Глава 2

Переодевшись в джинсы и свитер, я отправился в полицейский участок, чтобы заявить о пропаже портсигара. К моему удивлению, оказалось, что я не очень сильно расстроен его исчезновением, но я знал, что Сидней будет убит, и было бы справедливо по отношению к нему постараться получить его назад. Дежурную комнату наполняла цементная пыль и запах немытых ног. На длинной скамье у стены сидели человек десять оборванных и угрюмых ребят. Их маленькие темные глаза следили за мной, когда я подходил к дежурному сержанту. Сержант напоминал здоровенную глыбу мяса, с лицом, похожим на кусок сырой говядины. Он сидел в одной рубашке, и по его лицу в складки жирной шеи стекал пот, смешиваясь с цементной пылью. Он катал взад и вперед по листу промокашки огрызок карандаша, а когда я подходил, слегка приподнялся, чтобы выпустить газы. Мальцы на скамейке захихикали. Пока я рассказывал о пропаже портсигара, он не переставал катать карандаш, потом вдруг поднял голову, и взгляд его свинячьих глазок прошелся по мне с интенсивностью газосварочной горелки. — Вы приезжий? — поинтересовался он.

Его голос звучал сипло, словно сорванный от крика. Я подтвердил, добавив, что приехал совсем недавно и буду работать с мисс Бакстер, служащей социальной опеки. Он сдвинул фуражку со лба и, не поднимая глаз от своего карандашного огрызка, вздохнул и вытащил бланк заявления, велев мне заполнить его, а сам вновь принялся катать карандаш. Я заполнил бланк и вернул ему. В графе «стоимость украденного» я вписал «1500 долларов». Сержант прочел написанное, потом его массивное лицо напряглось, и, отодвинув бланк обратно ко мне, уткнув палец в графу «стоимость украденного», он спросил своим сиплым голосом:

— Это что такое?

— Столько стоит портсигар, — ответил я. Он что-то пробурчал себе под нос, глянул на меня в упор, потом уставился на бланк.

— Мой пиджак порезан бритвой, — добавил я.

— Вот как? Пиджак тоже стоит полторы тысячи баксов?

— Пиджак стоил триста долларов. Он фыркнул, выпуская воздух через мясистые ноздри.

— Можете описать мальчишку?

— Лет примерно десяти, волосы черные, растрепанные, черная рубашка и джинсы, — ответил я.

— Видите его здесь?

Я обернулся и посмотрел на ребят, сидевших рядком. Большинство из них были темноволосые, растрепанные, одетые в черные рубашки и джинсы.

— Это мог быть любой из них, — сказал я.

— Угу. — Он сверлил меня взглядом. — Вы уверены насчет стоимости портсигара?

— Уверен.

— Угу. — Он потер потную шею, потом положил бланк на стопку таких же. — Если мы его найдем, то дадим вам знать.

Последовала пауза, потом он спросил:

— Долго пробудете здесь?

— Два или три месяца.

— С мисс Бакстер?

— Такова идея.

С минуту он изучал меня, потом медленная презрительная улыбка поползла по его лицу.

— Ничего себе идея.

— Думаете, мне столько не продержаться? Он засопел и снова принялся катать карандаш.

— Если мы его найдем, вас известят. Полторы тысячи, верно?

— Да.

Он кивнул, потом вдруг проревел громовым голосом:

— Сидеть смирно, стервецы! Я вышел и уже в дверях услышал, как он говорил другому копу, подпиравшему грязную стенку:

— Еще один тронутый.

Часы показывали двадцать минут второго. Я отправился на поиски ресторана, но на Мэйн-стрит их не было видно. В конце концов я удовлетворился засаленным табуретом в баре, набитом потными, пахнущими грязью людьми, которые с подозрением смотрели на меня и сразу отводили взгляды. Выйдя из бара, я решил пройтись. Луисвилл не мог предложить ничего, кроме пыли и созерцания нищеты. Я обошел район, отмеченный на карте Дженни как пятый сектор. Там я оказался в мире, о существовании которого и не догадывался. После Парадиз-Сити мне казалось, что я спустился в Дантов ад.

Люди сторонились меня, а некоторые оглядывались и перешептывались. Одни ребята свистели вслед, другие издавали громкие непристойные звуки. Я ходил до четырех часов, после чего повернул к офису Дженни. Теперь она казалась мне необычайной женщиной. Провести два года в таком аду и сохранить способность тепло и сердечно улыбаться — немалое достижение. Когда я вошел, она сидела за столом и быстро писала на желтом бланке. При моем появлении Дженни подняла голову и встретила меня той теплой, сердечной улыбкой, о которой я думал.

— Так-то лучше, Ларри, — сказала она, оглядев меня. — Гораздо лучше. Садитесь, и я объясню вам свою систему регистрации, как я ее называю в шутку. Вы умеете обращаться с пишущей машинкой?

— Умею.

Я сел и подумал, не сказать ли ей о портсигаре, но решил промолчать. По ее словам, у нее слишком много забот, чтобы выслушивать еще и меня. В течение следующего часа она объясняла мне свою систему, показывала сводки и картотеку, и все это время не переставая звонил телефон. В шестом часу Дженни взяла несколько бланков и пару авторучек, заявив, что ей нужно идти.

— Закрывайте в шесть, — сказала она мне. — Если бы вы смогли перед уходом отпечатать вот эти три сводки…

— Конечно. Куда вы направляетесь?

— В больницу. Мне надо навестить трех старушек. Мы открываемся в девять утра. Возможно, я не сумею прийти до полудня. Завтра мой день посещения тюрьмы. Импровизируйте, Ларри. Не теряйтесь с ними и за нос себя водить тоже не давайте. Если им что-нибудь нужно, скажите, что поговорите со мной.

Махнув на прощанье рукой, она исчезла. Я отпечатал сводки, обработал их и занес на карточки, затем распределил по ящикам. Меня удивило и немного разочаровало молчание телефона. Он словно знал, что Дженни здесь нет и она не ответит. Впереди был весь вечер, и заполнить его было нечем. Оставалось только вернуться в отель. Поэтому я решил задержаться и привести в порядок картотеку. Надо признаться, что много я не наработал. Начав читать карточки, я увлекся.

Они раскрывали живую картину преступности, нищеты, отчаянья и безденежья, захватившую меня, как первоклассный детектив.

Я начал понимать происходившее в пятой секции этого одолеваемого смогом города. Когда стемнело, я включил настольную лампу и продолжил читать. Я так увлекся, что не услышал, как открылась дверь. Даже если бы я не погрузился в чтение до такой степени, мне все равно было бы не расслышать, как ее открывали. Это было проделано украдкой, дюйм за дюймом, и лишь когда на стол упала тень, я понял, что в комнате кто-то есть. Я был ошарашен. Чего, конечно, и добивались. При тогдашнем состоянии моих нервов я, должно быть, подскочил на шесть дюймов. Я поднял глаза, чувствуя, как у меня сжимаются мышцы живота, уронил ручку, и она покатилась под стол.

Мне никогда не забыть первую встречу со Страшилой Джинксом. Тогда я не знал, что это он, но, когда на следующее утро я описал его Дженни, она все разъяснила.

Вообразите высокого, очень худого юнца лет двадцати двух. Темные волосы, спутанные и сальные, свисали ему на плечи. Худое лицо было цвета застывшего бараньего сала. Глаза, похожие на черные бусинки, сидели вплотную к тонкому хрящеватому носу. На вялых красных губах блуждала глумливая ухмылочка. Одежда его состояла из грязной желтой рубашки и несусветных штанов, отделанных кошачьим мехом на бедрах и по краям штанин. Тонкие, но мускулистые руки покрывала татуировка. Кисти с тыльной стороны пересекали непристойные надписи. Тонкую, почти неощутимую талию стягивал семидюймовый кожаный ремень, усаженный острыми медными гвоздями, — страшное оружие, если ударить им по лицу. От него едко воняло грязью. Мне казалось, что если он тряхнет головой, то на стол посыпятся вши. Меня удивило, как быстро я справился с испугом, я отодвинулся на стуле назад, чтобы получить возможность быстро вскочить на ноги. Сердце гулко колотилось, но я полностью владел собой. В памяти мелькнул разговор с Дженни и ее предупреждение, что местная шпана крайне жестока и опасна.

— Привет, — выдавил я. — Вам что-нибудь нужно?

— Ты новый багран?

У него оказался неожиданно низкий голос, что еще больше усиливало угрожающее впечатление.

— Верно. Только приехал. Чем могу помочь? Он окинул меня взглядом. За его спиной я уловил движение и понял, что он не один.

— Позови своих друзей, или, может, они стесняются? — поинтересовался я.

— Им и так хорошо, — отозвался он. — Ты бегал к легавым, верно, Дешевка?

— Дешевка? Мое новое имя?

— Точно, Дешевка.

— Ты зовешь меня Дешевкой, значит, я зову тебя Вонючкой, идет?

Маленькие глазки Страшилы загорелись и превратились в красные бусинки.

— Больно ты умный!

— Именно. Выходит, мы соответствуем друг другу, верно, Вонючка? Чем могу служить?

Медленно и неторопливо он расстегнул ремень и взмахнул им.

— Хочешь получить вот этим по своей поганой физии, Дешевка? — спросил он.

Я оттолкнул стул назад и, вскочив, подхватил пишущую машинку.

— А ты хочешь получить вот этим по твоей поганой физии, Вонючка? — спросил я.

Лишь несколько часов назад я спрашивал себя, легко ли меня испугать. Теперь я знал ответ: нелегко. Мы молча смотрели друг на друга, потом он все так же медленно и неторопливо застегнул пояс, а я под стать ему неторопливо поставил машинку. Казалось, мы оба вернулись на исходную позицию.

— Не задерживайся у нас. Дешевка, — распорядился он. — Такие типы, как ты, нам не нравятся. Больше не ходи к легавым. Мы не любим типов, которые ходят к легавым. — Он бросил на стол пакет из засаленной коричневой оберточной бумаги. — Безмозглый говнюк не знал, что это золото…

Он вышел, оставив дверь открытой. Стоя неподвижно, я прислушивался, но они ушли так же беззвучно, как и появились. Впечатление было жутковатое. Похоже, они нарочно двигались подобно призракам. Я развернул пакет и обнаружил там свой портсигар, вернее, то, что от него осталось. Кто-то, вероятно при помощи кувалды, превратил его в тонкий исцарапанный лист золота.

В ту ночь впервые после смерти Джуди она не приснилась мне. Вместо этого мне снились глаза как у хорька, с издевкой смотревшие на меня, и низкий, угрожающий голос, произносивший вновь и вновь: «Не задерживайся у нас, Дешевка!"

Дженни не показывалась в офисе до полудня. Я провел несколько часов за работой над алфавитным указателем и дошел до буквы «з». Пять или шесть раз звонил телефон, но каждый раз звонившая женщина бормотала, что хотела бы поговорить с мисс Бакстер, и бросала трубку. У меня побывало трое посетительниц, пожилых, неряшливо одетых женщин, которые удивленно таращились на меня и пятились в коридор, тоже говоря, что им нужна мисс Бакстер. Улыбаясь своей самой лучезарной улыбкой, я спрашивал, не могу ли я чем-нибудь им помочь, но они удирали, как испуганные крысы. Около половины двенадцатого, когда я стучал по клавишам пишущей машинки, дверь с треском распахнулась, и парнишка, в котором я сразу узнал укравшего у меня портсигар и разрезавшего мой пиджак, показал мне язык и, издав губами презрительный звук, метнулся за дверь. Я не потрудился догонять его. Когда прибыла Дженни, ее волосы выглядели так, словно они вот-вот упадут ей на лицо, улыбка была не такой теплой, как обычно, а в глазах светилась тревога.

— В тюрьме серьезные неприятности, — сказала она. — Меня не пустили. Одна из заключенных впала в буйство. Пострадали две надзирательницы.

— Скверно.

Она села, глядя на меня.

— Да.

Последовала пауза, затем она спросила:

— Все нормально?

— Конечно. Вы не узнаете свою картотеку, когда у вас найдется время взглянуть на нее.

— Были какие-нибудь осложнения?

— Вроде того. Вчера вечером ко мне тут наведался один тип. — Я описал его внешность. — Это вам о чем-нибудь говорит?

— Это Страшила Джинкс. Она подняла руку и беспомощным жестом уронила ее на колени.

— Быстро он за вас взялся. Фреда он не трогал целых две недели.

— Фред? Ваш приятель-счетовод? Она кивнула:

— Рассказывайте, что здесь произошло. Я рассказал, умолчав только о портсигаре, что ко мне явился Страшила и порекомендовал не задерживаться в городе надолго. После того как мы обменялись угрожающими жестами, он убрался.

— Я предупреждала, Ларри. Страшила опасен. Вам лучше уехать.

— Как же вы-то пробыли здесь два года? Разве он не пытался вас выставить?

— Конечно, но у него есть своеобразный кодекс чести. Он не нападает на женщин, и, кроме того, я ему твердо заявила, что он меня не запугает.

— Меня ему тоже не испугать. Она покачала головой. Прядь волос упала ей на глаза.

— Ларри, в этом городе храбрость — непозволительная роскошь. Раз Страшила не хочет, чтобы вы здесь оставались, значит, вам лучше уехать.

— Неужели вы говорите серьезно?

— Да, ради вашего же блага. Вы должны уехать. Я справлюсь одна. Не надо еще больше усложнять положение. Пожалуйста, уезжайте.

— Никуда я не поеду. Ваш дядя прописал мне перемену обстановки. Извините за эгоизм, но я больше озабочен своей проблемой, чем вашими. — Я улыбнулся ей. — С тех пор как я оказался здесь, я не думаю о Джуди. Ваш город пошел мне на пользу. Я остаюсь.

— Ларри, вас могут избить.

— Ну и что? — Нарочно меняя тему, я продолжал:

— Тут заходили три старушки, но не пожелали со мной говорить. Им были нужны вы.

— Прошу вас, Ларри, уезжайте. Говорю вам, Страшила опасен.

Я взглянул на свои часы: четверть первого.

— Надо поесть. — Я встал. — Я скоро вернусь. Можно в этом городе получить где-нибудь приличный обед? До сих пор я живу на одних гамбургерах.

Она посмотрела на меня с тревогой в глазах, потом развела руками, признавая свое поражение.

— Ларри, я надеюсь, вы сознаете, что делаете и на что идете?

— Вы говорили, что вам нужен помощник, вот вы его и получили. Давайте не будем драматизировать. Так как насчет приличного ресторана?

— Хорошо, раз вы так хотите. — Она улыбнулась. — «Луиджи» на Третьей улице, в двух кварталах налево от вашего отеля. Хорошим его не назовешь, но и плохим тоже.

Тут зазвонил телефон, и я вышел, слыша за спиной ее привычные «да» и «нет».

После посредственного обеда — мясо оказалось жестким, как старая подметка, — я зашел в полицейский участок. На скамейке у стены одиноко сидел парнишка лет двенадцати, с подбитым глазом. Из его носа на пол капала кровь. Наши взгляды встретились. Какая же ненависть была в его глазах! Я подошел к столу сержанта, который по-прежнему катал взад и вперед свой карандаш, тяжело дыша носом. Он поднял голову.

— Опять вы?

— Чтобы избавить вас от лишних хлопот, — сказал я.

Я не понижал голоса, уверенный, что мальчишка, сидящий на скамейке, принадлежит к банде Страшилы.

— Я получил свой портсигар обратно. Я положил расплющенный кусок золота на бювар перед сержантом. Он посмотрел на остатки портсигара, повертел в потных ручищах, потом положил на стол.

— Вчера вечером Страшила Джинкс вернул его мне, — продолжал я.

Он уставился на смятый кувалдой портсигар. Я рассказывал невозмутимым тоном:

— Он сказал, будто они понятия не имели, что это золото. Вы сами видите, как они с ним поступили.

Он прищурился, разглядывая сплющенный кусок металла, потом коротко фыркнул носом.

— Полторы тысячи баксов, а?

— Да.

— Страшила Джинкс?

— Да.

Он откинулся на спинку кресла и стал присматриваться ко мне с насмешкой в свинячьих глазках. Наконец спросил:

— Будете подавать жалобу?

— А стоит ли?

Мы посмотрели друг на друга в упор. Казалось, можно было расслышать, как скрипят его не привыкшие к мыслям мозги.

— Сказал вам Страшила, что портсигар украл он?

— Нет.

Он извлек мизинцем немного цементной пыли из ноздри, внимательно осмотрел найденное, затем вытер палец о рубашку.

— Были свидетели, когда он возвратил его?

— Нет.

Он сложил руки, наклонился вперед и посмотрел на меня с презрительной жалостью.

— Слушайте, приятель, — сказал он сиплым, сорванным голосом, — если вы рассчитываете остаться в этом проклятом городе, не подавайте жалобу.

— Спасибо за совет. Тогда не буду. Наши глаза встретились, и он добавил, понизив голос до шепота:

— Говоря неофициально, приятель, на вашем месте я бы поскорее убрался из нашего города. Простофили, которые берутся помогать мисс Бакстер, долго не выдерживают, и мы ничего тут не можем поделать. Я, конечно, предупреждаю неофициально.

— Он случайно не из банды Джинкса? — спросил я, повернувшись к парнишке, который сидел, наблюдая за нами.

— Верно.

— У него кровь.

— Угу.

— Что с ним случилось?

Взгляд свинячьих глазок стал отчужденным. Я понял, что надоел ему.

— Вам-то какая забота? Если больше нечего сказать, шагайте отсюда.

Он снова принялся катать свой карандаш. Я подошел к парнишке.

— Я работаю у мисс Бакстер, служащей социальной опеки, — начал я. — Мое дело — помогать людям. Могу я чем-нибудь тебе…

Я не успел договорить. Парнишка плюнул мне в лицо.

В течение следующих шести дней не произошло ничего примечательного. Дженни появлялась, бросала на стол желтые формуляры, озабоченно спрашивала, нет ли у меня каких-нибудь затруднений, и снова убегала. Меня поражало, как она может поддерживать такой темп. И еще мне казалось странным, что она вечно носит одно и то же невзрачное платье и не заботится о своей внешности. Я перепечатывал сводки, классифицировал их, заносил на карточки и продолжал наводить порядок в картотеке. Очевидно, разошелся слух, что я стал официальным помощником, потому что старые, увечные и немощные начали приходить ко мне со своими заботами. Большинство пытались надуть меня, но я спрашивал у них фамилии и адреса, вкратце записывал суть жалоб и обещал поговорить с Дженни. Когда в их бестолковые головы просочилось, что им меня не провести, они начали обращаться со мной по-приятельски. Дня четыре мне это нравилось, пока я не обнаружил, что их болтовня не дает мне работать. После этого я не давал им засиживаться. К своему удивлению, я находил, что мне нравится этот странный контакт с миром, о существовании которого я раньше не догадывался. Для меня явилось полной неожиданностью письмо от Сиднея Фремлина, написанное пурпурными чернилами, в котором он спрашивал, как мои успехи и когда я намереваюсь вернуться в Парадиз-Сити.

Лишь читая письмо я осознал, что забыл Парадиз-Сити, Сиднея и шикарный магазин с его богатой раскормленной клиентурой. Вряд ли имело смысл описывать Сиднею мои занятия в Луисвилле. Скажи я ему о них, он слег бы в постель от отчаяния, и поэтому я написал, что думаю о нем (я знал, что он обрадуется этому), что мои нервы по-прежнему в плохом состоянии, что Луисвилл обеспечил мне перемену обстановки и что я скоро напишу ему. Я надеялся успокоить его этим примерно на неделю.

На шестой день все переменилось. Я пришел в офис, как обычно, около девяти. Входная дверь оказалась распахнутой настежь. С первого взгляда стало ясно, что замок взломан. Плоды моих шестидневных трудов, старательно отпечатанные сводки и карточки, были грудой свалены на полу и облиты растопленной смолой. Нечего было и думать что-нибудь спасти: смолу ничем не отмоешь. На столе красовалась надпись, сделанная моим красным фломастером: «Дешевка, убирайся домой!"

Меня удивила собственная реакция. Думаю, обычный человек испытал бы гнев, чувство безнадежности и, может быть, бессилие, но я реагировал иначе. Я похолодел, на меня нахлынула неведомая до сих пор злоба. Посмотрев на свою работу, погубленную глупым злым юнцом, я принял вызов: «Ты со мной так, и я с тобой так же». На уборку ушло все утро. Я торопился, не желая, чтобы Дженни узнала о случившемся. К счастью, этот день отводился у нее для посещений, и я не ожидал ее раньше пяти часов вечера. Я принес банку бензина, счистил смолу с пола, испорченные сводки и карточки отнес в мусорный ящик. Появлявшимся несколько раз старушкам пришлось сказать, что у меня нет для них времени. Они изумленно смотрели на разгром и уходили. Одна из них, толстуха лет семидесяти, задержалась в дверях и наблюдала, как я оттираю пол.

— Давайте помогу, мистер Ларри, — сказала она. — Я к этому привычнее.

Наверное, злость в моем взгляде, когда я поднял голову, испугала ее. Она ушла. На телефонные звонки я не обращал внимания. К четырем часам я закончил уборку. И, сев за стол, снова принялся за картотеку. В четверть шестого прибежала Дженни и с усталым видом опустилась на стул по другую сторону стола.

— Все в порядке? — Она принюхалась. — Бензин. Что-нибудь случилось?

— Маленькое происшествие, пустяк, — объяснил я. — Как у вас?

— Нормально, как всегда. О вас начинают говорить, Ларри. Вы нравитесь старичкам.

— Шаг в верном направлении. — Я откинулся на спинку стула. — Расскажите мне о Страшиле. У нас есть на него карточка?

Она застыла, не сводя с меня взгляда: