Пролог

— …действительно, выступали и выступаем против внесения упомянутой тематики в так называемый «черный перечень» OOP. Во-первых, уже действующий запрет на исследования в области киборгоники совершенно очевидно не дает ни малейшей лазейки сторонникам легализации…

Визион-демонстратор был древний, еще времен повальной гонки за «иллюзией реального присутствия». Венцом оной гонки, как известно, явился Пражский расстрел — у патрульного блюстителя не выдержали нервы, когда перед ним материализовался всему миру осточертелый идиот из рекламы энергочистки («Вы до сих пор стираете „Тайдом"?! Тогда мы идем к вам!»). Пальба навскидку ничуть, естественно, не повредила голографическому болвану; из подвернувшихся прохожих тоже никто особо не пострадал; на защиту нервного полицая горой поднялась общественность, вусмерть задранная назойливыми рекламмейкерами (дипломированные Маркетологи почему-то всегда самыми последними замечают, что их усилия вместо интереса к рекламируемому прививают обывателям на оное стойкий рвотный рефлекс)… А вот мечта о реальности изображения скончалась быстрой, но весьма мучительной смертью.

Последние судороги агонизирующей этой мечты — хромированная оградка вокруг визион-пространства да несколько предупреждающих табличек — превращали изображение в полный балаган. Хотя по части балаганов, фарсов и прочего лицедейства изображаемые сами не поскупились бы кому угодно дать преизрядную фору. И даже не потому, что два пятиметровых (это в сидячем положении) обофраченных великана, непринужденно беседующих посреди площади (пускай даже и пешеходной), — еще то зрелище. «Уважаемый господин представитель» начал рассеянно обмахиваться каким-то пестрым буклетом; интервьюер торопливо приказал кому-то невидимому отрегулировать кондиционер: «Пусть наш гость хоть в студии отдохнет от накаленной атмосферы ООРовских слушаний…» А в доподлинном, здешнем «здесь» и без того немногочисленные отлетающие-провожающие-встречающие убрались под всевозможные крыши; зеркальные фасады административных и гостиничного корпусов утратили свою зеркальность, повытускнели; знобкий ветер мышиными стаями зашуршал в нестриженой газонной траве, взъерошил листву уводящей к терминалам аллеи… Небо плотно заросло густой мглистой плесенью — лишь вдалеке, где-то у самого горизонта, предненастную серость вдруг прокололи отвесные солнечные столбы: раскрылись окна для стратосферных лифтов. На подходе борт. Который там ближайший по расписанию? Канберрский? Черт, уже круговой, «Амурск—Амурск»… Ну вот, через максимум полчаса объявят регистрацию, а этого деятеля все нет… А следующего транзитника почти сутки ждать, а свои лайнеры из здешнего захолустья, естественно, не стартуют… И с чего это крутому родственничку взбрело назначить встречу в этакой-то дыре?!

Ожидающий успел уже вдоволь нанервничаться, набродиться по площади, наслушаться визионной ахинеи; потом замерзнуть, потом согреться, а потом снова замерзнуть — это когда нашел самое время окочуриться микрокондишн… Осталось только поднять воротник, по самые локти затолкать руки в карманы и, уповая на хладостойкость молодого поднакачанного организма, продолжать нервничать, бродить, слушать, мерзнуть — в общем, ждать до победного.

Да, площадь была пешеходной. Поэтому он сразу понял что к чему, когда на эту самую площадь, по-тигриному мурлыча двигателем, вперся черный с золотом лимузин. Припожаловал-таки этот… крестный дядя. Что ж, лучше поздно, чем слишком поздно.

Самоходная вилла подъехала, остановилась; из приоткрывшейся дверцы донеслось повелительное: «Садись!», и дождавшийся торопливо полез в натурально-кожаное лимузиновое нутро.

В нутре было тепло и очень приятно пахло. А еще в нутре был дядюшка — как всегда, безукоризненно выбритый, безукоризненно причесанный и безукоризненно одетый. Не человек, а экспонат для палаты мер и весов: «эталон перспективного члена руководства преуспевающей фирмы». Пепельный блондин (экая, понимаешь, «белокурая бестия»!), волевые, жестковатые даже черты лица — вот только морщинки в углах серо-стальных глаз придают взгляду явственный оттенок доброжелательности… Что ж, обладатель всего этого не из главных боссов в своей конторе, но контора достаточно на виду и даже среднее звено менеджмента в ней — люди публичные. Вот и старается конторский департамент по связям с общественностью (точнее — по замыливанию оной общественности мозгов). Слов нет, лицо сработано выдающимся мастером. Да разве только лицо! Машина — обрывистей некуда, и в такой машине сам за рулем. Целый букет находок: и тебе скромность, и непривычка перекладывать на кого-то ответственность, и стремление ни от кого не зависеть, и демократизм, и еще уйма черт-те каких положительностей прочитывается. Уж кто-кто, а племянник-то собственного дядю знает как вывернутого, но и то подпал под виртуозно сконструированный шарм.

— А ты возмужал! — Эталон среднего менеджера окинул племянника благосклонно-оценивающим взглядом. — Сколько, бишь, я тебя вживую-то не видал, молодой человек? Э-э-э… Два года, кажется?

— Три с лишним, — робко подсказал молодой человек.

Дядя задумчиво покивал:

— Ну да, точно: как раз два года. Ты тогда совсем еще сопляком был, а теперь… Наслышан о твоих головокружительных успехах, весьма наслышан!

— Да успехи-то не из тех, про какие бы стоило… — потупился было племянник, но влиятельный родственник решительно вскинул длань:

— Нет, хвастать не рекомендую! В твои годы следует быть скромным, трудолюбивым и постоянно неудовлетворенным собой! Понял?

Воспитуемый торопливо закивал, в ужасе ожидая монолога на тему: «Я в твои годы — и вот результат». Но, слава богу, чаша сия его миновала. «Крестный дядя» заметил, как племянник, осторожно поддернув обшлаг, косится на таймер. Заметил и расплылся в лучезарной улыбке:

— Не бойся, не опоздаешь. В крайнем случае, попрошу, чтоб твой рейс маленечко придержали.

Эта реплика, впрочем, оптимизмом своим племянника не заразила: тому как-то слабо верилось, будто бы даже у дядюшкиной фирмы может хватить мощи для «придержания» беспосадочного транзита.

А дядюшка жестом фокусника извлек откуда-то небольшой черный цилиндр и бросил его юному родственнику на колени. Правой рукой бросил, а левой сдвинул какой-то штифтик на приборной панели. В салоне набрал силу уверенный, с этакой барственною ленцой, голос: «…и в конце концов, не чересчур ли много внимания уделяют масс-медиа этой пока еще более чем гипотетической…»

— О чем это они? — рассеянно осведомился лимузиновладелец.

Племянник вопрос не расслышал, он заинтересованно рассматривал брошенное. Цилиндр (если можно так назвать штуку, в сечении имеющую эллипс) как две капли смахивал на обычную «семечницу» — он даже затворную кнопку имел на себе в соответствующем месте. А еще он имел на себе регистрационный индекс-код таможенного департамента Космофлота.

— Да, да, все формальности, естественно, выполнены; сопроводительная документация в порядке, — нетерпеливо выговорил лимузиновладелец, перебрасывая родственнику прозрачный футлярчик с одинокой эллипсетой внутри и с таким же кодом на крышке. — Ты что, воображал, будто я тебя заставлю бегать по портовым чинушам? Или что попрошу — хе-хе! — контрабанду какую-то протащить? Н-да… Так о чем они, а?

Племянник с трудом оторвался от созерцания полученных предметов и от разных непрошеных мыслишек (например, что про дядину респектабельную контору бродят слухи, на фоне коих контрабанда — младенческая невинная шалость). Потом он осознал наконец, что эталон менеджера настроил внутри-лимузиновый саунд на визион-программу и интересуется знать тему беседы голографических великанов-сидельцев.

— Это один из вице-директоров Промлиги, — начал было наконец отвечать племянник.

Начал, но не закончил.

Во-первых, до него дошло, что как раз личность говорящего дядюшку заинтересовать и не могла. Да, конечно, дядюшкина фирма — единственный монстр электронной (и не только электронной) промышленности, в Лигу не вошедший; да, конечно, оный независимый монстр прям-таки млеет от пресловутой своей независимости и беспардонно ее выпячивает при каждом удобном-неудобном случае… Но «не узнать» в лицо представителя Лиги при OOP — это бы уже слишкомвато.

Во-вторых, нужда в ответе отпала сама собой.

А в-третьих…

«Итак, самые… э-э-э… оптимистично или пессимистично — уж не знаю, как сказать правильнее, — настроенные специалисты полагают, что до создания искусственного интеллекта человечество дорастет не ранее чем лет через двести. Думаю, истерика вокруг этого дутого жупела затеяна теми, кто хочет отвлечь общественное внимание от по-настоящему страшной угрозы. Я подразумеваю вандальствующих анархистов и корыстных мошенников всех мастей, чьи преступные акции ставят на край, не побоюсь этого слова, гибели глобальную информационную сеть, а вместе с нею — нашу цивилизацию. Я имею в виду так называемых ха…»

Речь политико-промышленного воротилы оставалась гладкой; голос был по-прежнему благозвучен… Но вот лицо… Никакие достижения биокосметики не могли бы избавить его, лицо это, от резких морщин и старческой дряблости. Впрочем, третий по значимости столп Лиги наверняка не тяготился недостатками внешности, предпочитая обращать их в достоинства. Имидж мудрого аскетичного патриарха, почти библейского старца — вышеозначенные морщины плюс снежная голубоватая седина да глубокий взгляд из-под пергаментных полуопущенных век… Вот этот-то имидж теперь и пошел трещать по всем швам. Самоотрешенный лик мучительно коверкался, будто бы что-то норовило продрать его изнутри. Потом изображение замутилось, пошло рябью, а еще через миг благообразный деятель оборотился развалившимся в кресле облаченным во фрак пятиметровым клыкастым боровом. Нелепей всего было, что интервьюер продолжал с отлично вызубренным умным выражением лица задавать свои отлично вызубренные умные вопросы — хоть отвечали ему теперь хрюки да омерзительный злобный визг.

— Поистине, глобальная компьютеризация — и краеугольный камень нашей цивилизации, и ее же ахиллесова пята, — высокоштильно изрек эталон менеджера, созерцая визионные метаморфозы. Потом он обернулся к племяннику и вдруг заговорщически подмигнул:

— А может, с ведома самого же его и подстроено: больно уж к месту… Ну, ладно, — он посерьезнел. — Штука эта — не эллипсетница, просто монтировано в стандартном корпусе. Это из наших последних разработок, модифицирующий блок для ремонтных исполнительных механизмов. Вы, небось, уже проходили организацию контроля бортовых систем жизнеобеспечения? Ну, вот… С таким блоком возможности диагност-профилакторов типа FK или FKL возрастают до уровня моделей седьмого поколения. Это при на порядок низшей цене. Стоящая штука, правда? На станцию отправляем для испытаний. Все сие — назначение, функциональные характеристики, производитель, конечно, план испытаний и санкция руководства Космофлота, — все внесено в индекс-код. По прибытии вставишь в тестерный паз самого задрипанного из тамошних диагностеров. На том и все тебе хлопоты; даже фиксировать результаты не нужно: там встроенный протокол-автомат. А потом обратно мне привезешь. И учти: ты официально принят к нам на работу. Испытателем. Временно, конечно… ПОКА временно. А там поглядим, как справишься. Но в любом случае, по возвращении получишь ха-арошую пачку шуршалок. Тариф на работы «во вне», как ты должен бы знать, весьма неслаб. Ну, и премиальные будут — мы не шейлоки. Усвоил? Только вот еще… К Изверову сам с этим не лезь. Начальство его в курсе, естественно, а сам он… Понимаешь, очень он человек такой… нелегкий, в общем — ты еще со своей практикой от него настонешься. Так что побереги нервы и ему, и себе. Лады? Спросит — ответишь, конечно; врать я тебя не призываю… Сопроводиловку покажешь, там подпись его непосредственного… Но первым пред светлы очи не лезь. А то он еще, чего доброго, одеяло на себя перетянет — и все шуршалки в его карман ушуршат, хе-хе… Э, а чего ты вроде подкис-то, а?

— Вообще-то, по существующим правилам, без ведома ответственного за внеземной объект никакие… Тем более на старт-финишере…

Племянник замялся, но дядюшка и без того не дал бы ему договорить. Доверительно понизив голос, влиятельный родственник заговорил убеждающе:

— Ты пойми, правила правилами, но у бизнеса свои законы. Мало разработать что-нибудь перспективное, нужно успеть снять максимум прибыли. Чем меньше вокруг идеи всякого шевеления, тем меньше вероятность, что конкуренты пронюхают и успеют перехватить. А этот герой-ветеран… Еще поднимет шум, независимой экспертизы потребует — докажите, дескать, что не может принести вред… Мы-то знаем, что ничего такого в принципе быть не может, но эти дряхлые асы, у которых вместо извилин — уставные параграфы… И еще, — дядюшкин голос помягчел почти уже до интима. — Испытания по всей форме влетают в очень ощутимые деньги. Даже для нас ощутимые. А тут твоя практика подвернулась, возможность сэкономить… Это и мне плюс, как организатору. Но и не только мне. Мама твоя давно намекает, нельзя ли тебя к нам. Но пока я напрямую никак не могу, скажут: «Протекция, своего тянет…» А так у меня будет козырь: работал на нас, принес выгоду… Ну? Обеспечил секретность… Понял? А Изверову его начальство и без тебя уже, наверное, сообщило. Так что лады? Вот и славно. Поехали, подвезу тебя к самому лифту, на старт-площадку.

— А регистрация? — заикнулся племянник, приходя в себя.

— Уже, — ответствовал «крестный дядя», протягивая родственнику развернутый ноут, целиком состоящий из четвертьформатного манускрипт-дисплея. — Прочитай-ка да оставь для порядка автограф. Знакомым (и уж тем более родственникам) обязательно следует верить на слово… заручившись соответствующей распиской. Правильно говорю?

— Вы всегда и все правильно говорите. Поэтому можно я сперва прочитаю?

— Валяй, — великодушно разрешил «влиятельный и тэ дэ». — Я ж понимаю, наслушался, небось… э-э-э… всякого. Когда человек на виду, про него всегда болтают… э-э-э… всякое. Сам выйдешь на высоты — поймешь.

По авторскому замыслу, при последних словах хоть какая-нибудь из внутренностей молодого человека обязана была сладостно екнуть. Но многообещающий намек пропал втуне: племянник его попросту не расслышал, он слишком увлекся рассматриванием ноута. Даже не рассматриванием, а…

— Что-то не так? — раздраженно осведомился дядя.

— Тут больше страницы, а я не знаю, как пролистать. Лепторов нет, а на саунде у вас, небось, голосовая распознавалка…

Менеджер-эталон пренебрежительно фыркнул. И сказал:

— Нету там никаких этих… распознавалок! Мне нечего скрывать — что бы там про меня ни болтали!

— Ага… Некст пейдж, экшн… Действительно, нету распознавалки. А по-русски он тоже брэйнит?

— Он, как ты изволил выразиться, «брейнит» команды на всех известных литературных языках. — Судя по исключительной предупредительности тона, дядино терпение на третьей космической неслось к финалу. — Еще что-нибудь интересует?

— Классное писало! — Племянник вздохнул завистливо, после чего зачем-то подышал на правый свой большой палец, как-то уж чересчур старательно притиснул его к дисплею и не слишком разборчиво буркнул «экшн». Заметив, что влиятельный родственник отслеживает эти манипуляции полубрезгливо-полуподозрительно, молодой человек разъяснил:

— Пальцы замерзли. Курсанты-кураторы (ну, знаете, эти — из старшекурсников) нам с первого дня долбили… — Он вдруг загнусил, повысив голос и обильно сдобрив его этакими сержантскими взрявками: — Персонально для некоторых осуществляю специальный команд-ввод исключительно по-русски. Для долгосрочного исполнения… Этоллно, ноутируйте, смоллеры: последнее хлопство — всобачить изменение зазусманелым фингером ор стереть чо-ничо невошенным. Минитов через десять вааще олл перехренячится на фиг, энд ноуванная фром стандартных функциональных команд хрюк прохелпит: южуалная инсталяшка соушную дерьмоподтирку квиклово исполнять донт спроможная.

Дядя внимательно дослушал все до конца, а дослушав, сказал вдруг:

— Ну-ка, дай сюда!

Вкладывая ноут в требовательно растопыренную дядину пятерню, юный родственник позволил себе недоуменную гримасу, однако эталон менеджерства мимику сию проигнорировал. Он внимательно рассматривал изображение. Насмотревшись, перезагрузил «писало» и опять вызвал на дисплей то же. Отпечаток племянникова большого пальца дисциплинированно светился прозрачной краснотой поверх текста.

— Кажется, все правильно, — произнес наконец дядя вроде бы даже разочарованно. И, перехватив наивно-непонимающий взгляд молодого родственничка, разъяснил: — А то мало ли чему вас там учат в вашем училище. У вас ведь там народ попадается разный. Правильно говорю?

— Не знаю, — племянник скромно потупился. — Наверное. А если я теперь ваш этот… модифицирующий блок потеряю, стоимость из стипендии выплачивать или как?

Образец менеджера скатал ноут в трубочку и небрежно воткнул в какую-то щель на приборной лимузинной панели. И только после этого улыбнулся (на редкость обаятельно — как всегда то есть):

— Стипендии не хватит — разве что ты лет десять собираешься в своей альма-матери мозоли насиживать. Читать нужно было внимательней, раз уж взялся! Ну, ладно, едем уже, а то действительно придется ради твоей персоны выводить лайнер на петлю ожидания.

1

— Слушайте, студиозы, через полчаса мне потребуется минимум тридцать свободных гигов на F4. Так что будьте благолюбезны оперативненько къедренизировать все свои шедевры программирования.

Изверг обвел притихших студиозов ледяным взглядом, однако вознегодовать (по крайней мере, вслух) никто не отважился — все дисциплинированно кушали вязкую мутно-зеленую жижу под кодовым названием «первое номер семь». Только Леночка, придержав ложку у самого рта, осторожно спросила:

— А что значит «къедренизировать», Виктор Борисович?

Изверг ехидно вызмеил губы:

— Это значит стереть, — любезно пояснил он. — К едреной фене. Кушайте, детка, кутайте.

Виктор Борисович Изверов глядел только на Леночку — с этакой нехорошей удавьей пристальностью. Тем не менее никто из практикантов ни на миг не засомневался, что «кушайте, детка» адресовано отнюдь не ей. Кушать, а точнее — скушать и утереться, предлагалось Виталию Белоножко, ответственному старосте тройки практикантов из космотранспортного училища (факультет бортового программирования, трехгодичное обучение, первая курсовая практика).

Несколько мгновений Изверг тянул паузу, явно надеясь, что студиозы все-таки проявят неповиновение или хоть нагрубят заслуженному ветерану космонавтики, то есть ему. Надежды канули втуне — практиканты сосредоточенно расправлялись с обедом.

Правда, Леночка явно хотела бы спросить еще о чем-то (возможно, кто такая Едрена Феня), но Чин-чин пресек эту попытку в зародыше, наступив любознательной сокурснице на ногу. И правильно сделал. За Леночкой нужен был глаз да глаз. Кроме неотразимой мордашки родители-украинцы наградили ее звучной фамилией Халэпа, и благодарное чадо стремилось оправдывать родительский дар на все сто. Единственно, что у Леночки получалось действительно хорошо, это влипать на ровном месте и втравливать в свои неприятности как можно больше народу.

Так и не дождавшись от практикантов чего-либо предосудительного, Изверг разочарованно буркнул: «Благодарю, сыт», — и поднялся из-за стола.

Перед тем как покинуть кают-компанию, убеленный экс-космоволк проворчал, обращаясь главным образом к псевдокожаной стенной обивке:

— Если через полчаса мне не расчистят рабочее поле, я сделаю это сам, — и так прихлопнул за собой люк, что отражения потолочных светильников в содержимом тарелок раздробила мелкая рябь.

— Чего он так на нас взъелся? — Леночка не то всхлипнула, не то отфыркнула от глаз свою умопомрачительным образом завитую челку. — Что мы ему такого?..

— Да ничего, — Чин-чин собрал со стола пустые тарелки и отправился к амбразуре кухонного синтезатора. — Ты, Ленок, поставь себя на его место. Под занавес такой биографии оказаться на блокшиве — чем-то вроде космического бакенщика… И то ведь, считай, из милости только держат, в память былых заслуг: при его годах да болячках простого бы смертного трехдюймовым швом к Земле приварили.

— А что такое «блокшив»? — Леночкин нос зашевелился от любопытства.

— Корабль, который на девяносто процентов выработал полетный ресурс и используется в качестве орбитальной станции, — раздраженно пояснил отличник, староста и во всех отношениях положительный человек Белоножко. — Между прочим, это тебе положено знать.

Вообще-то, Виталию следовало бы понимать, что корить Леночку незнанием азбучных истин — дело намертво безнадежное: Леночка, похоже, считала, что при ее внешности (а вдобавок еще и при папе — директоре училища) быть умной попросту глупо.

— Мало ли чего кому положено! — Огромные карие глаза папенькиной дочки шарахнули по старосте дуплетом ледяного презрения. — Тебе, например, полагалось бы наладить отношения с Извер… — Обладательница благозвучной фамилии воровато оглянулась на зарешеченное дупло микрофона внутренней связи и сбавила тон до шепота: — с Изверовым то есть. А ты только пыхтишь и терпишь. Тоже мне староста — матрац безответный!

— А что я могу?! Спорить — только хуже получится. Думаешь, он сам не знает, что в полчаса свернуть такую программу… — Тут Виталий захлебнулся словами и едва не упал с табурета, поскольку Чин-чин, расставляя на столе заново наполненные тарелки, вдруг заскрипел совершенно изверговским голосом:

— Нештатная ситуация не будет интересоваться, соответствует ли поставленная ею задача вашим возможностям. Космос противопоказан тем, кто не способен выполнить любое указание в любые сроки.

Леночка зааплодировала, Виталий приподнял кулак с оттопыренным большим пальцем. Чин-Чин важно раскланялся и примерился было сесть за стол, но, отчего-то передумав, торопливо направился к выходу.

— Ты куда? — удивленно окликнул его Виталий.

— До термина ультиматума осталось двадцать минут, — Чин-чин уже взялся за ручку люка. — Пойду гляну, что можно успеть сделать с программой.

— Подожди. — Уставленный в Чин-чинову спину изящный носик папиной Халэпы возбужденно подрагивал. — Слушай, а что это у нас девчонки шушукались, вроде бы ты чуть ли не с пятнадцати лет угодил в список самых опасных кримэлементов Земли? И будто к нам в училище тебя то ли Интерпол упек на исправление… то есть на это… перевоспитание… то ли ты сам решил отсидеться чуть ли не под чужой фамилией… Это правда?

Чин-чин не спеша обернулся и значительно, с расстановкой произнес: «Ха-ха-ха». Затем он указал пальцем на стол, подмигнул Леночке и вышел.

Возмущение прекрасной Халэпы не знало границ.

— Ты понял, а? — кинулась она искать сочувствия у Белоножко. — Корчит из себя ну прям не знаю что! Прям тебе круче самых крутых яиц! Тьфу! Слушай, он хоть успеет, а?

— Успеет? Куда успеет? Ах, Чин с программой… Бог мой, да конечно же нет! — рассеянно промямлил Виталий, таращась на тот конец стола, за который раздумал усаживаться предмет обсуждения.

Леночка проследила за оцепенелым взглядом старосты и вдруг издала звук, который на чемпионате по визгу непременно бы побил рекорды пронзительности и продолжительности.

По обшарпанной столешнице неторопливо прогуливался огромный жирный таракан.

Коридор казался бесконечным. Уже невесть сколько времени эта тесная, плавно изгибающаяся труба стремительными толчками неслась навстречу и мимо, усыпляя однообразием узора темной обивочной псевдокожи, завораживая монотонными всплесками плафонного света…

А где-то там, за украдливым коридорным выгибом, все близилась, близилась покуда еще невидимая цель этого тренированного бесшумного бега — массивная дверь с ало-пламенной надписью: «Главный энергоузел. Вход по спецпропускам с литерой X».

Цель. Ворваться, перебить все, что шевелится, найти и активировать систему самоуничтожения — и назад, пока таймер на пульте десантного катера не успел отсчитать контрольный срок возвращения. Все как всегда. Зачем? Для чего всесильным боссам из Промышленной Лиги понадобилось превратить в белую вспышку аннигиляции именно вот эту дряхлую жестянку, безобидно накручивающую гелиоцентрические витки где-то между орбитой Плутона и основным руслом Стикса?

Зачем? Резидент класса «А» даже сам себе не задает подобных вопросов. Резидент получает приказы, выполняет их, а потом старается выжить.

Шагах в десяти, как раз посредине между двумя плафонами, где сумерки натужно балансировали на самой грани доподлинной темноты, стенная обивка вдруг вспучилась уродливым горбом, напряглась, треснула, обнажая бесформенную тусклую глыбу…

Робот-охранник! Дьявольщина, да сколько же их на этой якобы никчемной жестянке?!

Уже понимая, что не успеть, что заморочили, подловили-таки своего врага неведомые хозяева ржавой космической рухляди, Резидент вздернул кургузый стволик лучовки. Тренированный взгляд безошибочно нащупал единственное уязвимое место электронно-механического цербера — еле заметную впадину у основания фальшголовы… Нет, поздно!

Резидент еще успел заметить диафрагму, распахивающуюся на уродливом бронированном плече, успел разглядеть вспыхнувшую над ней злобную искру лазерного дальномера…

В следующий миг окружающее вымела из глаз ослепительная вспышка, а за ней пришла чернота.

Беспроглядная чернота с как бы налепленной на нее розовой надписью: «Error on drive A».

Студент Чинарёв, известный также как Чинарик или Чин-чин, стащил с лица эластичную вирт-маску и быстро огляделся, щурясь от показавшегося чересчур ярким света. Вокруг сверкала хромом и полированным пластиком рубка (единственный по-настоящему чистый отсек на блокшиве); совсем рядом корячился развесистым деревом каталогов монитор блокшивского чиф-компа, перед каковым компом Чинарёв, собственно, и изволил восседать в состоянии легкой постигровой прострации.

А сбоку, почти касаясь подлокотника пользовательского кресла, стоял отставной космоволк Виктор Борисович Изверг — с неприятной ухмылкой на бескровных губах и с пультиком дистанц-управления в руке.

Чинарёв пристроил маску возле комповского контактора и встал, пытаясь (кстати, не без успеха) изобразить на лице почтительное внимание.

— Н-н-да… — голос дряхлого космонавта прямо-таки сочился лицемерною скорбью (как, к примеру, гадючьи зубы ядом). — Я, значит, на целый час сверх оговоренного срока отложил важнейшую работу, пошел господам студиозам навстречу… А господин студиоз вместо спасения результатов двадцатидневной работы своей группы развлекается недозволенными играми… То есть не играми даже, а… Нечего сказать, похвально!

Чинарев еще раз покосился на дистанционник, который волк Виктор Борисович держал на манер древнего дуэльного пистолета. Покосился и спросил:

— Вы просто отключили меня от Сети или…

— Не «или», а «и». Вашу остроумную программку для лазания по секретным учебным файлам Лиги я при отключении стер. Прошу учесть на будущее: мне выше темечка хватает неприятностей, которые я нажил по СОБСТВЕННОЙ инициативе. Ну, а теперь… — Изверг сунул дистанционник в карман и нагнулся над стационарным контактором, — теперь, друг мой, проводим-ка в последний путь плоды напряженной работы всей вашей троицы…

Длинные, по-старчески узловатые пальцы исполнили на светящихся квадратиках сенсоров нечто вроде ирокезской пляски со скальпами. «Вы уверены, что хотите стереть информацию с сегмента F4?» — осведомился приятный бархатный голос, и Виктор Борисович елейно пропел в ответ:

— Уверен, ласточка ты моя электронная. Делай, как велено. И сыграй-ка нам что-нибудь подходящее к случаю. Скажем, «Реквием» Моцарта… или нет — лучше молчановский «Путь».

Тихонько пострекатывал, помаргивал индикаторами системный блок, на экране монитора билась в эпилептических корчах стремительно нарастающая цифирь — процентовка выполнения «операции къедренизации», а компьютерный саунд изводился скрипичным нытьем да трагически надтреснутым басом:

И хоть путь наш усыпан цветами,

Настом втоптанной в грязь красоты

Мы идем не к заждавшейся славе,

А бредем вслед за гробом мечты.

Несколько мгновений Чин-чин, щурясь, рассматривал лицо экс-великого космонавта — набор костистых углов, стянутых в единое целое густой паутиной морщин.

— Виктор Борисович, — голос нахального студента был исполнен безмерным почтением, — если не секрет, у вас в роду садисты были?

— Отнюдь. Я первый.

— Ага, значит, все-таки садизм… — задумчиво покивал Чинарев. — А то я никак не мог увязать некоторые факты. Ради освобождения тридцати гигов человек стирает программу на F4, хотя на Fl, F2 и F3 у него почти два терабайта девственной пустоты. Это не считая того, что как-то уж очень слабо мне верится, будто на этой галош… на этом блокшиве наличествует всего лишь один рабочий комп.

Изверов на секунду оторвал взгляд от цифровой агонии выпалываемой программы, скосил на Чин-чина стеклянно взблеснувший глаз:

— Непременной составляющей курсовой практики являются трудности, максимально приближенные к реальным условиям дальнего перелета. Так как старт-финишер с данной точки зрения не просто тихий, а наитишайший из омутов, мне приходится искусственно имитировать в нем признаки жизнедеятельности чертей, — он лицемерно вздохнул. — Приходится мне, недостойному, в единственной своей особи воплощать всю подлость пространства, сопространства, бортового оборудования (знаете принцип — чем совершенней, тем сволочнее?) и всех ваших будущих уродов-соэкипажников. Кажется, покуда я неплохо справляюсь, а?

Чин-чин позволил себе улыбочку, отчасти напоминающую удавью доброжелательность собеседника:

— Вынужден огорчить. Все наши материалы скопированы на «семечки», так что похороны мечты покамест не состоятся.

Трагическое пение оборвалось на полуслове, бархатный баритон сообщил: «Сегмент F4 свободен». Изверов чиркнул по монитору рассеянным взглядом, затем присел на кресельный подлокотник и снизу вверх уставился в лицо тянущегося по стойке «смирно» практиканта.

— Блефуете, студиоз! — Правда, особой уверенности в голосе Изверга не ощущалось. — Не могли вы… ни на эллипсеты не могли, ни как угодно иначе. В здешнем компе конструктивно не предусмотрена возможность подключения копировальных драйвов. А на модуле Интерсети такая мощная блокировка, что ни один…