Пролог

— …действительно, выступали и выступаем против внесения упомянутой тематики в так называемый «черный перечень» OOP. Во-первых, уже действующий запрет на исследования в области киборгоники совершенно очевидно не дает ни малейшей лазейки сторонникам легализации…

Визион-демонстратор был древний, еще времен повальной гонки за «иллюзией реального присутствия». Венцом оной гонки, как известно, явился Пражский расстрел — у патрульного блюстителя не выдержали нервы, когда перед ним материализовался всему миру осточертелый идиот из рекламы энергочистки («Вы до сих пор стираете „Тайдом"?! Тогда мы идем к вам!»). Пальба навскидку ничуть, естественно, не повредила голографическому болвану; из подвернувшихся прохожих тоже никто особо не пострадал; на защиту нервного полицая горой поднялась общественность, вусмерть задранная назойливыми рекламмейкерами (дипломированные Маркетологи почему-то всегда самыми последними замечают, что их усилия вместо интереса к рекламируемому прививают обывателям на оное стойкий рвотный рефлекс)… А вот мечта о реальности изображения скончалась быстрой, но весьма мучительной смертью.

Последние судороги агонизирующей этой мечты — хромированная оградка вокруг визион-пространства да несколько предупреждающих табличек — превращали изображение в полный балаган. Хотя по части балаганов, фарсов и прочего лицедейства изображаемые сами не поскупились бы кому угодно дать преизрядную фору. И даже не потому, что два пятиметровых (это в сидячем положении) обофраченных великана, непринужденно беседующих посреди площади (пускай даже и пешеходной), — еще то зрелище. «Уважаемый господин представитель» начал рассеянно обмахиваться каким-то пестрым буклетом; интервьюер торопливо приказал кому-то невидимому отрегулировать кондиционер: «Пусть наш гость хоть в студии отдохнет от накаленной атмосферы ООРовских слушаний…» А в доподлинном, здешнем «здесь» и без того немногочисленные отлетающие-провожающие-встречающие убрались под всевозможные крыши; зеркальные фасады административных и гостиничного корпусов утратили свою зеркальность, повытускнели; знобкий ветер мышиными стаями зашуршал в нестриженой газонной траве, взъерошил листву уводящей к терминалам аллеи… Небо плотно заросло густой мглистой плесенью — лишь вдалеке, где-то у самого горизонта, предненастную серость вдруг прокололи отвесные солнечные столбы: раскрылись окна для стратосферных лифтов. На подходе борт. Который там ближайший по расписанию? Канберрский? Черт, уже круговой, «Амурск—Амурск»… Ну вот, через максимум полчаса объявят регистрацию, а этого деятеля все нет… А следующего транзитника почти сутки ждать, а свои лайнеры из здешнего захолустья, естественно, не стартуют… И с чего это крутому родственничку взбрело назначить встречу в этакой-то дыре?!

Ожидающий успел уже вдоволь нанервничаться, набродиться по площади, наслушаться визионной ахинеи; потом замерзнуть, потом согреться, а потом снова замерзнуть — это когда нашел самое время окочуриться микрокондишн… Осталось только поднять воротник, по самые локти затолкать руки в карманы и, уповая на хладостойкость молодого поднакачанного организма, продолжать нервничать, бродить, слушать, мерзнуть — в общем, ждать до победного.

Да, площадь была пешеходной. Поэтому он сразу понял что к чему, когда на эту самую площадь, по-тигриному мурлыча двигателем, вперся черный с золотом лимузин. Припожаловал-таки этот… крестный дядя. Что ж, лучше поздно, чем слишком поздно.

Самоходная вилла подъехала, остановилась; из приоткрывшейся дверцы донеслось повелительное: «Садись!», и дождавшийся торопливо полез в натурально-кожаное лимузиновое нутро.

В нутре было тепло и очень приятно пахло. А еще в нутре был дядюшка — как всегда, безукоризненно выбритый, безукоризненно причесанный и безукоризненно одетый. Не человек, а экспонат для палаты мер и весов: «эталон перспективного члена руководства преуспевающей фирмы». Пепельный блондин (экая, понимаешь, «белокурая бестия»!), волевые, жестковатые даже черты лица — вот только морщинки в углах серо-стальных глаз придают взгляду явственный оттенок доброжелательности… Что ж, обладатель всего этого не из главных боссов в своей конторе, но контора достаточно на виду и даже среднее звено менеджмента в ней — люди публичные. Вот и старается конторский департамент по связям с общественностью (точнее — по замыливанию оной общественности мозгов). Слов нет, лицо сработано выдающимся мастером. Да разве только лицо! Машина — обрывистей некуда, и в такой машине сам за рулем. Целый букет находок: и тебе скромность, и непривычка перекладывать на кого-то ответственность, и стремление ни от кого не зависеть, и демократизм, и еще уйма черт-те каких положительностей прочитывается. Уж кто-кто, а племянник-то собственного дядю знает как вывернутого, но и то подпал под виртуозно сконструированный шарм.

— А ты возмужал! — Эталон среднего менеджера окинул племянника благосклонно-оценивающим взглядом. — Сколько, бишь, я тебя вживую-то не видал, молодой человек? Э-э-э… Два года, кажется?

— Три с лишним, — робко подсказал молодой человек.

Дядя задумчиво покивал:

— Ну да, точно: как раз два года. Ты тогда совсем еще сопляком был, а теперь… Наслышан о твоих головокружительных успехах, весьма наслышан!

— Да успехи-то не из тех, про какие бы стоило… — потупился было племянник, но влиятельный родственник решительно вскинул длань:

— Нет, хвастать не рекомендую! В твои годы следует быть скромным, трудолюбивым и постоянно неудовлетворенным собой! Понял?

Воспитуемый торопливо закивал, в ужасе ожидая монолога на тему: «Я в твои годы — и вот результат». Но, слава богу, чаша сия его миновала. «Крестный дядя» заметил, как племянник, осторожно поддернув обшлаг, косится на таймер. Заметил и расплылся в лучезарной улыбке:

— Не бойся, не опоздаешь. В крайнем случае, попрошу, чтоб твой рейс маленечко придержали.

Эта реплика, впрочем, оптимизмом своим племянника не заразила: тому как-то слабо верилось, будто бы даже у дядюшкиной фирмы может хватить мощи для «придержания» беспосадочного транзита.

А дядюшка жестом фокусника извлек откуда-то небольшой черный цилиндр и бросил его юному родственнику на колени. Правой рукой бросил, а левой сдвинул какой-то штифтик на приборной панели. В салоне набрал силу уверенный, с этакой барственною ленцой, голос: «…и в конце концов, не чересчур ли много внимания уделяют масс-медиа этой пока еще более чем гипотетической…»

— О чем это они? — рассеянно осведомился лимузиновладелец.

Племянник вопрос не расслышал, он заинтересованно рассматривал брошенное. Цилиндр (если можно так назвать штуку, в сечении имеющую эллипс) как две капли смахивал на обычную «семечницу» — он даже затворную кнопку имел на себе в соответствующем месте. А еще он имел на себе регистрационный индекс-код таможенного департамента Космофлота.

— Да, да, все формальности, естественно, выполнены; сопроводительная документация в порядке, — нетерпеливо выговорил лимузиновладелец, перебрасывая родственнику прозрачный футлярчик с одинокой эллипсетой внутри и с таким же кодом на крышке. — Ты что, воображал, будто я тебя заставлю бегать по портовым чинушам? Или что попрошу — хе-хе! — контрабанду какую-то протащить? Н-да… Так о чем они, а?

Племянник с трудом оторвался от созерцания полученных предметов и от разных непрошеных мыслишек (например, что про дядину респектабельную контору бродят слухи, на фоне коих контрабанда — младенческая невинная шалость). Потом он осознал наконец, что эталон менеджера настроил внутри-лимузиновый саунд на визион-программу и интересуется знать тему беседы голографических великанов-сидельцев.

— Это один из вице-директоров Промлиги, — начал было наконец отвечать племянник.

Начал, но не закончил.

Во-первых, до него дошло, что как раз личность говорящего дядюшку заинтересовать и не могла. Да, конечно, дядюшкина фирма — единственный монстр электронной (и не только электронной) промышленности, в Лигу не вошедший; да, конечно, оный независимый монстр прям-таки млеет от пресловутой своей независимости и беспардонно ее выпячивает при каждом удобном-неудобном случае… Но «не узнать» в лицо представителя Лиги при OOP — это бы уже слишкомвато.

Во-вторых, нужда в ответе отпала сама собой.

А в-третьих…

«Итак, самые… э-э-э… оптимистично или пессимистично — уж не знаю, как сказать правильнее, — настроенные специалисты полагают, что до создания искусственного интеллекта человечество дорастет не ранее чем лет через двести. Думаю, истерика вокруг этого дутого жупела затеяна теми, кто хочет отвлечь общественное внимание от по-настоящему страшной угрозы. Я подразумеваю вандальствующих анархистов и корыстных мошенников всех мастей, чьи преступные акции ставят на край, не побоюсь этого слова, гибели глобальную информационную сеть, а вместе с нею — нашу цивилизацию. Я имею в виду так называемых ха…»

Речь политико-промышленного воротилы оставалась гладкой; голос был по-прежнему благозвучен… Но вот лицо… Никакие достижения биокосметики не могли бы избавить его, лицо это, от резких морщин и старческой дряблости. Впрочем, третий по значимости столп Лиги наверняка не тяготился недостатками внешности, предпочитая обращать их в достоинства. Имидж мудрого аскетичного патриарха, почти библейского старца — вышеозначенные морщины плюс снежная голубоватая седина да глубокий взгляд из-под пергаментных полуопущенных век… Вот этот-то имидж теперь и пошел трещать по всем швам. Самоотрешенный лик мучительно коверкался, будто бы что-то норовило продрать его изнутри. Потом изображение замутилось, пошло рябью, а еще через миг благообразный деятель оборотился развалившимся в кресле облаченным во фрак пятиметровым клыкастым боровом. Нелепей всего было, что интервьюер продолжал с отлично вызубренным умным выражением лица задавать свои отлично вызубренные умные вопросы — хоть отвечали ему теперь хрюки да омерзительный злобный визг.

— Поистине, глобальная компьютеризация — и краеугольный камень нашей цивилизации, и ее же ахиллесова пята, — высокоштильно изрек эталон менеджера, созерцая визионные метаморфозы. Потом он обернулся к племяннику и вдруг заговорщически подмигнул:

— А может, с ведома самого же его и подстроено: больно уж к месту… Ну, ладно, — он посерьезнел. — Штука эта — не эллипсетница, просто монтировано в стандартном корпусе. Это из наших последних разработок, модифицирующий блок для ремонтных исполнительных механизмов. Вы, небось, уже проходили организацию контроля бортовых систем жизнеобеспечения? Ну, вот… С таким блоком возможности диагност-профилакторов типа FK или FKL возрастают до уровня моделей седьмого поколения. Это при на порядок низшей цене. Стоящая штука, правда? На станцию отправляем для испытаний. Все сие — назначение, функциональные характеристики, производитель, конечно, план испытаний и санкция руководства Космофлота, — все внесено в индекс-код. По прибытии вставишь в тестерный паз самого задрипанного из тамошних диагностеров. На том и все тебе хлопоты; даже фиксировать результаты не нужно: там встроенный протокол-автомат. А потом обратно мне привезешь. И учти: ты официально принят к нам на работу. Испытателем. Временно, конечно… ПОКА временно. А там поглядим, как справишься. Но в любом случае, по возвращении получишь ха-арошую пачку шуршалок. Тариф на работы «во вне», как ты должен бы знать, весьма неслаб. Ну, и премиальные будут — мы не шейлоки. Усвоил? Только вот еще… К Изверову сам с этим не лезь. Начальство его в курсе, естественно, а сам он… Понимаешь, очень он человек такой… нелегкий, в общем — ты еще со своей практикой от него настонешься. Так что побереги нервы и ему, и себе. Лады? Спросит — ответишь, конечно; врать я тебя не призываю… Сопроводиловку покажешь, там подпись его непосредственного… Но первым пред светлы очи не лезь. А то он еще, чего доброго, одеяло на себя перетянет — и все шуршалки в его карман ушуршат, хе-хе… Э, а чего ты вроде подкис-то, а?

— Вообще-то, по существующим правилам, без ведома ответственного за внеземной объект никакие… Тем более на старт-финишере…

Племянник замялся, но дядюшка и без того не дал бы ему договорить. Доверительно понизив голос, влиятельный родственник заговорил убеждающе:

— Ты пойми, правила правилами, но у бизнеса свои законы. Мало разработать что-нибудь перспективное, нужно успеть снять максимум прибыли. Чем меньше вокруг идеи всякого шевеления, тем меньше вероятность, что конкуренты пронюхают и успеют перехватить. А этот герой-ветеран… Еще поднимет шум, независимой экспертизы потребует — докажите, дескать, что не может принести вред… Мы-то знаем, что ничего такого в принципе быть не может, но эти дряхлые асы, у которых вместо извилин — уставные параграфы… И еще, — дядюшкин голос помягчел почти уже до интима. — Испытания по всей форме влетают в очень ощутимые деньги. Даже для нас ощутимые. А тут твоя практика подвернулась, возможность сэкономить… Это и мне плюс, как организатору. Но и не только мне. Мама твоя давно намекает, нельзя ли тебя к нам. Но пока я напрямую никак не могу, скажут: «Протекция, своего тянет…» А так у меня будет козырь: работал на нас, принес выгоду… Ну? Обеспечил секретность… Понял? А Изверову его начальство и без тебя уже, наверное, сообщило. Так что лады? Вот и славно. Поехали, подвезу тебя к самому лифту, на старт-площадку.

— А регистрация? — заикнулся племянник, приходя в себя.

— Уже, — ответствовал «крестный дядя», протягивая родственнику развернутый ноут, целиком состоящий из четвертьформатного манускрипт-дисплея. — Прочитай-ка да оставь для порядка автограф. Знакомым (и уж тем более родственникам) обязательно следует верить на слово… заручившись соответствующей распиской. Правильно говорю?

— Вы всегда и все правильно говорите. Поэтому можно я сперва прочитаю?

— Валяй, — великодушно разрешил «влиятельный и тэ дэ». — Я ж понимаю, наслушался, небось… э-э-э… всякого. Когда человек на виду, про него всегда болтают… э-э-э… всякое. Сам выйдешь на высоты — поймешь.

По авторскому замыслу, при последних словах хоть какая-нибудь из внутренностей молодого человека обязана была сладостно екнуть. Но многообещающий намек пропал втуне: племянник его попросту не расслышал, он слишком увлекся рассматриванием ноута. Даже не рассматриванием, а…

— Что-то не так? — раздраженно осведомился дядя.

— Тут больше страницы, а я не знаю, как пролистать. Лепторов нет, а на саунде у вас, небось, голосовая распознавалка…

Менеджер-эталон пренебрежительно фыркнул. И сказал:

— Нету там никаких этих… распознавалок! Мне нечего скрывать — что бы там про меня ни болтали!

— Ага… Некст пейдж, экшн… Действительно, нету распознавалки. А по-русски он тоже брэйнит?

— Он, как ты изволил выразиться, «брейнит» команды на всех известных литературных языках. — Судя по исключительной предупредительности тона, дядино терпение на третьей космической неслось к финалу. — Еще что-нибудь интересует?

— Классное писало! — Племянник вздохнул завистливо, после чего зачем-то подышал на правый свой большой палец, как-то уж чересчур старательно притиснул его к дисплею и не слишком разборчиво буркнул «экшн». Заметив, что влиятельный родственник отслеживает эти манипуляции полубрезгливо-полуподозрительно, молодой человек разъяснил:

— Пальцы замерзли. Курсанты-кураторы (ну, знаете, эти — из старшекурсников) нам с первого дня долбили… — Он вдруг загнусил, повысив голос и обильно сдобрив его этакими сержантскими взрявками: — Персонально для некоторых осуществляю специальный команд-ввод исключительно по-русски. Для долгосрочного исполнения… Этоллно, ноутируйте, смоллеры: последнее хлопство — всобачить изменение зазусманелым фингером ор стереть чо-ничо невошенным. Минитов через десять вааще олл перехренячится на фиг, энд ноуванная фром стандартных функциональных команд хрюк прохелпит: южуалная инсталяшка соушную дерьмоподтирку квиклово исполнять донт спроможная.

Дядя внимательно дослушал все до конца, а дослушав, сказал вдруг:

— Ну-ка, дай сюда!

Вкладывая ноут в требовательно растопыренную дядину пятерню, юный родственник позволил себе недоуменную гримасу, однако эталон менеджерства мимику сию проигнорировал. Он внимательно рассматривал изображение. Насмотревшись, перезагрузил «писало» и опять вызвал на дисплей то же. Отпечаток племянникова большого пальца дисциплинированно светился прозрачной краснотой поверх текста.

— Кажется, все правильно, — произнес наконец дядя вроде бы даже разочарованно. И, перехватив наивно-непонимающий взгляд молодого родственничка, разъяснил: — А то мало ли чему вас там учат в вашем училище. У вас ведь там народ попадается разный. Правильно говорю?

— Не знаю, — племянник скромно потупился. — Наверное. А если я теперь ваш этот… модифицирующий блок потеряю, стоимость из стипендии выплачивать или как?

Образец менеджера скатал ноут в трубочку и небрежно воткнул в какую-то щель на приборной лимузинной панели. И только после этого улыбнулся (на редкость обаятельно — как всегда то есть):

— Стипендии не хватит — разве что ты лет десять собираешься в своей альма-матери мозоли насиживать. Читать нужно было внимательней, раз уж взялся! Ну, ладно, едем уже, а то действительно придется ради твоей персоны выводить лайнер на петлю ожидания.

1

— Слушайте, студиозы, через полчаса мне потребуется минимум тридцать свободных гигов на F4. Так что будьте благолюбезны оперативненько къедренизировать все свои шедевры программирования.

Изверг обвел притихших студиозов ледяным взглядом, однако вознегодовать (по крайней мере, вслух) никто не отважился — все дисциплинированно кушали вязкую мутно-зеленую жижу под кодовым названием «первое номер семь». Только Леночка, придержав ложку у самого рта, осторожно спросила:

— А что значит «къедренизировать», Виктор Борисович?

Изверг ехидно вызмеил губы:

— Это значит стереть, — любезно пояснил он. — К едреной фене. Кушайте, детка, кутайте.

Виктор Борисович Изверов глядел только на Леночку — с этакой нехорошей удавьей пристальностью. Тем не менее никто из практикантов ни на миг не засомневался, что «кушайте, детка» адресовано отнюдь не ей. Кушать, а точнее — скушать и утереться, предлагалось Виталию Белоножко, ответственному старосте тройки практикантов из космотранспортного училища (факультет бортового программирования, трехгодичное обучение, первая курсовая практика).

Несколько мгновений Изверг тянул паузу, явно надеясь, что студиозы все-таки проявят неповиновение или хоть нагрубят заслуженному ветерану космонавтики, то есть ему. Надежды канули втуне — практиканты сосредоточенно расправлялись с обедом.

Правда, Леночка явно хотела бы спросить еще о чем-то (возможно, кто такая Едрена Феня), но Чин-чин пресек эту попытку в зародыше, наступив любознательной сокурснице на ногу. И правильно сделал. За Леночкой нужен был глаз да глаз. Кроме неотразимой мордашки родители-украинцы наградили ее звучной фамилией Халэпа, и благодарное чадо стремилось оправдывать родительский дар на все сто. Единственно, что у Леночки получалось действительно хорошо, это влипать на ровном месте и втравливать в свои неприятности как можно больше народу.

Так и не дождавшись от практикантов чего-либо предосудительного, Изверг разочарованно буркнул: «Благодарю, сыт», — и поднялся из-за стола.

Перед тем как покинуть кают-компанию, убеленный экс-космоволк проворчал, обращаясь главным образом к псевдокожаной стенной обивке:

— Если через полчаса мне не расчистят рабочее поле, я сделаю это сам, — и так прихлопнул за собой люк, что отражения потолочных светильников в содержимом тарелок раздробила мелкая рябь.

— Чего он так на нас взъелся? — Леночка не то всхлипнула, не то отфыркнула от глаз свою умопомрачительным образом завитую челку. — Что мы ему такого?..

— Да ничего, — Чин-чин собрал со стола пустые тарелки и отправился к амбразуре кухонного синтезатора. — Ты, Ленок, поставь себя на его место. Под занавес такой биографии оказаться на блокшиве — чем-то вроде космического бакенщика… И то ведь, считай, из милости только держат, в память былых заслуг: при его годах да болячках простого бы смертного трехдюймовым швом к Земле приварили.

— А что такое «блокшив»? — Леночкин нос зашевелился от любопытства.

— Корабль, который на девяносто процентов выработал полетный ресурс и используется в качестве орбитальной станции, — раздраженно пояснил отличник, староста и во всех отношениях положительный человек Белоножко. — Между прочим, это тебе положено знать.

Вообще-то, Виталию следовало бы понимать, что корить Леночку незнанием азбучных истин — дело намертво безнадежное: Леночка, похоже, считала, что при ее внешности (а вдобавок еще и при папе — директоре училища) быть умной попросту глупо.

— Мало ли чего кому положено! — Огромные карие глаза папенькиной дочки шарахнули по старосте дуплетом ледяного презрения. — Тебе, например, полагалось бы наладить отношения с Извер… — Обладательница благозвучной фамилии воровато оглянулась на зарешеченное дупло микрофона внутренней связи и сбавила тон до шепота: — с Изверовым то есть. А ты только пыхтишь и терпишь. Тоже мне староста — матрац безответный!

— А что я могу?! Спорить — только хуже получится. Думаешь, он сам не знает, что в полчаса свернуть такую программу… — Тут Виталий захлебнулся словами и едва не упал с табурета, поскольку Чин-чин, расставляя на столе заново наполненные тарелки, вдруг заскрипел совершенно изверговским голосом:

— Нештатная ситуация не будет интересоваться, соответствует ли поставленная ею задача вашим возможностям. Космос противопоказан тем, кто не способен выполнить любое указание в любые сроки.

Леночка зааплодировала, Виталий приподнял кулак с оттопыренным большим пальцем. Чин-Чин важно раскланялся и примерился было сесть за стол, но, отчего-то передумав, торопливо направился к выходу.

— Ты куда? — удивленно окликнул его Виталий.

— До термина ультиматума осталось двадцать минут, — Чин-чин уже взялся за ручку люка. — Пойду гляну, что можно успеть сделать с программой.

— Подожди. — Уставленный в Чин-чинову спину изящный носик папиной Халэпы возбужденно подрагивал. — Слушай, а что это у нас девчонки шушукались, вроде бы ты чуть ли не с пятнадцати лет угодил в список самых опасных кримэлементов Земли? И будто к нам в училище тебя то ли Интерпол упек на исправление… то есть на это… перевоспитание… то ли ты сам решил отсидеться чуть ли не под чужой фамилией… Это правда?

Чин-чин не спеша обернулся и значительно, с расстановкой произнес: «Ха-ха-ха». Затем он указал пальцем на стол, подмигнул Леночке и вышел.

Возмущение прекрасной Халэпы не знало границ.

— Ты понял, а? — кинулась она искать сочувствия у Белоножко. — Корчит из себя ну прям не знаю что! Прям тебе круче самых крутых яиц! Тьфу! Слушай, он хоть успеет, а?

— Успеет? Куда успеет? Ах, Чин с программой… Бог мой, да конечно же нет! — рассеянно промямлил Виталий, таращась на тот конец стола, за который раздумал усаживаться предмет обсуждения.

Леночка проследила за оцепенелым взглядом старосты и вдруг издала звук, который на чемпионате по визгу непременно бы побил рекорды пронзительности и продолжительности.

По обшарпанной столешнице неторопливо прогуливался огромный жирный таракан.

Коридор казался бесконечным. Уже невесть сколько времени эта тесная, плавно изгибающаяся труба стремительными толчками неслась навстречу и мимо, усыпляя однообразием узора темной обивочной псевдокожи, завораживая монотонными всплесками плафонного света…

А где-то там, за украдливым коридорным выгибом, все близилась, близилась покуда еще невидимая цель этого тренированного бесшумного бега — массивная дверь с ало-пламенной надписью: «Главный энергоузел. Вход по спецпропускам с литерой X».

Цель. Ворваться, перебить все, что шевелится, найти и активировать систему самоуничтожения — и назад, пока таймер на пульте десантного катера не успел отсчитать контрольный срок возвращения. Все как всегда. Зачем? Для чего всесильным боссам из Промышленной Лиги понадобилось превратить в белую вспышку аннигиляции именно вот эту дряхлую жестянку, безобидно накручивающую гелиоцентрические витки где-то между орбитой Плутона и основным руслом Стикса?

Зачем? Резидент класса «А» даже сам себе не задает подобных вопросов. Резидент получает приказы, выполняет их, а потом старается выжить.

Шагах в десяти, как раз посредине между двумя плафонами, где сумерки натужно балансировали на самой грани доподлинной темноты, стенная обивка вдруг вспучилась уродливым горбом, напряглась, треснула, обнажая бесформенную тусклую глыбу…

Робот-охранник! Дьявольщина, да сколько же их на этой якобы никчемной жестянке?!

Уже понимая, что не успеть, что заморочили, подловили-таки своего врага неведомые хозяева ржавой космической рухляди, Резидент вздернул кургузый стволик лучовки. Тренированный взгляд безошибочно нащупал единственное уязвимое место электронно-механического цербера — еле заметную впадину у основания фальшголовы… Нет, поздно!

Резидент еще успел заметить диафрагму, распахивающуюся на уродливом бронированном плече, успел разглядеть вспыхнувшую над ней злобную искру лазерного дальномера…

В следующий миг окружающее вымела из глаз ослепительная вспышка, а за ней пришла чернота.

Беспроглядная чернота с как бы налепленной на нее розовой надписью: «Error on drive A».

Студент Чинарёв, известный также как Чинарик или Чин-чин, стащил с лица эластичную вирт-маску и быстро огляделся, щурясь от показавшегося чересчур ярким света. Вокруг сверкала хромом и полированным пластиком рубка (единственный по-настоящему чистый отсек на блокшиве); совсем рядом корячился развесистым деревом каталогов монитор блокшивского чиф-компа, перед каковым компом Чинарёв, собственно, и изволил восседать в состоянии легкой постигровой прострации.

А сбоку, почти касаясь подлокотника пользовательского кресла, стоял отставной космоволк Виктор Борисович Изверг — с неприятной ухмылкой на бескровных губах и с пультиком дистанц-управления в руке.

Чинарёв пристроил маску возле комповского контактора и встал, пытаясь (кстати, не без успеха) изобразить на лице почтительное внимание.

— Н-н-да… — голос дряхлого космонавта прямо-таки сочился лицемерною скорбью (как, к примеру, гадючьи зубы ядом). — Я, значит, на целый час сверх оговоренного срока отложил важнейшую работу, пошел господам студиозам навстречу… А господин студиоз вместо спасения результатов двадцатидневной работы своей группы развлекается недозволенными играми… То есть не играми даже, а… Нечего сказать, похвально!

Чинарев еще раз покосился на дистанционник, который волк Виктор Борисович держал на манер древнего дуэльного пистолета. Покосился и спросил:

— Вы просто отключили меня от Сети или…

— Не «или», а «и». Вашу остроумную программку для лазания по секретным учебным файлам Лиги я при отключении стер. Прошу учесть на будущее: мне выше темечка хватает неприятностей, которые я нажил по СОБСТВЕННОЙ инициативе. Ну, а теперь… — Изверг сунул дистанционник в карман и нагнулся над стационарным контактором, — теперь, друг мой, проводим-ка в последний путь плоды напряженной работы всей вашей троицы…

Длинные, по-старчески узловатые пальцы исполнили на светящихся квадратиках сенсоров нечто вроде ирокезской пляски со скальпами. «Вы уверены, что хотите стереть информацию с сегмента F4?» — осведомился приятный бархатный голос, и Виктор Борисович елейно пропел в ответ:

— Уверен, ласточка ты моя электронная. Делай, как велено. И сыграй-ка нам что-нибудь подходящее к случаю. Скажем, «Реквием» Моцарта… или нет — лучше молчановский «Путь».

Тихонько пострекатывал, помаргивал индикаторами системный блок, на экране монитора билась в эпилептических корчах стремительно нарастающая цифирь — процентовка выполнения «операции къедренизации», а компьютерный саунд изводился скрипичным нытьем да трагически надтреснутым басом:

И хоть путь наш усыпан цветами,

Настом втоптанной в грязь красоты

Мы идем не к заждавшейся славе,

А бредем вслед за гробом мечты.

Несколько мгновений Чин-чин, щурясь, рассматривал лицо экс-великого космонавта — набор костистых углов, стянутых в единое целое густой паутиной морщин.

— Виктор Борисович, — голос нахального студента был исполнен безмерным почтением, — если не секрет, у вас в роду садисты были?

— Отнюдь. Я первый.

— Ага, значит, все-таки садизм… — задумчиво покивал Чинарев. — А то я никак не мог увязать некоторые факты. Ради освобождения тридцати гигов человек стирает программу на F4, хотя на Fl, F2 и F3 у него почти два терабайта девственной пустоты. Это не считая того, что как-то уж очень слабо мне верится, будто на этой галош… на этом блокшиве наличествует всего лишь один рабочий комп.

Изверов на секунду оторвал взгляд от цифровой агонии выпалываемой программы, скосил на Чин-чина стеклянно взблеснувший глаз:

— Непременной составляющей курсовой практики являются трудности, максимально приближенные к реальным условиям дальнего перелета. Так как старт-финишер с данной точки зрения не просто тихий, а наитишайший из омутов, мне приходится искусственно имитировать в нем признаки жизнедеятельности чертей, — он лицемерно вздохнул. — Приходится мне, недостойному, в единственной своей особи воплощать всю подлость пространства, сопространства, бортового оборудования (знаете принцип — чем совершенней, тем сволочнее?) и всех ваших будущих уродов-соэкипажников. Кажется, покуда я неплохо справляюсь, а?

Чин-чин позволил себе улыбочку, отчасти напоминающую удавью доброжелательность собеседника:

— Вынужден огорчить. Все наши материалы скопированы на «семечки», так что похороны мечты покамест не состоятся.

Трагическое пение оборвалось на полуслове, бархатный баритон сообщил: «Сегмент F4 свободен». Изверов чиркнул по монитору рассеянным взглядом, затем присел на кресельный подлокотник и снизу вверх уставился в лицо тянущегося по стойке «смирно» практиканта.

— Блефуете, студиоз! — Правда, особой уверенности в голосе Изверга не ощущалось. — Не могли вы… ни на эллипсеты не могли, ни как угодно иначе. В здешнем компе конструктивно не предусмотрена возможность подключения копировальных драйвов. А на модуле Интерсети такая мощная блокировка, что ни один…

Чин-чинова улыбка стала еще шире и неприятнее.

— Предположим, копидрайв у меня всегда при себе. Правда, маленько нестандартный — запросто подключается через Интерсетевой порт. А насчет блокировок… Знаете, на то они и существуют, чтобы порядочным людям было что взламывать.

— Та-ак… Значит, чтобы порядочным людям… — Изверов чуть ли не по самые локти засунул руки в карманы своего темно-серого рабочего комбинезона и сделался уже просто до неприличия похож на удава. Тем более что голос экс-прославленного космонавта превратился в сплошное присвистывающее шипение:

— С-стало быть, чтобы порядочным… С-кажите, а как такая порядочнос-сть уживается с копирайтом? Вс-ся программная продукция, созданная по заданию консорциума Космотранс на оборудовании консорциума Космотранс, являетс-ся ис-сключительной с-собственностью конс-сорциума Космотранс-с-с. С-специальным пунктом оговорены курссантс-ские работы — на чисто теоретический случай, ес-сли ваша братия когда-нибудь с-сподобится состряпать что-либо с-стоящее. С точки зрения нас-стоящего постановления ос-существленное вами копирование квалифицируетс-ся как бес-спардонное воровс-ство, караемое с-согласно с-с-статье…

— На лазер берете, начальник! — Чинарев сломал свою нарочито дисциплинированную стойку, заложив руки за голову и раздвинув ноги, как перед обыском. — Не на фраера напали, неча мне липу приваривать! Блокшив — территория Космофлота; пока копия здесь, никакого воровства не было. И вообще, я имею право хранить молчание до прибытия моего адвоката!

Изверов вскочил так порывисто, что зарвавшийся студент невольно отпрянул.

— Шуточки шутишь? — В лице отставного космопроходца что-то неуловимо переменилось, и Чин-чину тут же перестало казаться, будто бы это так уж смешно — называть Изверова Извергом.

Несколько мгновений Виктор Борисович потратил на гневное раздувание ноздрей да игру желваками; затем, обмякнув, проворчал:

— Ладно, свободен.

Чинарев щелкнул каблуками, лихо исполнил «налево кругом» и направился к выходу. Впрочем, не успел он сделать и пары шагов, как Изверов решил продолжить беседу:

— Кстати, откуда у вас кличка такая — Чин-чин? Странная какая-то кличка, право слово…

— А, это очень интересный вопрос, — охотно отозвался практикант, оборачиваясь. — Во-первых, «чин» то ли по-корейски, то ли по-лаосски значит «рыжий», а я, как можете видеть, на этом языке получаюсь не просто чин, а именно что чин-чин. Во-вторых, я очень люблю чинзано. Понимаете, этот божественный напиток просто невозможно пить под «ваше здоровье» или какое-нибудь там «прозит». Чинзано следует пить только под «чин-чин», иначе это будет уже не чинзано. Ну а в-третьих, если вы обратили внимание, подобная кличка вполне может происходить от первого слога моей фами…

Не трудясь дотерпеть до конца этого пространного путешествия к истокам Чин-чиновой клички, Изверг задал новый вопрос:

— А к романсам Молчанова вы как относитесь? Я тут давеча специально вызвал на саунд «Путь» — как он вам?

— Романс хорош, только название подгуляло, — безмятежно ответствовал Чинарев. — «Муть» было бы гораздо точнее.

Отставной герой космоса вновь присел на подлокотник и сунул руки в карманы. И сказал:

— Странно. Я полагал, что вам должно нравиться. Вообще, знаете, у вас с этим вундеркиндом Матвеем Молчановым очень много общего. Он, представьте, наряду с сочинительством одно время тоже увлекался программированием, шнырянием по Интерсети, лазанием в запретные файлы… К семнадцати годам Матюша уже считался весьма лихим хакером. И кличка у него была вроде вашей, занятная: Чингисхан. Причем не просто так Чингисхан, а Гунн Вандалович.

— Очень интересно, — деревянно выговорил студент Чин-чин. — Я могу, наконец, идти?

Виктор Борисович высвободил руки и всплеснул ими:

— Ну вот, только разговорились, а вы уж идти… Нет, пока не можете. О чем я?.. А, так вот этот Молчанов, он же Чингисхан Гэ Вэ, тоже когда-то вломился в файлы Промлиги. Только он не как вы, не игрушек ради. Он, в частности, предотвратил использование Лигой аннигиляционных боеголовок против горпигорских колонистов на Центавре-шесть. Очень остроумно предотвратил. Знаете, как?

— Объявляется нулевая готовность, а в центре управления все экраны вместо таблиц наведения на цель показывают порнографические комиксы. — Студент Чинарев подавил мечтательный вздох и торопливо разъяснил:

— Я читал об этом.

— Ах, читал? — понимающе закивал Изверг. — Газеты, небось, сводки новостей… А я вот имею доступ к более компетентным источникам. Работа у меня, знаете ли, однообразная, а с былых лет остались обширнейшие знакомства, и Сеть дает неограниченные возможности для поддержания этих знакомств…

Так вот, продолжим.

Вскоре после своего подвига Чингисхан-Молчанов совершил еще один благородный поступок: согласился выступить свидетелем на процессе о нарушении Лигой межрасового запрета на использование сверхразрушительных вооружений. Правда, отдельные очернители полагают, будто двигали им только низменные мотивы. Якобы за срыв аннигиляционной атаки горпигорцы заплатили господину Молчанову сумасшедшие деньги; Интерполу он сдался, спасаясь от мести Лиги; свидетельствовать согласился, чтоб избежать суда за свои хакерские подвиги… Ну, да бог ему прокурор. Дело не в этом, — Изверов встал и принялся рассеянно бродить по рубке. — Дело в том, — продолжал он на ходу, — что Интерпол по программе защиты свидетелей пристроил Чингисхана-Молчанова под вымышленной фамилией студентом в ваше училище. Правда, защита получилась с изъянчиками. Фамилию ему выбрали неудачную, созвучную с хакерской кличкой (не то Чинарик, не то Чинарский, не то еще как-то в этом же роде); информацию о нем от великого ума сообщили руководству училища, а теперь даже студенты начинают что-то подозревать… Наверное, все потому, что процесса Ждали со дня на день, а он все откладывается да откладывается…

Виктор Борисович замер посреди рубки и тяжело уставился на Чин-чина:

— Я вот к чему тешу вас этими басенками, друг-студиоз. Зарубите себе на носу следующие обстоятельства. Первое: на этот блокшив меня не упекли (когда следующий раз станете со своими коллегами перемывать мне кости, затыкайте интерком подушкой). Я сюда напросился сам — этот корабль слишком много значил для меня, когда еще был кораблем. Второе: я очень не хочу, чтобы из-за глупости дуреющего от скуки хакера пострадали ваши ни в чем не повинные сокурсники…

— И некто Изверов, — хмуро вставил Чин-чин.

— Да, представьте, судьба некоего Изверова мне тоже не безразлична, — кивнул отставной космоволк. — Так вот: еще одна хакерская выходка на моем корабле, и я доведу до сведения функционеров Промышленной Лиги (среди них у меня тоже есть добрые знакомые)… Ну, вы наверняка понимаете, что именно я доведу до их сведения. Причем без малейших угрызений совести — они и так вот-вот вычислят господина Молчанова-Чингисхана. Поняли меня?

— Понял, — практикант скрипнул зубами. — Только вот вам небольшая добавочная информация об этом пресловутом Молчанове. Говорят, он довольно легко поддается на уважительные уговоры, на душевные просьбы… А вот когда его хватают за горло, этот дурак обязательно старается сделать наоборот. Представляете? Даже в ущерб себе — наоборот. — Он шагнул было к выходу, но приостановился:

— И вообще, вы, чем драться с тенью, лучше бы тараканами занялись. По кают-компании так и шмыгают.

Изверов уже сидел перед компом.

— Нереально, — пробурчал он, тыкая пальцами в сенсоры контактора. — Хоть человечество и сумело достичь пределов галактики, но против тараканов наша мудрая наука и могучая техника покуда бессильны.

— И против хакеров тоже, — тихонько сказал Чин-чин, закрывая за собой люк.

2

Слушание оказалось закрытым.

Просторная коробка судебного зала (серые ноздреватые стены без единого проема, без единой щелочки даже); кучка судейских — его честь, прокурор, адвокат, всякие другие (черт знает, как они называются и для чего они здесь нужны)…

С первого же взгляда — еще до того, как могучая лапа великана-охранника отшвырнула его от стены, — он понял, что дело швах.

Здесь все как нарочно подобрались один к одному: черные лоснящиеся верзилы. Как нарочно… Господи, да почему же «как»?! Все явно уже решено; это не суд, а так, лицедейство. Досадная, ничего не решающая формальность.

А его честь уже тянется к колокольчику:

— Начинаем! Требую тишины! Слово предоставляется обвинению!

Вот так, сразу?! Эге, кажется здесь никакое не лицедейство. Кажется, здесь самый что ни на есть балаган.

Прокурор даже не дал себе труда встать:

— Я полагаю, ваша честь, что этот никчемный рыжий замухрышка виновен прежде всего в том, что являет собой мерзостный злобный шарж на облик подлинного венца творения, — выговаривая последние слова, громилоподобный прокурор самодовольно огладил лапищей свою физиономию, цветом и блеском напоминающую парадный президентский мобиль. — Что же касается гнусности, приведшей его в этот зал, то даже высшая мера кажется мне чересчур мягким приговором! Я расцениваю его поведение как угрозу всему нашему образу жизни!

Проклятый расист! Небось, сделай то же самое кто-то из черных — только пожурили бы. А тут…

Надтреснутое дребезжание колокольчика.

— Достаточно! Слово предоставляется защите.

— Буду краток, — адвокат рассеянно теребит холеные усики. — Таких, как мой подзащитный, я бы шлепал на месте без следствия и суда.

Его честь снова хватается за колокольчик:

— Напоминаю: ваша обязанность — защищать.

— Я и защищаю! — пылко ответствует адвокат. — Я защищаю вековечные устои всего нашего биологического ви…

— Достаточно! Слово предоставляется подсудимому!

Последнее слово? Зачем? Разве проймешь этих черномазых уродов хоть какими словами?! Бесполезно… Или все же попробовать? А, была не была: вечная судьба утопающих — хвататься за волосину…

— Ваша честь, неужели же каждый не имеет права съесть свою крошку хлеба там, где ему заблагорассудится?! Неужели на этой помойке, которую мы все зовем родиной, нет места даже ничтожнейшим росткам свободы?!

Судья, похоже, пытается вытрясти из колокольчика язычок:

— Молчать! Слушание окончено! Вердикт — виновен! Подсудимый приговаривается к смертной казни через шлепание! Приговор привести в исполнение незамедлительно!

Лапы охранников впиваются в спину, тащат в угол, к какой-то дыре… И вдруг — свет, ветер, гомон толпы… Толпы, в которой лоснящаяся чернота почти совсем задавила малочисленные тщедушные фигурки рыжих собратьев. Гомон, в котором слабые нотки протеста подмяты негодованием: «Только подумайте! Все, значит, с честным риском для жизни покорно едят, где нашли, а эта рыжая мразь что? А эта рыжая мразь хвать — и под комод! Как какой-нибудь грязный муравей! Неслыханно! Куда катится цивилизация?!»

А впереди под скрип деревянных блоков да полиспастов медленно задирается кверху носок огромного дырявого башмака. И лапа охранника снова впивается в плечо, трясет, дергает, рвет туда, на утоптанное лобное место, под вздернувшуюся подошву…

Дергает…

Трясет…

Чин-чин наконец распахнул глаза, и сразу выяснилось, что дергает его за плечо никакой не черный гигант-таракан, а вовсе наоборот — среднерослый и бледный староста Белоножко.

А еще выяснилось, что он, Чин-чин (по-прежнему студент-практикант и отнюдь не прусак), одет в исключительно одни только трусы, что он валяется на койке в отведенной ему каюте, что таймер у изголовья показывает полвосьмого то ли утра, то ли черт знает чего и что с невероятными сложностями протащенная сквозь все контрольно-досмотровые пропускники литровка семидесятиградусной «текила бланка» полупуста и имеет наглость предательски торчать на самом видном месте.

Чин-чин сел, спустив ноги на ворсистое покрытие пола. Потом растер пальцами виски. Потом глянул в мокрое, белое лицо старосты и осведомился:

— А ты сколько выпил?

— Чего? — Положительный человек Виталий Белоножко сперва опешил, а миг спустя, поняв, возмутился:

— Я даже на Земле пью только… это… Ну, иногда только. А уж тут… Ты вообще понимаешь, чем такие выходки могут?!. Пьянство при искусственной силе тяжести — это… это…

— Кончай зудеть! — Дотянувшись до бутылки, Чинарев вознамерился было хлебнуть из горлышка, но передумал и стал пристально вглядываться в бутылочное содержимое. — Ах, Детки-детки, — горестно пробормотал он, — неужели мамочка не говорила вам, до чего доводит алкоголизм?

Виталий тоже вгляделся и едва не заплакал от омерзения: в бесцветной жидкости плавало несметное множество разнокалиберных тараканьих подростков.

— Вот видишь, — Чин-чин скорбно вздохнул, — не одни люди готовы жизнь прозакладывать за хороший глоток. Думаешь, отчего вляпались только маленькие? Потому что взрослые умней? Так бы не как! Взрослые просто-напросто не пролезли: тут, наверно, водятся исключительно черные, а они слишком толстые для этого горлышка… Слушай, у тебя нет какой-нибудь палочки, а?

— Зачем тебе? — Белоножко говорил очень невнятно — его рот свела прочная гадливая судорога.

— Самый маленький еще трепыхается. Надо спасти.

— Да выкинь ты эту мерзость! — Виталий из последних сил отворачивался от злополучной бутылки, которую Чинарев упорно норовил сунуть ему под нос. — Нализался, как последний… Ты хоть что-нибудь способен соображать, или вообще?..

— Почему вообще? Я все способен! Я, например, в момент сообразил, что Извер… ер-р… ой, господи, чуть все вчерашнее обратно не вылезло… так вот: Из… ой, ну ты понял кто… у него в башке какой-то контактик расконтачился. Понимаешь, черт-те сколько времени один в этом гробу — тут бы кто хошь… Так что если он станет бормотать всякую мутоту — Лига там, хакеры, романсы всякие — не верь. И вообще не слушай. Че, в самом деле, с психа возьмешь!

— Поставь свою бутылку и слушай меня! Сейчас с Ленкой отец связывался по личному коду. Директор. Он ее предупредил… Ну, конфиденциально, понимаешь? Короче, он узнал, что завтра или послезавтра к нам прилетает поверяющий из Космотранса. Так вот, Леночкин отец очень просил, чтоб мы не ударили лицом в грязь.

— Ну че ты все зудишь, и зудишь, и зудишь… — Чин-чин опустил в бутылочное горлышко длинную нитку, выдернутую из какой-то постельной принадлежности. — Просил — уважим, что за дела? Ну, маленький, смелее, хватайся… Не переживай, староста, не буду я поверяющего лицом в грязь… Вот так, маленький, лапками…

— Да ну тебя к дьяволу, пьяная свинья! — Положительный человек Белоножко разозлился до полной утраты всей своей положительности. — Давай сюда программу, без тебя доделаю! Там и осталось-то… Я с тобой дольше канителюсь, чем там осталось!

Чинарев вдруг разогнулся; лицо его вытянулось и закаменело.

— Знаешь… — он судорожно вздохнул, — знаешь, а ведь это мне только примерещилось. Не трепыхается он.

Виталий бесстрастно произнес:

— Кажется, я начинаю понимать, как становятся убийцами.

Чин-чину захотелось оправдаться, объяснить, что юные тараканы упали в бутылку сами, по их собственной тараканьей воле, и, следовательно, убийства как такового не было. Да, захотелось было Чин-чину объяснить все это, но тут же и перехотелось. Он вдруг подумал, будто Виталий мог иметь в виду не историю с тараканами, а нечто совсем другое. И еще он подумал, что пора наконец трезветь.

— Контейнер с «семечками» на столе. Иди загружай, а я сейчас это… приведу себя в рабочее состояние и тоже в рубку… — Чинарев с трудом поднялся на ноги и проковылял в душевую.

— Слушай, — Белоножко, покусывая губы, глядел ему вслед, — тебе Ленка нравится?

Смутная тень за полупрозрачной дверью на миг замерла; сквозь шум воды донеслось нечто невнятное.

— А ты ей, дурехе, нравишься, — сказал Виталий, поворачиваясь к Чин-чинову столу. — Она после разговора с папенькой сперва не ко мне, а к тебе пошла. Минут пять проторчала в твоей каюте, а потом полчаса мне рассказывала, что мускулы у тебя, как у древнеегипетского Геракла, и что ты точняком кримэлемент, раз во сне ругаешься с какими-то судьями. А еще она, прежде чем к тебе заходить, специально переоделась в тот спортивный костюмчик. Ну, в ТОТ костюмчик. Про который Изверг сказал, что голой приличнее.

Он бы, наверное, еще подразвил невеселую эту тему, не прерви его писк входного сигнала: кто-то весьма настырно домогался разрешения войти в Чинову каюту. Сдавленно ругнувшись (кого, мол, черти приволокли так некстати?!), Белоножко шагнул было к входному люку, но вспомнил про торчащую на самом виду бутылку, облился ледяным потом и кинулся запихивать улику в штатную каютную помесь стола с тумбочкой. А назойливый писк все не прекращался.

Сигнал заткнулся, лишь когда Виталий, утирая лицо и нервно оглядываясь, распахнул наконец люк. Снаружи никого не оказалось. То есть это положительный человек староста сперва было решил, будто в коридоре никого нет, — решил потому, что рассчитывал обнаружить там человека. Промашку свою он осознал моментально (а равно осознал до конца и то, зачем сигнальные клавиши прилеплены к стенам не выше метра от пола).

— Докладывает исполнительный механизм-профилактор FK-11, номер по бортовому комплект-расписанию 325. Контрольный анализ среднесуточной атмосферной пробы для данного помещения показал отклонения от стандарта. Отклонения в пределах допустимой ошибки, — поспешил успокоить слушателя исполнительный электронный урод, но тут же и не замедлил смазать эффект: — Прошу разрешения на внеочередное тестирование систем жизнеобеспечения в целях выявления и устра…

Он так и ел Виталия всеми восемью фасетчатыми объективами своей вотч-системы, этот керамолитовый крабообразный монстрик; он алчно сучил манипуляторами — видать, горел нетерпением по самую корму врыться в контрольные узлы помянутых систем.

Виталий скрипнул зубами и рявкнул:

— Запрет операции! Пшел отсюда… то есть занять исходную позицию согласно этого… режима технологического ожидания. Экшн!

Механизм пискнул, мигнул зеленым индикатором и, даже не трудясь развернуться, шустро утопотал прочь.

Прикрывая люк, староста укоризненно сообщил двери душевой:

— Это, небось, диагностер текильные испарения унюхал. Ох, боюсь, икнется нам твоя пьянка. Думаешь, за анализами атмосферы только этот эфкашка следит? Вот как сунется Изверг в диагност-протокол…

— Не трусь, ничего не будет. — Студент Чинарев появился на пороге душевой одетым в аккуратный рабочий комбинезон и совершенно трезвым. — Не та концентрация испарений, чтоб поднялся настоящий алярм. А в крови до контрольного медосмотра все рассиропится. И хватит о грустном. Взял контейнер?

Вместо ответа Белоножко протянул ему полупрозрачный черный цилиндрик (это если можно назвать цилиндриком штуку, имеющую в сечении эллипс).

Чин-чин взял протянутое, буркнул «спасибо»… И опять спросил:

— Контейнер, говорю, взял?

Виталий жалостно сморщился:

— Совсем ты, Чин, мозги затекилил. Я тебе что дал?

Чинарев озадаченно глянул на вещицу у себя в руке, на старосту, и опять на вещицу, и снова на старосту… И вдруг захохотал — самозабвенно, захлебисто, с непристойными поросячьими провизгами. Хохоча, он открутил от загадочного предмета крышку и несколько раз пшикнул на Виталия чем-то вопиюще душистым.

— Ну ты отчекрыжил, ста-рос-та… — пропихалось наконец сквозь прочие издаваемые Чин-чином разнообразные звуки. — Ну у тя извилины ва-а-ще подвисли… Я давно оп… оп… ой, не могу!.. давно опасался, что твои вздохи по Ленку добром не кончатся, — и нате, приехали: Белоножко с ума сошел! Семечницу с одеколоном спутал! Надежда курса! Ой, держите меня!!!

Виталий мучительно переживал случившееся.

— Нет, ну действительно же как специально одно под другое делали, — бормотал он, краснея и обескураженно скребя в затылке. — Ну ведь как две капли… Слушай, — тут Белоножко вдруг совершил невозможное: зарделся еще сильнее, — а что, это сильно заметно? Ну, что вздыхаю… А?

Чин-чин с видимым трудом вернул себя в более-менее нормальное состояние.

— Еще бы! Ты ей так хамишь на каждом шагу, что, по-моему, даже Изверг до всего допирает. Прими бесплатный совет: брось. Не по тебе девочка.

— Может, она по тебе? — Голубые глаза положительного человека Виталия нехорошо потемнели, но Чин-чин этого не заметил: он, стоя на четвереньках, заталкивал злополучный распылитель куда-то под койку.

— Не совсем так, — глухо донеслось из под-коечных недр. — Это я не по ней.

Белоножко вернулся к столотумбочке и принялся бесцельно передвигать валяющуюся на ней мелкую всячину.

— Слушай, Чин, а откуда он у тебя? Ну, одеколон этот чертов — откуда? Это ведь тоже нельзя… Контрольные системы теперь, наверное, совсем взбесятся!

— Наоборот, теперь-то они как раз и не взбесятся: он любую текилу перешибет. А «нельзя» — это про спиртсодержащие аэрозоли. А этот вроде специальный, такой можно… наверное. Все то можно, что нужно. Вот прикинь: если, к примеру, Ленок попытается меня изнасиловать (к чему дело упорно движется) — должен же я буду сдобрить свои древние грекоегипетские мускулы приятным ароматом!

Чинарев полез наконец из-под кровати, и Виталий, поспешно сунув руки в карманы, качнулся прочь от стола.

— Ну, Белоножка-Белоручка, что ты там копаешься? Нашел, наконец, контейнер?

— Нет, — пожал плечами староста. — Здорово ты его спрятал…

— Какое спрятал?! Он же прямо посреди стола…

Они перерыли всю каюту, но контейнер с эллипсетами так и не пожелал отыскаться.

— Вы опоздали на семнадцать минут, — Изверг, морщась, отхлебывал из прозрачной чашки нечто кофеподобное. — При повторном опоздании не допущу к завтраку. В космосе малейшая безалаберность равнозначна самоубийству — если вы не способны постигнуть это мозгами, придется апеллировать к вашим желудкам.

Правильный человек Виталий Белоножко покраснел, как блюдо первое номер два, и чуть ли не на цыпочках прокрался к своему месту. Чин-чин тоже уселся за стол и попробовал запустить ложку в содержимое тарелки. Содержимое оказало сопротивление. А еще оно (содержимое) затряслось — вероятно, от натуги. Или от отвращения к себе самому.

— Завтрак номер пятнадцать, — вполголоса пояснила Леночка, дисциплинированно завершавшая утреннюю трапезу. — Желе квазифруктовое витаминное. Гадость.

Чинарев скосился на доброхотную комментаторшу и едва не поперхнулся квазифруктовым фрагментом. Нет, вовсе не потому, что на Лене все еще был ТОТ костюмчик. Голову папиной Халэпы украшала цветастая косынка, под которой очертания головы казались очертаниями чего угодно, кроме именно головы. На темени косынку оттопыривало нечто вроде рогов, на лбу распирало подобье электромобильного бампера…

Перехватив чинаревский взгляд, Леночка недоуменно приподняла пушистые бровки:

— Ты чего? Ну, завивку делаю… Папа же просил не ударить в грязь лицом — тебе разве Белоножко не говорил?..

Чин-чин хотел было сообщить, что каждый понимает это самое «в грязь и тэ дэ» соразмерно своему умственному развитию, но вовремя вспомнил, как он сам давеча истолковал директорскую просьбу. Вспомнил и решил промолчать. А вот Изверг молчать не собирался.

— Насколько я знаю, подобные вещи делаются в пять минут какими-то там ультразвуковыми щипцами, — презрительно сказал космический волк. — Так что следующий раз, дабы не пугать экипаж, будьте любезны…

— Бывалый опытный человек, а простейших вещей не понимаете! — Леночкино возмущение не имело границ. — Во-первых, чтоб вы знали, ультрика омертвляет корни, а во-вторых, щипцы — это для примитива, с ними ни рельефа, ни объема настоящего. А я сейчас такую челку наверчиваю — закачаетесь!

— А я уже и так с самого утра качаюсь, — сообщил Изверов. — От первого же взгляда на вашу, с позволения сказать, одежду. Могу только воображать, каково юношам терпеть этакую выставку, коль даже меня, старика, в жар кидает! Вы, деточка, наверняка удивитесь, но на свете есть такие понятия: скромность и стыд.

— Стыдно должно быть тому, у кого низменные инстинкты подавляют чувство прекрасного! — голос юной Халэпы был преисполнен ледяного величия.

— Кстати, о низменных инстинктах… — Чин-чин с усилием протолкнул в горло последний ошметок витаминного желе, попытался запить его невыносимо приторным псевдокофием, скривился.

Ему вдруг показалось, будто он понял, отчего на космических объектах категорически запрещено спиртное: похмельный синдром плюс такая вот рационная квазипища равняется безвременная гибель во цвете лет…

Вслух он, конечно, этого не сказал. Вслух он повторил:

— Так вот, о низменном… Я очень ценю ваши, Виктор Борисович, старания приучить нас к трудностям, но, по-моему, вы начинаете переигрывать. Верните, пожалуйста, семечницу.

Седые брови Изверга медленно поползли вверх:

— Что-о-о?!

— У меня со стола пропал контейнер с эллипсетами, — Чин-чин был сама любезность. — Повторяю, я очень ценю вашу науку, но если завтра нам будет нечего предъявить поверяющему, она пропадет втуне: нас просто вышвырнут из училища.

— Что касается лично вас, оно бы и прекрасно, — процедил космический волк так злобно, что Леночка испуганно ойкнула. Белоножко, кажется, тоже.

— Ну, допустим, вы спасаете ваш возлюбленный космос от гнусного Чингисхана. А причем они? — Чин-чин мотнул подбородком на своих согруппников.

Изверов не спеша отодвинул от себя пустую тарелку и полупустую чашку.

— Ты, кажется, обвиняешь меня в краже, поганый шелудивый щенок? Уж тебе ли не знать, что кое-кого я мог бы вышвырнуть из космоса, не подвергая… — он поперхнулся недоговоренным и умолк, сверля Чин-чина бешеным взглядом.

Чинарев побагровел и сорвался на крик:

— Да что вы за чушь вколотили себе в голову?! Воображаете, кому-то бы действительно хватило ума подобрать конспиранту фамилию, созвучную с его криминальной кличкой?! Думаете, в Интерполе одни кретины?! (Выражение Извергова лица ясней ясного показало, что именно так он и думает.) Большое дело — залез в файлы Лиги! Да на программ-факультете каждый второй развлекается хакерством! Что ж теперь…

— Не поздновато ли ты спохватился оправдываться? — пролязгал ветеран Космофлота.

— Позднова-а-ато! — передразнил его студент, напрочь утративший представление о субординации. — Каждому программисту лестно, если его принимают за самого Молчанова-Чингисхана!

Изверов отчетливо скрипнул зубами и неправдоподобно вкрадчиво произнес:

— Все, лопнуло мое терпение. Ну-ка, щеночек, вон отсюда! Проваливай!

Несколько мгновений они с Чин-чином безотрывно таращились друг другу в глаза. Белоножко приподнялся, готовясь не то что-то сказать, не то броситься между ними; Леночка в ужасе следила, как под заношенным комбинезоном дряхлого космонавта вспухает рельефное плетение мышц, абсолютно не вписывающихся в ее, Леночкино, представление о дряхлости…

Наконец Чинарев не выдержал. Он с грохотом вылез из-за стола и как-то неестественно, по-журавлиному зашагал к выходу.

— Хорошо же, — шипел он на ходу, — хорошо, хорошо… запомнится тебе эта практика, ветерррран! Век не забудешь! Уж я расстараюсь, уж я тебе такого понапущу!..

Когда по закоулкам кают-компании догуляло гремучее эхо, рожденное аннигиляционным грохотом захлопнувшегося люка, Изверов неожиданно добродушно сказал:

— Скверно, студиозы. Чем бы это ни было — месть за холодность или борьба за девушку — это, простите, в любом случае подлость. Вы-то прекрасно понимаете: дочке директора училища как-нибудь минется, лидеру курса — тоже… А вот человека с репутацией вашего Чи-на-ре-ва всенепременно назначат крайним за срыв практики. И вышвырнут… Подло, подло задумано! — Он встал и ласково улыбнулся: — Чтоб через полчаса программа нашлась. Где хотите и как хотите.

Леночка и Виталий перевели одинаково растерянные взгляды с его удаляющейся спины друг на друга и одновременно прошептали:

— Так это ты?..

Дряхлому блокшивскому чиф-компу приходилось туго. Дерево каталогов коверкалось и трещало, как береза под ураганом; бархатный саунд изрядно подрастерял свою бархатность и жалобно лопотал нечто, главным образом состоящее из «не представляется возможным» да «анэвэйлэбл оперэйшн»… Чин-чин злобно избивал сенсоры, вопил в контакт-микрофон мольбы пополам с нецензурщиной; Чин-чин взмок, и комп, казалось, тоже, но проку от всего этого выходило не больше, чем от всеобщей борьбы за мир в Галактике.

Не было бы все так беспросветно, имей возможности злосчастного компьютера хоть чуть-чуть меньше ограничений.

Вот ведь сундук все-таки…

Старая (это чтоб не сказать «древняя») добрая базовая комбинация — монитор, системный блок, органолептический контактор… Три кита, на коих покоится миропорядок. Как освящено веками. Как прилично. Как завещал великий Билли. Нет бога, кроме Билла, а «Макрохард груп» — пророк его…

А ведь могли, могли бы габаритные размеры вот такого чиф-компа измеряться в ангстремах, и любую наисложнейшую операцию мог бы этот самый чиф выполнять в миллиарды раз быстрее… Мог бы, не будь на свете монстра по имени Макрохард. Господи, и как же только деятели этой суперфирмы не изгалялись ради сохранения за ней статуса безусловного лидера в комп— и околокомп-делах! Скупали да гноили патенты, любой ценой впихивали конкурирующие направления в черный запретный список, возглавляемый клонированием человека, психотропней да киборгоникой… Изворачивались, выворачивались, на ушах стояли (то на собственных, то на чужих) — и таки добились своего. Нет, даже им не удалось пообрубать все неподконтрольные ветви комп-эволюции, но удалось им эти самые ветви превратить в чахлые полусухие веточки. Да и главную-то ветвь, которую глобальным стволом назначили, — и ей то и дело учиняют косметические обрезания. «Определяющий потребитель — Космофлот. В экстремальных ситуациях чем проще, тем надежней. Надежней иметь не один сверхкомп, а много взаимно дублирующих недосверхкомпиков. Стал-быть, все во имя определяющего потребителя и ему же на благо. А также — даешь всеобщую универсализацию и глобальную стопроцентную совместимость! Посему: быстродействие не более чем… объем памяти не более чем… принцип кодировки и хранения информации — от сих до сих (шаг влево, шаг вправо — огонь на поражение)»…

А поскольку все сии «неболеечемы», старательно всобаченные в бездну ООРовских законов, инструкций да регламентов, нами освоены, запатентованы и насижены — вот вам, господа конкуренты, стыдный отросток поперек хари! Жрали, жрем и будем жрать из этого корыта исключительно только мы! Ясно?!

Это же просто из головы выдумано, что на прогресс, дескать, узду не накинешь. Это просто для красоты сказано, что, мол, рукописи не горят. Горят как миленькие. Даже если писаны не руками и не на пэйпарлоне, а на оптико-магнитных носителях с гарантийным сроком хранения информации 1010 лет…

…Ощутив потным затылком колебание воздуха, учиненное открываемым люком, Чин-чин свирепо завопил прямо в микрофон: «По распорядку у меня еще три часа комп-времени!», одуревший комп не менее злобно прорявкал: «Нераспознанная команда! Отказ!», и Белоножко шарахнулся было из рубки, но тут же додумался сказать: «Это я».

— А-а… — из Чинарева словно бы воздух выпустили. — А я думал, опять этот хакероборец прется…

Комп снова полез давать оценку услышанной информации, но Чин, яростно сплюнув, вырубил саунд-контакт.

Виталий облокотился о подголовник пользовательского кресла и некоторое время молча сопел в чинаревскую макушку. Потом спросил:

— Ты что, пытаешься ее «воскресителем» вытащить?

— Чем только не пытаюсь… — буркнул Чин, утирая физиономию рукавом.

— Ну?

— Орбиту гну! Этот старый хрыч специально поназаписывал поверх стертого всякую галиматью. Хрен теперь там что-нибудь восстановишь!

Белоножко немного помялся, затем предложил обреченно:

— Давай, может, я?..

Чинарев только фыркнул вместо ответа.

— Ты не очень-то, — староста обиженно шмыгнул носом. — В этой, между прочим, программе моего труда не меньше, чем твоего…

— Не труда, а убитого времени, — раздраженно поправил Чин-чин, стремительно наяривая на контакторе. — За компом ты вправду отпыхтел как бы не дольше моего. А результату с того?

Виталий опять шмыгнул носом, но от дискуссии предпочел воздержаться.

Несколько мгновений утонуло в тягостной молчанке — только длинные сквозняки волнами плескались по рубке от коровьих вздохов старосты Белоножко. Наконец положительный человек и надежда курса сказал:

— Я семечницу не брал. Честно.

Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:

— А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И кстати, что это у тебя с рожей?

На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.

— Это Ленка, — снова вздохнул обладатель пятна. — Это я ее попросил отдать программу.

— А чего ты решил, будто это она?

Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:

— Ну вот, теперь этот старый гад… — Он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: — Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнет уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж еще надо знать, как они выглядят!

— Ну, по-моему, ты уж совсем ее за не знаю кого держишь, — обиделся положительный человек. — Не может же она до сих пор…

— Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причесок ничего не… О, легка на помине!

— А я тебе, Чин, кофе принесла, — вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. — А то ты свой утренний не допил, а в нем умереть сколько полезного для мозгов.

Чинарев изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела.

— Так вот это и есть здешний комп? — презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.

Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскреб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:

— Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелеными. А этот серый.

Чинарев на ее заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.

Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.

Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличествующее одеяние мимолетному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегреко-египетских мускулов — это косынка. Сообразив все вышеизложенное в течение микросекунды, Леночка [Мило зарделась и произнесла:

— Ну потерпи, еще не готово. Вечером все увидишь.

— Ленок, ты способна на подвиг? — Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.

Леночка зарделась еще милее:

— Смотря ради кого… то есть чего.

— Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?

— Прыткий какой! — пролепетала Леночка в крайнем смущении. — Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну хорошо. Только не здесь же и не при нем, — она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.

— Именно здесь и при нем, — нежно произнес Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: — Снимай платочек, горе мое!!!

Единственно, чему папа-директор сподобился выучить свое достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздернулись к косыночному узлу.

А рявкнувший снова заговорил нормальным человеческим голосом:

— Детка-лапочка, ты хоть соображаешь, на что навертела свою драгоценную челку?

До юной Халэпы начало доходить.

— Я думала, это тоже одеколон, — бормотала она, разматывая волосы. — Думала, зачем тебе два? И запах такой приятный у тебя в каюте стоял — думала, от него…

— Это не одеколон пах, — мрачно прокомментировал Белоножко. — Это текила воняла.

— Сам ты!.. — окрысилась Леночка. — А потом так здорово придумалось с челк… чел… ой!

То ли она запуталась в волосах ногтями (каждый из которых, кстати сказать, являл шедевр живописи и длиною был без малого в дюйм), то ли еще что, но только временно исполнявший обязанности бигуди эллипсет-контейнер выскользнул из девичьих рук и упал. Прямехонько в чашку.

— Молодец, — Чин-чин отер с лица брызги и осторожно запустил пальцы в приторную горячую жижу под названием эрзац-кофе. — Одно слово — Халэпа.

Леночка обиженно шмыгнула носом, но Промолчала.

Некоторое время все наблюдали, как по бокам контейнера оползают и срываются на пол густые, исходящие паром потеки.

— Может, еще заработает? — нервно облизнулся Виталий. — Все-таки плазменная гравировка, термостойкость, защита… А механизм приема-подачи промоем… Может, еще ничего, а?

— Против нашего Ленка никакая гравировка не устоит, — вздохнул Чин-чин. — В общем, так: если ты (это Леночке) не хочешь ударить перед поверяющим чем-нибудь в грязь и подвести папу, и если ты (это старосте) не хочешь отвечать за срыв практики, то чтоб мне через полчаса семечница была чиста и работоспособна. Поняли?

— Поняли, — папенькина дочка осторожно, двумя пальчиками взяла контейнер и снова шмыгнула носом. — Лично я все поняла. Все-все. Пошли, Виталенька, — тут она как-то очень сложно улыбнулась (половина ее лица, обращенная к старосте, улыбнулась обещающе, а другая, повернутая к Чинареву, — мстительно), — пойдем, Виталь, мне как раз хотелось пообщаться с тобой… как это… тет-на-тет.

Выходя из рубки, она зыркнула через плечо, желая насладиться выражением Чинчиновой физиономии, но насладиться не удалюсь: студент Чинарев беззвучно и самозабвенно ржал.

3

Повезло всем. Даже хромой Недобиток спасся: он кинулся наутек прямо под ноги Гиганту, и тот его не заметил. А вот Рысак… Наверное, рано или поздно это должно было случиться. Рысак слишком бравировал своею знаменитою прытью, слишком уверовал в свою безнаказанность. Ему уже казалось мало просто спастись, он каждый раз норовил поглумиться над неповоротливостью Гигантов, над их тупостью… Вот и доглумился, паркет ему ворсом…

Осторожно приподняв край конфетной обертки, Ногочет следил, как Гигант нагибается, рассматривает черное тело, скорчившееся у самых его Гигантовых ступней жалко и трогательно, как зарубленная топором старушка… Потом страшилище выпрямилось и обвело коридор пристальным взглядом отвратительных мокрых глаз. Ногочет снова поторопился уронить себе на голову яркий красивый целлофан, занавешиваясь им от этой жуткой ищущей пристальности. «Только бы не заметил! Темнота-укрывательница, Теснота-защитница, смилуйтесь! Только бы не заметил!»

Да нет, на Укрывательницу с Защитницей надеяться не следовало бы: какие уж Темнота-Теснота могут быть под невесомым полупрозрачным обрывком среди огромного коридора! А все-таки, корчась под никчемным, но (душистым и очень красивым укрытием (хорошо укрытие — усы аж до половины торчат!), Ногочет вдруг услыхал тяжкий грохот Гигантовых шагов. Стихающий грохот. Удаляющийся. Ф-фу… Красота спасла таракана. Значит, и мир она тоже наверняка спасет.

Он опять выглянул — как раз вовремя, чтоб заметить Хлеболюбку. Та выползла из-под плинтуса, замерла на миг, настороженно озираясь, а потом отправилась к бездвижномy Рысаку.

— Куда?! — рявкнул Ногочет. — Назад, инсектицид тебя побери! Уползать надо! И поскорее!

Хлеболюбка растерянно прижалась к полу:

— Как уходить? А он? Нельзя же его вот так бросить!

— Можно! — Ногочет выскочил из-под своего укрытия и побежал к ней. — Конечно, Рысака жаль, но себя еще жальче. Поняла?

Хлеболюбка всхлипнула, безотрывно глядя на мертвого:

— Сколько добра пропадает!

— Лучше жить голодными, чем сытыми сдохнуть! — дернул ее за левую заднюю Ногочет. — Бежим, покуда не поздно! Во, слышишь?!

Откуда-то из-за коридорного поворота катилось громыхающими басами тягучее эхо:

— …немедленную санобработку, а то скоро по ногам шнырять станут! И уборщиков всех перепрограммировать или вообще новых купить. Грязь развели… Фантики, объедки, плевки на полу… М-м-мер-р-рзос-с-сть!!!

— Да что вы, господин директор, стоит ли так волноваться? Из-за какого-то одного…

— Одного? Знаете, как говорят: видишь одного, значит, их сотня…

…Чин-чин громко, с прискуливаньем, зевнул.

Хваленый программ-пакет с претенциозным названием «Достоевский» оказался таким же барахлом, как и все прежние программы-литераторы, сколько их ни рождалось на свет от самого дня сотворения мира всеблагим господом Биллом Гейтсом.

Вот уже полчаса Чинарев убивал время, меняя вводные параметры, но стряпня лжеДостоевского от раза к разу делалась только хуже.

Вот уже полтора столетия человечеству обещают, будто компы не сегодня-завтра научатся создавать шедевры искусства по заказу да в считанные секунды, но…

Но.

Все-таки дохлое это дело — поверять гармонию алгеброй. Даже сам Достоевский, и даже владеючи алгоритмированием, ни за что не смог бы состряпать программу, каковая писала бы «точно как он». Потому что даже сам Достоевский наверняка не знал, каким образом ему удается писать «как Достоевский». А господа… э-э-э… (Чин-чин вызвал на экран копирайты пакета) господа Янкель, Дюнкель и Мацюлин К. Дж. почему-то вообразили, что знают. Давленый таракан «как зарубленная топором старушка» — обхохочешься!

Ни одна программа не умнее своего программиста — вот откуда произрастает позорная немочь таких попыток. Наверное, разработчику следующего «Достоевского» нужно родиться одновременно и гениальным литератором, и гениальным искусствоведом, и гениальным программистом, и черт его знает кем еще, но чтобы тоже всенепременнейше гениальным. Вот только — увы! — гениальные программисты встречаются отнюдь не чаще, нежели гениальные литераторы, а о гениальных искусствоведах Чин-чину вообще как-то не приходилось слыхивать…

…Чинарев опять вошел в установки «Достоевского» и начал было менять вводную «таракан Рысак» на «смотритель блокшива Изверов В.Б.», но довести это занятие до конца не успел.

Входной люк распахнулся так резко, будто бы снаружи, из коридора, его пнули ногой. Победоносно размахивая «семечницей», врубку ворвалась Леночка.

С первого взгляда Чин-чин, конечно, не сумел распознать, изменилось ли состояние злополучного эллипсет-контейнера. Но вот что сама Халэпа претерпела изрядные внешние изменения — это прямо-таки вонзалось в глаза. Цветастенький платочек с ее головы исчез, и наверченный на упомянутой голове парикмахерский шедевр оказался открытым для всеобщего обозрения (посмотреть очень даже было на что, однако вряд ли хоть какой-раскакой литературный гений смог бы описать увиденное словами). А еще Леночка успела заменить спортивный костюмчик на домашний халат. И вот тут-то, именно с первого же взгляда, Чинарев понял, отчего Изверг считал ТОТ костюм верхом непристойности: он — Изверг — просто еще не видал ЭТОГО халатика.

Вслед за Леной в рубку протиснулся староста Виталий Белоножко. Он именно протиснулся (бочком, очень неловко), хотя люк был распахнут настежь. Положительный человек был до того красен, что испятнавшие его лицо многочисленные оттиски губной помады почти не угадывались на общем фоне. Вероятно, они не угадывались бы совсем, ежели бы Виталий не столь отчаяно пытался вытереть их обоими рукавами.

Поведение старосты неопровержимо свидетельствовало, что Леночка обслюнявила его очень по-подлому: без объявления войны и перед самым входом в рубку — именно чтоб не успел обтереться и выглядел как можно предосудительнее. Юная Халэпа изо всех сил пыталась растолкать дрыхнущую мертвым сном Чин-чинову ревность, но даже всех девичьих силенок на этакое дело оказалось мало. Единственно, к чему объект Лениных ухищрений проявил заметный интерес, так это к состоянию контейнера.

— Мы отмыли его кипятком и почти час держали в кухонной сушилке, — досадливо ответила папенькина дочка на немой вопрос обернувшегося к ней Чинарева. — А потом я дула в него своим феном. На максимуме.

— Утюгом не гладила? — хмуро спросил Чин-чин.

— Нет, — захлопала глазищами Леночка. — А надо было?

Фыркнув, Чинарев выволок откуда-то из-под кресла серый карбопластовый сундучок, поставил его напротив одного из комповских дистанц-портов и буркнул в контактный микрофон:

— Выйди из Интерсети, подключи сетевой модем к копировщику через порт номер… э-э-э… — Чин выдернул из Леночкиной руки многострадальное вместилище эллипсет, вложил его в услужливо приоткрывшийся, брызнувший индикаторным многоцветием сундучок и, кривясь, потряс растопыренной пятерней: — Вымыла, называется… нет, придурок ты электронный, это я не тебе. На чем я?.. А, через порт «один». Все, экшн.

Экшн, однако, не состоялся.

— Не могу выйти из Интерсети, — сообщил комп. — Идет прием сообщения. Ждите.

— Долго ждать-то? А ну, давай прием на экран.

— Отказ, — кокетливо проворковал электронный баритон. — Конфиденциальная информация. Введите пароль.

— Тьху, будь ты трижды неладен! Кому хоть адресовано?

— Отказ. Введите пароль.

Чин-чин озадаченно изломил брови:

— Что еще за шпионские страсти? А ну-ка…

Происходящее становилось чересчур интересным, чтобы просто дождаться освобождения сетевой линии и заняться своим делом. Своим-то делом заняться никогда не поздно, а вот сунуть нос в чье-то чужое — можно и опоздать.

Чин-чиновы пальцы заметались по сенсорам контактора.

Несколько секунд Белоножко и Леночка недоуменно следили за этим метанием, потом староста отважился на вопрос:

— А что ты, собственно?..

— Если этот конспиратор уже хоть раз получал такие сообщения, то пароль я из суб-памяти с кишками выну.

— Да разве такое возможно? — Виталий озабоченно нахмурился.

— Задачка для дефективных детишек, — фыркнул Чин, не переставая трудиться. — Особенно, если конспиратор — хлоп развесистый; а я имею веские основания полагать, что он именно развесистый хлоп! — последние слова Чинарев почти выкрикнул в направлении интеркома внутренней связи, явно надеясь, что конспиратор (он же Изверов Вэ Бэ) услышит сию малолестную характеристику.

Комп вдруг часто-часто заморгал рубиновым треугольничком экшн-сигнала и сообщил:

— Прием завершен. Доступно отключение от сети.

— Не-е-етушки, — ласково пропел Чин, избивая сенсоры, — теперь ты от меня так легко не отвертишься… Теперь-то уж я…

Подавившись недоговоренным, он изумленно вытаращился на экран комповского монитора — там вдруг принялись суетливо выстраиваться столбики нелепых насекомоподобных значков-растопырок.

— Вот это и есть искомое сообщение? — Белоножко преисполнился таким сарказмом, что даже позабыл обтирать с физиономии губную помаду.

Не отводя глаз от испятнавшей экран белиберды, Чинарев кивнул, пробормотал бессмысленно:

— Стиснув зубы, вздыхая о сем да о том,

Он проник в свои кудри пытливым перстом

И сурово взял к ногтю искомое

Надоедливое насекомое…

— Ой, мальчики, а ведь действительно совсем как букашки! — Навалясь на спинку операторского кресла, Леночка протянула к экрану изящнокогтистый «пытливый перст»: — Вот паучок, и вот паучок… а вот тараканчик…

Согнутый ее напором в три погибели, Чин задушенно прохрипел:

— Детка-лапочка, слезь с меня! Ты мне своими грудями все уши поободрала!

— «ВСЕ уши»! — презрительно передразнила Халэпа, отодвигаясь, — «Грудями»! Говорить научись, ты… не-до-тро-га… — (последнее словцо в милых девичьих устах прозвучало, как омерзительнейшая матерщина).

Положительный человек Белоножко вздохнул и тоже отошел в сторонку. Можно было бы и так сказать, что он потихоньку, стараясь не привлекать к себе внимание сокурсников, убрался в дальний уголок рубки — вполне можно было бы так сказать, имейся в блокшивской рубке хоть один угол.

Старосте, надежде курса и прочая, было весьма хреново. Судя по бледности физиономии, испарине и кусанию губ, надежду курса терзала непереносимая зависть. Уж он, Виталий-то Белоножко, случись ему угодить хоть затылком, а хоть и чем угодно иным в жаркие тиски Леночкиного бюста… Уж он бы тогда не то что язвить — дышать заопасался. Даже если бы эти две литые упругости впрямь ободрали ему уши… или что угодно еще… Но о подобном Виталию оставалось только мечтать. Единственно, что давеча соблаговолило выпасть на долю горемычного старосты, так это мимолетное, отнюдь не ласковое прикосновение оказавшейся поразительно твердой и хлесткой Леночкиной ладошки. Ну, и еще пятна помады на щеках — лиловые, светящиеся… Точь-в-точь лишаи, которые через два-три часа после концентрированных нейтринных ударов обычно проступают на трупах… И запах помады… Редкостный аромат байсанских флайфлауэров может вызывать утонченно-возвышенные ассоциации не у всех даже тех немногих, кто знает, что в захолустной дыре под названием Байсан по сию пору никак не могут довымереть заповедные твари, смахивающие на помесь фиалки с тараканом.