.
      – Это очень распространенное в природе явление: двунастие, или гермафродитизм. Греки считали его божественным. - Лебедев искренне наслаждался произведенным эффектом. - Что же касается данного экземпляра, то это очень редкий случай так называемого полного ложного двунастия.
      – Что, простите? - не понял сыщик.
      – Существо перед вами - полноценная женщина. Но только с дополнительными половыми органами мужчины! - Лебедев нескромно приподнял внушительный отросток. - Она могла жить в обществе как нормальная девушка, но только до тех пор, пока не решила бы выйти замуж. Даже если учесть, что на нее нашелся бы любитель подобных редкостей, а такие случаи в литературе описаны, бедняжка физически не могла быть матерью.
      Ванзаров медленно и глубоко вздохнул.
      – Господа, я прошу вас дать мне честное слово, что подобный сюрприз останется тайной до окончания следствия. Я не хочу лишних разговоров. Надеюсь, вы меня понимаете?
      Эксперт и доктор обещали держать язык за зубами и в медицинском заключении о вскрытии не упоминать двунастие жертвы.
      – С нетерпением буду ждать новых результатов, - Ванзаров натянул перчатки.
      – Не извольте беспокоиться, господин сыщик! - криминалист вытянулся во фрунт.
      В дверь мертвецкой вежливо постучались.
      – Милости просим! - весело крикнул Лебедев, набрасывая простыню на тело.
      Стараясь не смотреть на стол, робко вошел дежурный чиновник.
      – Депеша для господина Ванзарова! - шепотом пробормотал он.
      Как только бумажка оказалась у сыщика, чиновник поспешно ретировался.
      – Каков герой! Служит в полиции, а трупов боится, чудак! - сказал Лебедев и одним глотком допил остатки ледяного чая.
      Ванзаров развернул листок.
      Расторопный Джуранский успел передать запрос в адресный стол. Ответ пришел по полицейскому телеграфу и гласил следующее: «По представленному запросу от сего дня сообщаем: Ланге Мария Эдуардовна среди проживающих в С.-Петербурге не числится».

      Жбачинский верил, что страх - клеймо слабых людей. Юрий Тимофеевич считал себя сильным человеком, который никогда не растеряется. Но сейчас он испугался. Потому что сразу сопоставил начавшееся брожение на петербургских заводах с тем, что, по словам Дианы, решил сделать профессор. В результате получился не просто хаос. Надвигалась катастрофа! Тут уже надо думать не о наградах, а о спасении Отечества.
      А что теперь делать с Дианой? Ведь она все знает и может… Нет, этому не бывать!
      Жбачинский привык действовать. Он осторожно нащупал в кармане брюк плетеный шелковый шнурок. Не переставая хвалить Диану, штабс-ротмистр, стал медленно приближаться к ней. Он обошел девушку и начал поглаживать ей плечи, как бы успокаивая и утешая.
      В первое мгновение Диана не поняла, что случилось.
      Девушка импульсивно схватила пальцами удавку, но шнур лишь сильнее вдавливался в кожу и безжалостно стягивал горло. Диана хватала руками воздух, однако достать душителя за спиной было невозможно.
      Сквозь красные круги перед глазами она увидела на столе забытые спицы для вязания, схватила их и с размаху воткнула.
      Полузадушенная, Диана услышала сдавленный хрип. Под тяжестью падающего тела шнур врезался в горло, а потом вдруг резко ослаб.
      Хватая воздух ртом, как выброшенная из воды рыба, Диана сорвала с шеи удавку.
      На полу бился в конвульсиях штабс-ротмистр. Он цеплялся за жизнь, пытаясь вырвать из горла спицы, торчащие победным знаком «V». В этом последнем бою он сражался не за себя, а за империю, над которой нависла страшная опасность. Но в этот раз судьба решила по-своему. Он проиграл.
      Жбачинский дернулся еще раз и затих.
      Диана все еще жадно глотала воздух. Она смотрела на тело штабс-ротмистра. Она убила полицейского. Своими руками.
      Барышня схватила со стола флакончик, выключила свет и, накинув полушубок, выскользнула из квартиры.

      Модное в Петербурге ателье семейных портретов Смирнова располагалось на нечетной, солнечной стороне Невского проспекта в доме № 75. В широкий стеклянный потолок большую часть дня падал свет, отчего естественно освещались фигуры снимающихся господ, и происходила заметная экономия электричества.
      Родион Георгиевич, пыхтя, преодолел три этажа, вытер вспотевший лоб и толкнул стеклянную дверь с изящной надписью: «Cabinet portrait».
      Просторное помещение для ожидающих клиентов напоминало изысканный аристократический салон. А образцы творчества фотографа Смирнова были представлены в дорогих рамочках, не хуже произведений живописи.
      Обычно в салоне толпилось множество посетителей, желавших запечатлеть себя для потомства. Но в предновогодний день здесь царили тишина и покой.
      Приказчик, томный юноша с идеальным пробором и бархатной бабочкой на шее, подошел с изящным достоинством и осведомился, что угодно господину. Ванзаров спросил фотографа и узнал, что тот отлучился по делам.
      – А скажите, голубчик, негативы вы отдаете заказчикам? - поинтересовался сыщик.
      – Довольно редко, если они сами просят. Чем могу помочь?
      Ванзаров не хотел пугать мальчишку своим чином сыскной полиции и тут же придумал проникновенную историю: якобы одна дама, его бесценный друг, недавно снялась на групповом снимке с подругами и мужем, а после уехала в Париж и умерла, не оставив о себе никакого «символа памяти». В общем, романтический случай в духе бульварных романов, которые приказчик, судя по зефирному виду, обожал.
      Юноша глянул на супружеское кольцо господина, искренне поверил его тайной любви и пообещал помочь, чем сможет. Он поинтересовался, когда был сделан портрет. Родион Георгиевич прикинул, что не позже декабря.
      – Позвольте узнать, на чье имя был заказ? - спросил любитель слезливых историй.
      – На имя господина Серебрякова, - уверенно ответил Ванзаров.
      Приказчик раскрыл конторскую книгу, долго водил пальцами по строчкам, перелистнул все страницы декабря, для верности залез в ноябрь и даже октябрь, но ничего не нашел. Очевидно, снимок был записан на другое имя.
      – Хорошо, любезный, в таком случае позвольте я вам его опишу. Думаю, вы не могли не запомнить такой интересной композиции.
      Родион Георгиевич детально описал фотографию.
      На том фото Серебряков восседал в кресле. По левую руку от него сидела Мария Ланге. По правую - дама с волевым лицом, прямым носом и холодным выражением глаз. Она смотрела властно, как королева в изгнании, ожидающая триумфального возвращения. На ковре, в ногах этих двух барышень и профессора, возлежала третья молодая особа. Она опиралась щекой на руку и смотрела в камеру печально и несколько испуганно.
      Это был бы самый тривиальный портрет, если бы не одно любопытное обстоятельство. Дамы расставили указательные и средние пальцы обеих рук в виде латинской буквы «V». Господин профессор тоже выставил два пальца правой руки в виде знака «V». Таким образом, пальцы трех человек сомкнулись в пентакле.
      – Я прекрасно помню этот снимок! - торжественно заявил приказчик.
      – Так я все же могу надеяться? - печальным голосом спросил Ванзаров.
      – Мне очень жаль, но ничем не смогу вам помочь! - Приказчик горестно вздохнул. - Только что мы расстались с этим негативом.
      Родион Георгиевич решил, что ослышался. Но молодой человек подтвердил, что час назад пришла дама и попросила продать ей этот негатив. Она сказала, что на снимке запечатлена ее сестра, трагически погибшая накануне. Приказчик так растрогался, что не смог отказать, при этом он даже не взял денег с убитой горем женщины.
      Едва скрыв разочарование, Ванзаров поинтересовался, как выглядела дама.
      Приказчик мечтательно закатил глаза:
      – О, прекрасное черное платье… Она такая… такая красавица… Мне сложно описать, у нее на лице была вуаль…
      – Позвольте, как же вы решили, что она красавица, если не видели ее лица? - осторожно спросил сыщик.
      – Я почувствовал это моим чутким сердцем! - сказал юноша с неподдельным трагизмом. И закрыл лицо ладонями.
      «Меньше бы читал бульварных книжонок, растяпа!» - подумал сыщик.
      Открылась входная дверь, звякнул колокольчик, и звонкий голос радостно крикнул:
      – Родион Георгиевич, голубчик, наконец-то!
      С дружескими объятиями к Ванзарову бросился сам хозяин заведения - модный фотограф Смирнов. Несколько лет назад сыщик помог художнику светотени найти пропавшие драгоценности и с тех пор стал самым желанным гостем. Так что все портреты его семьи и родственников за последние три года были сделаны здесь.
      После бури восторгов, излитых Смирновым, и жалоб, что дражайший Родион Георгиевич совсем его позабыл, сыщику наконец удалось изложить суть вопроса. Фотограф сначала попытался устроить разгром приказчику за историю с негативом, но Ванзаров его урезонил. Он попросил поискать хоть какую-нибудь копию снимка. Смирнов бросился к конторской книге и стал яростно листать ее.
      – Помню-помню эту дурацкую фотографию… - бормотал он, внимательно просматривая записи. - Такие странные господа, захотели, видите ли, сделать оригинальный портрет… так… так… да вот он! Точно, двенадцать дней назад сделали! Прекрасно помню! Заказ оформлен на фамилию… Ланге… Ну-ка, постойте…
      Фотограф кинул приказчику книгу и юркнул за портьеру, которая скрывала фотолабораторию. Не прошло и пяти минут, как он вернулся.
      – Нашел! - радостно крикнул он. - Я же помню, что испортил один снимок при печати. На ваше счастье, Родион Георгиевич, мусор еще не выброшен!
      Ванзаров нетерпеливо схватил снимок и прямо на коленке разгладил бесценную улику.
      Без картонки листок фотобумаги был сильно помят и пошел трещинами, в верхнем углу зияла рваная дыра, но лица всех участников прекрасно сохранились.
      – Любезный, посмотрите внимательно, может здесь есть дама, которая забрала негатив? - спросил он, показывая приказчику фото.
      Молодой человек изобразил глубокое раздумье, тревожно глянул на хозяина и боязливо ткнул чистеньким пальчиком в одну из девиц.
      – Кажется, это она… приходила… - испуганно пробормотал он.
      Родион Георгиевич вновь почувствовал неприятный холодок страха. Ведь приказчик указал на Марию Ланге.

      Ванзаров еще не успел ступить на мостовую Невского проспекта, как уже заметил своего помощника, нетерпеливо топтавшегося рядом с уличным фонарем. Железный Ротмистр был не чувствителен к холоду, а значит, его распирало нервное возбуждение. Увидев начальника, Джуранский бросился к нему, чуть не сбив с ног вальяжного господина, прогуливающегося с мопсом на руках.
      – В участке сказали, вы у Смирнова, я и решил не терять времени! - выпалил он.
      Сыщик прекрасно понял, что помощник что-то раскопал, но решил немного потянуть. Он показал фотографию, чудом спасенную из мусорной корзины, и рассказал, как за ней пришла покойная Мария Ланге.
      Джуранский повертел в руках мятый снимок и решительно заявил:
      – Не может быть!
      – Я такого же мнения, - задумчиво сказал Ванзаров. - Ведь наш дорогой Лебедев так тщательно произвел вскрытие, что ходить ей после этого крайне затруднительно!
      – Вот именно! - на полном серьезе согласился ротмистр, не заметив, как Ванзаров прячет в усах улыбку.
      Отставной кавалерист отличался дисциплиной и исполнительностью, но, к сожалению, был начисто лишен чувства юмора.
      – В филерский пост людей отобрал Курочкин сам, так что здесь все в порядке, - понизив голос, начал доклад Джуранский. - Касательно справки из адресного стола вы уже знаете?
      Ванзаров утвердительно кивнул.
      – Теперь по архивам… - продолжил ротмистр. - Посмотреть я их, конечно, не успел, но вспомнил, что в начале декабря читал сообщение о странном происшествии в лекционном зале Соляного городка. Помните, Родион Георгиевич?
      Ванзаров попытался сообразить, о чем говорит помощник, но на ум ничего не пришло.
      – Значит, история такая… - Джуранский в предвкушении потер руки. - На воскресную лекцию каким-то ветром занесло двух пьяных приказчиков. Ну, они, само собой, устроили скандал, хотели, кажется, побить лектора. Но тут из зрителей возникает дама с маленьким браунингом и хладнокровно стреляет в хулиганов. Те в ужасе покидают поле боя. Когда прибывает городовой, дамы уже и след простыл. Кто она такая, установить не удалось. Лектор заявил, что видит ее в первый раз, и устроил форменный скандал в участке. И знаете, кто был этот лектор?
      – Профессор Серебряков, - тут же ответил Ванзаров.
      – Как вы догадались?! - с детской непосредственностью удивился Джуранский.
      – Случайно. А теперь, Мечислав Николаевич, рассказывайте, какой сюрприз вы приготовили напоследок.
      Ротмистр крякнул, в который раз поразившись необъяснимой для него проницательности шефа.
      – Как вы и приказали, я отправился в Бестужевские курсы. Но никого не нашел. Была одна директриса, или как она там называется, которая следила за украшением бального зала.
      – Вы хотели сказать, за разборкой украшений после бала, - поправил Ванзаров.
      – Нет, Родион Георгиевич, зал только начали украшать. Бал-то у них - завтра!
      – Как завтра?! - искренне удивился сыщик.
      – Как есть, 1 января! И дама эта к тому же сообщила, что профессора Серебрякова никто не думает приглашать. У него репутация скандалиста и истерика. Чуть что - впадает в бешенство. На курсах его терпят только из жалости!
      Это действительно был сюрприз. Ванзаров не мог объяснить, зачем так глупо соврал Серебряков. Он же понимает, что его алиби будет проверено в первую очередь. Или профессор просто хотел выиграть время? Не собирается же он бежать?
      Родиона Георгиевича очень заинтересовала загадочная дама, изъявшая негатив. Она, вероятнее всего, имела прямое отношение к убийству и желала обрубить, возможно, единственную ниточку, ведущую к ней. Но открывшаяся ложь профессора еще больше все запутала. В ней не было никакого очевидного смысла, а значит, здесь скрывается нечто большее! Ванзаров верил, что в большинстве случаев истина находится перед глазами, только увидеть ее трудно.
      – Так что, поехали за профессором? Отвезем к нам на Офицерскую, или хотите, чтобы он встретил Новый год в арестантской Второго участка? - торопился Джуранский.
      – Это еще зачем?!
      – Так ведь он солгал, а значит, скрывает, что убил!
      – Вы, ротмистр, делаете слишком поспешные выводы! - осторожно проговорил Ванзаров. - То, что Серебряков обманул, не красит его с моральной точки зрения, но не делает преступником. Просто теперь у него нет алиби.
      – И только?! - изумился Джуранский.
      – Безусловно. У него могла быть масса причин, чтобы скрывать свое присутствие дома.
      – Это каких же?
      – Да, хоть, к примеру, он принимал у себя даму. Замужнюю. И не может об этом сказать открыто, боясь скомпрометировать ее.
      Ротмистр попытался что-то возразить, но не нашелся и лишь обреченно махнул рукой.
      – А давайте его… - и Джуранский «вытряс» из воображаемого профессора всю душу.
      – Нет, ротмистр, головой надо думать! А вот это… - Ванзаров повторил жест помощника, - оставим жандармам и «охранке». Кулаки в сыске бесполезны. Мы будем искать истину. И только. Так что будем ждать.
      Сыщик попросил помощника передать филерам его личное распоряжение удвоить бдительность. А если Серебряков попытается скрыться, немедленно арестовать беглеца.
      Опечаленный ротмистр пожелал начальнику хорошо встретить Новый год, прыгнул на извозчика и отправился на Васильевский остров. А Родион Георгиевич тихим шагом двинулся по Невскому проспекту домой, на Малую Конюшенную улицу.
      Вокруг блистали витрины дорогих магазинов. Публика гуляла в праздничном настроении. В столице империи бурлили рождественские дни и Святки. Но среди этой радостной суеты Ванзаров чувствовал себе неуютно. Он шел и думал: может быть, действительно, надо было по-простому взять Серебрякова в оборот?
      В какой-то миг сыщику показалось, что он совершил непоправимую ошибку.

      Кабинет Аполлона Григорьевича Лебедева располагался в здании Департамента полиции на Фонтанке, рядом с антропометрическим бюро. Собственно говоря, это и не кабинет был вовсе. Среди чудовищного нагромождения разнообразнейших вещей посетитель чувствовал себя, как в кладовке. Эксперт-криминалист имел дурную привычку ничего не выбрасывать.
      Здесь скопились тысячи предметов, проходивших по разным делам. В банках со спиртом плавали человеческие органы и зародыши. Коллекция ножей, кастетов и заточек перемежалась отличным собранием огнестрельного оружия. На стенах в полном беспорядке висели театральные плакаты, анатомические таблицы и какие-то списки размеров и измерений. Кроме того, шкафы лопались от папок с выписками, журналами и специальной литературой. Зачастую все это богатство вываливалось на пол.
      На рабочем столе стояли лабораторные реторты, химикаты, баночки, стеклышки, а в центре беспорядка находилось самое главное богатство - великолепный английский микроскоп. В общем, кабинет представлял собой нечто среднее между лавкой старьевщика и лабораторией алхимика.
      Когда настенные часы пробили полдень, Ванзаров без стука открыл дверь.
      В святилище криминалистики стоял ужасающий запах: смесь вонючих никарагуанских сигариль с химреактивами. К тому же грузному человеку в кабинете Лебедева приходилось быть особенно аккуратным. Родион Георгиевич бочком протиснулся между стеллажами и полками, ожидая в любую минуту получить удар по голове свалившейся банкой.
      Сам криминалист сидел за столом, скинув сюртук и засучив рукава рубашки. Он рассматривал что-то в микроскоп и яростно пыхтел.
      – Ага, попался! - крикнул эксперт. И только тогда повернулся к гостю. - Я все слышал, Ванзаров, ко мне нельзя подкрасться незаметно!
      Родион Георгиевич увидел, что глаза Лебедева покраснели, как у кролика, и заботливо поинтересовался, не заболел ли он.
      – Еще спрашивает! - с притворным гневом крикнул Лебедев. - По вашей милости встретил новый, тысяча девятьсот пятый год в лаборатории! Каково!
      – Ну, я же не просил вас… - начал оправдываться Ванзаров.
      – Не берите в голову, коллега, хоть с толком провел бессонную ночь. Это значительно интересней, чем пить шампанское и волочиться за юбками, да! В мои-то годы!
      Аполлон Григорьевич явно напрашивался на комплимент, но сыщик промолчал. Он достал мятую фотокарточку и протянул Лебедеву.
      – Прошу проверить по картотеке антропометрического…
      Эксперт стал разглядывать групповой портрет с живым интересом.
      – Позвольте, да эту барышню я имел честь препарировать!… А вот эта, напротив нашей знакомой, просто редкая красавица, - с видом знатока заметил он. - Хотя я с такой не стал бы крутить роман… Что-то есть в ней сильное и опасное. А кто она?
      – Мы не знаем… - признался сыщик.
      – Да, интересная женщина… И эта, которая на ковре, тоже ничего. А она кто? - не унимался Лебедев.
      – Мы не знаем! - с досадой повторил Родион Георгиевич.
      Эксперт, увлеченный красивыми женщинами, не замечал его раздражения.
      – Профессор умеет подбирать неплохих учениц! Я вот помню, у меня в Киеве был случай… - Лебедев оторвал глаза от фотографии и увидел насупившегося Ванзарова. - Ладно, об этом в другой раз… Обязательно сегодня же проверю…
      – Удалось выяснить что-то важное? - спросил сыщик.
      – А как же! - из хаоса на столе Лебедев вытащил пробирку, наполненную белым порошком.
      – И что это такое, позвольте спросить? - с сомнением поинтересовался Ванзаров.
      – Новейший метод хроматографии! - Лебедев с удовольствием потряс колбочку. - Разработан нашим русским ученым Михаилом Цветом, добрейшим человеком и совершенно уникальным ботаником. Господин Цвет придумал использовать трубочку с мелом для разделения пигментов зеленого листа. А я вот приспособил хроматографию для криминалистики. Про это изобретение у нас мало кто знает, но я предрекаю ему грандиозное будущее.
      Сыщик не понял, в чем гениальная простота хроматографии, но спорить не стал.
      – Так что же вы нашли? - напомнил он.
      Лебедев выудил из стопки исписанных листов мятую бумажку:
      – Прошу внимания, это надо слушать стоя… ну, вы и так стоите… извините, сесть некуда…
      Эксперт рассказал, что жидкость из желудка Марии Ланге оказалась смесью молока, меда и мочи какого-то животного, возможно коровы.
      – У меня есть подозрение, - добавил Лебедев, - что покойница употребляла эту жидкость довольно регулярно.
      – Как лекарство? - уточнил Ванзаров.
      – Эта смесь не является лекарством и не представляет опасности для жизни. Скорее, как стимулирующее средство. Думаю, в ее положении это было вполне естественно.
      У сыщика родилась пока еще смутная догадка:
      – То есть, вместо употребления морфия, она пила это вещество?
      – Вполне возможно. Но, используя оптическую методику Александра Пеля по определению растительных ядов…
      – Вы нашли яд? - перебил Ванзаров.
      – Яда - не нашел! - Лебедев довольно ухмыльнулся. - Зато нашел кое-что другое. Могу с уверенностью сказать, что в состав жидкости входит Amanita muscaria!
      – Что?
      – Мухомор!
      – Вы серьезно? - подозрительно спросил Родион Георгиевич.
      – Более чем! - Лебедев перевернул бумажку. - Хочу вам сказать, что нахождение этого гриба мне многое объясняет.
      – А мне, к сожалению, ничего. Знаю совершенно точно: мухоморы не варят, не солят и не маринуют! - вздохнул Ванзаров.
      – В сибирских деревнях мухоморы едят сырыми! - заявил Лебедев.
      – Зачем?
      – Так сказать, для поднятия настроения. Дело в том, что мухомор богат микотропиновыми кислотами - веществами, вызывающими галлюцинации. Мухомор значительно быстрее, чем китайский опий, может привести вас в мир грез и фантазий. Однако отравиться им можно, только сильно постаравшись. Но это еще не все!
      – Ну, порадуйте, - без улыбки сказал Ванзаров.
      – Я обнаружил следы Cannabis! - гордо заявил Лебедев.
      – А это что, поганка?
      – Конопля!
      – Так из нее же веревки делают?
      – И не только веревки! - Лебедев отбросил бумажку на стол. - В Англии еще с середины прошлого века конопля вошла в лечебные справочники фармакологии. А вот южноамериканские индейцы с доколумбовых времен ее сушат, набивают в трубки и курят с большим эффектом для фантазии. Но коноплей убить невозможно.
      – То есть, выходит, мы можем закрыть это дело, даже не начиная его? - тихо спросил Родион Георгиевич.
      – Конечно. Раз нет жертвы, а, как показало вскрытие, ее нет по объективным химическим фактам, то нет и дела. А гермафродитизм не является уликой или преступлением! Тем более с точки зрения законодательства Мария Ланге будет признана обычной женщиной. Согласны?
      Ванзаров прекрасно знал, что в законах Российской империи гермафродиты не существовали вовсе. То есть с точки зрения наследственного права Мария Ланге неизбежно должна была быть признана или женщиной, или мужчиной. Но с убийством или Серебряковым, на первый взгляд, это никак не связано.
      – Скажите честно, Аполлон Григорьевич, вы считаете, что она умерла? - поинтересовался Ванзаров.
      – Нет, ее убили. Причем изощренно. Но мое мнение к делу не пришьешь. Ну что, закрываем дельце?
      – Наоборот, приложим все усилия, чтобы найти того, кто травит людей, - ответил Ванзаров, не повышая голоса.
      – Хорошо, я согласен, - кивнул Лебедев.
      – Почему?
      – Потому что в состав смеси входит еще какое-то вещество. Я не смог определить его и выделить в чистом виде. Думаю, это очень редкое органическое соединение. Скажите спасибо хроматографии гениального Михаила Цвета!
      Ванзарову захотелось стукнуть чем-нибудь тяжелым уважаемого эксперта за то, что он ваньку валял. Но сыщик сдержал порыв.
      – А что показал анализ холстины? Что нам говорит хрено… хроматография? - язвительно спросил он.
      – Да какой там анализ! - Лебедев улыбнулся. - Самая обычная льняная домотканка. В деревнях идет за скатерть. Новая. Нестираная. Использовали раз, чтобы упаковать тело.
      – А что… - начал было Ванзаров, но криминалист его перебил:
      – Ладно, коллега, хватит опытов. - Лебедев поднялся из-за стола и размял затекшую спину. - Поехали в Английский клуб, познакомлю вас с одним забавным чудаком.

      В игорном зале скучал господин с роскошными усами, в идеально сидящем костюме и с огромным перстнем на левом мизинце. Барону фон Шуттенбаху страшно хотелось перекинуться в картишки. Но в этот час посетители Английского клуба предпочитали проводить время за обедом или кофе. Возможно, другому любителю карт и удалось бы заловить партнера, но только не ему.
      В клубе знали, что играть с бароном - дурная примета. Если он выигрывал (что случалось крайне редко), то у всех, кто сидел за столом, начинались денежные проблемы. Если фон Шуттенбах проигрывал, на игроков все равно обрушивались мелкие домашние беды: домочадцы ломали ноги, искра из печи поджигала дом, теща давилась куриной косточкой, и вообще происходило, бог знает что.
      Ходили слухи, что, если пройти в полнолуние мимо его дома, можно увидеть языки зеленого пламени, вырывающиеся из глубины комнат. Самые отчаянные клялись, что видели, как в ночь на Ивана Купалу барон в голом виде носится по дворцу на метле и потом вылетает из печной трубы.
      Подобную репутацию безобидный картежник заработал из-за неумеренного увлечения спиритизмом и постоянных разговоров о своих колдовских способностях.
      Фон Шуттенбах так долго поддерживал вокруг своей персоны таинственность, что однажды, к удивлению, обнаружил, что с ним никто не хочет садиться за стол. Члены клуба стали избегать его карточной партии как огня. С бароном не хотели не то что банчок расписать, но и в «легкую» поставить на карточку. Так что в последнее время ему удавалось утолить жажду игры лишь с новичками или с доверчивыми купчишками, которые переступали порог Английского клуба с почтением и трепетом.
      Дурная слава барона имела лишь одно преимущество. Она хоть как-то уберегала его от полного краха. В клубе не знали главную тайну фон Шуттенбаха: он был практически разорен. Чтобы поддерживать шик, приходилось тайно распродавать фамильные драгоценности. А жажда игры требовала новых жертв.
      На этой неделе барон уже несколько дней не мог найти компанию. Но англофильствующий обрусевший немец мужественно скрывал раздражение.
      Лебедев остановил Ванзарова в дверях игорной комнаты и вытащил портсигар.
      – Ну-с, Родион Георгиевич, надеюсь, все поняли. Но для полного успеха дела предстоит вспомнить основы курения!
      – Зачем? - Ванзарову совершенно не хотелось курить. Избавившись с большим трудом от этой страсти, он боялся втянуться вновь.
      – Барон обожает запах сигариль. Это как ловля леща на жмых. Берите - и вперед! - Лебедев сунул массивный портсигар сыщику. - Я буду внизу, в курительной. Если что - примчусь на подмогу!
      Лебедев улыбнулся, сжал Ванзарову локоть и скрылся.
      Ленивой походкой сыщик приблизился к уютному креслу рядом с карточным столом, удобно устроился на кожаной подушке и вынул никарагуанскую сигарилью.
      – Прошу прощения, не помешаю? - сказал он, чиркая спичкой.
      – Извольте, извольте… - пробормотал барон, пожирая глазами табачный кокон.
      – Благодарю вас! Люблю, знаете, после приличного обеда насладиться сигаркой.
      – Я вас понимаю, - сказал барон, который уже забыл, что такое «приличный» обед. Сегодня утром он выкушал пустого чаю. Но это был пустяк по сравнению с жаждой игры!
      – Не изволите партию-другую? - спросил фон Шуттенбах самым равнодушным тоном, надеясь, что нового господина еще не успели отравить глупыми слухами.
      – С удовольствием! - Ванзаров картинно выпустил облачко, поднялся с кресла и вежливо предложил партнеру занять за карточным столом место, которое ему будет предпочтительно.
      Фон Шуттенбах, не веря в такую удачу, с излишней поспешностью бросился к столу и сел так, чтобы быть спиной к окну. Он верил, что такое расположение за игровым сукном приносит удачу.
      – Позвольте представиться, барон фон Шуттенбах!
      – Очень приятно! Коллежский советник Ванзаров.
      – Николай Густавович…
      – Родион Георгиевич…
      Партнеры обменялись рукопожатием.
      – Позвольте спросить, где служите? - светским тоном произнес фон Шуттенбах.
      – В Министерстве финансов…
      – О! Замечательно! - барон, имевший смутное представление о государственной службе, считал Министерство финансов самым доходным местом.
      Подали новую колоду. Ванзаров с хрустом разорвал бумажную оболочку, прощелкнул карточный брусок и попросил разрешения взять на себя раздачу. Барон был согласен на все.
      – По сколько ставим, Николай Густавович?
      – Ну, давайте по рублю… - мучаясь от безденежья пробормотал заядлый игрок.
      – Да господь с вами! Мы же солидные люди, давайте, что ли, по четвертной!
      – Ого! Сразу вижу подход Министерства финансов, - барон не мог поверить такому счастью. Ему попался не просто игрок, а игрок крупный, с деньгами.
      Ванзаров перемешал колоду с подозрительной легкостью фокусника. Он сдал по первой и барон сразу выиграл. Во второй сдаче к барону пришла десятка с тузом и еще один выигрыш. И в третьей сдаче счастье улыбнулось барону. А после четвертого раза он выиграл уже сто рублей. Фон Шуттенбах не помнил, когда так крупно выигрывал! Вот что значит попасть на новичка!
      – Да, я вижу, Николай Густавович, вы мастер, с вами нужен глаз да глаз! - Ванзаров одобрительно кивнул.
      – Что вы, Родион Георгиевич, так, случайность…
      – Отчего бы не поднять ставки? Как насчет полтинничка?
      – Я так… а впрочем, согласен! - решительно заявил Николай Густавович.
      Ванзаров скинул партнеру две карты, фон Шуттенбах попросил еще и тут же набрал «очко». Удача распахнула барону свои объятия. Он выиграл подряд еще четыре раза.
      Между тем партнер не показывал и тени смущения. Как будто такой проигрыш для него самое заурядное дело.
      – Поздравляю, Николай Густавович, сегодня ваш день! Думаю, вам нельзя упускать фарт. Как насчет поднять ставочку? По сотенке? - непринужденно спросил Ванзаров.
      – Принимаю! - барон горел возбуждением.
      Партнер сдал две карты. Пришла маленькая и картинка. Барон рискнул, попросил еще и выиграл. Итого - четыреста пятьдесят рублей! Он сможет не только шикарно пообедать, но и отдать один самый неприличный, долг! Еще немного, довести до шестисот пятидесяти - и все, он остановится!
      В глазах барона разгорался огонь. Крючковатые пальцы дрожали.
      – А что, уважаемый Николай Густавович, раз такая фортуна, сыграем по две сотенке? А? - подмигнул Ванзаров.
      – Принимаю! - кивнул барон.
      Ванзаров хрустнул колодой и сдал. У барона оказалось девятнадцать. У соперника - двадцать. Это ничего, это просто случайность, сейчас он отыграется. Во второй сдаче у барона оказались совершенно надежные двадцать, но у господина коллежского советника - двадцать одно! В третий раз барон рискнул и наконец набрал на трех картах «очко»! Он победно выложил на стол заветную комбинацию. Вот оно! Удача вернулась! Но Ванзаров совершенно хладнокровно вытащил один за другим два туза.
      Фон Шуттенбах даже не понял, что проиграл все и уже сам был должен сто пятьдесят рублей, которых у него, разумеется, не было. В его роскошном портмоне сиротливо жались друг к другу две десятирублевые бумажки. Но игрок не заметил, что колесо удачи сделало поворот. Теперь он хотел только одного - отыграться.
      Ванзаров сдал еще пять раз подряд и положил колоду на сукно стола.
      – Что же вы остановились, играем дальше! - барона бил нервный озноб.
      – С удовольствием, Николай Густавович, но мне бы хотелось быть уверенным, что у вас есть тысяча шестьсот рублей, которые вы только что изволили проиграть!
      Ванзаров говорил спокойно и жестко. В разгоряченном сознании барона медленно всплывала цифра проигрыша. Что он наделал! Как он мог так забыться? Это конец!
      – Простите, я вынужден просить об отсрочке… - барон еле шевелил языком. Кажется, теперь у него остался только один выход. Продать дом. И застрелиться. А ведь какой фарт шел! Еще бы чуть-чуть - и отыгрался!
      Ванзаров внимательно смотрел в лицо поверженному партнеру:
      – Николай Густавович, я готов простить этот долг и, более того, угостить вас прекрасным ужином за одну маленькую услугу.
      – Что я должен сделать?
      – Сущий пустяк. Расскажите вот про это… - Ванзаров быстро начертил мелком на зеленом сукне знак.
      – Зачем вам? - в голосе игрока появилась нотка подозрительности.
      – Имею сугубо личный интерес.
      – Хорошо! - более не раздумывая, заявил барон.
      – И отлично! Куда желаете? - коллежский советник поднялся из-за стола.
      – А давайте в «Дононъ»! - с надеждой на чудо проговорил старый гурман.
      – А давайте в «Медведь»? Там прекрасный выбор блюд…
      Оба ресторана находились недалеко от дома сыщика, но ужин в «Дононе» влетел бы в изрядную копеечку. Воспрянувший фон Шуттенбах был согласен и на «Медведь».
      Ванзаров с удовольствием затушил о бронзовую пепельницу сигарилью и от всей души пожелал легкого сидения знаменитому фармазонщику Степке Угрю, лично обучившему чиновника особых поручений простым приемам беспроигрышной игры.

      В отдельном кабинете веселого «Медведя» победитель заказал изысканный обед из пяти блюд. Барон проглотил пармский салат, крабовый супчик, запил тремя бокалами рейнского красного, вытер губы салфеткой и блаженно вздохнул.
      – Итак, Родион Георгиевич, что вы хотите знать о пентакле?
      – Да, собственно, все, что можно.
      – Эта тема практически неисчерпаема!
      – Но вы уж постарайтесь как-нибудь ограничиться сегодняшним вечером!
      – Начнем с того, что суеверие приписывает пентаклю власть темных сил.
      – А это не так?
      – Совершенно не так! Это очень древний и, самое главное, двусмысленный знак.
      – Что значит «двусмысленный»? - поинтересовался Ванзаров.
      – Пентакль может служить и дьявольским, и божественным силам! - многозначительно заявил барон. - Чтобы вы поняли, я должен объяснить вам историю символа.
      – Сделайте одолжение! - кивнул Ванзаров, принимаясь за отличное филе.
      – Впервые пентакль появился в древнем Шумере и Египте, там, где, по преданию, зародилась магия. Египтяне называли его Звездой псоглавого Анубиса. В Вавилоне он считался знаком правителя, власть которого распространялась на четыре стороны света.
      – Замечательно. И что же здесь магического?
      – Не торопитесь, Родион Георгиевич. Впервые особое значение пентаклю придали пифагорейцы. Для них он символизировал цифру «5», то есть символ всеобщего совершенства и священного брака мужского и женского начала, Земли и Неба! Пентакль стал тайным знаком их общины и символом пяти лет молчания, которые должен был выдержать адепт, желавший вступить в тайный союз. Но главный смысл, который пифагорейцы видели в символе, - вечная молодость и здоровье.
      – Вот как? А меня в гимназии этому не учили. Жаль! - Ванзаров аппетитно хрустнул соленым огурчиком.
      В раннем христианстве пентакль символизирует пять ран Иисуса Христа, или, в числовом толковании. Три плюс Два, то есть сумму Троицы и двойственной природы Христа - человеческой и божественной.
      – А я думал крест - это основной символ… - Родион Георгиевич подлил барону красного вина.
      – Изначально пентакль был не менее важным христианским символом. Во времена святого Константина, который сделал христианство государственной религией Византии, пентакль встречается чаще креста! И даже на печати самого императора был изображен пентакль! Причем перевернутый, вверх ногами! И он символизировал Преображение Христа!
      – Позвольте, Николай Густавович, если пентакль был христианским символом, при чем здесь дьявольские силы? - Родион Георгиевич отпил хороший глоток рейнского.
      Фон Шуттенбах улыбнулся.
      – Пентакль стал трактоваться как дьявольский символ после того, как на процессе тамплиеров стало известно, что рыцари молились дьяволоподобному богу Бафомету, у которого на лбу был изображен пентакль!
      Ванзаров невольно вспомнил черный пентакль на теле девушки.
      – Очень интересно, Николай Густавович!
      Барон вдохновенно продолжал:
      – После разгрома ордена тамплиеров, в толковании пентакля произошли изменения. Его стали почитать как знак, оберегающий от темных сил, и как знак, призывающий их. В магии пентакль получил два совершенно противоположных толкования. Если звезда была повернута лучом вверх - это символ человека. Но если верхний луч повернут вниз, пентакль превращался в символ козлиной морды.
      – Поразительно! - поддержал Ванзаров, наслаждаясь сочным кусочком филе.
      – Скажу больше: человек, расставивший широко руки и ноги, - сам является символом пентакля! - Барон не на шутку увлекся. - Впервые про силу фигуры человека, вписанного в пентакль, открыто написал знаменитый маг Корнелий Агриппа в тысяча пятьсот тридцать первом году во второй книге «Оккультной философии». А великий астроном Тихо Браге опубликовал в тысяча пятьсот восемьдесят втором году пентакль с человеком и магическими буквами «I-H-S-V-H» на концах лучей! Но это еще не все! Пропорции архитектуры на основе пентакля были известны еще римскому архитектору Витрувию! О них вспомнили только в тысяча четыреста восемьдесят шестом году, когда в Риме был опубликован его труд «De architectura». Через несколько лет Чезарино написал книгу «Труды Витрувия» и поместил в ней первое изображение совершенных пропорций человеческого тела на основе пентакля. Что, кстати, использовал великий Леонардо в знаменитом эскизе…
      – Николай Густавович, ради бога, не читайте мне лекцию про живопись. Не люблю я ни Леонардо, ни Рафаэлей, ни передвижников! - взмолился Ванзаров.
      – Как хотите… Если пентакль соединить с человеком, раскинувшим руки и ноги, сверху положить равносторонний крест, затем по углам лучей поставить знаки: Меркурия, или алхимического азота, Сатурна, или свинца, Венеры, или меди, Марса, или железа и магнезии… - барон рисовал в воздухе столовым ножом магические точки, - это будет универсальный символ микрокосмоса! То есть Вселенной, которая отражает божественную гармонию Мира в Человеке. Этот символ - краеугольный камень алхимии, теософии, оккультизма и герметизма!
      – Прекрасно, Николай Густавович! Понятно и доступно. А можно перейти от алхимии к более простым материям? - Ванзаров поднял бокал, приглашая барона к тосту.
      Они чокнулись.
      – То, что один поворот превращает звезду из светлого символа в черный, было замечено давно… - продолжил барон. - Так, например, если маг рисовал человека в пентакле, повернутого спиной и пригвожденного к лучам наконечниками стрел, это была пентаграмма Марса, которая насылала злую судьбу. Но если маг рисовал человека, раскинувшего руки и ноги, на которого накладывались концы лучей сверху, то это уже была пентаграмма Юпитера - символ удачи.
      – Оказывается, все просто! Стоит только повернуть звезду! - усмехнулся Ванзаров.
      – Именно так! Но, несмотря на магическую двойственность, считалось, что пятиконечная звезда защищает именно от темных сил.
      – На чем было основано это поверие?
      – К сожалению, Родион Георгиевич, доподлинно это не известно. Существует распространенная трактовка, что сила звезды заключена в символике пяти ран Христовых, которых боятся демоны. Для создания оберегающего талисмана на концах лучей надо было написать пять еврейских букв: «йод», «хе», «шин», «вав» и «хе», что составляло имя Иисуса, или Пентаграматон.
      – И помогало? - спросил Ванзаров, уже начавший уставать от обилия мистики.
      – Судя по всему, да! - барон поднял вверх указательный палец.
      Ванзаров уставился на мизинец фон Шуттенбаха, разглядывая странный перстень.
      – Вижу, у вас тоже пентаграмма… На щите у русалки?
      Фон Шуттенбах явно смутился.
      – К вашему сведению, это не русалка. Это Абракас со змеями. Древний гностический символ. И прошу вас, не надо шутить на эти темы!
      Ванзаров решил не дразнить гуся.
      – Хорошо, Николай Густавович! То, что вы поведали, это, безусловно, очень интересно. Но, думаю, покрылось пылью и в наш просвещенный век успешно забыто. Может быть, знаете о пятиконечной звезде что-нибудь современное? - сыщик уже не старался скрыть скепсиса.
      – Извольте, Родион Георгиевич! - сытый барон благодушно вздохнул. - По представлению современной магии, да-да, не смейтесь, современной, пентакль символизирует соединение божественного и человеческого начала, а если говорить шире - безграничную власть человека над природой! Его выбрали в качестве символа некоторые страны. Яркий пример - флаг Североамериканских Соединенных Штатов… До вас наверняка доходили упорные слухи о масонских корнях отцов-основателей американского государства? Особенно про Джорджа Вашингтона, который, как говорят, был одним из самых великих Мастеров?
      – Николай Густавович, вы верите в сказки о масонах?
      – Тише, прошу вас! Верить, конечно, я не верю, но… Пентакль у масонов называется «Пламенеющая Звезда» и символизирует Человеческий гений, луч Божественного, свет мудрости и абсолютного знания, который придет в мир. Собственно, все, что могу сказать! - барон принялся за остатки остывшей пулярки.
      Ванзаров аккуратно вытер руки салфеткой и вынул из внутреннего кармана полицейскую фотографию тела Ланге, полученную от Лебедева. Он протянул снимок фон Шуттенбаху.
      – А что вы скажете на это?
      Барон с опаской взял в руки снимок и, поворачивая к свету, внимательно рассмотрел.
      – Где вы нашли… то есть я хотел спросить, кто это?
      – Молоденькая девушка, нашли в сугробе.
      – Пентакль выжжен? - прошептал барон.
      – Нет.
      – И кто же это сделал? - Фон Шуттенбах казался испуганным.
      – А вот это мы бы и хотели выяснить. Возможно, с вашей помощью, Николай Густавович.
      Барон посмотрел на Ванзарова и молча положил на стол фотографию:
      – Я все понял. Вы из «охранки»! Это подло!
      – Нет, Николай Густавович. - Ванзаров оправил сюртук - Я чиновник сыскной полиции. И если бы вы, как известный в Петербурге специалист по магии, смогли хоть чем-то помочь, был бы вам искренне благодарен!
      Фон Шуттенбах мучился с решением. Ванзаров его не торопил. Наконец барон вновь взял карточку и принялся изучать.
      – Могу сказать одно. Это не черная магия. И не жертвоприношение. Иначе была бы отрублена голова или рука. Как понимаю, резаных ран на теле нет?
      – Нет.
      – Маг не стал бы ставить пентакль на тело жертвы, - уверенно произнес барон.
      – Тогда кто поставил?
      Барон еще раз взглянул на фотографию и протянул ее Ванзарову.
      – Это игры необразованных дилетантов! - он выдержал паузу и добавил: - Или знак нового культа, который переосмыслил старый символ.
      – Чем это может грозить? - тревожно спросил Ванзаров.
      – Чем угодно. Но готовьтесь к худшему. Думаю, последуют новые жертвы.
      – О каком культе может идти речь?
      – Не знаю, возможно, что-нибудь восточное. Могу допустить и какой-то извращенный эротический культ. Пентакль также наделялся эротическим значением. Надеюсь, господин Ванзаров, вы получили от меня все, что хотели? - барон поднялся.
      – Безусловно. Только последний вопрос, Николай Густавович. Вы не знаете, кто из людей вашего круга, я имею в виду спиритов, магов, или как там еще, кто мог бы пойти на такое? Например, профессор Серебряков?
      Фон Шуттенбах выпрямился и застегнул две верхние пуговицы идеального английского пиджака.
      – О господине Серебрякове не имел чести слышать. А из людей моего круга нет ни одного человека, кто мог бы пойти на такое!

      В общий зал ресторана Ванзаров вышел в тягостных раздумьях. Он не сразу заметил, что пересекает дорогу стройной даме. Едва не столкнувшись, сыщик извинился и мельком посмотрел ей в лицо.
      Родион Георгиевич увидел глаза женщины.
      В них были сила и очарование, которые при желании могут превратить в раба любого мужчину. В них светилась бездна.
      Ванзаров не выдержал взгляда и смутился. Дама кивнула, принимая извинения, и царственной походкой двинулась к дальним столикам.
      За ней плелся господин, которого Ванзаров узнал сразу. Это был Дэнис Браун, сотрудник британского посольства и отличный боксер в полулегком весе. Сыщик видел его блестящие победы на ринге клуба любителей бокса. Браун бился как леопард, одолевая соперников не столько силой, сколько быстротой и хитростью. На одном турнире он вышел против тяжеловеса Исмаила Карды, чудовищного, звероподобного турка, с которым отказывались биться многие боксеры. И уже во втором раунде верткий Браун нанес молниеносный удар стамбульскому Голиафу, закончив матч чистой победой.
      Но чемпион сильно изменился. В его потухшем взгляде не осталось и следа прежней удали. Цвет лица поражал болезненной серостью. Только поджарая, спортивная фигура осталась прежней. Боксер шел за спутницей, безвольно ссутулившись.
      Ванзарову показалось, что Браун тяжело болен. Зачем же тогда он здесь, да еще и с дамой? Неожиданно он вспомнил, что где-то уже видел это загадочное женское лицо. Сыщик обернулся, чтобы еще раз разглядеть незнакомку, но пара уже исчезла за дверью отдельного кабинета.
      Ванзаров оделся, дал швейцару чаевые и медленно пошел домой по заснеженной Большой Конюшенной улице. Он выбрал самый длинный путь через Невский, чтобы иметь время проветриться и подумать.
      Позвонив в квартиру в одиннадцатом часу вечера и тихонько войдя в гостиную, Родион Георгиевич получил от своей супруги Софьи Петровны вполне ожидаемый нагоняй. Покорно выслушав упреки и пообещав возвращаться со службы не позже восьми, Ванзаров закрылся в кабинете.
      Он сел за письменный стол и включил лампу. В ночной комнате вспыхнул мягкий свет. Он подумал, что жена встретила его с новой прической, а он не высказал комплимента…
      Прическа! Ванзаров внезапно подскочил на стуле. Как он мог быть таким слепым!
      Сыщик схватил фотографию, навел лупу и вновь стал внимательно изучать ее. Все дамы на снимке имели одинаковые прически. Несмотря на то, что одна повернула голову в профиль, а две другие смотрели в объектив, различить их с полной достоверностью оказалось невозможно. Черно-белый снимок сгладил живые различия, превратив разных женщин в трех сестер. Случайность, или это сделано намеренно?
      Теперь Родион Георгиевич был уверен, что столкнулся в ресторане с одной из этих барышень. Но с какой именно?
      Ванзаров отложил фотокарточку и перечитал записку, которую, пока его не было дома, прислали от Лебедева.
      Эксперт написал: «Коллега! Я перевернул вверх дном картотеку антропометрического бюро. Увы и ах! Милых барышень обнаружить не смог. Видимо, они не общались с полицией. Какая жалость!»

      Полковник подошел к окну. На другой стороне улицы зажигали ранние фонари. Он смотрел на прохожих, которые ненадолго попадали в пятно газового света и вновь растворялись в наступающей мгле. Начальник петербургского Охранного отделения слушал доклад агента и профессиональным чутьем ищейки чувствовал обман.
      Сегодня, проводя запланированную встречу с Озирисом, Герасимов оказался в затруднительном положении. Все, вроде бы, выглядело чисто и правильно. Не было ни малейшего повода заподозрить агента в двойной игре. Все-таки он был послан не в революционную организацию, а к безопасному профессору Серебрякову. И все-таки! Александр Васильевич чувствовал, что Озирис о чем-то недоговаривает.
      В квартире для конспиративных встреч стало темно. Полковник быстро задернул шторы, ударившись о стол, прошел к выключателю, зажег лампу под абажуром. Озирис расположился в кресле. От яркого света агент зажмурился, как кот, который украл сметану.
      – Я бы хотел еще раз повторить все, что вы рассказали, - подал голос Герасимов. - Но я буду задавать вопросы. Вы должны отвечать мне коротко и сразу. Договорились?
      – Пожалуйста!
      – Итак, профессор живет один?
      – Да.
      – Он делает приемы?
      – Нет.
      – Ходит в гости?
      – Кажется, нет.
      – Какое его любимое блюдо?
      – Он не… я не знаю.
      – Он пьет чай?
      – Кажется, нет…
      – Он пьет кофе?
      – Не помню… а что…
      – У него дома пахнет молотым кофе?
      – Нет.
      – Он пьет молоко?
      – Возможно…
      – К нему ходит молочница?
      – Не знаю…
      – К нему ходит зеленщик?
      – Не знаю.
      – К нему ходит мясник?
      – Не знаю!!!
      – В каких ресторанах он обедает?
      – Не знаю, по-моему, ни в каких…
      – Кто ему готовит дома?
      – Не знаю…
      – У него есть кухарка?
      – Кухарку он выгнал…
      – Кто ему готовит?
      – Не знаю… возможно, сам…
      – В какие лавки он ходит за продуктами?
      – Я, право… откуда мне знать, в какие лавки он ходит! Что за безумные вопросы?! Это имеет хоть какое-то отношение к делу? - случайно или нарочно Озирис сбил темп, который держал полковник. Но это было уже не важно.
      Герасимов уловил главное: Озирис уходит от любого разговора о питании профессора. Случайность? Или за этим что-то есть?
      Герасимов много слышал от своего предшественника на посту начальника Охранного отделения, как блестяще Озирис умеет входить в доверие к людям. Александр Васильевич ни секунды не сомневался, что полоумный Серебряков рано или поздно сам выложит все секреты.
      А если это произошло? Если агент пытается скрыть именно эту, самую главную тайну? И следует ли понимать эту скрытность так, что профессор действительно изобрел нечто?
      Герасимов молча смотрел в красивое лицо Озириса. Агент спокойно выдерживал взгляд. А полковник прикидывал в уме возможные варианты.
      Первый. Озирис ничего не знает, чист как стекло. Профессор действительно просто безобидный сумасшедший.
      Второй. Озирис узнал что-то, что может использовать в личных интересах. И теперь ставит дымовую завесу.
      Третий. Профессор Серебряков перевербовал Озириса, а «охранка» проглядела новую революционную организацию.
      Первый вариант Герасимов отмел сразу. Третий тоже показался ему невозможным. Ведь если бы профессор был причастен к какой-нибудь организации, он неминуемо попал бы в поле зрения других агентов. А сеть «охранка» раскинула обширную. Следовательно, остается только вариант номер 2.
      Что же открыл профессор? Почему агент скрывает все, что касается питания Серебрякова?
      Молчание затягивалось. Озирис по-кошачьи потянулся в кресле.
      – Господин Герасимов, если у вас больше нет вопросов, позвольте мне удалиться. Время позднее…
      – Я только вот что хотел спросить еще… - полковник нарочно сделал паузу.
      – Да?
      – Что за вещество регулярно принимает профессор?
      – Кажется, какую-то микстуру. От нервов.
      – У какого доктора выписан рецепт? В какой аптеке куплен? Сколько раз в день пьет?
      – Полковник, вы понимаете, что такими вещами мне не приходилось еще интересоваться! - Озирис невинно улыбнулся.
      – А вот теперь очень тщательно поинтересуйтесь. Где и у кого он получает это вещество? Или он сам его делает?
      – Понятия не имею!
      – Необходимо выяснить самым подробным образом все об этом веществе и доставить мне образец. Это возможно? - Герасимов говорил жестко, отдавая приказ.
      – Возможно, господин полковник. - Озирис выражал полное равнодушие.
      – Следующий раз жду вас здесь четвертого января. В полдень. Надеюсь, двух дней вам хватит? - спросил полковник уже менее строго.
      – Постараюсь, господин Герасимов! - Озирис добродушно улыбнулся. - Это все?
      – Вы свободны…
      Александр Васильевич вновь подошел к окну и отодвинул шторы. Он видел, как на той стороне улицы агент садится на извозчика.
      Вдруг неожиданно полковник подумал о том, что не знает, где проживает Озирис. Он стал вспоминать все их встречи. Первый раз Озирис позвонил сам. А потом каждый раз Герасимов назначал время и место.
      Значит, если вдруг Озирис решит исчезнуть, полковник даже не знает, где искать агента. Это чудовищная, непростительная халатность с его стороны!
      А почему, собственно, агент должен исчезнуть? Маленькая ложь - еще не повод для такого поступка. Если Озирис оборвет связь, это будет значить…
      Герасимов даже не хотел думать, что это будет значить лично для него. И возможно, для всего Охранного отделения.
      Непонятная тревога не покидала. Полковник Герасимов испугался того, что таинственное изобретение профессора Серебрякова окажется в руках Озириса. Чутье шептало Александру Васильевичу: эта неприятность может быть самой плохой из всех возможных.

      Ванзаров не терпел выходных дней. Ехать с супругой и дочками по гостям или бездельничать дома было мучительно. И Родион Георгиевич решил отдохнуть на работе.
      Он приехал в управление в половине седьмого вечера.
      Сыскная полиция Петербурга делила четырехэтажный особняк на Офицерской улице, 28, с Управлением Полицмейстера Второго отделения и Третьим участком Казанской части. К зданию были пристроены еще и полицейские конюшни.
      Порядок расположения на этажах определялся вертикалью полицейской власти в империи. Первый и второй - занимали полицмейстер и участок.
      Ванзаров не любил долгие пешие подъемы и потому медленно поднимался в свой кабинет по ковровой дорожке, оберегавшей мраморные ступени лестницы.
      В 1905 году столичная полиция управлялась градоначальником, а город был разделен на четыре Отделения, во главе которых стояли полицмейстеры. Каждое Отделение делилось на десять-двенадцать участков. В свою очередь участок делился на два-три околотка, находящихся под надзором околоточных надзирателей. Каждый околоток делился на посты, на которых несли службу городовые.
      В этой полицейской пирамиде сыску отводилось особое место. Мелкие бытовые преступления расследовали околоточные. Сыскной полиции доставались только серьезные дела. Поэтому весь штат петербургского Управления состоял из двенадцати человек, включая начальника Владимира Филиппова и чиновника особых поручений Ванзарова. Эксперты и филеры привлекались по мере необходимости из других подразделений.
      Ванзаров всунул ключ, повернул два раза и открыл дверь своего кабинета. Кажется, на всем этаже он был один. Родион Георгиевич нащупал на стене рычажок и зажег электрическое освещение.
      Рабочий кабинет коллежского советника отличался скромностью и спартанской неприхотливостью. Кроме обязательных портретов государя-императора, министра внутренних дел и градоначальника, на стенах не было никаких украшений.
      Письменный стол, с приставленным к нему столиком для совещаний, несколько венских стульев, кресло самого следователя, шкаф для хранения деловых бумаг, этажерка с необходимыми справочниками и Сводом законов, настенные часы и маленькая консоль с гипсовым бюстом Сократа составляли все убранство. На стене рядом с креслом помещался ящик телефонного аппарата.
      Стол тоже содержался в строгом порядке. Массивный чернильный прибор с грифонами, настольная электрическая лампа, запасной подсвечник, пресс-папье и аккуратная стопка бумаги. Ничего лишнего. Не было даже пепельницы. Несколько лет назад, распрощавшись с папиросами, Ванзаров пробовал курить трубку, но, прочтя рассказы Конан Дойла, решил, что трубка в зубах сыщика сыскной полиции будет глупой пародией на Холмса.
      Ванзаров повесил пальто, положил котелок и медленно направился к рабочему креслу. Он прикидывал, когда дело Марии Ланге может попасть на доклад к высшим сановникам. На рождественских каникулах никто в Петербурге не станет утруждать себя докладами о происшествиях. Потом Крещение, праздники продолжаются. А вот сразу после них - затребуют ближайшие отчеты.
      От Филиппова известие о смерти девушки пойдет к градоначальнику, генералу от инфантерии Ивану Александровичу Фуллону, милейшему и добрейшему человеку. А от него к директору Департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину, известному либералу и вольнодумцу. А дальше, чего доброго, ляжет на стол к самому министру внутренних дел Петру Дмитриевичу Святополк-Мирскому, заслужившему репутацию миролюбца, который печется о примирении страстей в обществе.
      И каждый из этих высших чиновников, и по-своему милейших людей, будет решительно требовать непременно быстро закрыть дело. Значит, у Ванзарова есть время, чтобы закончить все числа до 10 января, не позже. Или дело повиснет на шее тяжким камнем.
      Неожиданно в дверь постучали. На пороге вырос Джуранский с довольным видом.
      – Так и думал, что застану вас здесь! - заявил ротмистр и вынул из докладной папки лист. - Важнейшее донесение от филеров!

      ДОНЕСЕНИЕ
      СТАРШЕГО ФИЛЕРА ПОЛИЦИИ Ф. А. КУРОЧКИНА
      ЧИНОВНИКУ ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ
      СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ Р. Г. ВАНЗАРОВУ
      О НАБЛЮДЕНИИ ЗА ДОМОМ ПРОФЕССОРА СЕРЕБРЯКОВА

      «Весьма секретно.
 
      Имею честь донести Вашему Высокоблагородию что, по сделанному Вами распоряжению от 31 декабря сего года, было установлено наблюдение за домом № * по Третьей линии В. О. и особо за квартирой, занимаемой профессором А В. Серебряковым. На филерский пост мною было выделено по два наряда филеров на смену, коя начиналась в 8-м часу утра и заканчивалась в полночь, в составе двух сотрудников отдела филерского наблюдения.
      За истекший срок были зафиксированы следующие лица:
      31 декабря в 3-м часу по полудню - молодая барышня возраста не более двадцати лет, прикрывавшая лицо вуалеткой. Барышня пробыла не более часу, после чего вышла из квартиры. Объекту филерского наблюдения присвоена опознавательная кличка Рыжая. Барышня пошла в сторону Седьмой линии, где взяла извозчика и направилась к Гостиному двору. Через непродолжительное время Рыжая потерялась из наблюдения, так как буквально на глазах растворилась в гуляющей толпе.
      В 5-м часу вечера в квартиру пришла стройная дама, прикрывавшая лицо вуалеткой. Пробыла в квартире не более четверти часа. На улице взяла сани и поехала в сторону центра. Филер Митрофанов проследил даму до Пассажа, где она сошла. Филер последовал за дамой внутрь.
      Дама вошла в магазин шляпных изделий, из которого не выходила более полутора часов. Когда филер, потерявший терпение, заглянул в магазин, упомянутой дамы в нем не было. По словам модистки, дама ушла из магазина больше часа назад, через черный ход. Объекту филерского наблюдения присвоена опознавательная кличка Бледная.
      В этот же день в 8-м часу вечера дворник Пережигин в отвратительно пьяном виде стучался в квартиру профессора и требовал денег по случаю праздника. Дворник Пережигин в квартиру пущен не был.
      В 10-м часу из квартиры были слышны приглушенные крики, которые продолжались не более 15-ти минут.
      1 января в 9-м часу утра профессор Серебряков вышел из дому. По виду можно было сказать, что он сильно болен. Профессор взял извозчика. За ним был отправлен филер Пономарев. Профессор поехал в Озерки, где остановился около зеленого дома. Серебряков отпустил извозчика, велел ему вернуться в 6-м часу и весь день пробыл в этом доме. По словам околоточного, дом является летней дачей Серебрякова. Но в декабре, недели две тому, он приезжал сюда с дамами. В квартиру профессор вернулся в 7-м часу и более не выходил.
      В 9-м часу вечера дворник Пережигин в пьяном виде кричал на весь двор, что “он убивца выведет на чистую воду”. Дворник был уведен приживалкой и положен спать. Ворота на ночь остались незапертыми.
      В 11-м часу из квартиры профессора опять были слышны кратковременные крики.
      2 января профессор квартиру не покидал и к нему никто не приходил, о чем и имею честь Вам доложить.
      Подпись: старший филер Ф. А. Курочкин».

      Ванзаров отложил листок донесения лучшего филера полиции в стопку ненужных документов и откинулся на спинку кресла.
      – Что вы, Мечислав Николаевич, так смотрите, как будто ожидаете медаль «За выслугу лет»? - жестко спросил он.
      – Но ведь преступник изобличен! - удивился Джуранский.
      – И каким же образом?
      – Я поехал на Васильевский и поговорил с околоточным, - начал ротмистр. - Он доложил, что к Серебрякову довольно часто ходили молоденькие барышни. Но ранее скандалов или прочих безобразий замечено не было. В последнее время видели одних и тех же - три девицы. Дней десять тому Серебряков выгнал глухонемую кухарку. А после этого из квартиры, по ночам, стали раздаваться буйные крики. Причем вопли такие, что соседи пожаловались околоточному на ведьменский шабаш!
      – И часто профессор устраивал ведьменский шабаш?
      – За последние дни, по словам околоточного, соседи жаловались регулярно.
      – Чем Серебряков объяснил такое поведение?
      – В том-то и дело! Объяснения смехотворные: якобы он изучает вокальные данные! Околоточный хотел написать докладную записку участковому приставу, но не решился. Все-таки профессор, уважаемый человек…
      – И что из этого?
      – Так ведь крики-то были вечером накануне убийства! - торжественно произнес Джуранский. - А это значит…
      – Ровным счетом - ничего! - закончил сыщик.
      – Но почему? - изумился ротмистр.
      – Да хоть потому, что, имей профессор привычку убивать девиц по вечерам под буйные крики, мы бы находили их тела уже дней десять кряду!
      Джуранский задумался, сдвинув брови и нервно поигрывая усиками.
      – Предлагаю немедленно арестовать Серебрякова и произвести допрос! - выпалил он.
      Ванзаров с досады только махнул рукой. Он никак не мог привыкнуть к армейской прямолинейности своего помощника. При всем старании, Мечиславу Николаевичу была глубоко чужда рассудительность. Если б было можно, он сначала рубил бы подозреваемого шашкой, а только потом выяснял его вину.
      Родион Георгиевич вынул помятую фотографию и положил перед Джуранским.
      – Сейчас меня интересуют больше всего вот эти мадемуазели! Думаю, это они приходили к профессору. Кстати, вам не показалось странным, что дамы с такой завидной легкостью ушли от наблюдения филеров?
      – Да, я тоже удивился… - признался ротмистр. - Люди Курочкина революционеров не упускают, а тут какие-то барышни в вуалях. Странно…
      – Вот именно, странно! И мы не знаем о них ровным счетом ничего! - Ванзаров раздраженно стукнул ладонью по столу. - А профессор с его криками никуда не денется.
      – Но улики… - попытался возразить ротмистр.
      – Их нет! - довольно решительно заявил Родион Георгиевич. - Мы знаем, что Мария Ланге накануне смерти пила непонятную жидкость, которая не могла ее убить. Где она пила - неизвестно. Поил ли ее профессор или кто другой - неизвестно. Приходила ли к Серебрякову - неизвестно. На теле жертвы мы находим пентакль, непонятно к чему относящийся. Профессор зачем-то врет, что не был дома накануне убийства, но ревет как белуга при виде трупа. По вечерам он взял моду кричать как оглашенный. Затем какая-то неизвестная забирает негатив с портретом Серебрякова и тремя дамами. А когда мы хотим проследить дам, те благополучно исчезают. И вокруг - полный туман! Так что мы пока никого не изобличили!
      – Что я должен делать, Родион Георгиевич? - растерянно спросил Джуранский.
      – Передать Курочкину: если завтра гостьи опять появятся, пропускать их в квартиру профессора, а затем задерживать и доставлять в участок. Это - раз… - Ванзаров стукнул о край стола указательным пальцем.
      – Понял! - сказал Джуранский с нескрываемым удовольствием.
      – И два. Установить в ресторане «Медведь» постоянное наблюдение. Загадочные барышни, возможно, появятся там. Также сообщать о появлении в «Медведе» сотрудника английского посольства господина Дэниса Брауна.
      Ротмистр удивленно поднял брови.
      – Я уверен, что одна из них в компании с Брауном может появиться в «Медведе», - пояснил Ванзаров.
      – Сделаем…
      – Как увидят, сразу пусть берут.
      – Прямо в зале?
      – Можно и на улице, как выйдут. Но помните: к господину Брауну вы даже пальцем не имеете права прикоснуться. У него дипломатический иммунитет. И еще… - Ванзаров протянул Джуранскому снимок. - Покажите Курочкину и его людям. Пусть посмотрят, те ли барышни.
      Дверь открылась, и в кабинет заглянул Лебедев.
      – Так и думал, что вас застану! - крикнул он. - И в воскресенье на службе!
      Не снимая шубы, эксперт опустил на приставной столик походный чемоданчик криминалиста. Он сообщил, что погода прекрасна для романтических знакомств: женщины тянутся к теплу и жмутся к первому встречному мужчине.
      Родион Георгиевич терпеливо ждал, когда пыл любителя жизни иссякнет.
      – Да, кстати! - Лебедев хлопнул себя по лбу. - Забыл сказать интересную деталь. Представьте, господа, пентакль нарисован на груди Ланге не чернилами! Я срезал слой кожи, провел анализы и могу сказать: это то же самое вещество, которое она употребляла внутрь.
      – То есть как? - Ванзаров так удивился, что даже привстал с кресла.
      – Да так! Внутрь она принимала его, смешивая с молоком и медом, очевидно чтобы не повредить желудок. А при наружном применении смесь вполне годится для татуировки!
      – Ну, теперь понятно… - проговорил Ванзаров.
      Он решительно отодвинул верхний ящик стола, схватил большую лупу и принялся внимательно рассматривать фотографию.
      Джуранский и Лебедев молча наблюдали за неожиданной переменой.
      Тщательно осмотрев карточку, сыщик отложил лупу:
      – Господа, поздравляю! Теперь мы знаем, кто давал Ланге эту смесь. А следовательно, у нас есть факт, прямо указывающий на лицо, поившее ею девицу.
      Ротмистр и криминалист невольно переглянулись.
      – А откуда вы это узнали, Родион Георгиевич? - спросил несколько растерянный Лебедев.
      – А вот отсюда! - Ванзаров торжественно поднял фотографию. - Здесь неопровержимая улика!
      – Но, позвольте, нельзя же делать вывод о виновности только потому, что эти люди просто находятся рядом с жертвой?! - Лебедев старался осторожно подбирать слова.
      – Вы совершенно правы, Аполлон Григорьевич, на этом основании подозревать нельзя! - Ванзаров улыбнулся.
      – Тогда, простите, я не понимаю.
      – Я полагаю, что вы нашли улику… в знаке? - попытался угадать Джуранский.
      – Нет, Мечислав Николаевич, пентакль к делу не пришьешь!
      – Все, Ванзаров, добивайте, мы с ротмистром бессильны! - Лебедев поднял вверх руки. - Что делать, не всех природа одарила даром предвидения!
      – Предвидение тут ни при чем, - Родион Георгиевич подошел к столику для совещаний и положил лупу. - Рассмотрите, господа, внимательно вот это место на фотографии…

      Фонарщики кое-где еще не успели потушить фонари, а с невского льда поднималась серая дымка отступающей ночи.
      Ранее утро обещало столице крепкий мороз.
      По белому полю замерзшей реки шли двое. Они шли друг за другом на расстоянии десяти шагов. Идущий впереди тащил на спине мешок.
      Городовой Романов крепко замерз. Он окинул полусонным глазом набережную и сладко зевнул. В такое время, полвосьмого утра, честный народ только просыпается, а всякие разбойники отправляются спать. Можно не бояться, ничего не произойдет.
      Городовой еще раз зевнул и отправился греться к дворнику ближайшего дома.
      А по льду упрямо двигались двое. Там, впереди, темнел ряд широких ледорубных прорубей. Лед в них еще не встал крепко и был тонок, словно слюда. В сумраке петербургского утра проруби казались вырытыми во льду могилами.
      Наконец идущий сзади остановился.
      Но тот, кто шел первым, продолжил путь.
      Он упрямо шагал к ближней проруби. Он шел как заведенный солдатик. До чернеющего края осталось несколько метров, но человек как будто ничего не замечал. Он шел и шел.
      Прорубь была уже в двух шагах. Словно не замечая ее, он ступил на снежный выступ между старым льдом и тонкой кромкой нового, на мгновение замер и шагнул вперед.
      Хрустнул пробитый лед, и плеснула вода.
      Человек с мешком исчез.
      Тот, кто следовал сзади, остановился, огляделся по сторонам, побежал в сторону набережной, поднялся по каменной лестнице и растворился в молочных сумерках утра.

      На льду Малой Невы показалась лошадка, запряженная в узкие волокуши. От холода впалые бока животины тряслись мелкой дрожью. Рядом плелось четверо сонных мужиков, в драных кафтанах и поеденных молью шапках.
      Старший артельщик Матвей Семенов оглянулся на своих работничков. Полчаса назад он вытолкал их пинками из теплой ночлежки на Васильевском острове. А некормленая лошадь встала под оглобли только после того, как получила поленом по спине.
      А все потому, что, не поехав домой на Рождество, вологодские начали праздновать, загудели и не могли успокоиться аж до 2 января. Когда очнулись от пьянки, оказалось - пропили все, что заработали за три месяца, не оставив семье даже на гостинцы. Обозлившись, протрезвевший Матвей не дал мужикам напиться с утра чаю и на голодный желудок повел на работу.
      В Петербург Семенов приехал три месяца назад артелить на заготовке льда. Как-то раз он услыхал от вологодских, вернувшихся из столицы, что зимой в городе есть выгодное дело: резать на Неве лед и продавать. Матвей подумал и решил: раз за дурную работу платят деньги, а зимой в деревне все равно делать нечего, отчего бы не заработать.
      Он дал «на лапу» исправнику (тот быстро выправил паспорт и разрешение), взял в аренду соседскую лошаденку и в начале ноября прибыл с мужиками в столицу. В артель Матвей Семенов позвал из родной деревни Семеновки Петра, Кольку и Василия Семеновых. Мужики считались родственниками, хоть и дальними.
      Матвей нашел в Петербурге вологодских, которые помогли войти в ледорубное дело, и начал промысел.
      Патенты для заготовления льда распределяла речная полиция. И конечно, чтобы получить делянку, тоже надо было дать «на лапу». Но брали по-божески. Семенов не терялся и быстро устроился.
      Лед пилили бруском длиной в метр и шириной в полметра, называемым «кабаном». Вынутые из проруби «кабаны» складывали на узкие волокуши и прямо с реки отправляли покупателям: в ледники мясных складов, магазинов и ресторанов.
      Матвей прикинул сегодня рубить лед между Биржевым и Тучковым мостами, там, где правый рукав Невы, называемый Малою Невою, огибал Васильевский остров. Место было хорошее. Местные артельщики уходили правее, за линию электрического трамвайчика фирмы «М. М. Подобедов», который бегал зимой по замерзшей реке от Дворцовой до Мытнинской набережной за три копейки с пассажира. Питерские ледорубы любили делянки ближе к Зимнему дворцу и Петропавловской крепости.
      Артель Семенова, как обычно, пришла первой. Старший вел своих мужиков мимо прорубей, которые остались еще с Нового года.
      Матвей позевывал и посматривал по сторонам. А ведь кто-то даже в праздники работал! Наверняка чухонцы.
      Неожиданно в ближней проруби раздался шумный всплеск. Матвей резко повернул голову, увидел, что за край льда цепляются руки, и кинулся на выручку. Его работники, не понимая, куда рванул старший, остановились.
      – Помогай, мать вашу! - на ходу заорал Матвей.
      – Зовет, что ли? - спросил Колька.
      – Вроде зовет, - плюнув под ноги, сказал Петр.
      – А че ему надо? - Колька зевнул.
      – А ты сходи и узнай, - Петр протер рукавицей заспанное лицо.
      До артельщиков долетели обрывки яростного мата. Петр повернулся к Ваське, дремавшему на ходу:
      – Слышь, малой, а ну-ка сбегай к Михалычу, кличет чего-то.
      Васька сладко зевнул, помотал головой, как заспанный конь, прислушался, вгляделся и ахнул:
      – Никак человек тонет!
      Мужики бросились на помощь.
      Вчетвером они с трудом вытянули на лед низенького, толстого мужчину. Матвей никак не мог отдышаться и хватал ртом ледяной воздух.
      Спасенный пошевелился, и Матвею послышалось бормотание. Еще тяжело дыша, он перевернул человека на спину. С тяжелой бобровой шубы струями катилась вода. Клочковатая борода и кудрявые волосы слиплись, но человек блаженно улыбался. Кажется, он не чувствовал холода и не понимал, что чудом спасся.
      Матвей приблизил ухо к его губам.
      – Слыхать чаво? - тревожно спросил Петька.
      – С луной, кажись, говорит! - Матвей тяжело вздохнул.
      И тут на жилетке спасенного блеснула тяжелая золотая цепочка от часов.
      Матвей огляделся по сторонам. На льду - никого. А с набережной в такой час кто будет выяснять, чем занимается артель ледорубов? Даже городовые спят.
      Семенов принял решение мгновенно.
      – А ну-ка встали кучней, - рыкнул он, не оглядываясь на артельщиков.
      Мужики покорно выполнили приказ.
      – Михалыч, ты чего надумал? - шмыгнул Колька простуженным носом.
      Матвей взялся за цепочку и рывком вытащил из прорези жилетки тонкий золотой «Лонжин». Вот это удача! Чего зря добру пропадать.
      – С вами, иродами, все пропил, домой не с чем показаться. А этот не обеднеет, небось полны карманы медяков… Стой смирно и по сторонам поглядывай! - прикрикнул артельщик на бестолкового Кольку.
      Засунув руку в нагрудный карман шубы, он сразу нащупал портмоне. А когда раскрыл мокрый кожаный кошелек, то на мгновение зажмурился. В секции для купюр плотными рядами жались туго втиснутые красненькие и синенькие бумажки. От радости у Матвея перехватило дыхание. Вот и сбудется его мечта. Купит лавку, заживет по-людски.
      Человек по-прежнему что-то шептал и улыбался.
      – Чаво он? - трусливо спросил Колька.
      – Известно, чаво. Пьяный до полусмерти, душа просит отпустить, а тело не дает.