- Царя прогнали. А может быть, и еще кого-нибудь прогоним? Сами судите, товарищи: война-то выгодна только терещенкам да родзянкам. А что, если им тоже по шеям?
      Все рассмеялись: отчего бы и нет?
      Оказывается, и внутри Совета шла отчаянная борьба, в Исполнительном комитете засели меньшевики, они поддерживали Временное правительство, уговаривали сражаться до победного конца и преследовали большевистскую пропаганду.
      Котовский сам видел одного такого: приехал в Таганрогский полк и часа полтора кричал до хрипоты, причем можно было понять только отдельные фразы:
      - Я призываю вас к классовому миру!.. Забудем распри!.. За оружие, солдаты!.. Победа над внешним врагом принесет свободу!
      "И чего он вихляется? - думал Котовский. - И зачем кричать? Даже жилы на шее вздулись..."
      Он не мог дослушать до конца оратора и вышел из помещения. А там выступали большевики; приезжий оратор не нашел лучшего выхода, как требовать, чтобы большевиков арестовали. Солдатам это не понравилось, они освистали оратора, он сел в машину и уехал, заявляя, что будет жаловаться.
      2
      Весть о победе Великого Октября, о событиях в революционном Петрограде докатилась до Румынского фронта, до городов и всей Молдавии.
      Рабочие Кишинева вышли на улицу с плакатами, приветствовавшими Советскую власть. Представители буржуазной молдавской национальной партии спешно сколачивали свой орган - Бессарабский краевой совет.
      - Мы должны создать свое государство! - ораторствовал на заседаниях этого нового органа власти помещик Херца. - Нам поможет великая королевская Румыния. Что касается этих... большевиков... то, как говорится в английской газете "Таймс", "большевизм надо лечить пулями"!
      В эти же дни о событиях на улицах революционного Питера, о взятии Зимнего дворца, о Смольном, о Ленине рассказывал солдатам своего полка вернувшийся со Второго съезда Советов Ковалев. Он был полон воодушевления, глаза его лучились, голос звенел. Он привез принятое на съезде воззвание "Рабочим, солдатам и крестьянам!"
      - Представляете, товарищи, - рассказывал он, - съезд заседал всю ночь с двадцать пятого на двадцать шестое октября, и мы даже не заметили, как пролетело время!
      Котовский выспрашивал Ковалева:
      - И Ленин выступил? Расскажите все подробно! Как он выступил, к-какой он из себя? Нет, вы уж все, с самого начала: как приехали в Питер, как пришли в Смольный... Ага! Костры, говорите, на улицах горят? Холодный день? И броневиков много около Смольного? И пулеметы в чехлах у подъезда?
      Ковалев много и охотно рассказывал. Даже о том, что Керенский бежал из Гатчины, переодетый сестрой милосердия, даже о том, как меньшевики и эсеры демонстративно ушли со съезда, а им кричали вслед: "Дезертиры! Лакеи капиталистов!"
      Котовский был необычайно взволнован. Он слушал, он ловил каждое слово Ковалева. И наконец сказал:
      - В-вот оно, главное, вот оно, настоящее. И как просто и ясно: отдать народу землю! Ведь это понятно к-каждому, правда ведь, Иван Михайлович? Отдать землю крестьянину! Рабочим и крестьянам взять власть в свои руки! А как быть с армией? Распустить? Отказаться от наследства, которое оставил проклятый царизм? Старая армия, старая полиция, старые чиновники... Ведь никак нельзя в старую посудину лить новое вино? А? Как вы считаете, Иван Михайлович? Новую надо армию создавать? Совсем новую, не похожую ни на какие другие!
      Долго они сидели.
      - Вот видите! - воскликнул Котовский, - мы тоже не заметили, что пролетела ночь, как и на том съезде! Вы не сердитесь, что я вас так расспрашиваю. Для меня это очень важно. Я прожил длинную и, сказать по правде, горькую жизнь. Только сейчас и начинаю жить. Только сейчас и родился. Мой год рождения - тысяча девятьсот семнадцатый год!
      Таганрогский полк и дивизия в целом отправили в адрес Петроградского Совета приветственную телеграмму:
      "Посылаем свой горячий привет истинным защитникам и поборникам свободы, революции и мира - Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Мы заявляем, что поддержим его силой штыков".
      Котовского избрали в полковой комитет. Котовский ушел с головой в новые заботы. Он не умел делать ничего наполовину. Вскоре он был уже председателем полкового комитета. Шла подготовка съезда. Дня не хватало, чтобы справиться со всеми вопросами, побывать в частях, разобраться в конфликтах, провести беседы и митинги...
      Армия была как кипящий котел. Все бурлило, все волновалось.
      Галац. Румынский южный городок. Черепичные крыши и узенькие улицы. И холодный осенний ветер. Флотский арсенал, корабельная верфь и двадцать три церкви. Примечательный городок.
      Котовского одним из первых выдвинули делегатом на Армейский съезд Шестой армии, и он незамедлительно прибыл по назначению.
      Делегатов встречали с почетом, разместили со всеми удобствами, обеспечили питанием. И с первого же дня начались ожесточенные споры, выкрики с мест, демонстративный уход из зала... Бурно проходили заседания. И хотя все меры были приняты к тому, чтобы на съезд попало поменьше большевистских представителей, большевистская фракция одерживала победу за победой, встречая полное сочувствие большинства делегатов.
      - Большевистская демагогия! - выкрикивали с мест меньшевистские представители. - Играете на темных инстинктах толпы!
      Котовский плохо еще разбирался во всех этих спорах, хотя кое в чем разобрался еще в Нерчинске, беседуя с политкаторжанами. Все притягивало его к большевикам: они стояли за мир, за землю, за рабочую власть, они не увиливали от щекотливых вопросов, били в точку, не боялись смелых выводов и так умело разоблачали своих противников, что тем рискованно становилось появляться на трибуне.
      Котовский тоже выступал. Оказывается, его знали! Когда председатель объявил, что сейчас выступит Котовский, и Котовский появился на трибуне, грянули аплодисменты, и, как ни шикали меньшевики, аплодисменты все нарастали. Это был счастливый момент, вознаграждение за все пережитое. Котовский был взволнован до глубины души. Слова его были простые и доходили до всех.
      - Молодец! - сказал Ковалев, наклоняясь к председателю съезда и любовно глядя на оратора.
      - Еще бы! - ответил председатель. - Котовский! Я еще лет десять назад слышал о нем!
      Котовский говорил. Он рассказывал о своей жизни, о том, как на ощупь искал большую правду, как создал отряд. Его слушали затаив дыхание. Никто не шевельнулся. Только торопливо поясняли тем, кто не знал его раньше, что это за человек.
      Котовский рассказывал. Давно был исчерпан регламент, но, когда председатель напомнил об этом, в зале закричали:
      - Пусть говорит!
      - Не знаю, - закончил свое повествование Котовский, - может быть, я н-не сумею выразить то, что чувствую. Но мне кажется, что я еще раньше, еще не зная партии, был в душе уже большевиком. Я с первого момента моей сознательной жизни, не имея еще тогда никакого понятия вообще о революционерах, был стихийным коммунистом. Я понял это только теперь, когда могу на этом съезде, не колеблясь, примкнуть к большевикам.
      Котовский на съезде был избран в состав армейского комитета. Президиум комитета послал его в Кишиневский фронтотдел Румчерода для связи и представительства.
      Слово "Румчерод" составилось из трех частей: "рум" - румынский, "чер" - черноморский, "од" - одесский. Румчерод - это Совет рабочих, солдатских, крестьянских и матросских депутатов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесского военного округа.
      Только что закончился Второй съезд Румчерода. На этом съезде Румчерод избрал новый, большевистский, исполнительный комитет.
      Перед тем как отправиться в Кишинев, Котовский беседовал с одним из руководителей Румчерода.
      - Вы едете на самый боевой участок, - говорил румчеродовец. - Это клубок, где яростно схватились два лагеря. Не уступайте позиции, товарищ Котовский! Держитесь за Кишинев! Не отдавайте его на съедение "Сфатул-Цэрию" и боярской Румынии!
      3
      Странно и радостно было Котовскому вновь подъезжать к родному городу. Казалось, что это происходило давным-давно: скованных арестантов пригнали из тюрьмы на вокзал... Входя уже в вагон, Котовский в тот день прощальным взглядом окинул далекие крыши и бирюзу июльского неба... Железная решетка в вагоне с лязгом закрылась, и он подумал: "Вешать будут в Одессе..." Да, все это было! Поезд тронулся, а на перроне вокзала остался Хаджи-Коли... Какая торжествующая улыбка была на его лице!
      И вот Котовский снова приехал сюда. Кишиневские улицы смотрели на него. Кишиневское небо простерлось над ним. Ну что ж, Хаджи-Коли, борьба продолжается! Ее ведут на каждом участке, в каждом доме, на каждой улице, в учреждениях и казармах, в каждой роте солдат, в каждом цехе завода, в каждой деревне...
      Котовский вышел из классного вагона, прошел через вокзал и направился к центру города. Здесь начинались маленькие улочки, разбегавшиеся во все стороны. Отсюда был виден и железнодорожный поселок, где когда-то жил Михаил Романов. Вот бы когда Миша пригодился! Вместе бы стали разоблачать лжепророков из "Сфатул-Цэрия". Где-то он сейчас?
      Котовский вспомнил, как они просиживали с Михаилом ночи напролет, увлеченные разговорами. Наконец выходила Лиза и, ласково ворча на мужа, говорила: "Ну, полуночники, проголодались, поди? А у меня в печке стоит тушеная картошка". - "А ты чего не спишь, егоза?" - спрашивал Михаил. "Уснешь тут, когда ты начнешь гудеть, как иерихонская труба!" - "А ты разве иерихонскую трубу когда-нибудь слышала?.."
      Котовский улыбнулся этим своим воспоминаниям и зашагал дальше. Он решил сразу направиться в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, к Гарькавому.
      Было пасмурно. Мелкий противный дождь, не переставая, мельтешил, оседал водяной пылью на голых ветках деревьев, на запотевших стеклах окон. Жидкая грязь хлюпала, расползалась, всхлипывали водосточные трубы, струйки холодной воды стекали за воротник. Но Котовскому казалось, что сияет солнце, что пахнет яблоками, цветущими садами. Он шагал по родному городу! Шагал открыто, свободно. Это была его родина. И какая жизнь предстояла, какие дела! Он был молод, полон сил и желания действовать. Ему хотелось крикнуть: "Здравствуй, Молдова! Здравствуй, Кишинев!"
      Гарькавый был приветлив и обстоятелен. Узнав, что пришел Котовский, он вышел ему навстречу и долго пожимал руку:
      - А вы еще слава богу. Ничего. И вид у вас богатырский, и глаза веселые. Молодцом!
      Потом они уселись в кабинете Гарькавого, простом, строгом, со светлыми окнами, с обыкновенным, без всяких орнаментов письменным столом и десятком стульев по стенам - для заседаний.
      - Ну, дорогой, рассказывайте все по порядку. Я люблю всякие подробности. Доехали хорошо? Или транспорт начинает прихрамывать? Откровенно говоря, у нас и с транспортом плохо, и с оружием неважно, и людей не хватает, и горючего нет... Ну, я не говорю уже о таких вещах, как сахар, мыло, спички, дрова... Туго населению приходится.
      Он расспросил Котовского о настроениях армии, о съезде в Галаце. И сам рассказал, что делалось в Кишиневе:
      - Живем мы тут... ничего живем. С господами Строеску воюем. Отряды Красной гвардии сколачиваем. У нас тут чудесные люди - Милешин, Венедиктов... да вы их всех узнаете. Фронтотдел ведет большую работу, парторганизация крепкая и сплоченная, хоть и не так многочисленна.
      - Это мы, - сказал Котовский. - А те?
      - Те, - улыбнулся Гарькавый, - очень воинственно настроены. Недаром Бессарабия породила знаменитого черносотенца Пуришкевича. Да разве один только Пуришкевич? А наш Крушеван - редактор гнуснейшей газетчонки "Друг"?
      - Хороша парочка, баран да ярочка.
      - Много их, всех не перечислишь. В апреле у них был съезд. Заправляли делами помещики Строеску, Херца и компания. Таким образом, у нас, как сейчас и повсюду, две власти: мы, с одной стороны, и буржуазные националисты, Бессарабский краевой совет, только что начавший свою работу, - с другой.
      - А! Это "Сфатул-Цэрий"! Слыхали мы о нем!
      - И еще услышим. Там председатель Инкулеп - тоже, доложу вам, птица! В общем, я ужасно рад вашему приезду, теперь будем вместе орудовать. Работы по горло. И хотя у нас дружный коллектив, но каждый свежий человек будет кстати.
      4
      Теперь Котовский жил открыто. Теперь пусть они прячутся, нетопыри, летучие мыши, охвостье прошлого!
      Нет, они не прятались. Они еще надеялись на что-то. "Сфатул-Цэрий" поддерживал связь с Украинской центральной радой, вел таинственные переговоры с румынской "Национальной лигой".
      - Мне точно известно, - с возмущением рассказывал Котовский Гарькавому, - они получают от "Национальной лиги" субсидии. Как это вам нравится?
      - Идемте-ка, идемте ко мне в кабинет, - заторопился Гарькавый, слегка подталкивая его к обитой кошмой и клеенкой двери. - Я вам расскажу кое о чем посерьезнее.
      И они скрылись за дверью, провожаемые любопытными взглядами машинисток и секретарей.
      В кабинете уже сидел начальник революционного штаба Венедиктов и другие фронтотдельцы. Здесь же был комендант станции. Они оживленно обсуждали что-то. Вскоре и Котовский включился в беседу.
      Серьезное дело заключалось, оказывается, в том, что в Кишиневе подготавливался, как удалось выяснить, вооруженный переворот.
      - Понимаете, подлецы какие! - басил Гарькавый. - Украинская рада собрала трансильванских пленных, соответственно обработала их, снабдила оружием и теперь якобы отправляет на родину транзитом через Кишинев. Здесь господа из "Сфатул-Цэрия" только ждут сигнала. Трансильванцы выскочат из вагонов с оружием в руках, их поддержат так называемые национальные полки "Сфатул-Цэрия". А через час мы с вами будем болтаться на телеграфных столбах, что лично мне совсем не улыбается. Таков, по крайней мере, у них план.
      - Ловко придумано. Но ничего у них не выйдет, - усмехался Венедиктов.
      - Эшелон находится уже в пути.
      - Мы его встретим, не беспокойтесь насчет этого. Нас ведь тоже не так мало.
      - Мы все пойдем! - с воодушевлением говорил Котовский. - И не забывайте, что Пятый Заамурский конный полк - наша надежная опора и сила.
      - Да и железнодорожники нас поддержат, - напомнил комендант станции Кишинев.
      - Ну, давайте действовать, - заключил Гарькавый. - Конечно, ничего у них не получится с их хитроумным планом.
      Но времени оставалось в обрез. Котовский справился у дежурного по станции - эшелон был уже в Раздельной.
      - Получайте, товарищи, оружие! Стрелять умеете? - распоряжался, придя в железнодорожное депо, командир Пятого Заамурского конного полка, с первых дней перешедшего на сторону революции.
      Машинисты, стрелочники, рабочие депо подходили, брали винтовку и две обоймы и уступали место следующим. Заняли позиции и заамурцы, деятельно распоряжались и комиссар Рожков и комендант станции.
      Котовский установил наблюдение за "Сфатул-Цэрием". Там явно готовились, стараясь сделать все незаметно. И Котовский тоже позаботился, чтобы никто не видел их истинных приготовлений к встрече "гостей".
      - Поезд проследовал через Бендеры, - сообщил дежурный по станции.
      Было припасено десятка два букетов - роскошных, пышных, из оранжерей. Поставили на перроне духовой оркестр, но у каждого музыканта были в карманах револьверы. Вывесили огромное полотнище "Добро пожаловать!" по-русски, по-молдавски и по-украински. Прибыло на вокзал по меньшей мере пятьдесят коммунистов. Приехали Гарькавый и Милешин. Выслушали доклад Котовского, усмехнулись, посмотрев на плакат, на букеты, на духовой оркестр.
      Соглядатаи из "Сфатул-Цэрия" докладывали:
      - Подумайте! Эти головотяпы встречают с букетами наших трансильванцев!
      - Они им покажут букеты, - проворчал Херца и снова повторил указания: - Один эскадрон сразу же захватывает телеграф, второй эскадрон ликвидирует "советчиков". По улицам - патрули. Разгонять любые сборища и, пожалуйста, без этих телячьих нежностей: стрельба в воздух и прочее. Ничего не случится, если будет немножечко жертв. Коммунистов расстреливать без суда и следствия, не водить их туда и сюда. Никаких арестов. Приканчивать. Проверьте сами, все ли поняли мои распоряжения. Можете идти.
      - Эшелон прибудет в два сорок, - сообщил дежурный по вокзалу Котовскому.
      Голос раздраженный, глаза холодные. Котовский посмотрел на него внимательно: свой человек не будет так озлоблен. Отыскал знакомого телеграфиста:
      - Как там с трансильванцами?
      - Подходят к семафору.
      Соврал дежурный, когда сказал, что поезд придет в два сорок! Интересно, с какой целью? Не было еще и двенадцати, а поезд уже был тут!
      Котовский доложил обо всем этом Венедиктову и подал знак музыкантам. Сигналом "Приготовиться" был бравурный марш духового оркестра. Оркестр грянул. За вагонами, в воротах депо, в киосках прохладительных напитков, в зале ожидания, в камере хранения ручного багажа - всюду поблескивало оружие.
      Паровоз ревел, дымил, выпускал пары. Эшелон принят на первый путь. Добро пожаловать!
      Как только поезд остановился, перрон наполнился вооруженными. Солдаты держали винтовки наперевес. В каждый вагон вскочило по нескольку человек из отряда железнодорожников и из Пятого Заамурского полка.
      Трансильванцы увидели, что поезд окружен. Котовский лично наблюдал, чтобы был отцеплен паровоз.
      - Сдать оружие!
      - Сдать оружие!
      - Руки вверх!
      - Бросайте оружие на пол! Побыстрее, я не буду сто раз вам повторять!
      - Что? По-русски не понимаете? А вот револьвер видите? Это хороший переводчик!
      В каждом вагоне происходило одно и то же. Ни одного выстрела не было сделано.
      Один офицер-трансильванец пытался спорить:
      - Вы поступаете незаконно... есть международное право...
      - А заговоры устраивать - тоже международное право? - спросил его Рожков.
      Дежурный удивленно смотрел на эту дружную работу. Груды карабинов, ручных пулеметов быстро увеличивались. Затем все это исчезло в воротах депо.
      - Размещайте дорогих гостей в номерах отеля! - весело распоряжался Котовский. - Всех запереть и поставить охрану!
      Трансильванцев, все еще не успевших опомниться, запирали на гауптвахте, в складских пустых помещениях. Офицеров отвезли во фронтотдел.
      - Сколько их в общем и целом? - спрашивал Котовский, когда пустой эшелон медленно уполз с первого пути.
      - Всего-то? Шестьсот без малого.
      - Арестуйте дежурного! - приказал Венедиктов. - Тоже отправить во фронтотдел.
      Ночная мгла окутала Кишинев. Была тревожная, настороженная тишина.
      Музыканты, кроме медных труб имевшие еще и револьверы, не спеша покинули вокзал. По указанию фронтотдела всю ночь разъезжали по городу патрули, только не от "Сфатул-Цэрия", как предполагал господин Херца, а назначенные большевиками.
      Ни один эскадрон "Сфатул-Цэрия" не выступил. Они были разагитированы и перешли на сторону большевиков. Херца молча выслушал бежавшего от расправы солдат кавалерийского полковника.
      - Поверьте, - доказывал полковник, все еще бледный от пережитого, они все в душе большевики.
      Ночью Херца составлял длинный доклад. Куда он намеревался его отправить? В докладе он утверждал с присущим ему красноречием, что своими силами с большевиками никогда не справиться, нужна помощь извне.
      5
      Это учреждение без вывески помещалось в Яссах, на одной из тихих боковых улиц, где оно не так бросалось в глаза.
      Окна трехэтажного здания были тщательно занавешены. Даже днем там горел электрический свет. В двери непрерывно входили и выходили люди в штатском, люди в военном. Некоторые прогуливались перед зданием и курили сигары. Одни разговаривали на английском языке, другие на русском, на румынском. Молодые и старые, толстые и худые, они болтали о том о сем и шли в ближайшее кафе посидеть за столиком и потянуть через соломинку из огромных бокалов, которые с феноменальной быстротой и ловкостью разносили официанты.
      Внутри здания были длинные коридоры и множество дверей. В одном из кабинетов сидел, потягивая крепкий коктейль, рослый, мускулистый военный, голубоглазый, розовый, с повадками, свидетельствующими, что он привык приказывать. Это и был глава оффиса Гарри Петерсон.
      Перед ним сидел русский офицер.
      Гарри Петерсон только что ознакомился с докладом о положении дел в Бессарабии. По-видимому, в курсе дел был и русский офицер, капитан Бахарев, стройный, подтянутый, с красивыми, немножко неприятными глазами. Оба они молчали и молча пили. Затем Бахарев сказал:
      - Мы и не должны были ожидать другого. Бунтовать - любимое занятие русских.
      - Вы, однако, не бунтуете? Подонки общества, безработные, кому терять нечего, - другое дело, - возразил Петерсон.
      - Сэр, вы не знаете России! Там всем терять нечего.
      - И вам, Юрий Александрович? Лично вам?
      - Ну, я не говорю о тех, кого ограбила революция. Имущие объявлены сейчас вне закона. А ведь в руках имущих были сосредоточены все богатства, мы и были Россией, ее славой, ее величием, мы - дворянство, которое правило, руководило, владело, даже, если хотите, поставляло мастеров кисти и пера! За нами тянулось купечество, духовенство, наиболее жизнеспособные крестьянские хозяйства. Около нас отлично жила интеллигенция, чиновники, военная каста. Капиталы, постройки, имущество... На несколько лет хватит, чтобы жить, потроша наши сейфы и сундуки.
      - На несколько лет? Господин Бахарев! На несколько лет?
      - Я хотел сказать "хватило бы". Но мы прекратим этот разгул в самое ближайшее время.
      - Вы прекратите или мы, Америка и весь цивилизованный мир?
      - Во всяком случае, поможем друг другу.
      - Ну, наконец-то мы сказали с вами основное. Как эта русская пословица, происхождения которой я так и не понимаю: поставим точку над "и".
      - Видите ли, у нас в алфавите три "и", в том числе "и" краткое - с хвостиком наверху и еще есть "и" десятеричное - "и" с точкой.
      - А! Да-да! Ужасный язык, труднее китайского!
      - Но вы с этим ужасным языком справляетесь идеально.
      - Приходится: служба. Вы знаете, капитан, какая вам задача предстоит? Мы пошлем вас в Бессарабию.
      - Вот как? А Москва?
      - Москвой займетесь после. В Бессарабию мы сейчас двинем войска королевской Румынии... ну и немножечко подбавим русских частей, белых русских частей, разумеется. На эту операцию потребуется, я думаю, дня три, максимум четыре. И сразу же появитесь вы и поможете наладить порядок. Адреса, документы - все приготовлено. А сейчас я познакомлю вас с мистером... как его? Одним словом, с одним мистером.
      - Очень приятно.
      - Мы позволим румынам оккупировать Бессарабию, ну, а потом... потом вообще придется пересмотреть карту. Мы стоим, капитан, перед новой эрой.
      Тут Гарри Петерсон позвонил.
      - Попросите! - сказал он явившемуся на звонок секретарю и снова обернулся к Бахареву: - Вы знаете, я нашел чудесные перстни для моей коллекции. Чудесные!
      - Будьте осторожнее, сэр. Наше офицерство бедствует. В Румынии скопилось много русских офицеров. Ну и... естественно... пускаются во все тяжкие... Вчера, например, я видел одного князя, из старинной фамилии... Торговал на мосту фальшивыми бриллиантами.
      - О! В этом отношении не беспокойтесь! Я ведь собираю коллекцию перстней, я отлично разбираюсь...
      Гарри Петерсон только что хотел подробно рассказать о своей коллекции, но вошел тот самый мистер, фамилии которого шеф никак не мог вспомнить. Это был смуглый человек небольшого роста. Держался он с достоинством, хотя и без всякого на то основания. Бахарев знал его. Он играл какую-то роль в правительственных кругах Румынии.
      Войдя, этот человек сделал общий поклон и помахал ручкой. Гарри Петерсон предложил ему сесть и без предисловий объявил:
      - Ну что ж, завтра начинайте, как мы уже говорили. И, пожалуйста, не затягивайте кампании. Оружие и все необходимое вы будете получать и в дальнейшем. Вообще действуйте уверенно, помните, что есть мы.
      6
      Враги были под Кишиневом.
      Котовский ворвался в кабинет Гарькавого:
      - Требуют снарядов на фронт!
      - Садись, дорогой. Не хочешь ли чего-нибудь выпить? Да и голоден, наверно. Теперь о деле: ты ведь и сам знаешь - ни снарядов, ни пушек ничего этого у нас нет.
      Ему трудно было все это произносить. Горькая складка залегла около его губ.
      - Видишь ли, какая история. Если бы просто Румыния - ну, это еще туда-сюда. Но на нас ведь наступает не одна Румыния. Ты понимаешь это? Стеной идут. Мы можем, конечно, лечь здесь все костьми. Стоит ли? Мы еще будем драться, но надо перестроить силы. А сейчас надо найти в себе мужество, чтобы отойти...
      Котовский и сам понимал все это. Спокойный внешне, но полный глубокой печали, голос Гарькавого отрезвил его.
      Гарькавый продолжал:
      - Хорошо, что ты приехал. Ты мне очень нужен. Тебе поручается эвакуация города, вывези все, что только можно.
      Гарькавый заставил Котовского съесть бутерброд, выпить крепкого чаю. Они тем временем обсуждали подробности эвакуации. Действовать нужно было стремительно, нельзя было медлить.
      - Железнодорожники у нас молодцы... Да вот беда: нет ни паровозов, ни вагонов, - прикидывал и соразмерял силы Котовский. - Придется отправить, что успеем, на подводах, гужом...
      Гремела орудийная канонада. Тоскливо дребезжали стекла в домиках Кишинева. А потом снаряды стали ложиться совсем близко. Двигались подводы с военным и городским имуществом, с запасами продуктов, с семьями защитников города - женщинами и детьми. Одновременно уезжали на грузовиках, на конных подводах учреждения с папками дел, с пишущими машинками и бухгалтерскими счетами. Многие советские служащие и рабочие уходили пешком.
      Странно было представить, что вот по этим самым улицам, по этим исхоженным родным дорогам через несколько дней будут разгуливать они вражья сила, ненавистные захватчики, и будут любоваться на эти деревья, поселятся в этих домах, осквернят своим присутствием священные места, площади, зеленые переулки.
      Котовский заметил дряхлого старика, вышедшего за ворота своего домишка. Старик недоуменно смотрел на вереницу подвод, покидающих город. Он щурил слезящиеся глаза с красными воспаленными веками, заслонялся ладонью, смотрел и сокрушенно покачивал головой.
      - Что, дед, невесело смотреть на это? - промолвил Котовский. Уходим, оставляем город, не хватило сил, чтобы защитить...
      - Плохо дело, совсем плохо, - прошамкал старик.
      - Плохо, да не совсем, потому что мы вернемся, дед, непременно вернемся, недолго врагам праздновать победу.
      Сказал эти слова Котовский, а сам подумал, что вернуться-то они вернутся непременно, но доживет ли дед до этих светлых дней?
      Старик как будто прочел его мысли.
      - Пока солнце взойдет, роса очи выест, - пробормотал он и опять стал всматриваться в обозы, поднявшие пыль на дороге, прислушиваться к скрипу колес, к нетерпеливому понуканию возниц.
      Впоследствии, когда приходилось особенно туго и вражеские полчища особенно яростно наступали, Котовский вспоминал об этом старом человеке, провожавшем красные войска. "Он ждет, надо торопиться", - думал Котовский, и у него удваивались силы.
      Но сейчас было не до раздумий. Город пустел, сиротел. Котовский вывозил все, что только можно было. А в окна особняков осторожно, из-за занавесей наблюдали за движущимися по улицам повозками те, кто здесь оставался, те, кто ждал прихода оккупантов.
      Кажется, все. Последние воинские части покинули город. Котовский медленно ехал по безлюдным улицам. Город молчал. Грустное было расставание! Котовский прощался с каждым домом, с каждым деревом, с каждым садом.
      Вот и Теобашевская улица... тот самый забор, за которым когда-то росли георгины... А вот и домик, где приняли его незнакомые люди и оказали ему помощь, перевязали раны... А здесь жил переплетчик Иван Павлович... Весь город был исхожен. Всюду были места, связанные с воспоминаниями, с каким-то куском живой жизни. Его город! Его Кишинев!
      Одним из последних выехал Гарькавый. Они поцеловались, расставаясь, и Гарькавый сказал:
      - Жду тебя, очень-то не задерживайся. Что делать! Приходится уходить. Встретимся за Днестром. А ты не отчаивайся, борьба еще не кончена, я бы даже сказал, она только начинается.
      - Я знаю, товарищ Гарькавый. Врагам нашим было бы преждевременно радоваться. Я приеду не один. Найдется народ по селам.
      7
      Котовский сдержал свое слово. Уже в Ганчештах, когда он распрощался с Софьей, у него набралось несколько конных. А теперь, когда он сидел в хате Леонтия, пришло немало новых добровольцев.
      - Двенадцать лет! - повторил Леонтий. - Это много, Григорий Иванович? А? Как ты думчешь? Двенадцать лет мы не виделись! Постой, когда в последний раз?
      Они перебирали в памяти давние дела и происшествия, которые уже почти позабыты, и людей, которых уже, может быть, нет в живых. Всю ночь Котовский рассказывал Леонтию о своих злоключениях и как бы снова переживал и борьбу, и тюремную безысходность, и дерзкие побеги, и скитания по тайге...
      Утром отыскали Котовского два человека: один - пожилой, широкий и грузный, другой - юный и подвижной.
      - Я Марков, из Кишинева. А это мой сын... вот какое дело...
      - Понятно.
      - Мы записались в отряд, - пояснил Миша Марков, не выдержав медлительности отца. - Мы теперь тоже конники, только у нас нет коней. Вы не думайте, ездить-то я умею. Отец, конечно, больше на паровозе, потому что мы железнодорожники. А я могу. Думаю, что могу.
      - Не умеешь - научишься, всему можно научиться.
      - Это-то конечно, - вздохнул Марков, - но нет их, коней, откуда их взять!
      - Нет коней? - удивился Котовский. И с горечью добавил: - Не только коней - у нас ничего нет. Нет оружия, нет продовольствия, нет бойцов. Ну так давайте, чтобы было!
      Помолчал немного и затем тихо, раздумно заговорил:
      - У нас ничего нет, но все будет, потому что это необходимо для победы. Я тебе ночью, Леонтий, рассказывал... У меня ничего не было в камере. Но я так хотел выбраться на свободу! А когда сильно хочешь, то добьешься своего!
      Леонтий попросил Котовского повторить свой рассказ собравшимся в избе конникам. Котовский припомнил один случай. Потом увлекся, увлек за собой всех...