Глава 2

В пятницу я закончил экскурсию в пятом часу. Супружеская пара — пожилые американцы — была искренне благодарна за экскурсию. Я провел их по всему собору. Они заплатили три тысячи лир. Это, конечно, слишком много за то время, которое я был с ними.

Они садились в машину, когда из сумрака собора вынырнул Торрчи и, слегка толкнув меня плечом, сияя улыбкой, сказал:

— Я рад, что ваш бизнес оживился, синьор Дэвид. Фортуна повернулась к вам лицом?!

— Да, похоже. — Я вложил в его ладонь пятисотенную купюру. — Спасибо за то, что выручили. Ваши пятьсот лир принесли мне удачу!

Легким движением убирая деньги в карман, он спросил:

— Вы решили, что делать с брошью?

— Я не продаю ее. Брошь мне не принадлежит. Я должен вернуть ее.

Торрчи скривился:

— Синьор Дэвид, вы же знаете, как я люблю вас, и должны простить меня, но я уверен, нет на свете такой женщины, которая стоила бы двести тридцать тысяч лир. Меня не интересует, кто она такая, но только она не стоит таких денег!

— Почему вы говорите и о броши, и о женщине как о товаре?

— Простите, но мне кажется, вы совершаете ошибку. Я случайно видел то, что произошло между вами и синьорой в соборе, когда вы полагали, что вас никто не видит. Я понимаю вас: такая красивая женщина просто создана для любви. Но если бы вы продали брошь мне, вы могли бы использовать деньги с большей для себя пользой. А если вы вернете брошь синьоре, вы просто получите ее благодарность, ну, может быть, еще что-нибудь приятное, но потеря денег по сравнению с тем, что она может вам предложить, уверяю вас, очень неудачная сделка!

Я засмеялся:

— Убирайтесь, я не продаю брошь.

— Не спешите, синьор Дэвид, — сказал Торрчи озабоченно. — Я предлагаю: двести пятьдесят тысяч лир и Симону. Вот это будет великолепная сделка! Симона образованная, интеллигентная женщина и очень искусна в любви. Правда, она вспыльчива, но там, где страсть, там и огонь. Бейте ее иногда, и она будет вам очень признательна. Ну? Понимаете, какую грандиозную сделку я вам предлагаю?

— Прекрасная сделка, но я не продаю брошь. Она не принадлежит мне. Если бы она была моей, я не колебался бы ни минуты. Так что оставим этот пустой разговор.

Торрчи печально покачал головой:

— Я вижу, что синьора произвела на вас слишком большое впечатление. Это плохо. Слепая любовь к добру не приводит!

— Разговор окончен, Торрчи!

— Думаю, вы еще пожалеете о вашем решении, — сказал он, пожимая жирными плечами. — Человек, который предпочел женщину деньгам, накликает на себя несчастье. Остается только молиться за вас.

— Катитесь к черту! — выругался я, потеряв терпение. Но в душе испугался. В словах Торрчи было что-то тревожное, очень похожее на то, что нашептывал мне мой внутренний голос после того, как я поговорил с Лаурой по телефону.

— Я попрошу Симону помолиться за вас. — И Торрчи с видом исполненного долга, склонив голову над уныло повисшими плечами, пошел через соборную площадь.

Бронзовая ваза с бегониями стояла на столе возле окна, репродукция Боттичелли была спрятана под кроватью. Я позаимствовал яркую красно-синюю скатерть у Филиппо, синее покрывало у Умберто и очень хороший персидский ковер у Джузеппе. Теперь я едва узнавал свою комнату. Беспорядка в комнате стало меньше, но обои все так же раздражали меня.

Я купил две бутылки сасселлы, а Пьеро сделал сандвичи. С видом человека все понимающего он принес два бокала и две тарелки, а в последний момент настоял на том, чтобы я взял полбутылки коньяка, который, как он сказал, дополнит и украсит мой стол.

Мой костюм был вычищен и выглажен, я заложил наручные часы и купил недорогую пару обуви. Все было готово. Я стал ждать! Высунувшись в окно, рискуя свернуть себе шею, я бросил взгляд на часы на церкви в конце улицы. Без пяти семь.

Я закурил сигарету, в очередной раз переставил для пущей красоты бутылки на столе и расправил несуществующие складки на покрывале. Во рту пересохло, сердце учащенно билось, и я слегка задыхался. Последние два дня все мои мысли были заняты Лаурой, и вот я сейчас увижу ее.

Я сел в кресло и попытался закурить сигарету, но, затянувшись, обжегся и загасил сигарету.

Я встал, хотел взять другую сигарету, и тут раздался стук в парадную дверь. На несколько секунд я словно оцепенел: сжимал ладони, дыхание сперло. Наконец я опомнился, открыл дверь комнаты и бросился по коридору к входной двери.

На тротуаре стояла Лаура Фанчини, в синем платье из хлопка, в соломенной широкополой шляпе, закрывающей лицо, и в темно-зеленых солнечных очках. Лицо безжизненно, глаз не видно, в руках сумочка.

— Хэлло, Дэвид! Не правда ли, я пунктуальна?

— Да. — Мой голос охрип. — Не хотите ли войти?

Я посторонился, и она прошла мимо меня.

— Сюда, пожалуйста, — сказал я и толчком распахнул дверь в свою комнату. — Извините, но у меня здесь тесновато.

Она вошла в комнату, огляделась, потом сняла очки и с улыбкой повернулась ко мне:

— Вы очень постарались, чтобы все выглядело так приятно, не так ли?

— У меня отличные друзья. — Я закрыл дверь, и сразу стало понятно, как мала моя комната. — Вы долго искали мой дом?

— О нет, одно время я ходила в «Ла Скала» каждую неделю.

Она сняла шляпу и положила ее вместе с сумочкой на комод, потом подошла к зеркалу, висящему над камином, и, слегка касаясь тонкими бледными пальцами волос, поправила прическу.

Я не мог оторвать глаз от нее, стоял и смотрел, не в силах поверить, что она действительно здесь.

— Когда ветер дует в мою сторону, я могу слушать музыку, — невпопад произнес я. Она, улыбаясь, повернулась ко мне:

— Соборы и музыка! Великолепно! Как подвигается книга?

— С недавних пор я мало пишу. Иногда я не заглядываю в нее неделями.

Я понимал, как я неуклюж и неловок, но ничего не мог с собой поделать. То, что Лаура была здесь и так близко от меня, совершенно смутило меня, я нервничал.

— Это она? — Она подошла к столу. — Можно мне взглянуть?

— Пожалуйста, если хотите.

Она наугад взяла несколько страниц и стала читать.

— У вас очень красивый почерк, такой аккуратный, и я вижу, у вас много написано.

— Я не написал и половины того, что задумал.

— Нет ничего удивительного. Такая работа пишется не сразу.

Повисла длинная пауза. Тишина давила на меня. Я заколебался: навряд ли эта встреча будет успешной. Я запаниковал и даже спросил у себя, зачем эта женщина появилась здесь.

— Может, возьмете сандвич? — сказал я, понимая, как безнадежно хрипло звучит мой голос. — Может быть, вы голодны?

Она закрыла рукопись и повернулась. Я заглянул в ее глаза, и кровь застучала у меня в висках.

— Голодна? — переспросила она. — Да, я голодна последние четыре часа.

Церковные часы пробили девять, когда она пошевелилась и отодвинулась от меня.

— Я должна идти, Дэвид, я должна вернуться в одиннадцать.

— Подожди еще немного. Нельзя ли позвонить?

— К сожалению, нет, я обещала вернуться в одиннадцать.

Лаура встала, и в вечернем сумраке я смотрел, как она одевается. Она очень спешила.

Я хотел подняться, но она торопливо сказала:

— Не вставай, дорогой. Эта комната действительно маловата для двоих.

— Во сколько же ты будешь дома? — спросил я.

— Я оставила машину в парке, так что если поспешу, то смогу добраться за полтора часа.

— Будь осторожна за рулем! Она рассмеялась:

— Неужели я так дорога тебе, Дэвид?

Я почувствовал, как у меня перехватило горло.

— Да, никто мне не был так дорог, никто так стремительно не врывался в мою жизнь.

— О, Дэвид! Ты не жалеешь о том, что случилось?

— Нет, а ты?

— Немного. Когда приходит новая любовь, приходит и тревога, сердечная боль.

— Да, но приходит и счастье! Она поправила платье, подошла к комоду, надела шляпу и взяла сумочку.

— Не вставай, Дэвид, я сама найду выход.

— Как глупо! — Я засмеялся. — Ты ничего и не съела, а я так старался, готовил сандвичи. Она присела на краешек кровати.

— Я уже не голодна, дорогой, — прошептала она, наклонилась, поцеловала, нежно погладив мою голову. — Прощай, Дэвид. — Она снова наклонилась, ее губы прижались к моим, потом она ласково оттолкнула меня и встала.

— Когда ты придешь снова? — спросил я, держа ее за руку. " — А ты хочешь, чтобы я пришла?

— Конечно, и чем чаще, тем лучше.

— Не знаю. Может быть, на следующей неделе приду, если смогу.

— Подожди. — Я сел на кровати. — Ты не можешь уйти вот так просто. Может быть, в понедельник?

— В понедельник у сиделки выходной день.

— Тогда во вторник.

— По вторникам я ему читаю.

— Тогда…

— Я не знаю. Мне и сегодня нелегко было вырваться. Пойми, пожалуйста, Дэвид, я уже четыре года живу как отшельница. Я не могу уйти с виллы просто так, без объяснений. Я не могу уходить из дому на долгое время.

— А что будет со мной? Мы должны встречаться чаще. Может быть, ты могла бы приходить вечерами? У нас тихо между двумя и пятью. Приходи в среду.

— Постараюсь, но ничего не обещаю. Ты забыл, что ты сказал?

— Что я сказал?

— Ты сказал, чтобы я не делала опрометчивых поступков, иначе он может обо всем догадаться. Я помню, как ты сказал: «Некоторые люди очень чувствительны к тому, что происходит радом. Очень быстро он может догадаться, что происходит. Вы можете выдать себя и сделаете ему больно, когда он узнает о том, что произошло. Не так ли?"

— Зачем ты напоминаешь мне об этом? — резко спросил я. — Хочешь подчеркнуть мою подлость?

— Не говори глупости, Дэвид. Нет ничего подлого в поступках двоих людей, если они любят друг друга. Я просто пытаюсь убедить тебя, что мы должны быть очень осторожны, чтобы не причинять ему лишних страданий. Понимаешь?

— Значит, я буду ждать твоего прихода.

— Что же делать? Но запомни, все то время, которое мы не видимся, я думаю о тебе. Может быть, эти два часа, проведенные здесь, с тобой, в этой комнате, дали мне гораздо больше, чем тебе. — Она открыла сумочку и достала листок бумаги. — Скажи мне номер твоего телефона. Я позвоню сама, когда смогу. Но ты, Дэвид, не звони мне, пожалуйста. Это опасно. В его комнате параллельный аппарат, а сиделка очень любопытна. Обещаешь?

— Хорошо. Не буду. Но ты уж постарайся и позвони сама.

— Обязательно. А теперь я должна бежать. Прощай, дорогой.

— Постой! Ты забыла брошь. — Я вскочил с кровати, выдвинул ящик стола. — Было бы глупо, если бы ты опять ее забыла!

Она взяла брошь и небрежно бросила в сумочку.

— Поцелуй меня, Дэвид.

Я схватил Лауру в объятия и прижался к ее губам. Мне казалось, что, пока я обнимал ее, время остановилось. Слегка задохнувшись, она осторожно высвободилась.

— О, дорогой, ты потрясающий любовник, — прошептала она. — Как я хотела бы задержаться подольше. Думай обо мне, Дэвид. — Она, выскользнув из моих объятий, открыла дверь и побежала по коридору.

Потом потянулись дни ожидания.

Я знал, что не получу известия от Лауры раньше понедельника, поэтому в субботу и воскресенье работал. Мне повезло в воскресенье. Несколько групп наняли меня на целый день, чтобы я показал им самые знаменитые достопримечательности Милана. Я заработал пять тысяч лир.

В понедельник, проснувшись', я сказал себе, что сегодня она позвонит. Ведь она говорила, что постарается прийти в среду или в пятницу!

Потом я вспомнил, что она не сказала, когда позвонит. А вдруг она звонила в мое отсутствие? Моя хозяйка была отвратительной особой, она никогда не записала бы послание, она вообще не любила отвечать на телефонные звонки.

Этого я не учел, поэтому и встревожился. Обдумав все, я решил, что Лауре было удобнее звонить мне или до десяти часов утра, или после десяти часов вечера, когда Бруно будет спать. Значит, днем я могу выйти, принести продукты и потом сидеть и ждать ее звонка. У меня было пять тысяч лир, так что несколько дней я мог не работать. Честно говоря, я предпочел бы всю неделю не выходить из комнаты и ждать ее звонка. Каждая минута была наполнена тревожным ожиданием.

Я встал, побрился, оделся и вышел. Купил хлеб, сыр, колбасу, бутылку «Россо» и две свежие газеты. К тому времени, когда я вернулся, было уже за девять. Я прочел газеты, а потом, открыв один из своих блокнотов, попытался сосредоточиться на плане новой главы для своей книги, но все мои мысли стремились к Лауре, и я отодвинул блокнот в сторону.

Было одиннадцать тридцать, то время, в которое, как я сказал себе, она должна позвонить.

Но Лаура не звонила.

Минуты перетекали в часы. Три раза звонил телефон, но это были звонки другим жильцам. Через три часа я уже готов был лезть на стену.

Я сидел в своей маленькой душной комнате с раннего утра до поздней ночи, и, когда в двадцать минут первого заснул сидя в кресле, она так и не позвонила.

Она не позвонила ни во вторник, ни в среду, а я сидел в своей комнате и ждал.

За это время я возненавидел Бруно Фанчини так, как не ненавидел еще никого в жизни. Теперь я был рад, что он беспомощен и бессловесен. Я обзывал его всеми непристойными словами, какие приходили на ум. Я надеялся, что он умер, и даже молился о его смерти.

В четверг утром я по-прежнему сидел в кресле и ждал. За последние два дня я не брился и почти не спал. Настроение было убийственным, а нервы — на пределе: любой звук отзывался в них мучительной болью.

Примерно в середине дня, когда дневной зной достиг апогея, зазвонил телефон. Я рванул дверь комнаты и как сумасшедший понесся по коридору к телефону.

— Хэлло? — закричал я в телефонную трубку. — Кто это?

Мужской голос сказал:

— Будьте добры, позовите синьора Паччили? Я хлопнул трубкой по рычагу и буквально зарычал. Когда телефон зазвонил снова, я сорвал трубку и снова услышал нервный голос этого же человека. Я швырнул трубку и вернулся в комнату.

У окна стоял Джузеппе, а его испитое лицо было встревоженным.

— Вам чего надо? — заорал я. — Что вы здесь делаете?

— Тише, синьор Дэвид, — сказал он. — Что случилось? Вы, часом, не заболели?

— Убирайтесь! Убирайтесь к черту отсюда!

— Повежливее, мой бедный мальчик, — сказал он. — Что могло с вами случиться, что вы стали совсем не похожи на себя? Расскажите мне. Я не вижу вас в соборе уже несколько дней. Никогда бы не подумал, что найду вас в таком состоянии.

— Я ни с кем не хочу разговаривать, убирайтесь.

— Я не могу оставить вас в таком состоянии. Вам нужны деньги? Что я могу для вас сделать?

— Ничего мне ни от кого не нужно! Уберетесь ли вы, наконец?

Он щелкнул своими белыми, но кривыми зубами, а вены на его багровом носу стали еще темнее.

— Наверняка здесь замешана женщина. — Он покачал головой. — Послушайте меня, синьор Дэвид, никакая женщина не стоит того…

Я подскочил к нему и ухватил за ворот рубашки.

. — Что знаете о женщинах вы, старая, паршивая, вечно пьяная развалина? Не смейте говорить мне о женщинах! Убирайтесь, или я вас вышвырну. — Я так сильно подтолкнул его к двери, что он едва не свалился.

— Но я же ваш друг, Дэвид, — взвыл он, схватившись за косяк, чтобы не упасть. — Я хочу помочь вам.

Я выставил его из комнаты и захлопнул дверь перед его багровым носом, потом схватил бутылку с вином и со всего размаху швырнул ее в камин. Бутылка разбилась вдребезги, стекло разлетелось по всей комнате, а красное вино брызнуло на обои, оставив большие розовые пятна.

Так прошел четверг.

В пятницу Лаура не позвонила. Я ждал. В шесть вечера, не выдержав, я спустился в коридор к телефону и набрал номер виллы.

Я стоял в душной кабинке, слушая длинные гудки, а сердце неистово колотилось о ребра, но вот трубка ожила, и женский голос ответил:

— Вилла синьора Фанчини, сестра Флеминг слушает.

Я молчал, а мои уши напряженно пытались уловить хоть какой-нибудь звук, который дал бы мне знать, что Лаура в комнате, но ничего, кроме легкого дыхания сиделки и слабого шуршания ее накрахмаленного фартука, я не услышал.

— Я слушаю, — сказала она, повысив голос. Медленно и осторожно я повесил трубку. Я возвращался в комнату, едва передвигая ноги. В таком отчаянном состоянии я еще не бывал. Я понял, что Лаура нужна мне больше всего на свете. Она была в моей крови, как вирус, и это ожидание ее звонка или прихода подорвало остатки душевных сил, которые я еще сохранял все эти годы. Теперь на долгое время я буду в тяжелой депрессии. Выйти из этого состояния будет нелегко. Я видел перед глазами свое лопнувшее, как мыльный пузырь, будущее: и все потому, что женщина с медно-красными волосами и хорошей фигуркой заставила меня потерять голову, поднять телефонную трубку и набрать ее номер.

Стоя перед своей дверью, теребя пальцами ручку, я решил поступить так же, как поступают все слабовольные, бесхребетные, бесхарактерные, разочарованные мужчины, когда на их долю выпадают испытания, которые они не в силах перенести. Я решил уйти из дому, хорошенько напиться и взять на ночь проститутку. Решительно толкнув дверь, я переступил порог своей убогой комнатушки.

Лаура сидела на ручке кресла, сложив руки на коленях и скрестив прекрасные, стройные ноги, прикрытые синим хлопчатобумажным платьем.

Внизу в коридоре опять зазвонил телефон. Еще мгновение назад его пронзительный звук заставил бы меня опрометью броситься к аппарату. Но теперь я его едва слышал. Этот тиран, причинявший мне танталовы муки, еще недавно способный остановить сердцебиение и ввергнуть меня в глубокое слабоумие, теперь был не более чем посторонним шумом.

Не в силах сдвинуться с места, прислонившись к двери, я смотрел на нее.

— Прости, Дэвид, — сказала она. — Ничего нельзя было сделать. Я так хотела тебе позвонить, но телефон у нас у всех на виду. Я знаю, что ты хотел бы услышать мой голос. Я также страдала, как и ты. Зато сегодня вечером я твоя. Я сказала, что пойду покатаюсь на катере по Лаго-Маджоре, приехав в Милан, позвонила на виллу и сказала, что катер сел на миль.

Я не был уверен, что не ослышался.

— Ты хочешь сказать, что сегодня вечером тебе не надо возвращаться к Бруно.

— Да, Дэвид, я могу остаться у тебя на всю ночь. Я, пошатываясь, подошел к кровати и сел.

— Если бы ты видела меня сейчас в коридоре, — сказал я, стиснув руками голову. — Я был готов бежать из дому и напиться. Всего пять минут назад я ощущал себя самым потерянным существом, а сейчас ты сидишь здесь и говоришь, что останешься у меня на ночь. Я чувствую себя так, словно свалился с «американских горок»!

— Я не хотела причинять тебе такие страдания, Дэвид. Может быть, ты решил, что я тебя забыла?

— О нет. Я так не думал. Я ждал, что ты позвонишь мне в понедельник. Пока протекали часы, я накручивал сам себя: я был готов биться головой о стенку.