Ночью я часто просыпался от ударов и грохота волн, и однажды мне показалось, что что-то сломалось. Но все было в порядке. "Джипси Мот" шла по бурному морю, делая 6 узлов. Пиджи, похоже, понравился его вигвам - он просидел в нем всю ночь головой ко входу. Я разговаривал с ним, и он в ответ что-то шелестел мне. Лежа в койке, я закусил финиками и апельсином. Очистить его ногтями я не мог - ногти стерлись, поэтому я начал зубами, а кончил подушечкой большого пальца. В целом я провел спокойную ночь и наутро чувствовал себя вполне прилично.
      Утром, не помню почему, я посмеялся над Пиджи. К моему удивлению, это его весьма задело, и он дал понять, что такие шутки ему не по нраву. Он сердито ходил взад-вперед, щелкал клювом и бросал на меня уничтожающие взгляды.
      12 июня. Проснулся в 5.30 утра и обнаружил, что яхта идет на север. Надо вставать, черт побери! Но вместо этого заснул опять, а когда 2 часа спустя проснулся, мы шли на восток-северо-восток. Кошмар! "Джипси Мот" решила отправить меня в Исландию, забыв, очевидно, что таким образом нам свой суточный показатель не улучшить.
      Джон Фэрелл из "Гардиан" сообщил мне о местонахождении айсбергов. Я запрашивал эту информацию: мне надо было знать, как далеко на юг они заходят, чтобы планировать свой маршрут.
      Заряжая батареи, я обратил внимание на то, что двигатель работает с непостоянной скоростью: вдруг увеличивает обороты, затем сбрасывает. После 48 минут подзарядки раздался громкий хлопок, и винт стал вращаться. Я немедленно вырубил двигатель. Оказалось, лопнул провод, державший гребной вал. Из выпускных отверстий коробки передач повалил пар. Капли дождя, попадая на коробку, шипели. Должно быть, сработало сцепление. Дело в том, что этот двигатель не был приспособлен для работы без сцепления больше одной-двух минут после запуска.
      Эта горе-подзарядка здорово меня изматывала. Но были мучения и похуже - керосиновый штаговый фонарь, который теперь приходилось выставлять по ночам вместо электрического. Мой старый верный фонарь, участник гонки 1960 года, увы, сломался, и взамен я купил новый, лучший из лучших, как мне сказали. Ну и натерпелся же я с ним! Из ночи в ночь я тратил от 30 минут до часа, пытаясь закрепить его зажженным на штаге. Он и в каюте-то гас от малейшего толчка. В кокпите с ним легко расправлялось внезапное дуновение ветра. Я пытался разогревать его в каюте, перед тем как отважиться идти с ним наверх, перепробовал все степени пламени, от высокого до самого низкого, пробовал заправлять его не целиком, а только наполовину. Как я крыл тех, кто сделал этот фонарь! Как я крыл того, кто его изобрел! Как я хотел заполучить этого изобретателя сюда, в Атлантику, и вручить ему его творение! Справедливости ради все же отмечу, что, если мне удавалось закрепить фонарь при ровном ветре на бакштаге и при этом не загасить, он мог потом гореть часами.
      13 июня. Отлично идем! Море бурное, в барашках, а "Джипси Мот" режет его быстро, сильно, словно именно такая стихия ей по нраву. Все замечательно, но только не для Пиджи. Когда ему достается от волн, я вижу в его глазах отвращение. Вообще, вероятно, он - старый, ворчливый холостяк. Иногда мне кажется, что он посматривает на меня с угрозой. Днем, выйдя на палубу, я обнаружил, что лаг перестал работать, и сперва не мог понять, почему. Оказалось, не без косвенного участия Пиджи. Я перестал держать в кокпите в рундуках бухты веревочных концов, потому что там им немыслимым образом доставалось от пищеварительной системы голубка. Теперь я оставлял их на палубе, возле комингса кокпита. Волны, ворвавшись на палубу, смыли концы за борт, и они тысячами крепких узлов переплелись с лаглинем. Болтающиеся за бортом концы обычно замедляют ход яхты, так что этот случай, должно быть, стоил нам скорости. Вдобавок я потратил не один час, освобождая лаглинь и распутывая тысячи крепких узлов, а за это время на борту побывала не одна пенная сверкающая волна и не две. Ко всему прочему в эти часы я, естественно, не мог снять показаний лага.
      15 июня. Пиджи! Пиджи! Пиджи! Он теперь определяет мою жизнь. Каждое утро, только встаю, сразу же кормлю и пою его (не могу выносить тоску в его глазах) и лишь после этого перехожу к парусам и возвращаю яхту на правильный курс. Потом замечаю на банках (или где-нибудь еще) всякие безобразия, в которые я уже вляпался, пока занимался веревками. Обхожу свои владения, очищаю их от грязи, а уж потом берусь за другую работу. Ночью, даже если я вылетаю на палубу по сверхсрочному делу, я должен сначала найти с фонариком Пиджи и убедиться, что не наступлю на него, после чего можно бежать дальше. Сегодня утром, когда я его кормил и менял в его шатре подстилку, он позволил себя погладить, из чего я заключил, что ему, должно быть, все уже осточертело. Он теперь похож на хворую галку.
      Солнце то скрывалось, то появлялось на штормовом небе, и, улучив момент, я взял измерение секстаном. Сделать это мне удалось, лишь слегка высунув нос из люка, но и этого хватило, чтобы и меня, и секстан окатило холодным морским душем.
      16 июня. Как же меня бесит этот фонарь! Он может погаснуть, даже когда спокойно висит на крюке в каюте и никто его не трогает. Продолжаю подзарядку батарей и каждый день передаю свои репортажи. Как долго смогу продолжать? В середине работы - новая беда: пламя от выхлопа стало пробивать асбестовую обертку выхлопной трубы.
      В течение дня ветер из штормового превратился в слабый, почти ласковый и за короткое время изменил направление на 225 градусов - от норда через ост и зюйд на зюйд-вест. Я решил воспользоваться случаем и побриться. Пока брился, смотрел на барометр - он резко падал. Я тут же вышел на палубу и заменил большую геную на крошечный spitfire jib. Ветер стал свежеть, после полуночи яхту уже швыряло с такой силой, что мне пришлось перебираться на койку подветренного борта - иначе во сне меня могло швырнуть через всю каюту прямо туда, где находился весь мой запас яиц. Как только я устроился на новом месте, "Джипси Мот" решила повернуть на другой галс и пойти курсом на северо-восток. Все непромокаемое - на себя и - вперед, на палубу. Вернул яхту на нужный курс. Якорный фонарь погас, конечно. Мне удалось зажечь его на штаге только с четвертой попытки. Ну и жизнь! Спустя 9 часов "Джипси Мот" опять заштилела. Час отчасу не легче!
      Пиджи, похоже, больше всего любил раскрошенный хлеб. Я также угощал его сыром и сахаром, но эти лакомства он отвергал. У него на лапах было по кольцу, я сообщил номер в Лондон. Оказалось, что Пиджи - французский аристократ и происходит из рода известных летунов на дальние дистанции. На "Джипси Мот" он попал, выполняя перелет с островов Чэннел, Исландия в Престон, Ланкашир. Древняя кровь, текущая в жилах Пиджи, объясняла, по-видимому, странности его поведения. Он всегда оставлял нетронутой одну треть каждой порции любой еды, которую я ему предлагал. Что бы он ни клевал, у него был точно определенный предел размера кусочков, и он никогда не трогал того, что не соответствовало его самоограничению. Я не мог понять таких тонкостей: если голубь способен целиком проглотить желудь, то почему же этот субъект не желает съесть в пять раз меньший кусочек хлеба?
      Появился туман, видимость не больше полумили. Удивительно, как редко в этот раз встречаюсь с туманом.
      В 1960 году я шел в тумане больше трети всего пути. Курс 247 градусов - так мне удастся избежать айсбергов.
      18 июня. Столкнулся со встречным штормом; это совсем не то, что иметь его с траверза. Вообще, современная яхта может продвигаться вперед при встречном штормовом ветре при условии, что море не слишком бурное. Но в Западной Атлантике шторм швыряет судно с такой силой и преграждает ему путь так решительно, что оно не в состояний идти против ветра. Яхта то и дело теряла ход, и всякий раз при этом ее разворачивало под ветер.
      В 9 часов вечера вырвало стаксель-шкот. Я бросился убирать парус, пока его не разорвало в клочья. Нос взлетал над водой на 15 футов. Руки онемели, я с трудом вязал узлы. Ко всему прочему, фал зацепился за штаги, перекрутил их, и я не мог поставить другой стаксель. Сам виноват, давно надо было заменить передний парус. Но я был занят ремонтом выхлопной трубы и хотел закончить эту работу прежде, чем выходить на палубу. Я решил, что попробую сначала поставить трисель. Когда ставил его, меня бросило на мачту, и я здорово приложился головой к гику. Но, как ни странно, устоял на ногах. Стаксель мне кое-как удалось поставить, но под двумя парусами яхта, похоже, обезумела, и я спешно убрал стаксель. Барометр за несколько минут упал почти на 20 миллибар, и на небе появилось зловещее зарево. Дьявольская предстоит ночка...
      Вволю нарезвившись с передними парусами, вернулся на корму, но не нашел там Пиджи. Сердце у меня упало: я решил, что его смыло за борт. Но он был здесь, в кокпите, в рундуке (под сиденьем) - мокрый, перепачканный, несчастный. Я дал ему овсяное печенье - лучшее, что у меня было. Ему действительно понравилось.
      В вечерних сумерках я стал брать рифы на "Миранде". Считаю это самой тяжелой работой из всех, которые мне приходилось выполнять на яхте. Сначала я опускал гафель к гику и, пока они ходили на ветру, заводил на них конец и крепил к бакштагу. Потом, держась что есть силы ногами за пляшущий подзор, старался - в основном на ощупь - найти рифовые люверсы в складках паруса и пропустить сквозь них риф-сезни. Работать приходилось обеими руками, задрав их вверх и то и дело хватаясь за ближайший рангоут. Не знаю, сколько все это длилось - часа два с половиной, не меньше. На середине работы пришлось прерваться и сойти вниз отогревать потерявшие чувствительность пальцы. На меня нашло какое-то ослиное упрямство, даже, если хотите, некий фанатический угар: решил, что зарифлю этот парус - и все! Я уже не думал о том, что шторм усиливается и, скорее всего, парус "Миранды" нельзя будет оставить даже зарифленный. В конце концов я с этой работой справился и получил моральное удовлетворение.
      Глава тридцать первая
      ОПЯТЬ НЬЮ-ЙОРК
      За следующие 9 часов "Джипси Мот" продвинулась только на 10 миль к северо-западу. Тем не менее я опасался, что забираю слишком далеко на север и могу оказаться по северо-восточную сторону от района распространения айсбергов, и тогда они преградят мне путь на Нью-Йорк. Я страшился айсбергов, хотя вероятность пострадать от них несравненно меньше, чем от пароходов. Но в отличие от последних айсберги не признают международных правил судоходства и дороги яхтам не уступают.
      Я решил изменить курс и идти на юг. Бушевал шторм, и без стакселя поворот дался мне с большим трудом. С рассветом я принялся распутывать штаги и только через 2 с лишним часа смог как следует поставить spitfire jib. Но его было недостаточно, чтобы яхта держала курс на ветер при такой бешеной волне.
      Кокпит наполовину залило водой, что, естественно, сказалось на его обитателе. Бедный Пиджи - он как будто лишился своих замаранных перьев, одна кожа видна. Я взял бедняжку вниз и попытался устроить его в большой жестянке из-под сухарей - ничего более подходящего у меня не было. Но он не желал сидеть в банке, и я отнес птицу обратно в его конуру. Наверное, ему лучше примоститься бы на каком-нибудь насесте, но в такой лютый холод это было невозможно.
      За сутки, к полудню, я приблизился к Нью-Йорку всего на 9 миль, хотя вообще прошел 70. Руки отказывались служить: 20 минут работы с веревками в кокпите - и они уже ничего не чувствовали. Ветер изменил направление и отклонял меня к юго-востоку. Море было очень бурным, повсюду вздымались пенные гребни - хаос волн. Я никак не мог согреться, хотя надел на себя все теплое - шерстяное нижнее белье, толстый вязаный свитер и плотную нейлоновую куртку. И печка работала на полную мощь. Каждый раз, спустившись вниз, я пытался подсушить на ней сапоги, штормовую кепку и шарф. Кепку, пусть даже насквозь мокрую, я всегда надевал, выходя на палубу, - она предохраняла глаза от летающих концов.
      Закончил ремонт прогоревшей выхлопной трубы и хотел возобновить подзарядку батарей, но тут упало давление масла. Пришлось добавить. К моему удивлению; мне удалось провести сеанс связи с Лондоном, хотя волны то и дело заливали антенну. Опустил гафель "Миранды", свернул ее парус и закрепил на бакштаге - в такой шторм, думал я, "Джипси Мот" и сама, без "Миранды", пойдет куда надо. Но только я спустился вниз и взялся готовить себе овощи, как яхта повернула на другой галс, обстенив паруса. Пришлось снова ставить "Миранду" и возвращать свой корабль на прежний курс.
      К 9 часам вечера шторм изменил направление на 45 градусов. Это помогло держать более подходящий курс, но яхту стало сильно бить волной. Надо было предпринять что-то решительное. Я повернул на другой галс. Яхта замедлила ход, но все еще принимала сильные удары волн. Тогда я убрал трисель, оставив только крошечный spitfire. Я дал ему забрать ветер, а потом снова сделал поворот, и теперь при южном курсе spitfire был бы обстенен. Внизу стало поспокойнее, за исключением тех моментов, когда волна заливала палубу. Как-то раз я стоял в каюте лицом к носу, и в этот момент сверху ударила сильная волна. Перед моими глазами появилось облачко мельчайшей водяной пыли. Верх каюты сделан из прочной толстой фанеры без единого паза, за исключением крепящего рым-болта. Это единственное место, через которое водяная пыль могла проникнуть внутрь. Я представил себе чудовищную мощь свирепствующих надо мной волн.
      Спустя час после полуночи 20 июня я записал в журнале, что встретил новые сутки в борьбе с якорным фонарем. Он погас, когда спокойно висел в каюте: по-видимому, не хотел, чтобы я выносил его на шторм. В сердцах я решил, что вообще пойду без света или же, черт побери, воспользуюсь электричеством. И вывесил электрический фонарь.
      В 3 часа ночи я опять переменил койку - перебрался на подветренный борт. Мы по-прежнему шли слишком быстро для такой погоды, хотя делали всего 3 узла. Я стал думать, как бы сбавить скорость. Вышел на палубу и хорошенько закрепил румпель на подветренный борт. Это привело яхту к ветру на 30 градусов и убавило скорость на полтора узла. Ветер, по моей прикидке, был 60-узловой.
      На рассвете я обнаружил, что лаг опять не работает. На этот раз Пиджи был ни при чем. Лопнул фал брейд-вымпела и оказался вместе с древком за бортом, где вращающийся лаг намотал его на лаглинь. Кроме этой заботы у меня были и другие, так что лаглинь я освободил только через 6 часов. К полудню я прошел южным курсом 59 миль (за сутки), но Гольфстрим и буря отнесли меня на 25 миль обратно к Европе.
      К вечеру ветер задул на норд-вест и уменьшил силу до 7 баллов. Море по-прежнему было бурным, но все же немного меньше, чем раньше. Меня очень беспокоил Пиджи: мокрый, замерзший и будто ощипанный. Вокруг его
      глаз появились беловатые струпья. Больно было на беднягу смотреть. Я взял коробку из-под термоса, сделал в нем круглое отверстие и решил, что там ему будет хорошо. Устроил этот домик в каюте над камбузом и сунул туда Пиджи, завернув его в старую пижаму. Пиджи клевался, но новое жилье принял. Некоторое время он лежал там и смотрел сквозь отверстие, потом я увидел, что он стоит на ногах. Я испугался - не признак ли это агонии? но он стал клевать овсяное печенье. Такое событие надо было отметить, и я угостился крепким джином с лимоном.
      Устроив Пиджи, я пошел ставить трисель. На сильном ветру фал постоянно запутывался, но мне все же удалось поставить парус. Спустился вниз, поработал над счислением за последний день; получилось, что ближайший айсберг находился теперь в 93 милях к западу от меня. Значит, иду верным курсом. Затем я снова вышел на палубу и взялся за "Миранду". Мне удалось поставить на место сорванный с гафеля вертлюг. Это акробатическое занятие: висишь над кормой, над релингом, в двух шагах от беснующейся Атлантики. Некоторые талрепы разболтались, штаги лопнули, и я использовал для их ремонта скобы и фалы. Нудная, изматывающая, нервная работа, но к полуночи мне удалось вернуть "Джипси Мот" былую сдержанность. Засыпая, я видел торчащий над камбузом хвост Пиджи - он, вероятно, тоже спал в своем домике.
      Проснувшись на рассвете, в 7 часов (по моему судовому времени), я увидел, что "Джипси Мот" почти не двигается - после полуночи она прошла 12 миль. Лил дождь, но я по некоторым признакам заметил, что погода должна скоро улучшиться. Ближайший айсберг находился в 70 милях к западу. Я поставил большой стаксель, и яхта пошла. Ветер был слабым, море спокойным.
      Несмотря на протесты Пиджи, я вытащил его из домика и перенес на банку кокпита - подвигаться и подышать свежим воздухом. Потом вычистил его жилище, застелил бумагой. Когда я поднялся в кокпит, Пиджи прыгнул на подзор, словно хотел взлететь. Он часто взлетал, делал круг-другой над кораблем и садился снова.
      - Давай полетай, - сказал я ему и махнул рукой.
      Он взлетел, но тут же упал в воду в нескольких футах позади кормы. В первые мгновения он бил крыльями по воде, стараясь подняться, потом повернулся и, продолжая отчаянно работать крыльями, стал пытаться догнать корабль. Но расстояние между ним и кормой медленно увеличивалось. У меня чуть не разорвалось сердце. Я прыгнул в кокпит, схватил румпель и, не обращая внимания на протесты "Миранды", развернул яхту.
      Мне надо было подойти к Пиджи с наветренной стороны, но я не мог уменьшить парусность или сделать что-нибудь еще: не отрываясь смотрел на несчастную птицу. Я знал, что если хоть на миг потеряю его из виду, то больше не увижу. Так я потерял однажды свою шлюпку. Шлюпку! А тут крошечный серый голубок посреди Атлантики. Я должен был подойти к нему, по крайней мере, на фут - иначе мне его не достать. Но отсюда, из кокпита, мне не будет его видно - нос закрывает обзор на 50 футов. Я рассчитал момент, бросил румпель, кинулся вперед - туда, где борт был ниже всего (единственное место, откуда мог достать до воды),-упал на палубу и выбросил руку под леер. Пиджи был там, прямо рядом, и я почти схватил его. Движение мое было резким, отчаянным, я безумно торопился и не мог иначе, Но Пиджи, должно быть, подумал, что я хочу ударить его. Он захлопал крыльями. Я едва коснулся его. Мимо.
      Меня охватило ужасное чувство: он принял меня за врага! Я метнулся обратно, к румпелю, и опять - мучительно медленно! - развернул яхту. Я должен был до последнего момента держать румпель, потом бежать и пытаться схватить птицу. Один раз поскользнулся, но на страховочный конец не было времени. Трижды я заходил, и трижды Пиджи ускользал от меня. Я видел, что так мне его не спасти, пытался изобрести какой-нибудь новый способ. Может быть, бросить ему что-нибудь, куда он сможет забраться? Я огляделся. Вниз идти нельзя. Здесь только кусок старого паруса - тент Пиджи. Я бросил его за борт, но голубь опять решил, что я покушаюсь на него.
      Парус ушел под воду. Ведро! Я лихорадочно привязал его к багру. Я сделал, наверное, пятнадцать попыток, четыре раза птица оказалась у меня в ведре, но падала обратно, прежде чем я мог схватить ее. Упав в последний раз, она больше не двигалась, лежала на воде спиной вверх.
      Я сделал очередной заход, последний и поднял из воды неподвижного Пиджи. Не могу передать своих переживаний. Я чувствовал вину перед ним и со слезами вспоминал, как меня раздражали его скверные манеры. Я слегка сдавил ему грудь - из клюва закапала вода. Я стал сжимать и сжимать еще, еще: пытался вернуть его к жизни искусственным дыханием. Пузырьки воздуха стали выходить из его ноздрей, и у меня затеплилась надежда. Один раз мне показалось, что он издал звук. Я массировал его минут двадцать, потом завернул в рубашку, смочив ее горячей водой. Налил горячую воду в бутылку, приложил к птице, обернул бумагой. Ничего не помогало - дух Пиджи не возвращался к нему.
      Горестно смотрел я на это несчастное, изможденное тельце, на котором, казалось, почти не осталось перьев. Вот она, бедственная пропасть непонимания между человеком и животным. Если бы только голубь доверился мне, понял, что я пытаюсь помочь ему, он был бы сейчас жив.
      Я похоронил Пиджи по-морскому, в лучшей банке из-под печенья. Сделал в ней отверстия, опустил на воду и долго смотрел, пока она не скрылась из виду.
      Весь день я хандрил. Идо несчастья с Пиджи я был подавлен, потому что буря не только задержала меня на два с половиной дня, но и отнесла назад на 20 миль. Три дня назад я мог сказать, что за семь дней приблизился к цели на 560 миль, и это было совсем неплохо. Но сейчас мне нечего было сказать, ведь за последние 10 дней я приблизился к цели на 540 миль, а это уже никуда не годилось. Достижение цели - установить рекорд означало, что в следующие десять дней я должен сделать 1400 миль по прямой - задача практически невыполнимая.
      Чтобы как-то успокоиться, я занялся приведением своего дома в порядок: чистил, мыл, выбивал, вытирал.
      В 4 часа пополудни "Джипси Мот" стала двигаться - сперва еле-еле, затем, словно встряхнувшись и сосредоточившись, немного быстрее. Ветер по-прежнему оставался очень легким, но яхта использовала его умело и эффективно и показала поразительный для таких условий результат - 100,5 мили за сутки.
      Мы достигли Большой банки и стали спускаться вдоль восточного побережья Америки- последние 1300 миль путешествия. На этой части дистанции яхта шла так красиво, как никогда прежде. В целом последний этап прошел спокойно, за исключением двух-трех небольших приключений. В ночь с 23 на 24 июня я крепко спал, "Джипси Мот" шла со скоростью 4 узла. Проснувшись, я поднялся в кокпит. Ночь, туман. Я протер глаза и увидел прямо перед нашим носом огромное рыболовное судно. Оно пересекало нам курс. Я схватил румпель, отключил "Миранду" и резко взял на ветер. Но тут же понял, что так мне столкновения не избежать. Лихорадочно переложил румпель, чтобы под ветром проскочить у судна за кормой. Но ничего не получалось - мы шли прямо ему в борт. Оно все светилось огнями. Остатки сна слетели с меня, и я подумал: "Смогу обойти его бортом, если возьму на ветер" - и опять что есть силы переложил румпель. Судно было теперь так близко, что я увидел: оно стоит. Туман мешал мне понять это прежде, оттого я и дергался. Я обошел судно с носа, и в это время оно дало протяжный гудок.
      Я настроил яхту на прежний курс и спустился вниз смешать себе крепкий горячий грог. Пальцы так онемели, что мне с трудом удалось записать о происшествии в журнал.
      В этот день "Джипси Мот" показала прекрасный результат - 131,5 мили. Я прошел мимо еще одного траулера - на этот раз в 100 ярдах - и еще один слышал в тумане. На этом этапе туман держался почти все время. Солнце иногда проглядывало, но горизонта я не видел. Ночью какая-то птица с криком кружилась над яхтой - не та ли, которую слышал здесь в 1960 году? 24 июня записал в журнале: "Такое плавание моряки видят в сладком сне по спокойной глади, как в проливе Солент, через загадочную туманную Большую банку, под звуки журчащей вдоль бортов воды". Я всем существом ощущал волшебство происходящего. "Джипси Мот" показывала чудеса, управлять ею сейчас было очень радостно. Преодоление трудностей воспринималось теперь как увлекательный спорт. Я смеялся, вспоминая ночной случай с огромным траулером. Вновь я повторял про себя: "Жизнь шутка, и относиться к ней надо соответственно".
      Несколько недель один на один со стихиями сделали меня полным сил и готовым ко всему. Вероятно, трех недель такой жизни достаточно, чтобы вытравить из человека материализм повседневной обыденности. Восприятие, эмоции - волнения, страх, радость, восторг, - никем и ничем не сдерживаемые, стали проявляться с необычайной силой. Чувства обострились, все вокруг приобрело чистоту и яркость, особое значение картины неба и моря, дождь и ветер, зной и холод, вкус пищи и воды, колебания погоды, яхта, снасти. Никогда в жизни мне не было так хорошо, как на протяжении этих последних тысячи миль вдоль восточного побережья Северной Америки.
      27 июня. За сутки прошел 132 и три четверти мили. Спать ушел рано - в 9 часов вечера. Ветер менялся, долго поспать вряд ли удастся. Через 3 часа проснулся и лежал, прислушиваясь. "Джипси Мот" рвалась вперед, но ей явно было нелегко. И все же - как идет! Какая сила, уверенность! Не вмешиваться? За мачту, паруса, снасти я мог не опасаться, но "Миранда" была слабым звеном. В конце концов, я заставил себя покинуть уютную койку и выбрался в кокпит. "Джипси Мот" шла в галфвинд под yankee и полным гротом при силе ветра в 6 баллов, Она неслась в темноте, вздымая носом тонны воды и тут же оставляя их за кормой. Мы делали добрых 10 узлов - больше, чем когда-либо прежде. Время от времени длинная пенная волна заваливала яхту на борт или разворачивала то нос, то корму. Пришлось убрать большой стаксель и взять два рифа на гроте, но и после этого "Джипси Мот" продолжала идти с впечатляющей скоростью. Славная была ночка, а проснувшись в 6.30 утра, я увидел, что вся кабина залита ярким солнцем.
      В полдень я зафиксировал рекорд- "Джипси Мот" прошла за сутки 159,5 мили. Если бы после бури мы все время имели такой ветер! Но у нас каждый день по нескольку часов был то слабый ветерок, то полный штиль. И, несмотря на это, яхта шла отлично.
      В один из дней штиль продолжался 4 часа, потом еще 5 часов дул слабый ветер, но "Джипси Мот" показала прекрасный результат- 132 мили. После бури, в течение трех дней подряд, она проходила более 130 миль в сутки, и только четыре раза из тринадцати ее суточный показатель был меньше 100 миль. Яхта доставляла мне своим поведением равное удовлетворение и при едва заметном ветерке, когда ею безукоризненно управляла "Миранда", и в бурю. Как-то среди ночи я проснулся и лежал, не понимая, почему не хлопают паруса, не скрипит гик. Поднялся в кокпит, и первое, что увидел, - отражение Юпитера в море. Прежде состояние моря мне такого зрелища ни разу не предоставляло. Сейчас оно было абсолютно спокойным, но, к моему изумлению, яхта все же шла со скоростью 1,5 узла и в правильном направлении (заслуга "Миранды"), Как она умудрялась двигаться при таком штиле? Может быть, лаг дает неверные показания? Я решил проверить и через час снова вылез из каюты. За это время "Джипси Мот" прошла 2,5 мили.
      В один из дней ветер выхватил меня из Лабрадорского течения и переместил в Гольфстрим. При средней скорости Гольфстрима три четверти узла это стоило "Джипси Мот" 18 миль - беда, с точки зрения гонщика. Но я отнесся к этому эпизоду философски и получил несказанное удовольствие: прекрасный день, чистое голубое небо, сверкающее на солнце синее море. То тут, то там попадались скопления темно-желтых водорослей - Саргассово море близко. Самое время, подумал я, надеть свою парадную бархатную куртку (я захватил ее из Англии специально для подобных случаев) и закатить королевский пир: холодный лосось с картошкой и луком, сыр, грейпфрут, миндаль, изюм, кофе. Увы, не пришлось: когда настал обеденный час, я почувствовал, что слишком устал.
      По сравнению с 1960 годом эта гонка отнимала у меня гораздо больше сил. Ежедневно примерно час уходил на то, чтобы подготовить очередное сообщение, связаться с Лондоном и передать свой репортаж в газету; штурманские дела занимали до 2 часов в день, забавы с подзарядкой батарей - от получаса до 3 часов. К тому же менять и настраивать паруса мне приходилось чаще, чем во время первой гонки. Так что третий задень прием пищи - обед - был у меня обычно очень поздно, и хотелось не рассиживаться, а поскорее забраться в койку, где меня, правда, поджидали тревожные сны. В конце концов я перешел на двухразовое питание, что оказалось гораздо удобнее.
      В 6 часов утра 1 июля (судовое время теперь совпадало с нью-йоркским - на 5 часов раньше британского летнего) я отметил месяц со дня выхода из Плимута. До Нью-Йорка оставалось 340 миль.
      Вскоре я ушел из Гольфстрима и вернулся в Лабрадорское течение. Здесь лежал туман, море было зеленоватым. Еще несколько часов назад, ночью, я стоял на баке в одних плавках, теперь же пришлось зажечь печку. Вскоре мы заштилели на Джорджинской банке. Стоял туман, повсюду гудели невидимые траулеры. Я решил, что пора ловить рыбу, забросил леску, а сам ушел в каюту. Вскоре услышал негромкий характерный плеск. Знакомый звук - это не рыба. Поднялся в кокпит: вокруг ходило большое стадо китов. Трое животных шли прямо на корму яхты. Я знал, что киты хорошо определяют предметы в море и, значит, не должны наткнуться на яхту, но они продолжали идти, не меняя направления. Меня охватило беспокойство. Я вообще считаю, что киты могут быть причастны к исчезновению мелких судов в океане. Животные, преследовавшие сейчас "Джипси Мот", были небольшими, длиной 15-25 футов, но и этого моей яхте вполне хватило бы. Я взял горн и что есть мочи затрубил. Когда от кормы китов отделяли всего 20 футов, они нырнули и через несколько секунд оказались футах в пятидесяти впереди яхты.
      Вокруг было полно китов - не меньше сотни. Внезапно все они устремились на запад, оставляя позади себя прямой кипящий след. А навстречу им на полной скорости приближалась другая, не меньшая стая. Они сошлись, и встреча оказалась бурной: киты бешено носились кругами, вода бурлила и пенилась. Затем, словно по команде, они нырнули все разом, и поверхность моря снова стала спокойной. Больше я их не видел.
      Что это было: любовь или вражда? Чего хотели те трое от "Джипси Мот" - может быть, приняли ее за соперника? Так или иначе, я решил, что киты, скорее всего, не одобрили моего занятия рыболовством, и смотал леску. Тут подул слабый ветер, и яхта начала двигаться.
      Вечером меня ожидали другие переживания. Я подзаряжал батареи, прерываясь время от времени, чтобы послушать, не гудят ли траулеры. Внезапно я услышал под собою шум бегущей воды. Открыл люк в настиле каюты и обмер: трюм был полон воды. Пробоина?! В голове пронеслось: успею ли найти и ликвидировать течь, прежде чем яхта затонет? Оказалось - не так уж страшно. Просто отошла труба, подающая забортную воду для охлаждения двигателя. И трюм был не полон воды, как мне сначала показалось, а залит только наполовину. Я посмеялся над своим испугом и поздравил себя - могло быть хуже. Восстановил крепление трубы и вернулся к батареям, но невольно ждал, не появится ли еще какая-нибудь помеха.
      2 июля в 2.20 пополудни я увидел на траверзе первый после Эдистоунского маяка знак - буй со свистком, а еще через несколько часов - радарную вышку, которую в 1960 году мне помешал увидеть туман. Я знать не знал, что в этот момент на меня смотрит Шейла. Она летела в Нью-Йорк на самолете, и пилот, получивший из Лондона мои координаты, слегка уклонился от трассы и пролетел прямо надо мной. Шейла узнала "Джипси Мот" с высоты 5 миль.