- Простодушное деревенское дитя! - воскликнул Евксентьевский, и Пину взяло зло оттого, что он так ее назвал. - Разве можно это понять?
      - Можно! - окончательно рассердилась Пина; чувствуя, что победа за ней, она искала какие-то главные слова и не могла найти. - Я поняла, что вы пустой и скользкий человек, - вот что я поняла! И какое счастье, что есть другие люди! И настоящая жизнь тоже есть! Есть! Со всей ее правдой!
      - С правдой?! - взбеленился Евксентьевский. - А что вы знаете о ней? Как вас всех газеты равняют! Ну, слушайте тогда, какой я, я - другой! Я ненавижу правду жизни!
      Пина испугалась, потому что никогда не слышала, чтобы человек так говорил, но тут же взяла себя в руки. А он, ломаясь, продолжал истерично выкрикивать:
      - Да, я обирал отца! Я "туник" и не хочу быть другим! Да, я маклерничал на абстрактных картинах домашней выделки! Да, я был сутенером! Вот она, правда жизни! Эх вы, серые! Правду жизни нельзя знать, ее надо впрыскивать человеку перед смертью, как яд!..
      Евксентьевский замолк, как-то сразу сник, потом жалко улыбнулся, но тут же поджал губы. Пина хотела сейчас, чтобы он исчез куда-нибудь. И еще хорошо бы последнее слово оставить за собой. Поднялась, чтоб поскорей на полосу, поближе к людям, и уже спокойно сказала:
      - Вы не умеете себя вести. Нельзя публично давить на себе чирьи...
      Он дернулся было к ней, но тут послышался говор за кустами. Пожарники. Явились без лопат и топоров, разгоряченные работой. Ели быстро, Пина даже не успевала резать хлеб. Она сидела напротив Родиона, то и дело взглядывала на него, а он уткнулся в чашку, ел сосредоточенно, ровно ничего не замечая. Евксентьевский тоже не отставал от других, и Бирюзов заметил это.
      - Может, его варить оставим? - спросил он, ни к кому не обращаясь.
      - Нет, - боязливо оглянулся на Пину Евксентьевский.
      - Это как Родион, - вставила она.
      - Я никогда не готовил, - признался Евксентьевский.
      - Только ел, да? - Бирюзов не смотрел на него и обращался почему-то к Гришке. - Интересно, совесть у него есть?
      - Рудиментарные остатки, - зло отозвался Евксентьевский.
      - Ах, остатки?! Тогда...
      - Брось, Саня! - остановил друга Родион. - Однако вам, товарищ, на самом деле чем-то заняться надо. Хоть бы мурашей по лесу собрали, что ли?
      - И комаров переловить? - Всем своим видом Евксентьевский старался показать, что понял шутку, осклабился, однако пожарники были серьезны.
      - Комаров-то не надо, - посмотрел на него Родион.
      Плохой завтрак вышел, с неприятным разговором, а Родион этого не любил. Даже как-то аппетит отшибало. Вот в бригаде Неелова дисциплинка! Рабочие все видят и понимают, посматривают на дядю Федю изредка и молчат, потому что он молчит.
      - А в бочаге дым уже стоит, - сменила тему разговора Пина. - Ветер, что ли, меняется?
      - Угу, - подтвердил Родион, поднимаясь. Есть больше не хотелось. Саня! Взрывать не начнем?
      - Давай. Сейчас, мужики, каждый берет по ящику - и на полосу.
      - А вы со мной на минутку, - поманил пальцем Родион, и Евксентьевский вскочил. Пине было досадно, что Родион совсем не смотрел в ее сторону. Может, она что не так сделала? Украдкой следила, как Родион дернул и опорожнил мешок, взял лопату, широко шагнул в сторону пожара. Он исчез за кустами, так и не оглянувшись. Евксентьевский заторопился следом.
      Роса уже сошла, и Родион знал, что теперь огонь ускорится. А какая все же добрая тайга пропадает! Этот лесок не знал ни людей, ни скота, и потому на стволах затесок не было, сухобочин и ошмыгов; и нижние сучья елей никто не обламывал, они рогатинами упирались в землю; и землю тут же топтали меж корней, что лежали сейчас, отдыхая будто, спеленатые мхом. Хорошо еще, эти мхи да хлам не сплошняком и подрост негустой, а то при ветре на верховой бы перекинуло, неостановимый. Неужто раздует ветерок, что неприметно потянул со стороны огня?..
      - Понимаете, какое дело, - обратился к Евксентьевскому Родион, когда они уже порядочно удалились от лагеря. - На пожаре ни один человек, если он шевелится, не должен сидеть так. Как бы вам объяснить? Это у нас закон.
      - Я понимаю.
      - Тем более что пожар этот...
      - Что?
      - Идемте-ка глянем.
      Они ускорили шаги. У стана дым едва угадывался, а здесь сделался виден. Высокие вершины сосен в лесных просветах затуманились, и небо вдруг изменилось - утратило глубину, посерело. Солнце потеряло свой блеск, будто вобрало в себя лучи и стояло в зыбком желтом круге. Ближе к фронту пожара дым висел поверху, тек и колыхался синими гладкими слоями, то высвечивая золотые стволы сосен, то будто перерезая их. Сосны тут было порядочно. Родион был уверен, что эти высоко поднятые кроны не хватит огнем и биться на полосе будет легче. (В нашей работе надо каждого знать хорошо. А такого узнаешь черта с два! Понять человека можно, если поставить себя на его место и попробовать его глазами на все глянуть. Да что-то с этим так не получается - он изменчивый и какой-то скользкий. Построже с ним надо или полегче? И кто он такой - просто пакостник или опасность в нем есть для тех, кто его сюда выслал? А вообще, если хорошо понять то, что вокруг тебя, можно понять остальное...)
      А дым все густел, и солнце приобрело нехороший красный цвет. Вот и пожар стал слышным - трещало впереди, на фоне беспрерывного, ровного и словно бы в тысячу раз усиленного шороха.
      - Дает! - проговорил Родион. - Пройдемте еще.
      Если б Евксентьевский не боялся отстать и заблудить невзначай в огонь, он бы не пошел дальше. Дышать уже было тяжело, и солнце стало совсем как луна в мутную городскую ночь. А Гуляев все осторожно подвигался к пожару, тянул голову поверх кустов, озирался. Зачем это он озирается? Не может же огонь кинуться на них сбоку. Вот Гуляев послюнил палец и поднял его над головой, чтоб узнать, с какой стороны кожу сушит и холодит.
      - Что? - спросил Евксентьевский и закашлялся.
      - Еще пройдем немного! - крикнул Родион.
      Стал слышней шум пожара, он, можно сказать, ревел - чудилось, что огонь жрет землю и лес совсем рядом. И вот дымовые клубы, что выкатывались из леса, осветило будто изнутри красным, и еще в одном месте, еще. Жаром пахнуло навстречу. От близости огня и пересушенного горячего воздуха живой лес на границе пожара быстро терял соки и бессильно опускал листья. Стало душно, и надо было срочно убираться.
      Попятились назад. Когда дым поредел и дышать уже можно было, Родион остановился у большой муравьиной кучи. Насекомые сновали, занимаясь своей кропотливой работой. В их бестолковой суете не углядеть было ни смысла, ни результата, но Родион веровал, что эти бесчисленные радетели леса знают, что делают... Хорошо бы, как в детстве, посидеть у муравьиного поселения, набросать в него каких-нибудь козявок, да только детство далеко ушло, теперь работа. Он для них мог сейчас сделать самое лучшее - разрушить этот большой и, может быть, много лет живущий город, чтобы спасти его жителей.
      Родион лапника наломал в мешок, лопатой начал быстро насыпать кишащую массу. Евксентьевский глядел на него во все глаза.
      - Вот так. - Родион взвалил мешок на плечи спутнику.
      - Они же щиплются! - взвизгнул тот.
      - Это не страшно. Даже полезно, говорят. И потом, мы же не в детсаде! Конечно, эта работа от безделья, но все же маленькая служба лесу будет...
      Евксентьевский шел впереди с мешком на плечах, муравьи заползали под одежду, кусались, и он подумал, что эту работу нашли специально для него, чтобы поиздеваться и унизить человека, который первый раз попал в тайгу. А Родион втолковывал ему сзади:
      - Таскайте за полосу, только к взрывам не подходите - мы там сейчас начнем. От огня тоже подальше. И не вздумайте прилечь! Невзначай уснете и задохнетесь. Еще одно. Покажите, где у вас правое ухо. Верно! Дерните его посильней. Вот так. Теперь запомните - к полосе идти если, солнце в правое ухо, поняли? В правое! Ну, я побегу...
      А Пина после завтрака все рвалась со стана, однако Бирюзов, который возился под елкой с капсюлями-детонаторами и шнурами, не пустил ее - со взрывчаткой он один управится, а на дальний конец полосы, к рабочим, уже далеко. Санька ушел, и одной как-то неуютно тут стало. И Родион повел куда-то этого подонка, не возвращается пока. Неужели он так и не заглянет? Хоть бы чаю попил...
      Она заварила ему отдельно, покруче, присолила, опустила в кружку сливочного масла. Чтобы чай не остыл, Пина завернула кружку в телогрейку. Как придет Родион, она молча поставит перед ним чай и уйдет к бочаге за водой. Пусть пьет.
      А Родион и не собирался заглядывать. Он завернул к Бирюзову, подождал взрывов первой закладки. Все получилось славно - аммонит рвало крепко, гулко, и землю раскидывало как надо.
      Зарядили еще десяток ям, подожгли одновременно шнуры, и опять все банки рванули нормально. Родион прислушался к далеким отзвукам взрывов и понял, что дождя ждать нечего - эхо не глохло.
      - Ладом раскупоривает! - сказал он. - Ну, шуруй, Саня! Я пойду полосу добивать...
      Пина так и не дождалась его. Достала из телогрейки и попробовала чай. Сплюнула - напиток был отвратительный. Хотела вылить, но потом передумала и мужественно допила до дна.
      В задумчивости она сходила за водой. Дым в бочаге все густел. Вернулась, взялась за обед. К гулким взрывам Пина уже привыкла. Они следовали через равные промежутки и постепенно удалялись. Полоса уходила глубже в лес, однако рычащее по-медвежьи эхо стало почему-то слышней.
      - Водица есть, Агриппина? - послышался голос, и она вздрогнула. Это был Бирюзов. Он запыхался, выпил много воды, прикурил от костра, спросил: Шуруем?
      - Шуруем. - Она громыхнула ведром.
      - Тоже надо, и еще как!
      - А Родион где?
      - На полосе.
      - Ты не знаешь, что с ним происходит?
      - А что? - спросил Бирюзов.
      - Вроде переменился, - помолчав, сказала Пина. - Не глядит даже... Я на него смотрю, а он нет.
      - Вон что! - внимательно глянул на нее Бирюзов, и Пина покраснела. Это ты, по-моему, напрасно. Знаешь, как он трясся над твоими письмами? В деревню и в Красноярск на экзамены с собой возил. А на это не обращай внимания - он за пожар переживает.
      - Почему?
      - Кабы ветер не переменился. Фронт развернет в другую сторону, и, значит, мы эту полосу зря бьем. Да и народ нужен срочно - фланги держать. Боюсь все же, что просеку уже сейчас придется тянуть сюда. - Он рубанул рукой куда-то мимо стана. - И вообще без команды мы не удержим его. Что-то Гуцких не летит. Вообще много всякого. Об этих еще беспокоится. Им-то _трын-трава не расти_, а Родион отвечай за каждого.
      - А рвать опасно?
      - Да нет! У нас давно никто не пропадал по второму разряду.
      - А у Родиона с рукой... не от взрывчатки?
      - Нет. Это совсем интересное дело было.
      - Какое дело?
      - Третий разряд. Без примеси.
      - Расскажи, Александр.
      - Ну, слушай. Затушили мы тогда пожар в верховьях Лены. Дождик еще помог. Стали выходить. А как? Вертолеты тогда только-только начинались, и нам их еще не давали. Долго пропадали, потому что там такое отбойное место: ни дорог, ни деревень. Горы! И жевать уже нечего. Один способ плотами. А река бешеная: заломы, шиверы да прижимы. И вот к вечеру, помню, по берегам каменные стены пошли, а нас несет. Пристать некуда совсем. Прет! Лаптем не затормозишь. Темнеть начало, а нас пуще разгоняет. Что делать? На смерть не поплывешь. Родион-то рисковей других. Когда надо, это не человек, а кусок черта! Взял он стропы связанные да в излучину одну сиганул. Слышим крик сильный, _раздирающий_. Мы туда-сюда на плоту, а Родьку сковырнуло, потащило по воде, по камням. Он уж и так и этак, да где там! Мочалит парня. А бросить трос он не может - крышка всем! И ему тоже, одному-то, оставаться там невозможно. Не знаю, как он уж зачалился, намотал стропы на встречный куст. Остановил нас, да только руку себе попортил. Два пальца вывихнуло, а один совсем переломило... Ты слушаешь, Агриппина?
      - Да, да, - торопливо сказала она.
      - Он, Родион-то, двухмакушечный, - пояснил Санька.
      - Что?
      - Волосы у него в два вихра собраны.
      - Ну и что? - недоуменно спросила Пина.
      - Невезучий, значит.
      - Да? - Какое-то непонятное волнение охватило ее. - И что дальше?
      - В тот раз-то? Выбираемся потихоньку, а палец у него, смотрим, пропадает, язви его совсем. Ну, Родион его и отрезал.
      - Сам?!
      - А то кто же? - засмеялся Санька, сморщив свой нос-коротышку. Доктор? Я знал, что Родион крови видеть не может, он не охотится никогда и не рыбачит. Мы-то в кусты попрятались, а он его по суставу финкой... Чего ты? А? Агриппина? Что ты?!
      Пина прижала к глазам ладони и рыдала взахлеб.
      8
      Следователь. Товарищ Неелов, а кто первый из вас увидел?
      - Колотилин. Запивошка-то. Да и другие туда бегали. Только я приказал, чтоб никто ничего не трогал до следствия. Он лежал под обрывом, так мы его там и оставили, а сами поплыли, чтоб у первой же избы сообщить, как положено... Кроме девчонки, считай, все видали, даже богомольный этот ходил...
      Следователь. Кстати, а почему он дал такие показания?
      - Показания? Баптист? Он же по своей вере ничего подписывать не может.
      Следователь. Подписал.
      - Ага! Значит, не весь он от бога, кой-чего от человека есть... Это когда мы выбирались из тайги, у мужиков разговор с ним интересный был, на плоту-то.
      Следователь. Что за разговор?
      - Слов-то я уж не помню...
      Следователь. А суть в чем?
      - Да, можно сказать, что и разговора-то особого не было. Баптист сказал, что можно людям врать, если богу правду говоришь. Но я этого ничего не слыхал. Может, и не было такого разговора.
      Следователь. Минуточку! Был или не был этот разговор?
      - А кто его знает?
      Следователь. Слушайте, зачем вы крутите?
      - Потому что Гуляев такой человек, что может сам на себя лишку наговорить.
      Пожарники били полосу, и Пина, прислушиваясь к взрывам, загадывала, когда же наконец они ее добьют. Просекой и копанками, наверно, уже давно прошли, потому что стали слышны перекатные, хорошего наполнения взрывы издалека. Это Родион, видно, взялся с того конца. Сейчас дело пойдет. Рррр! Рррр! Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять. Отказ? Пина подняла голову, даже рот раскрыла, и сердце забилось редко. Ррр-ааа! Десятый. Конечно, с Родионом ничего такого не может произойти, но лучше же, когда все в порядке. Один шнур, должно быть, длинней был, или Родион с запозданием запалил его.
      В прошлом году на том самом пожаре, у отцовского кордона, Пина вволю насмотрелась из-за кустов, как Родион размеренно, в точности повторяя все движения, работал со взрывчаткой. Укладывал патроны в ямки, осторожно пристраивал детонаторы и шнуры, разлохмаченные с запального конца, быстро засыпал землей и притаптывал. Прямо на гремучей ртути топтался, на аммоните, и сердце у Пины останавливалось: она не знала, что так можно.
      Там был, конечно, один момент - надежно поджечь все шнуры и убраться вовремя. Нехитрое устройство срабатывало само. За кустами, совсем недалеко от нее, Родион, не торопясь, отрезал шнур, насекал его финкой. На полосе он метался средь "банок" с горящей затравкой в руке, и, когда пороховая мякоть вспыхивала в насечке, в эту секунду Родион поджигал очередной огнепроводный шнур. А в кустах-то он был спокоен, даже не вздрагивал от взрывов. Голову подымал как раз перед тем, когда земля над последней закладкой будто бы чуток приподымалась, а звука еще не было. И в ту же секунду - рррр-ааа! Родион удовлетворенно следил, как черный конус потревоженной земли вздымается над полосой и медленно опадает. Тут Родион скорым шагом шел к полосе, и все повторялось.
      Вот и сейчас он, должно быть, рвет землю так же основательно и деловито, как тогда, у кордона. А дым-то костерный так не пахнет, только большой пожар такой запах наносит. Дышалось еще свободно, дым сюда не дополз, едва угадывался глазом, но везде - у земли, в кустах, над лесным подростом и недвижными вершинами сосен - воздух густел будто, давил. А солнце, что перекатилось уже за полдень, тускнело неприметно и словно придерживать стало лес - ветки медленно стыли и мерли в мутнеющем воздухе.
      Обед был готов. Пина сварила кулеш и пшенной каши полведра. Оставалось только открыть и подогреть мясо: это было минутным делом. Она не знала, когда придут пожарники, решила пойти с лопатой на полосу, где взрывами уже проработало землю. Пине все казалось, что она тут бездельничает. Да так оно и было, если сравнить ее кашеварные дела с нагрузкой, что падала на остальных. Только этот, московский чужеспинник, побил ее рекорд. Куда, интересно, Родион его поставил? Неужели действительно собирать мурашей?
      А Евксентьевский тем временем бродил по лесу с мешком и лопатой. Он таскал муравьев через взрытую полосу, высыпал их там под елками, и, на удивленье, ему даже понравилось это пустяковое занятие.
      Муравейники попадались все реже. Разыскивая их, Евксентьевский забрел незаметно в густой дым, испуганно повернул назад и вдруг понял, что заблудился, - взрывы доносились совсем с другой стороны, чем раньше, а откуда идет огонь, он бы сейчас ни за что не определил. Посовался в разные стороны, и ему уже слышался в дыму треск пожара, совсем будто бы рядом, представилось, как он сейчас запнется, рухнет в огонь и его, словно муравьишку, накроет какой-нибудь пылающей колодой. И даже не найдут ничего потом. Бросил мешок и лопату, побежал на рык взрыва, что раскатился по лесу, но громыхнуло будто бы в самом дымище, за пожаром. Но там-то, где прогорело, не могут рвать? Остановился, затрясся весь, озираясь. Открыл рот, приготовился уже истошно кричать, но вдруг увидел перед глазами красное солнце. Непроизвольно дернул правое ухо, повернулся и пошел смело, гордясь своим самообладанием. Потом вспомнил про лопату и мешок, оглянулся, но вернуться не посмел. Дым начал светлеть, и дышать стало легче, вот совсем развиднелось. Евксентьевский побежал, дрожа от радости. Полоса!
      В самом начале ее Пина разбрасывала землю. Увидев Евксентьевского, она отпрянула: "туника" било, и неспокойные глаза его никак не могли ни на чем остановиться.
      - Что случилось?
      - Понимаете, там огонь, и дым, и некуда, - путано заговорил он. - Я раз в сторону! Дышать нечем. А тут огонь на меня, понимаете?..
      - Понимаю, - улыбнулась Пина своей потаенной улыбкой и взялась перекапывать перемычку. Он понаблюдал, как она швыряет взрытую землю на мертвую хвою, на кусты, сушняк, потоптался рядом, ушел к стану и скоро вернулся с лопатой. Копнул пару раз.
      - Не туда, - обернулась она. - Надо на живую сторону...
      Евксентьевский молча повернулся спиной к пожару. Полоса неприметно подавалась в лес - темно-рыжая, широкая, наверно, уже окончательного вида. Пине хорошо работалось и одной, а когда этот сейчас ее видел, то и вовсе хотелось подобрать побольше и подальше кинуть. А он совсем не кидал, зачем-то озираясь, подцеплял землю и носил ее к кустам на лопате. Ну и "туник"! Сказать? Но тут он бросил лопату, присел на землю, закурил.
      - А есть люди, - заметила Пина, - которые всю жизнь землю копают.
      - Ну и что?
      - Ничего. Копают, и все.
      - Может, они счастливее нас? - Он махнул рукой, как бы говоря, что Пина его все равно не поймет. - А я вообще-то даже не знал, что земля такая тяжелая...
      - Конечно, барахло у иностранцев легче клянчить! - участливо проговорила она.
      - К вашему сведению, я этим делом не занимался, - с достоинством сказал он. - Я презирал фарцовщиков. И не из-за гордости, как говорится, великоросса, а оттого, что примитивы они. Понимаете, в них нет никакой интеллигентности.
      - А в вас есть? - Пина оперлась на черенок лопаты, наивно раскрыла глаза. - А? Скажите, вы интеллигент?
      - Со стороны виднее, - опять явно рисуясь, сказал он.
      - А я всегда думала, - серьезно произнесла Пина, - что интеллигент это человек, который все для народа.
      - А разве я не народ? - усмехнулся он.
      - Вы - народ? - удивилась она, не заметив, что он запутывает разговор.
      - Все мы народ. Так интеллигент Чехов говорил.
      Пина не нашлась, что ответить, хотя чувствовала за собой какую-то очень большую правду. Взялась копать. Он тоже поднялся и, проходя мимо, зачем-то тронул ее плечо чуть слышно, а она резко распрямилась.
      - Эй, обожгешься!
      Этот невыносимо длинный день тянулся медленно, минутами, и конца ему не было видно. Пина принялась считать далекие взрывы, ясно представляя себе, как Родион запаливает шнуры, отбегает в кусты, режет затравку, потом бережно, нежно, будто бабочек, вытаскивает из коробки капсюли-детонаторы, делает закладку на полосе... А как пышет-то из леса перегретого - и без пожара жарко. Что они, на самом-то деле, неужели обедать не придут?
      Но вот из кустов вышли рабочие. Они несли пустую алюминиевую баклагу, лопаты и топоры - до конца, видать, полосу пробили. Евксентьевский с ними, и Баптист, и Колотилин, а Родиона с Санькой нет - вдали рвалось и рвалось, и эхо прогромыхивало по лесу.
      - Обедать, хозяйка?
      - У меня все готово.
      За едой они повеселели. Сдержанно хвалили кулеш, негромко переговаривались.
      - По стаканчику бы сейчас.
      - Что ты! Развезет с устатку...
      - А вот у меня, - на лету подхватил интересный разговор Гришка Колотилин, - хороший этот, как его? Ну, в голове! Который у космонавтов-то. Как его?
      - Вестибулярный аппарат? - подсказал кто-то.
      - Вот-вот! - обрадовался Гришка. - Он. Всегда, бывало, приду сам. Не помню как, в невесомости, а приду...
      - Орел! - похвалил его дядя Федя, но тему не поддержал и обратился к своим: - А ветер-то загинает, ребята!
      - Далеко еще, однако, загинает, верно.
      - А ну как совсем его загнет?
      - Испугал бабу шелками!
      - Чего гадать-то? Заветрит если, там увидим...
      Рабочие потянулись в палатку, довольные, словно бы гордые тем, что вот закончили вместе большую работу.
      - Мы часок поспим, дочка. Гуляев приказал. А ты ему воды снеси запалился парень.
      - Сейчас! - обрадовалась Пина.
      - Говорит, Байкал бы выпил.
      Пина торопливо собирала посуду, слушала невнятные голоса из палатки.
      - Полоса, почитай, готова...
      - Рвать ее надо еще долго.
      - А с боков не обоймем мы его, однако.
      - Да-а-а... Что-то команду Платоныч не везет.
      - Платоныч дело знает.
      - Знает-то знает, да делов теперь ему. Суша! Звон!
      - Хлебов да лесу, мужики, погори-ит!
      - И паук все кусты оплел - к жару.
      - Будет вам, поспим...
      - Нет, мужики, баба хорошо на пожаре, - никак не мог успокоиться кто-то. - Вспомните, мы ведь сроду укуской ели...
      - А какая согласится-то?
      - А эта-то хлопотли-и-ивая...
      - Да будет вам! - перебил чей-то голос. - Поспим...
      Пина покраснела от похвалы. Она собрала кое-чего поесть, побежала со жбаном к бочаге. Кусты там стояли в молочном дыму, будто кто срезал их вершины. И черный выворот с рваными краями торчал из белого, пугающе большой и неподвижный. А на воде по-прежнему лежал тонкий слой чистого воздуха - вода, значит, не только против огня, она и дым держит? Пина спешила. Жбан был полон, только ей показалось, что попал сор. Вылила, потом зачерпнула осторожно, не беспокоя воды.
      Солнце клонилось к вершинам сосен, когда она вышла на полосу. Ему еще долго катиться по небу, но навстречу подымался из обреченного леса дым, солнце стало приныривать в плотные серые волны, они пригашали его и сами освечивались желтым. А зелень вокруг притушило. На полосе, если она спрямлялась, туманились в синей дали кусты и трава - пожар подходил.
      Бирюзов обрадовался, завидев Пину, бросил все и побежал навстречу. Напился он быстро, начал есть хлеб, что принесла ему Пина, ломанул полкружка колбасы.
      - Ну и уважила, Агриппина! - восхитился он. - Тащи скорей воду Родьке он свой чай сегодня не пил, сгорел, наверно, совсем.
      Пина еще долго шла на взрывы Родиона, - должно быть, он взялся с другого конца полосы. Она почти бежала. Стало мокро под спецовкой, душно, и ноги в сапогах совсем сопрели. Вот бухнуло недалеко. Рррр! Из-за кустов она увидела, как взметнуло землю, потревожило ветки на деревьях, и они закачались. Рррр! Ррр-ааа! Эхо на добрых басовых нотах рыкнуло рядом, прокатилось мимо, ушло куда-то к стану, и там его еще долго гоняло по лесу.
      Пина выскочила из кустов. Родион уже закладывал взрывчатку в новые ямки, Пина не знала, что скажет ему. Поставить воду и уйти? Вот он заметил ее. Смотрит, улыбаясь, как она идет, а шла-то она хорошо, высоко подняв голову, и независимо смотрела прямо перед собой.
      Поставила жбан на землю и вправду повернулась, сделала шаг назад.
      - Пина! - вскрикнул Родион, и она, помедлив, оглянулась.
      Бидон был уже у него. Родион пил, не спуская с нее взгляда.
      - Я тебе помогу? - спросила она, берясь за лопату.
      Он отрицательно замотал головой, не отрываясь от жбана.
      - "Сосиски" буду закапывать, - предложила она.
      - Нет, - решительно сказал Родион. - Я этим баловством всегда один занимаюсь.
      - Шнуры бы резала. - Голос у нее совсем сник.
      - Нет. У меня тут секунды рассчитаны. Посидим. Как там?
      - Спят, - сказала Пина.
      - Хорошо. Ночь веселая будет. А этот, ботало-то?
      - Работал.
      - Муравьев таскал? - Родион засмеялся.
      - Нет, землю раскидывал.
      - Ну?
      - Ага. Я ковыряюсь помаленьку недалеко от стана, а он выскочил на полосу, глаза - во! И руки трясутся. В огонь, говорит, залез. Как, говорит, опалило...
      - Врет, - засмеялся Родион. - А в руках у него ничего не было?
      - Ничего.
      - Ясно.
      - Что?
      - Бросил лопату и мешок. Ну ладно. На стане дымно?
      - Есть маленько.
      - Больше, чем здесь?
      - Да, побольше.
      - Ладно, Пина, иди.
      Время, что весь день тянулось так медленно, вдруг ускорилось. Пина поднялась, оглядела вечереющее небо, светло-восковые дымы против солнца. Родион тоже поднял голову к небу.
      - Не летят что-то мои черти...
      - Прилетят! - успокоила его Пина.
      - Очнусь вдруг и будто вертолет заслышу, а это Санька там шурует и по лесу отдает.
      - Прилетят еще.
      - Да должны бы...
      - Какой-то ты невеселый, Родион.
      - А что тут веселого? Смотри, какая благодать горит. Это не лес, а золото! Гложет...
      - А что поделаешь...
      - Вот думаю - прошли эти десять лет. Люди хлеб убирали, сталь варили, в космос летали... Танцевали, песни пели, речи говорили. Я пожары тушил. А знаешь, сколько за эти десять лет сгорело лесов?
      - Сколько?
      - Сорок миллионов гектаров.
      - Да неужто, Родион?
      - Угу.
      - Почему так, а?
      - Сам думаю... Может, потому, что лесу нет оценки в рублях? Он числится вроде бы даровым. Сгорит - и мы будто ничего не потеряли. Гложет!.. Ну ты иди, иди, Пина...
      - Посидим, может? - робко попросила она.
      - Нет, надо нажимать.
      - Вот тебе колбаса и хлеб.
      - Давай! А Саньке?
      - Тоже.
      - У тебя, оказывается, голова работает!
      - А ты думал? - засмеялась Пина.
      - Ну ступай, ступай, а то глаза я тебе здесь засорю.
      Она ушла. Обогнула лесом Бирюзова, чтобы не мешать ему, и, подходя к стану, услышала в небе далекий рокот. Эхо? Нет, вертолет. Должно быть, и Родион заприметил, ждет не дождется. И рабочие выползли из палатки. Неужели она час ходила? Да, не меньше, потому что солнце совсем опустилось в вершины, млело в желтом тумане. Иногда очищалось оно и обновленными своими лучами пробивалось меж крон, слоило и резало дымный воздух.
      Вертолет неожиданно вынырнул из-за леса, оглушил треском. Низко пролетел над полосой, ушел за дымы. Вот он появился с другой стороны, завис над площадкой, сел. Гуцких вышел из вертолета, поздоровался с рабочими, за ним высыпала вся команда Родиона. Пина смутно помнила некоторых по прошлогоднему пожару. Веселые, в грязных и опаленных комбинезонах, парашютисты прошли сквозь толпу рабочих и к ней. Они разглядывали девушку во все глаза, обходили вокруг, перемигивались, цокали языками, пока Гуцких не прикрикнул на них. Тогда они подступили к Пине знакомиться. Руку жали крепко, не жалеючи.
      - Сергей.
      - Иван.
      - Копытин.
      - Иван.
      У нее даже пальцы слиплись.
      - Митька Зубат.
      - Прутовых.
      - Иван.
      Пина запомнила только, что половина десантников Иваны, да на Копытина обратила внимание, потому что про него рассказывал Родион. Этот неулыбчивый, уже в годах парашютист один воспитывал сына, потому что жена у него оказалась плохой женщиной и Копытин дал зарок не связываться больше с бабами.
      - Все благополучно? - спросил Гуцких у рабочих.
      - Все.
      - Начальник огня и дыма на полосе?
      - Там. И Бирюзов тоже рвет. А мы, Платоныч, пообедали...
      - И?
      - Гуляев приказал.
      - Молодец! - одобрил Руцких. - Поспали? Ночка предстоит, чуете?
      - Да уж видно, что так.
      - Заворачивает его сюда.
      - Заметили... Платоныч, а что эти, прогнозеры-то, насчет дождичка?
      - А их не поймешь! Я остаюсь на ночь, мужики. Давайте засветло полосу добьем.
      Вертолет взревел, поднялся, и парашютисты двинулись в лес. Пина заметила, что шли они по-своему - след в след, и вышагивали широко, споро. Лопаты на плечах держали одинаково - так солдаты винтовки носят, а фляжки у них тоже были солдатские - плоские, белые.
      Рабочие уже поразобрали топоры: Гуцких распорядился продлить полосу мимо стана метров на пятьсот. Решили не рвать тут, а перекопать землю, раскидать ее по просеке и стоять всем стеной, когда он подойдет.
      Вдали, на главной заградительной полосе, началось. Должно быть, взялась вся команда. Вот это да! Прокатывалось мимо, и не успевал отзвук раствориться в лесных далях, чтоб возродиться там тихим рокотом, как опять рушилось на полосе, рождая новый отбой, что тут же гулко пророкатывал мимо. Однако скоро кончилось все, - наверно, перевели взрывчатку и теперь, орудуя лопатами, расширяли взрытую аммонитом просеку. А день этот, самый длинный день в жизни Пины, угасал совсем. Солнце кануло в густой дым и смешало, видно, свой свет с отблесками пожара - над гибнущим лесом тускло вспухали багровые, желтые и красные купола. Они подымались, размываясь, в вышине к ним с востока подливала темная краска - широко и властно надвигалась ночь.