— Дюнкерк…

— У нас не хватит боеприпасов, чтобы продержаться день и ночь. И на одесских дивизионных складах недостаточно оружия, чтобы выдать всем “калаши”.

— Скажите все это в штабе. Оставьте меня, я сейчас не командир и не советчик… Думайте своей головой.

— Я думаю, сэр… Но я же могу ошибаться…

— И я тоже… Оставьте меня, Арт, моя голова разламывается… Если вам так неймется получить совет… попросите Голдберг погадать на картах Таро…

— Капитан Голдберг погибла час назад.

— Жаль… Тогда подбросьте монетку.

— Сэр!

— А чего вы хотели? Чтобы я принял решение за вас? Я бы этого не сделал, даже не будь проклятой контузии. Командир — вы… Уходите…

Артем встал, неловко откозырял и вышел. Врач со шприцем обезболивающего смотрел на него волком. Гусаров протянул командирский шлем.

— Готовьте Говарда Генриховича к отправке вместе с другими ранеными, — сказал Арт.

Не оглядываясь, он прошел по коридору в фойе аэропорта, по лестнице поднялся на балкон для провожающих… Внизу, в зале ожидания, собирали и готовили к отправке тяжелых раненых. Пожалуй, только этим людям он мог бы посмотреть в глаза спокойно…Для них, по крайней мере, все закончилось. Их эвакуируют одним из последних воздушных транспортов, и, если не собьют по дороге, те, кто выживет, узнают, что мы сыграли вничью. Выполнили миссию и погибли, пытаясь вернуться.

Остальные еще не знают, что обречены.

Артем облокотился на перила. Под грудину надавил пистолет, здоровенный “кольт” 41-го года выпуска, вполне исправный: Верещагин содержал его так, как положено содержать оружие, имеющее для тебя особое значение. Посмотрел на часы — дешевенькие “Сейко”, купленные на днях в первом же мелочном магазине взамен украденной каким-то красным бойцом “Омеги”. На рефлексию времени не осталось.

За спиной маячил Гусаров. Это раздражало.

— Чего вы на меня уставились, поручик? Чего ждете? Что я сейчас свистну в два пальца — и нам на помощь прискачет войско мертвых?

Гусаров дрогнул лицом, но голос у него остался прежним — ровным и корректным.

— Это было бы неплохо, сэр. Мертвых в этих степях просто до черта.

“Получил, игрушечный командир? Попробовал бы он так с Басмановым разговаривать, а?”

Реплика адъютанта вывела его из апатии. Внутри поднималась великолепная, холодная белая злость.

Какого, в самом деле, хрена? — подумал он. Командир я или кто? Плевать, что они мне скажут. Если никто ничего умнее не придумает — будет по-моему.

“Прошло четыре часа пути, а нас все еще не утопили. Полковник Казаков сказал, что это можно рассматривать как частичный успех.

Странное дело, но я не боялся, что нас утопят этой ночью. Следующей — да, может быть. Но не этой. Ощущение успеха было почти мистическим.

Я не сомневался в успехе — я сомневался в его необходимости. Как и тогда, вечером двадцать девятого апреля на горе Роман-Кош, появилась неуверенность. Но тогда она была минутной, нахлынула — и пропала. Теперь же она занимала все мысли — и, к несчастью, не на что было отвлечься. Я не мог думать об операции — за последние дни я думал о ней столько, что эти мысли достигли какой-то предельной концентрации и выпали в осадок. Когда настанет момент — я сделаю свою работу, и сделаю правильно, с тем въедливым занудством, с каким делал все, за что брался до сих пор. Не в этом проблема. Проблема в практической пользе от операции “Морская звезда”. Да, если Корниловская дивизия добьется цели, Крым получит передышку длиной в месяцы. Которые можно будет успешно использовать для поиска путей к мирному соглашению. Но будет ли мирное соглашение возможно после такой оплеухи? И не оттолкнем ли мы потенциальных союзников? Одно дело — когда мы отбились от высадившегося на Острове десанта. В глазах мировой общественности мы были героями и борцами за свою свободу. Теперь мы рискуем показаться агрессорами в глазах этой самой общественности. И начхать бы на нее, но тогда мы можем лишиться того, что принадлежит нам по праву: купленного год назад оружия. Мировая общественность проявляет удивительную гибкость в принципах, когда речь заходит о ее кровных интересах. Особенно — финансовых.

В плане было два узких места: доплыть и вернуться. Если мы выполним задание и не вернемся, весь морально-пропагандистский эффект сойдет на нет. Останется чисто практический выигрыш, который мало что даст: на неизбежных мирных переговорах Крым должен выступать с позиции силы. Что вряд ли возможно, если четверть армии будет положена в приморских степях.

Мы стали заложниками военного правила: имеющий преимущество должен атаковать под угрозой его потери.

На руке у одного из рядовых моей роты, Ивана Кассиди, была татуировка “Я прав!”. Полезная для самовнушения надпись — в большинстве случаев ты вынужден действовать, не зная — и никогда не узнаешь! — прав ты или нет…

Кассиди погиб 9 мая на перешейке у Коблево.”

Арт Верещагин

“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

Одесса, штаб Крымского Фронта, ночь с 8 на 9 мая 1980 года

— Это десант, — твердо сказал Маршал. — Последняя судорога. Флоту — боевая тревога. Морской авиации — боевая тревога. Береговой артиллерии — боевая тревога…

— Больше тысячи кораблей… — командующий Черноморский флотом Адмирал Н. покачал головой. — Ложные цели… Похоже, они даже корыта, в которых белье стирают, в море вывели… (Адмирал по иронии судьбы почти повторил фразу, сказанную капером фон Траубе на последнем заседании штаба: “В десантной операции из всего, что плавает, не задействованы только жестянки от “Кока-Колы”. Но эксперты думали и над этим…”).

— Торпед хватит на всех, — ободрил Маршал.

Настроение было шапкозакидательское. Белякам могло казаться, что они имеют себе пару-тройку военных хитростей, но все их хитрости были видны как на ладони: собранная с бору по сосенке белогвардейская десантная флотилия тянулась в Керчь. Та ее часть, что отплыла из Севастополя, Судака и Феодосии, была уже на подходе к Керченскому полуострову. Логика подсказывала Маршалу, что это не основной десант, а отвлекающий, вроде тарханкутского. Основной идет в обход, мимо Альма-Тархана, используя тощенький шанс пройти в зоне прикрытия своих береговых батарей и избежать сокрушительного удара Краснознаменного Черноморского Флота.

Зря беляки надеялись хотя бы на тень успеха своего плана. На сей раз у Маршала все было готово, чтобы раздавить оба флота. Если это сборище разношерстных судов можно назвать “флотом”…

Чонгарский пролив, в виду северного берега Крыма, 2235, флагман крымского флота крейсер “Георгий Победоносец”.

— Сколько до боевого контакта?

— Час и восемнадцать минут.

— Яки. — Берингер отложил микрофон, глянул на экран и усмехнулся. Времена капитана Блада прошли — теперь флотоводец ведет бой, не видя моря. Он сидит в рубке командного центра и видит вражеский флот серией пятнышек на радаре. Благодаря американскому спутнику “Keyhole” он знает, что из этих пятнышек чем является. Благодаря более современной локационной технике и ракетам он скоро уменьшит число этих пятнышек, самое малое, вдвое.

Но не сразу… Сначала свое слово должна сказать советская авиация. Ту-22М, способные испортить всю обедню…

— Пошли самолеты, сэр, — натянутым голосом сказал оператор…

На крымский “отвлекающий десант” бросают морскую авиацию, а основной десант должна уничтожить штурмовая авиация…

…И ночь над Чонгаром превращается в ад кромешный: целей много, очень много — ату, ребята, топи их всех!

И вдруг, в какой-то момент воздушная атака захлебнулась… Дело было не в том жалком огне, который могли открыть зенитные средства белогвардейских десантных кораблей, собранных, как правильно заметил Маршал, с бору по сосенке… Дело было в другом…

ОНИ БОМБЯТ АЭРОДРОМЫ!!!

“Этот этап плана “Потемкин” показал успех всего плана в целом: удар крымских самолетов по советским аэродромам опять оказался для советской армии полной неожиданностью.

Мы долго думали, как обеспечить эффект внезапности — наш единственный шанс на успех. На что купить советскую ПВО, как не дать истребителям подняться в воздух. Все гениальное просто: они были УЖЕ в воздухе, они кружили над Чонгарским Проливом, обстреливая наш “десантный флот”. Ну, а каким образом ударной группе удалось проскочить зону ПВО — это уже секрет Полишинеля. Состав “гриффин”, созданный в лабораториях “Ториан Кемикл Инк.” и принятый на вооружение в 75-м году, поглощал радиоволны очень эффективно. Он не делал самолет “невидимым”, как писала популярная пресса. Он просто во много раз уменьшал его сигнатуру, обманывал РЛС. К тому времени как в сигнале на радаре распознавали самолет, он уже был достаточно близко, чтобы ударить по радару “Стандарт-Армом”. Что и делал.

У “гриффина” было два недостатка, справиться с которыми так и не смогли. Первый: высохнув, этот состав терял качества РВ-поглотителя. Как таковой он годился в дело только текучим (в обычном состоянии это текучесть мазута, она сохраняется около 60 часов).

Вторым недостатком было то, что текучий “гриффин” смывается с самолета встречным потоком воздуха. Его хватает только на дорогу “туда”, и на дороге “обратно” он уже никак не мешает ни РЛС, ни системам наведения ракеты.

Тем не менее военное ведомство по результатам испытаний “гриффина” заключило, что покрытие снижает вероятность потерь на целых 11%, и этого оказалось достаточно, чтобы профинансировать изготовление нескольких тысяч тонн “отворотного зелья”, как его называли. Боже, благослови инновационный отдел Главштаба!”

Арт Верещагин

“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

Одесса, 9 мая, 0000-0030

Командира ТВА трясло мелко и часто — но не только потому, что его “чайка” мчалась по брусчатке. Генерал-лейтенант понимал, что первая половина его звания действительно пошла прахом. Болела голова, болела печенка, ныли плечи — как будто он сутки на ногах, а не вскочил с постели полтора часа назад по тревоге.

Но как… Как?! Они ведь тоже поставили ложные цели! Почему ВСЕ удары белых пришлись по настоящим аэродромам? Откуда они взяли самолеты — нет, не должно быть, он проверял доклады, сверял документы: в Крыму не должно было остаться ни единого А-7!

Стучат. Предатель в штабе ТВА, в штабе фронта. И за работу этой суки отвечать тоже ему…

— Приехали, товарщ генерал-лейтенант, — сочувственно сказал водитель.

Лицо командующего Крымским Фронтом цветом гармонировало с его мундиром, неформально расстегнутым на все пуговицы.

— Товарищ маршал, — горло командира ТВА сковал внезапный ларингит. — Командующий Тактической Воздушной Армией генерал-лейтенант…

Маршал сделал резкое движение рукой — в лицо генерал-лейтенанту полетела, рассыпаясь вспоротой подушкой, толстенная стопка бумаги.

—…По вашему приказанию прибыл…

Шелест последних осевших листочков угас, сменился другим звуком — наливаемой в стакан воды.

— Твои доклады, — Маршал с шумом отхлебнул. — Можешь ими жопу вытереть. И погонами заодно. Только золотое шитье спори — царапаться будет, а тебе это некстати. Жопа тебе на ближайшем партийном бюро ой, как пригодится. Ты можешь мне объяснить? Вот это все — можешь?!! — загрохотал он. Потом снова отпил и спросил:

— Сколько?

— Девять.

— Те же, что и в прошлый раз?

— Так точно.

— Ни одной ложной?

— Никак нет.

— Понимаешь, что это значит?

— Так точно.

— Есть конкретные подозрения?

— Никак нет…

— Да перестань ты, мать твою… Отвечай по-человечески… Как они могли проскочить через ПВО?

— Они не проскакивали.

— Что?

— ПВО среагировала. Только поздно…

— Их что, радары не брали?

— Брали. Но плохо…

— Та-ак…— Маршал сцепил зубы. — Роман Фадеева “Разгром”. Сколько они потеряли в воздушных боях?

— Порядка двадцати самолетов. Товарищ маршал…

— Да?

— Флот…

— Что флот?

— Я подумал… Только что… А вдруг этот десант…

— Одним выстрелом — двух зайцев… — понял Маршал.

Для командующего ТВА забрезжила надежда.

— Отозвать флот? — рассуждал вслух Маршал.

Командующий ТВА молчал. Он подбросил идею — теперь решение должен был принять комфронтом.

Отозвать флот. Еще есть время. Это — минуты, но оно есть. Если белые расставили одну и ту же ловушку на авиацию и на флот… Семьдесят кораблей. Что эти враги могут им противопоставить? Три многоцелевых фрегата, двадцать ракетных катеров, двадцать патрульных катеров… Это несерьезно. Это, друзья мои, не ловушка…

Он покачал головой.

— Поднимай истребители с тех аэродромов, которые они не достали. Готовь ответный удар. По НАСТОЯЩИМ аэродромам, мать их так!

Когда он ушел, Маршал посмотрел на часы. Половина первого…

Сегодняшняя ночь обещала быть длинной…

Чем ближе Адмирал подводил свое соединение к силам белых, тем больше понимал их замысел и даже готов был признать, что у них есть шансы на успех. Мизерные, но есть. Советский флот был раз в десять больше — но вооружение его самых мощных кораблей, крейсеров и эсминцев, состояло из морских пушек, а у крымцев на вооружении были ракеты. Они могли нанести удар, не приближаясь на дистанцию поражения, а советским кораблям помешают приблизиться пушки, которыми утыкан северный берег Крыма.

Оставалось одно: подкараулить белую эскадру на выходе из их “зоны безопасности” — а куда они денутся, выйдут! — и нанести массированный удар. Всем, что есть: и ракетами морской авиации, и ракетами БО “Редут”, которые адмирал уже отдал приказ перебросить из-под Николаева и Скадовска к Геническу. При наличии загоризонтного целеуказателя эти ракеты прекрасно доставали крымские корабли! И вот когда настоящий, ракетный флот Крыма будет потоплен, суда Краснознаменного Черноморского Флота расстреляют из пушек все то пловучее барахло, которое крымцы приспособили под десант.

Адмирал неохотно признавал, что в его плане есть два слабых места. Первым слабым местом было то, что белогвардейские моряки наверняка не станут дожидаться выхода из зоны досягаемости своих пушек, а нанесут удар ракетами раньше, находясь там.

Адмирал предусмотрел этот ход. По его расчетам, один белогвардейский корабль, дав залп из всех пусковых установок, топил — это в лучшем случае — один эсминец. Эсминцев у адмирала восемь, а у белых — всего три корабля, свособных потопить эсминец. Второе: есть ракетные катера, которыми можно огрызнуться уже сейчас: правда, дальность поражения у этих ракет меньше, так что катерами придется рискнуть, а скорее всего — пожертвовать: сделав залп, они будут уничтожены раньше, чем успеют отвалить. И третье: наводя свои ракеты, беляки неминуемо подставятся под Х22Р с самолетов Ту-22. Которые, по расчетам адмирала, уже закончили заправляться и подвешивать вооружение, снова в воздухе и вот-вот выйдут на дистанцию атаки…

— Ракетный залп, товарищ адмирал… — тихо сказал один из диспетчеров.

Как и следовало ожидать… Адмирал с каменным лицом выслушал доклад о повреждениях разной степени, полученных шестью кораблями, и отдал приказ ракетным катерам атаковать противника.

Советский Союз, кроме всех прочих тактических приемов, мог применить еще один: задавить супостата массой. Ничтоже сумняшеся адмирал решил применить и его.

Адмирал ошибся, и очень быстро понял, где.

Крымские самолеты!

Да, он вызвал на помощь истребители. Но на этот раз крымцы применили ту тактику, которую с успехом применяли красные против их флота: ударили “гарпунами” из зоны прикрытия своей ПВО.

Чтобы не утомлять читателя описанием военных действий, скажем: да, адмиралу удалось утопить, уничтожить, рассеять крымский десант, идущий в Керчь. Ему удалось нанести крохотной эскадре Берингера серьезные повреждения. Но это вышло далеко не так просто, как он планировал поначалу…

В пять утра корабли Черноморского Флота, вернувшиеся в порты Одессы и Николаева, встали на якорь. Адмирал с приблизительным списком потерь и повреждений поехал в штаб Крымского Фронта — докладываться Маршалу.

Он знал, что, несмотря на успех операции, вряд ли его похвалят. Да, крымский десант сорвали, но цена, уплаченная за это, могла быть и поменьше. Восемнадцать катеров потоплено, двадцать шесть так повреждено, что осталось только снять команду и бросить их болтаться в Чонгаре как дерьмо в проруби, тяжело повреждены пять эсминцев, у “Головко” в борту дыра.

Впрочем, грустно и немного злорадно усмехнулся Адмирал, Маршал сам же кричал, что мы за ценой не постоим…

Едва Адмирал вошел в штаб и открыл рот, чтобы поприветствовать командира, как раздался сигнал “Воздух!”.

“Утром, что-то около половины пятого, нас обнаружил ТУ-22Р, патрулирующий побережье. Корабль ПВО сбил его “Кудесником”

Узнать, передал он информацию о нас или не успел, мы могли только эмпирически: по тому, врежут по нам или нет. Ракеты нас, скорее всего, не взяли бы, но достаточно пакости могли сделать и бомбы, и корабельная артиллерия. Для серьезного корабля мы не были противниками.

Но авиация сыграла свою партию: по Одесскому и Николаевскому военным портам нанесли мощный удар “Гарпунами”. В Одессе начался пожар, в Николаеве стремительно тонул многострадальный “Дзержинский”, его всеми силами старались, пока он еще на плаву, отбуксировать в сторону от основного фарватера, который он запросто мог перекрыть. Всем было чем заняться, всем было не до нас.

Не искушая судьбу, мы начали высадку.”

Арт Верещагин

“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

Одесса, 9 мая, 0545

— Белый флаг, сэр… — доложил Гусаров.

— Ага, — Верещагин опустил бинокль: в конце улицы действительно размахивали белым флагом. — Ну что, пойти побеседовать?

— Может быть, лучше я? — ровным голосом спросил полковник Александров.

— Нет, сэр. Лучше я. — Арт снял свой пилотский шлем со встроенным микрофоном и передал его качинцу. — Командуйте, если… я споткнусь и подверну ногу. Гусаров, прогуляетесь со мной? И еще кто-нибудь.

— Я, — сказал невысокий светловолосый поручик.

— Отлично. — Верещагин вытащил из кармана носовой платок (немного затрепанный на складках от долго бездейственного ношения в кармане, но достаточно пристойный, чтобы использовать в качестве парламентерского флага), беззастенчиво выломал встроенную антенну японского приемника и направился к дверям, сделав двоим знак рукой: за мной.

Через полминуты они вышли на широкое крыльцо. Гусаров поднял антенну и, повторяя движения советского парламентера, помахал белым флагом. Крыльцо с советских позиций прекрасно простреливалось — значит, просматривалось тоже хорошо.

Артем уловил белое мелькание и снова посмотрел в бинокль. Советский офицер тоже махал в ответ: увидел и понял.

— Идемте, — они начали спускаться по лестнице.

Верещагин был крепко не в духе. Идиосинкразия на ранние утра и белые флаги…

Они шли по центру проспекта, но под ногами все равно хрустела кирпичная крошка и осколки. Боковым зрением Верещагин видел за оскалом выбитых окон редкие белые пятна лиц. Обычные, ни в чем не виноватые люди, которых спозаранку разбудили сирены, гул вертолетных винтов и пальба. Которые сейчас лежат на полу в своих квартирах, втискиваясь в ковры, паркет и линолеум, прижимая к себе дрожащих детей, напуганных настолько, что они даже плакать не могут…

…Точно так же, как это делали чуть больше недели назад обыкновенные, ни в чем не виноватые крымцы…

Один раз они услышали то ли стоны, то ли долгие громкие рыдания. Другой раз — надрывный плач младенца. Белых лиц в окнах становилось все больше.

— Да не высовывайтесь же, дураки… — не выдержал, процедил сквозь зубы Гусаров.

— А не шарахнет ли по нам кто-то из винтовки с этих верхних этажей, — спокойно сказал Бурцев, в открытую оглядываясь. Лиц поубавилось.

— Вряд ли, — Верещагин надеялся, что его голос звучит так же спокойно и даже беспечно. — В СССР нет свободной продажи оружия. Его имеют очень немногие.

— Ну, охотничье-то водится. Заряд дроби между лопаток — это самое последнее, чего мне сейчас хочется. На вас, господин полковник, хоть бронежилет надет… Лучше бы вы и шлема не снимали.

— От ружейной пули меня и бронежилет не спасет.

Они уже видели тех, кто подходил с другой стороны: двоих майоров и капитана. Если брать среднее арифметическое, то советская делегация представительнее, — пришло в голову Верещагину.

— Стоп, — тихо скомандовал он. Остановились.

— Доброе утро, господа, — сказал Артем первое, что пришло в голову.

Глаза советского майора, что шел первым, были точной иллюстрацией к реплике ослика Иа-Иа: для кого доброе, а для кого и не очень.

— Майор Аверьянов, — представился он.

— Полковник Верещагин. — Артем не без удовольствия заметил, что брови майора дернулись сначала вверх, а потом вниз. — О чем будем беседовать, товарищ майор?

— По поручению моего командира подполковника Сидикова я предлагаю вам сдачу.

“Нет, у меня определенно deja vu…”

— Сдачи не надо.

Бурцев и Гусаров гоготнули.

— Я сюда пришел не шутки шутить! — Аверьянов говорил таким холодным тоном, что на усах у него должна была оседать изморозь. — Полковник Верещагин, вы окружены. Так что не валяйте дурака, сдавайтесь.

— Я понял, — Арт щелкнул пальцами, как голливудский mad scientist в момент судьбоносного открытия. — Чтобы твое предложение о сдаче приняли, нужно выглядеть представительно. Когда его делаешь с раскроенной рожей и со связанными руками, тебя не принимают всерьез. Товарищ майор, я сейчас выгляжу достаточно представительно? Вас не смущает, что у меня все еще не сошел фингал под глазом?

Расшифровав возмущенную паузу Аверьянова по принципу “Молчание — знак согласия”, Верещагин продолжил:

— Так вот, у меня к вашему подполковнику контрпредложение: вы сложите оружие, оставите здесь всю бронетехнику — и можете убираться, куда глаза глядят. Мы вас трогать не будем.

— Вы на что расчитываете? — не выдержал второй майор.

— На святого Георгия-Победоносца.

Теперь засмеялись советские парламентеры.

— “Победоносец” с тяжелыми повреждениями ушел в Альма-Тархан, — объяснил причину веселья Аверьянов. — Так что можете на него не рассчитывать.

— Надо же… — Верещагин изобразил озадаченный вид. — Вот это мы попали… И что же теперь делать?

— Сдаваться. Взлететь мы вашим вертолетам не дадим. Ваши корабли или уже потопили “Редуты”, или сейчас потопят. Деваться вам некуда.

— Неужели и в самом деле некуда? Знаете, господа, мы все трое побывали в советском плену и нам не понравилось. Мне — так в особенности. Пожалуй, я отклоню ваше великодушное предложение. Да, чуть не забыл. У меня в руках тридцать один офицер из высшего командования Крымского Фронта. В том числе — Маршал Советского Союза, Министр обороны. Я уверен, что любой из этих людей готов пожертвовать своей жизнью ради карьеры подполковника Сидикова. Так что мы все-таки рискнем взлететь, а вы вольны нас атаковать Моя мысль понятна?

— Использование заложников запрещено Женевской Конвенцией, — прокашлял второй майор.

— Да ну? — удивился Верещагин. — А у нас в Крыму сложилось такое впечатление, что Конвенцию к чертям отменили и уже все можно… Насиловать женщин, расстреливать пленных, грабить… Не волнуйтесь, товарищ майор, мы не собираемся использовать заложников. Мы просто эвакуируемся вместе с пленными. И если кто-то из них погибнет во время эвакуации… Что ж, такова военная фортуна. Русская рулетка. Подполковник Сидиков будет утешать себя тем, что исполнял свой долг до конца, и на каждого погибшего советского генерала приходится десять крымских десантников. Маршал пойдет за двадцать. По-моему, равноценный размен. Правда, я не знаю, как это будет выглядеть в глазах Политбюро. Тут уж вам решать — это ваши похороны, как говорят англо-крымцы.

Аверьянов повел подбородком.

— У тебя все?

— На “вы”! — теперь Верещагин своим тоном готов был выстудить все окрестности. — На “вы”, товарищ майор! Потому что я не пил с вами на брудершафт. Может, вам и кажется, что мне эти погоны великоваты, но я старше вас по званию, и эти просветы не задницей в кабинете высидел. Если вы не дадите нам спокойно убраться, а будете путаться под ногами, я докажу вам, что получил звание не за красивые глаза. Предайте господину Сидикову, чтобы он поберег людей и технику и не совался к нам. А еще лучше — сложил оружие. Я все сказал.

— Мы еще подождем до вашего возвращения, — процедил сквозь зубы Аверьянов. — Если по дороге надумаете сдаться — дайте зеленую ракету.

— Я подумаю. Да, не пробуйте атаковать наши вертолеты на стоянке, чтобы предупредить взлет. Пленники там уже сидят.

“Что я сделал неправильно?” — думал он на ходу. — “Да нет, вроде все правильно. Я уж не знаю, как вернее спровоцировать атаку, разве что в морду парламентеру наплевать. Они атакуют, это как пить дать. А нам того и надо. Потому что будет очень некстати, если у красных окажутся свободные резервы как раз тогда, когда в игру войдет “Морган”. Мой Георгий-Победоносец…”

“Кречеты” группы “Рид” должны были отыскать вдоль побережья комплексы “Редут” и “Рубеж” и уничтожить их, освобождая коридор для группы “Морган”.

Группа “Морган” состояла из полка морской пехоты и роты боевых пловцов “Афалина”, десантировавшейся с подводных лодок “Буревестник”, “Тюлень” и “Сивуч”.

Высадившись на побережье вне зоны досягаемости морских орудий, два батальона морской пехоты с суши атаковали батареи и взяли их. Перед “Афалиной” стояла более сложная задача: захватить Одесскую военно-морскую базу. Рота потеряла убитыми и ранеными больше четверти состава, в числе раненых был и командир — подполковник Никифераки. Но группа “Морган” открыла военный и гражданский порты Одессы для конвоя “Золотая Лань”. “Королевский полк” никакого серьезного подкрепления на батареи или военно-морскую базу прислать не мог: его связывала боем группа “Кидд”.

Участвуя в переговорах с советской стороной, больше всего я боялся двух вещей: спровоцировать драку слишком рано и спровоцировать ее слишком поздно. Как выяснилось, я произвел на советскую сторону самое то впечатление: горохового шута с манией величия. Через час боя я начал подумывать, что советская сторона не очень ошибалась.

Вся операция была распланирована почти минута в минуту, с очень жесткими возможными допусками по времени. Если батареи береговой обороны не обезвредят к моменту подхода конвоя, то конвою конец. Тогда останется, пожалуй, только пробиваться к морским пехотинцам и, бросив вертолеты здесь, бежать в Альма-Тархан на всех 35 узлах, которые могут выдать десантные корабли и катера. Невеселая перспектива.

Батареи береговой обороны в Крыжаном и Таирове были захвачены вплотную к моменту подхода конвоя “Золотая лань” на дистанцию поражения. Через сорок пять минут ролкеры и паромы начали разгружаться в обоих портах. Первым высадился 11-й бронемобильный полк, вернее, два его батальона. “Бовы”, “Витязи” и “Воеводы”, грохоча по аппарелям, скатывались на пирсы и следовали к зданию штаба округа, где мы отстреливались от “королевского полка”. Танки крошили траками одесский асфальт. Дюк равнодушно взирал на серо-зелено-песчаные машины, ползущие мимо нескончаемым потоком. На шею Дюку какой-то остряк успел повязать форменный корниловский шейный платок.

Два танковых батальона и один неполный батальон морской пехоты оказались тем козырем, который полковник Сидиков никак не мог побить. Он попытался дать бой, и этот бой длился ровно 27 минут. Точку поставили “Кречеты”, вернувшиеся из рейда против ракетных комплексов береговой обороны. Они сели на палубы “Евпатории” и “Керчи”, дозаправились, подвесили НУРы и налетели на советские позиции.

Два вертолета все же было сбито “Шилками”. Один из них сумел сесть на позиции нашей морской пехоты. Другой свалился в расположение “королевского полка”. Слава Богу, не на жилой дом, как один из “Воронов” прикрывавших наш вертолетный десант. Когда видишь на мостовой трупы людей, которые выпрыгивали из окон, чтобы спастись от огня, солдатом себя ощущать перестаешь. Я не знаю, сколько мирных жителей Одессы погибло в этот день — советская сторона до сих пор не называет цифру. То ли оттого, что она слишком мала для “Одесской резни”, как нашу высадку долгое время называли в прессе. То ли оттого, что она все же слишком велика: аналогичных случайных жертв уличных боев во всем Крыму было 78. Шестьдесят лет военного противостояния с СССР выковали неплохую систему гражданской обороны: каждый обыватель отлично знал, куда нужно прятаться, если у тебя на улице начинают стрелять, а командиры, в свою очередь, старались обеспечить эвакуацию граждан.

Но жертвы случайного попадания наших ракет во время поединка пилотов и зенитчиков, были последними среди мирного населения Одессы: подполковник Сидиков сложил оружие. Других боев в городе не было, и противоположное утверждение — ложь, которую я буду опровергать всеми доступными средствами…”

Арт Верещагин

“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”

Одесса, тот же день, 1850

— Господа! — Верещагин надеялся, что выглядит убедительно. — Я принял решение пробиваться в Скадовск. У вас есть десять минут — попытаться переубедить меня. За последнее время появились какие-то новости, которые резко меняют картину?

— Что думает полковник Казаков? — спросил Ровенский.

Арт редко когда в своей жизни испытывал такое сильное желание соврать.

— Полковник Казаков по-прежнему в тяжелом состоянии. Ближайшим транспортом его отправят в Симфи.

— Арт, вы с ума сошли? — сдавленом голосом спросил полковник Шалимов, командир второго отдела. — Вообразили себя Наполеоном?