Глава 7

Четверг прошел так, как и следовало ожидать. Я нервничал, несмотря на старание держать себя в руках, и Сидни, жужжавший и мельтешивший вокруг, чуть не свел меня с ума. Он без конца выскакивал из своего кабинета, крутился по залу, бросая на меня заговорщицкие взгляды, а потом снова исчезал. Терри, конечно, почувствовал, что происходят какие-то события, и следил за мной недобрым, настороженным взглядом.

Наконец я решил прекратить это. Я вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Ради бога, Сидни, надо же сдерживаться. Ты ведешь себя так, словно сбежал от Марии.

Он широко раскрыл глаза.

— Я? Я спокоен, как епископ. Как тебя понимать?

— Спокоен, как епископ, который нашел у себя в постели девчонку.

Он захихикал.

— Ну, может быть, я самую-самую чуточку возбужден. Я просто не могу дождаться вечера! Ты будешь в абсолютном восторге.

— Потерпи до вечера и перестань мельтешиться вокруг меня.

Терри грызет ногти от любопытства.

Он понял намек и весь остаток дня не показывался из кабинета, но, уходя в шесть часов, не смог удержаться и подмигнул мне. Я ответил ему хмурым взглядом, и он удалился немного смущенный.

Терри немедленно встал и приблизился ко мне.

— Из-за чего такое волнение? — спросил он. — Он весь день прыгает как шарик на резинке. У вас что-нибудь затевается?

Я начал убирать на столе.

— Почему ты не спросишь у него? Если он захочет, чтобы ты знал, то, конечно, скажет.

Терри оперся ладонями о стол и наклонился вперед. В его глазах светилась ярость.

— Ты меня ненавидишь, правда?

Я встал.

— Не больше, чем ты меня, Терри, — сказал я и через зал направился в туалет.

Десятью минутами позже я ехал домой. Через неделю, а может быть и раньше, говорил я себе, я буду в Антверпене, занятый переговорами с одним из крупнейших в мире торговцев бриллиантами. Я предложу ему десять камней покрупнее, но не самый большой. Его я собирался отвезти в Хаттон Гарден в Лондоне. Уолсес Бернстейн давно просил меня подыскать камень высшего класса.

Он намекнул, что он предназначен для одного из членов королевской семьи. Я не сомневался, что он с руками оторвет большой камень, не споря о цене.

Потом из Лондона в Антверпен, затем в Гамбург и, наконец, в Швейцарию. К тому времени я буду обладателем миллиона долларов. Эта сумма, вложенная в восьмипроцентные облигации, обеспечит мне пожизненный доход в восемьдесят тысяч долларов. Я обращусь за швейцарским видом на жительство для иностранцев, уплачу налог, и буду устроен на всю жизнь.

Я был доволен тем, как повел себя с Реей. Теперь я не сомневался, что она перестала относиться ко мне с подозрением, а это было очень важно. Услав ее во Фриско, а Фела в Люсвил, я обеспечил себе свободу маневрирования.

Многое теперь зависело от того, вызовет ли Сидни полицию после ограбления. С ним необходимо проявить крайнюю осторожность. Он будет в ужасном состоянии и разъярен до бешенства. Когда он такой, он с трудом поддается контролю. Нужно будет предостеречь его и не один раз, что если делом займется полиция, Том Люс, наверняка, узнает о случившемся. Все зависело от того, что перевесит: ярость Сидни или его страх перед Люсом, и я делал ставку на второе.

В четверть седьмого я поднялся к себе. Вспомнив, что предполагается, будто я обедаю с Джонсонами, я принял душ, побрился и переоделся в темный костюм. Хотя я проделывал все это медленно, у меня все-таки оставалось еще три с половиной часа для начала акции.

Я налил себе почти неразбавленного виски, включил телевизор, но не мог сосредоточиться и выключил его. Я бродил взад и вперед по комнате, волнуясь и нервничая, то и дело поглядывая на часы. В желудке поднималась смутная тошнота, но виски прогнало это ощущение. Ни с того, ни с сего я вдруг вспомнил Дженни. Повинуясь внезапному побуждению я решил поговорить с ней.

Полистав записную книжку, я нашел телефон городской больницы Люсвила и позвонил.

После недолгого ожидания послышался голос Дженни.

— Алло?

— Приветствую. — Я сел, неожиданно для себя чувствуя, как меня покидает напряжение. — Говорит ваш старый коллега. Как здоровье, Дженни?

— Ларри! — Радость в ее голосе сразу подняла мне настроение. — Как мило, что вы позвонили. У меня все отлично. Я даже уже могу ковылять с палочкой.

— Уже ходите… это замечательно! Когда вас выписывают?

— В конце будущей недели. Я жду не дождусь поскорее выбраться отсюда и снова начать ходить. Скажите, Ларри, а у вас-то все хорошо?

Интересно, как она реагировала бы, скажи я ей, что готовлюсь совершить ограбление.

— Полный порядок. Опять работа… дела. Вот договорился пообедать с клиентами. Как раз кончил одеваться и вдруг вспомнил о вас.

— Я тоже о вас думала. Как я рада, что вы уехали из этого города, Ларри.

Люсвил не для вас.

— Наверно. И все же я по нему скучаю… и по вас. — Мне вдруг захотелось снова ее увидеть, но я понимал, что это невозможно. Через четыре-пять дней я отправлюсь в Европу и вероятно никогда уже не вернусь. Мне вспомнились ее небрежно причесанные волосы, ее глаза, ее энергия и доброта. — Через несколько дней я должен выехать в Европу… бизнес. Иначе съездил бы повидаться с вами.

— О! — Пауза, затем она продолжала:

— Вы долго пробудете в отъезде?

— Точно не знаю… в зависимости от обстоятельств. Может быть придется завернуть и в Гонконг. Да… это займет порядочный срок.

— Понятно… Что ж, доброго пути, — в ее голосе вдруг появилась безжизненная нотка, сказавшая мне, что она расстроена. Я смотрел в стену, ничего не видя. Я думал об одиночестве, которое ждало меня впереди.

Изгнанник в чужой стране… Я даже не знаю ни одного языка. Все выглядело бы совсем иначе, будь со мной Дженни. С такими деньгами мы могли бы устроить чудесную жизнь. Такие мысли крутились в моей голове в то время, как она говорила:

— У вас, наверно, светит солнце. Здесь оно ужасное. Бывают дни, когда так хочется настоящего солнышка.

Я думал о том, как весело и интересно было бы показывать ей Гонконг, но тут же с чувством тягостного уныния осознал, что теперь уже поздно. Я не мог сказать: «Поедем со мной!» Не мог вот так, безо всякой подготовки, ошарашить ее своим предложением. И потом, она еще не может ходить. Нет… поздно.

Уезжать нужно через несколько дней после ограбления, пожалуй, в следующий понедельник. Оставаться чересчур опасно.

— Солнце здесь чудесное, — сказал я, уже жалея, что позвонил. — Я буду писать, Дженни. Ну, ладно, время позднее. Берегите себя.

— И вы тоже.

Мы обменялись еще несколькими словами, и я положил трубку. Я сидел, уставясь в стену. Неужели я люблю ее? Я задумался. Мне начинало казаться, что это так, но вот любит ли меня она? Может быть, оказавшись в безопасности в Швейцарии, я напишу ей и поведаю о своих чувствах. Попрошу ее приехать туда для разговора. Пошлю ей авиабилет. Мне казалось, что она согласится приехать.

Я посмотрел на часы: ждать еще больше двух часов. Больше не в состоянии торчать в четырех стенах, я вышел из дома и поехал в магазин «Интерфлора», открытый допоздна. Я сделал заказ на посылку роз для Дженни и написал открытку, в которой обещал скоро связаться с нею. Понимая, что нужно чего-нибудь поесть, я поехал оттуда в отель «Спэниш Бэй» и прошел в закусочную, где взял сандвич с копченой семгой и стакан водки.

Подошел и сел рядом один из моих клиентов, Джек Кэлшот, богатый биржевой маклер с лицом пьяницы. Мы поговорили о всяких пустяках. Потом он сказал, что подыскивает браслет с изумрудами и рубинами и выразительно подмигнул: Не для жены, сам понимаешь. Я нашел такую штучку — огонь-девушка, только нужен подход. Найдется что-нибудь в таком роде, Ларри?

Я ответил, что это не проблема, и пусть завтра зайдет в магазин.

Следующий час я провел, выслушивая его болтовню. С ним было полезно поддерживать знакомство — я не раз получал от него хорошие биржевые советы.

Где-то в глубине сознания у меня вертелась мысль, что скоро все изменится еще одна перемена обстановки. Интересно, найду ли я друзей в Швейцарии? Судя по тому, что я слышал о швейцарцах, они не особенно приветствуют иностранцев, но, по крайней мере, там будет американская колония, среди которой можно завести знакомства.

Наконец, стрелка моих часов доползла до без четверти десять. Я попрощался с Кэлшотом, который пообещал зайти завтра около десяти. Садясь в «бьюик», я подумал о Феле и внутренне поежился. «Получить по лицу пистолетом — не шутка, будет больно». «Миллион долларов никогда не дается легко», — сказал я себе.

Когда я позвонил у дома Сидни и Лоусон шел через вестибюль открывать, я увидел Клода, выходившего из лифта.

Лоусон открыл дверь и оба поздоровались со мной.

Когда Лоусон вернулся к себе рысцой, это говорило о том, что по телевизору идет хорошая передача. Клод сказал:

— Мистер Сидни сегодня очень возбужден, мистер Ларри. Я с трудом уговорил его пообедать. Надеюсь, вы поможете ему успокоиться.

Подумав о предстоящем налете, я решил, что это маловероятно.

— Приложу все старания, Клод, — ответил я. — Доброй ночи. — И я пошел к лифту. Выйдя наверху из кабины, я проворно спустился по лестнице. Достигнув вестибюля, я остановился, огляделся, затем быстро пересек вестибюль, повернул механизм дверного замка, поставил его на предохранитель и поспешил к лестнице. Как я и предвидел, открыть входную дверь оказалось совсем просто.

Сидни примчался на звонок и распахнул дверь настежь.

— Входи, милый мальчик! — воскликнул он. — Его глаза искрились. — Обед, наверно, был ужасный?

— Скверный. — Я закрыл дверь и, взяв его под руку, провел в гостиную, зная, что дверь осталась незапертой. — Она колеблется. Я не думаю, чтобы ее муж захотел тратиться, но я повстречал Кэлшота и ему нужен браслет с изумрудами и рубинами. Он придет завтра… очередная цыпочка.

— Бог с ним… иди посмотри мои эскизы.

Идя вслед за ним к столу, я взглянул на часы. Десять минут одиннадцатого.

Через двадцать минут здесь будет твориться черт знает что. Я почувствовал, что слегка вспотел и, достав платок, вытер ладони.

— Смотри! — Он разложил на столе четыре эскиза. — Как тебе нравится?

Я склонился над ними, почти ничего не видя от волнения.

— Тебе не кажется, что вот этот превосходен? — Он положил свой длинный изящный палец на второй с краю рисунок.

Я овладел собой и усилием воли прогнал пелену, застилавшую глаза. В течение нескольких секунд я разглядывал эскизы. Он превзошел себя. Тот, на который он показывал, был лучшим образцом ювелирного дизайна, когда-либо виденного мною. Я выпрямился.

— Ты гений, Сидни! Ошибки быть не может! Это как раз то, что нужно, и я даю слово, что продам это за два миллиона.

Он жеманно улыбнулся, извиваясь от удовольствия.

— Мне, правда, казалось, что здесь все как надо, ну а теперь, раз ты так говоришь…

— Давай сравним его с колье.

Он удивился.

— Но зачем?

— Я хочу сравнить огранку камней с твоим рисунком. — Я заговорил хриплым голосом и был вынужден остановиться, чтобы прочистить горло.

— Понимаю… да…

— Он повернулся, пересек комнату, снял картину и повторил свой секретный ритуал с дверцей сейфа.

Я посмотрел на часы: еще пятнадцать минут.

Он принес колье и положил на стол.

— Садись, Сидни, и давай сравним их.

Он обошел стол, а я стал у него за спиной, и мы оба посмотрели сперва на колье, потом на рисунок.

— Изумительно, — сказал я. — Ты прекрасно уловил душу камней.

Представляешь, как это будет выглядеть, когда Чан сделает ожерелье? Мне не терпится отвезти это ему.

Он обернулся в кресле.

— Когда ты сможешь выехать?

— В понедельник. Завтра зайду в бюро путешествий. В Гонконге буду где-нибудь в среду. Придется провести неделю с Чаном, чтобы убедиться, что он начал правильно, потом я вылечу обратно.

Он кивнул.

— Хорошо. Как, по-твоему, сколько тебе понадобится времени для его продажи?

— Дело нелегкое. Не знаю. Я уже составил список, кому предложить. На эту работу у Чана уйдет два месяца. Как только он закончит, я приступлю.

— Ты не можешь мне дать хоть какое-то представление?

Я смотрел на него, не понимая, куда он клонит.

— Вряд ли это возможно, Сидни. Может месяц, а может и восемь месяцев. Два миллиона не мелочь.

Он заерзал в кресле.

— Видишь ли, Ларри, я застраховал колье на девять месяцев. На этот период я добился особого тарифа, но взносы все-таки чертовски высоки. Если мы не продадим его в течение девяти месяцев, придется платить больше, а мне не хотелось бы.

Я замер, прикованный к месту.

— Ты его застраховал?

— Ну, конечно, дорогуша. Не вообразил же ты, что я отпущу тебя в Гонконг, в такую даль, не застраховав его? С тобой может случиться все, что угодно.

Может произойти несчастный случай — Боже упаси! Три четверти миллиона чертовски большая сумма, чтобы ею рисковать.

— Да. — Мое сердце гулко колотилось. — Где ты его застраховал?

— Как всегда… в «Нэйшнл Финделита». У меня вышла страшная стычка с этим ужасным Мэддоксом! Я его ненавижу! Он такой материалист! В конце концов пришлось пойти к одному из директоров, чтобы получить скидку. Мэддокс хотел взять с меня чуть ли не вдвое.

Мэддокс!

— Мне тоже приходилось иметь с ним дела, и я считал его самым тертым, упорным и проницательным из всех экспертов по страховым искам, человеком, который нюхом чует преступление даже прежде, чем оно задумано. Он и его помощник Хармас Стив раскрыли больше страховых афер и посадили в тюрьму больше людей, пытавшихся обманом получить деньги, чем все остальные страховые инспекторы, вместе взятые.

Зная, что я побледнел, я отвернулся и медленно подошел к большому окну с раздвинутыми шторами.

Паника парализовала мой рассудок. Ограбление отменяется! Нужно его остановить! Но как? Мозг отказывался работать, однако я понимал, какие роковые последствия имела бы попытка осуществить мой замысел теперь, когда на заднем плане появился Мэддокс.

Как ни проворна полиция Парадайз-Сити, ей далеко до Мэддокса. Я вспомнил случай, когда шеф полиции Террел был рад получить помощь от следователя Мэддокса, Стива Хармаса, и именно Хармас раскрыл кражу ожерелья Эсмальди, а также убийство.

— В чем дело, Ларри?

— Голова разбаливается, чтоб ее! — Я обхватил голову руками, пытаясь сообразить, что делать. В следующую секунду я понял, как до смешного просто предотвратить ограбление. Нужно только пересечь комнату, выйти в прихожую, спустить предохранитель замка и Рея с Фелом не смогут войти.

Что они станут делать? А что они смогут сделать, кроме как уйти и при следующей встрече изругать меня.

— Я принесу тебе аспирин, — сказал Сидни, вставая. — Нет ничего лучше аспирина, золотко.

— Ничего, я сам найду, — я двинулся к двери. — Он в ванной, в шкафчике, верно?

— Позволь мне…

Тут дверь с треском распахнулась и я понял, что опоздал.

Позже, вспоминая этот вечер, я имел возможность понять, почему операция закончилась катастрофой. Вина за ошибку целиком лежала на мне.

Несмотря на длительное обдумывание и тщательную разработку плана, я совершенно неправильно представлял, как будет реагировать Сидни в критической обстановке. Я был так уверен, что этот изящный, изнеженный педераст с его суетливыми повадками трусливее мыши и съежится от ужаса при малейшей угрозе насилия! Если бы не ошибка в оценке его характера, я не оказался бы в своем теперешнем положении, но я был убежден, что он не доставит хлопот и не задумывался над этой важнейшей частью операции.

Я шел к двери, а Сидни выходил из-за стола, когда дверь распахнулась и ворвался Фел, а за ним Рея.

Фел надел парик и очки. В руке у него был кольт. Сзади него Рея, спрятавшая рыжие волосы под черной косынкой, закрывавшая лицо огромными зеркальными очками, с пистолетом тридцать восьмого калибра в обтянутой перчаткой руке, тоже выглядела грозно.

— Стоять на месте! — завопил Фел леденящим кровь голосом. — Руки вверх!

Я двигался к нему. И хотел остановиться, но ноги несли меня сами. Мы были почти рядом, когда он взмахнул рукой. Я уловил его движение и попытался увернуться, но ствол пистолета с сокрушительной силой ударил меня по лицу и внутри моего черепа полыхнула белая вспышка. Я упал навзничь, ошеломленный ударом, чувствуя, как по лицу стекает в рот теплая кровь. Мой правый глаз стремительно заплывал, но левый отмечал происходящее.

Я видел, как Сидни схватил нож, служивший для вскрывания писем: антикварный предмет, обошедшийся ему не в одну тысячу долларов, которым он очень гордился. Он бросился на Фела, словно разъяренный бык, бледный, как пергамент, с выпученными глазами. У него был вид человека не только взбешенного до неистовства, но и одержимого жаждой убийства.

Я видел, как Рея попятилась и вскинула пистолет, оскалив зубы в свирепой гримасе. В тот момент, когда Сидни сделал выпад в сторону Фела, который стоял неподвижно, словно остолбенев, блеснула вспышка и раздался грохот.

Острие кинжала впилось в руку Фела и брызнула кровь. Затылок Сидни лопнул красным грибом и он повалился с глухим стоном.

Клубы порохового дыма поднимались к потолку. Фел сделал несколько неверных шагов назад, зажимая руку. Кое-как я поднялся на четвереньки.

Я уставился на тело Сидни. Что-то ужасно белое с кровью начало сочиться у него из затылка. Он был мертв. Это я понимал. Сидни! Мертв! У меня во рту что-то отделилось. Я выплюнул зуб на персидский ковер. На четвереньках подполз к нему, желая прикоснуться к нему, вернуть его к жизни, но в тот момент, когда я почти добрался до него, надо мной появилась тень Реи.

Я замер, стоя на четвереньках, и, роняя капли крови изо рта, поднял голову. Напротив стояло большое зеркало. Я увидел ее отражение. Огромные зеркальные очки, белые зубы, губы, растянутые в злорадной усмешке, делали ее похожей на демона, явившегося из ада.

Она держала пистолет за ствол. Уставясь на ее отражение, я видел, как она размахнулась и обрушила на мою голову сокрушительный удар рукояткой.

Когда ко мне вернулось сознание, я еще не знал, что пять дней пробыл в коматозном состоянии, перенес операцию мозга, и что врачи дважды отступались от меня, считая мертвым.

Первой весточкой из мира жизни, в который я возвращался, словно всплывая сквозь темную воду, был звук человеческой речи. Я всплывал все выше и выше, не захлебываясь, чувствуя только ленивое, происходившее помимо воли, движение к поверхности и вслушиваясь в голос, звучавший где-то совсем рядом, и слова говорившего постепенно приобретали смысл. Он говорил:

— Слушайте, док, сколько еще, по-вашему, мне придется торчать здесь, дожидаясь, когда парень очнется? Я нужный человек в управлении. Пока я сижу здесь, дело стоит. Господи, да ведь я просидел здесь пять распроклятых дней!

Управление? Полиция? Пять дней?

Я лежал неподвижно, уже чувствуя в голове пульсирующую боль. Второй голос произнес:

— Он может выйти из комы в любую минуту, а может лежать так несколько месяцев.

— Месяцев? — первый повысил голос. — Неужели вы ничего не можете сделать… скажем, укол какой или еще что-нибудь? Если я просижу здесь несколько месяцев, то сам впаду в такое же состояние и тогда у вас на руках будет два пациента.

— Сожалею… но придется ждать.

— Здорово… ну и что мне делать? Заняться йогой?

— Неплохая мысль, мистер Лепски. Это часто приносит очень большую пользу.

Наступила пауза, затем человек, которого назвали Лепски, спросил:

— Значит, вы не можете вытащить его из этой проклятой комы?

— Нет.

— И так может продолжаться месяцами?

— Да.

— Черт! И везет же мне! Ладно, док, выходит, придется мне сидеть.

— Похоже на то.

Последовал звук шагов, пересекающих комнату, открылась и закрылась дверь и человек, по имени Лепски, фыркнул, встал и заходил по комнате. Его беспокойные движения служили звуковым фоном для моих раздумий над услышанным. Если бы только не так сильно болела голова и мысли были пояснее.

Усилием воли я заставил себя вспомнить прошлое. Я снова увидел тот страшный момент, когда Рея убила Сидни, видел, как она поднимает пистолет, видел вспышку, слышал грохот и видел, как голова бедного смельчака Сидни взрывается, превращаясь в месиво крови и мозгов.

Какой же я дурак! Почему я недооценивал его храбрость? Я вспомнил, как он бросился на Фела с кинжалом для разрезания бумаг в руке… на что сам я никогда не отважился бы, видя направленный на меня пистолет. Это был сумасшедший, безрассудный, но великолепный поступок, на который способен только настоящий храбрец. Когда они ворвались в комнату. Сидни, наверно, сразу понял, что им нужно колье, но не знал, что колье, которое он пытался защитить, было стеклянным, и он отдал жизнь понапрасну.

Итак, он мертв. Теперь я понял, в какое невообразимо скверное положение я попал, и у моей постели сидит полицейский, ожидая, когда я приду в себя и заговорю. Подозревают ли они, что я как-то замешан в ограблении и убийстве?

Нет, это, конечно, маловероятно. Как реагировал Мэддокс, узнав, что его фирме придется платить три четверти миллиона долларов? Зная его, следует ожидать, что, не желая выплачивать такую огромную сумму, он будет копать, копать и копать, пока не отыщет какое-нибудь доказательство моей причастности к убийству.

Что ж, у меня есть время. Если я буду лежать тихо, не подавая виду, что уже пришел в себя, мне может быть удастся придумать какой-нибудь выход… какой-нибудь способ спастись.

Я услышал, как открылась дверь. Женский — голос сказал:

— Ваш ленч готов, мистер Лепски. Я посмотрю за ним.

— Ладно, детка. Если он хотя бы моргнет, зовите меня. Что за ленч?

— Тушеная говядина.

— Это точно говядина, а не собачатина?

Она захихикала.

— У сестры-хозяйки пропала кошка.

— Вот-вот! Фу ты! До чего же я невезучий! — Затем дверь закрылась.

Я слышал, как сестра села, потом зашелестели книжные страницы. Я вернулся к своим размышлениям.

Рея и Фел унесли стеклянное колье, Фел ранен. Привлек ли выстрел чье-нибудь внимание? Не увидел ли их кто-нибудь, когда они выходили? Может быть они уже арестованы и все рассказали. Может быть именно поэтому меня разыскивают. Я не сомневался, что если Рея попалась, она выдаст меня. Но как об этом узнать? По выражению ее лица, мелькнувшему в зеркале, я понял, что она хотела убить меня, так же, как и Сидни.

Но если я выживу… а я, видимо, выживу… и если их схватили, они не будут молчать.

Мне хотелось поднять руки и сжать ими мою больную голову, но я преодолел побуждение. Нужно выиграть время. Нужно притвориться, что я все еще без сознания.

А если Рея и Фел скрылись? Что они будут делать? Они похитили колье, стоимостью, как им казалось, не менее миллиона долларов. Они знали, что любой неверный шаг обернется для них катастрофой. Предпримут ли они попытку продать его? Я предупредил их, что ни один мелкий скупщик краденого не притронется к нему. Не будут ли они настолько безрассудными, чтобы теперь, когда над ними повисло обвинение в убийстве, обращаться к барыге? И все же я подозревал, что Рея, с ее врожденной алчностью, может оказаться неспособной противиться искушению, и попытается обратить колье в деньги.

Но зачем думать о них? Раз мне суждено выжить, надо подумать о себе.