Та-а-к…

Ну, и что же мы намерены делать дальше? Вариантов бездна. Можно, к примеру, захватить местную шхуну с боем… верней, с МОРДОбоем, поскольку окромя кулаков никакого оружия у нас не имеется. Еще можно забраться в экспортный склад, притаиться среди златокедровых столярных шедевров и дать себя загрузить вместе с ними в лифт очередного транзитного сухогруза. Вот только дьявол знает, когда какому-нибудь транспортнику вздумается заглянуть на Новый Эдем — до или после истечения того срока, каковой можно прожить без еды и остального… Так что сей вариант будет самым правильным: одинокий полный кретин в куче умных деревяшек — по крайней мере, оригинально.

Правда, если оригинальничать, то уж тогда во все тяжкие. Например, поступить по-законопослушному. Купить билет на ближайший корабль, дождаться этого корабля в гостинице (а гостиница, наверное, здесь весьма неплоха — очень уж гадкие слухи бродят о ней в Златограде)…

Оно бы впрямь всего лучше, кабы не досадненькая проблемка: деньги.

Все имевшиеся платежные средства (и электронные, и даже наличную мелочишку) папаша Виолентины милостиво согласился принять в залог своего бесценного поручительства; коль скоро испытательный срок не пройден, о залоге впредь можно не беспокоиться. О ближайшем будущем беспокоиться тоже не стоит. Годиков этак за пять-шесть полезного для здоровья труда в каком-нибудь свинарнике (кстати, нелишне напомнить, что ради целостности рекламного имиджа здесь отнюдь не только в столярнях трудятся по-патриархальному)… Так вот, годиков за пять-шесть ты возместишь моральный ущерб обманувшейся в тебе общине, отбудешь наказание за сегодняшнее свое прегрешение и заработаешь на билет до ближайшей общедоступной и общезанюханной дыры. Тебя выпрут туда, по рассеянности забыв узнать твое мнение, и окажешься ты там, имея весь свой багаж одетым на себя в виде единственной смены одежды с девственно пустыми карманами.

Что, господин Чинарев, такая перспективка вас тоже не вдохновляет? А вас, мистер Молчанов? Трогательное и весьма редкое единодушие. Но в таком случае для чего же вы оба приперлись в космопорт?

…А вокруг было светло, пустынно и гулко.

Всего в паре десятков шагов позади мочалились о слипшуюся степную шкуру розги ливневых струй, а здесь… Матвей уже не однажды видал такое в разных портах разных миров; он прекрасно понимал и как это делается, и для чего, но все равно не мог заставить себя относиться к подобному зрелищу как к чему-то нормальному. Льющаяся из бог весть какого загоризонтья беспросветная кудлатая пелена обтекала космопорт точно по абрису его символической внешней ограды, оставляя над лифт-полем, служебными корпусами и гигантскими параболами энерговодов незыблемый, идеально правильный круг чистой предзакатной голубизны.

Некоторое время Матвей торчал столбом в трехрядном проезде между крышами подземных хранилищ, пытаясь ладонями отряхнуть воду с одежды и глупо таращась в небо. Правда, как вскоре выяснилось, таращился он не только в небо и не только глупо. Каким-то там краем глаза Молчанов (уж конечно, не тютя Чинарев!) успевал примечать, что старт-финиш площадки пусты, но одна из них расконсервирована: решетка посадочного маяка подернута этакой фосфоресцирующей текучей рябью; системы профилактического осмотра расцвечены огнями готовности; а вот погрузочный терминал, напротив, темен и мертв. И так же мертвы-темны коттеджи шикарного туристского поселка, втиснутого под самый край безоблачья. Зато в гостиничном здании целая шеренга окон горит зеленым «техническим» светом — стал-быть, автоматика оживает и готовится к приему гостей.

Обо всем этом стоило бы поразмыслить, не подвернись вдруг более занятная тема для размышления: прорезавшийся сквозь отдаленный дождевой гул и шумный капеж с молчановского плаща многоногий неспешный топот.

Они вывернули откуда-то сзади и неторопливо шли к Матвею, словно облавной цепью растянувшись поперек проезда. Шестеро дюжих парней, а чуть впереди — благообразный почтенный старец с яркой кокардой, хорошо заметной на отвороте черного сюртука. Устроитель священных действ. Sent Showmen. Матвей так и не уяснил толком круг полномочий этой разновидности местного руководства, но их эмблема — две латинские буквы «S», стилизованные под карающие молнии Господни, — вызывала у него какие-то древнеисторические, смутные и очень-очень нехорошие ассоциации. Кстати, точно такие же ассоциации всшевельнула обнаруженная им на рукавах приблизившихся долболомов русская аббревиатура Корпуса Гражданского Благочестия.

Пока эти семеро подходили — как бы гуляючи, как бы совершенно не интересуясь торчащим на дороге одиноким субъектом, — упомянутый одинокий субъект только и успел решить про себя: все. Ломать голову на тему «что делать дальше» в ближайшие годы не придется.

Тем временем «шоумен», уже чуть ли не проходя мимо, вдруг круто развернулся на полушаге и вперил Матвею в лицо невыносимо доброжелательный взгляд.

Кагэбэшники мрачно сгрудились вокруг. Наверное, до сих пор оным благочестивым костоломам приходилось иметь дело лишь с дремучими хлопами — слишком уж явно все шестеро полагали, будто один их вид обязан начисто отшибать малейшие позывы к сопротивлению. Молчанову немедленно захотелось как-нибудь поубедительнее развеять это наивное заблуждение. Например, быстренько наквасить два-три хлебальника и удариться в запутанные бега по сложнопересеченной космодромной местности — не ради смыться, а только чтоб эти вот мордовороты повзмокали да позадыхались, гоняючись.

Увы, наставнику новоэдемского юношества так и не удалось воплотить в жизнь этот едва ли не самый дельный из своих педагогических проектов.

— Господин колледжерный учитель Чинарев, если не ошибаюсь? — ласково осведомился престарелый молниеносец.

Матвей приподнял шляпу.

— Не ожидал вас здесь… — Святой шоумен произвел беззвучное и трудновоспроизводимое шевеленье губами, глядя на псевдо-Чинарева как на какое-то изысканно-экзотичное насекомое. — Не ожидал… Между прочим, настоятельно вам рекомендую завтра явиться в комиссию по гражданству и с Божьей помощью дать соответствующие объяснения по поводу сегодняшнего инцидента.

Старец вновь беззвучно вычервил губы, а потом вдруг спросил с искренней заинтересованностью:

— А откуда и когда вы узнали, что… Ну, что вам, учителю, сейчас уместно тут находиться?

Был бы Матвей Молчанов честным человеком, он бы и ответил по-честному: «От вас, только что». Но поскольку Матвей Молчанов был Матвеем Молчановым, он лишь неопределенно повел плечами.

— Воистину, Господь даже лучших из людей не наделил умением сберегать тайны, — хмыкнул шоумен. — Что ж, будем надеяться, что вы пришли не совершать опрометчивые поступки, а удерживать от них неискушенное юношество. Если так и если вы в благом устремлении своем с Божьей помощью преуспеете… Это может склонить колеблющиеся чаши сомнения в вашу пользу… брат мой… гхм.

Молниеносец двинулся прочь, кагэбисты потянулись за ним этакой мини-отарой, а Матвей остался обдумывать услышанное. Например, завершающее гмыканье, явно долженствовавшее означать нечто вроде «пока еще».

С одной стороны, имеем отсрочку и даже намек на несожженье мостов. А с другой…

А с другой стороны, Матвею показался весьма странным этот патруль. То есть само наличие в космопорте патрулей было делом обыденным. Официально им вменялось являть иномирянам возвышенный пример благочестия, на деле же… Святошный мир Нового Эдема отнюдь не все его обитатели почитали раем. Особенно много таких непочитающих попадалось среди молодежи, которую, естественно, магнитом тянула к себе единственная лазейка в иномирье. Так что оставлять космопорт без патрулей кое-кому совершенно не представлялось возможным.

Однако же вот теперь Матвей таращился в спины патрулю не простому, а усиленному (шестеро мордобойщиков вместо обычных трех), командовало которым начальство уж слишком высоковатого ранга… Да еще туманные намеки этого самого начальства… Да не вполне обычное копошенье в порту…

Но пора подзавязывать с благородной задумчивостью. Уж если такая охота корчить из себя статую мыслителя… как его… рождественского… в смысле роденовского… то для достоверности образа надлежит снять штаны и усесться, а вот именно усесться здесь толком и не на что. А ноженьки-то гудят — многовато им (ноженькам) сегодня выпало пешеходствовать… А святой эсэсман чуть ли не взашей гнал препятствовать юношеской опрометчивости… Где же непривитым от диавольских соблазнов юнцам легче всего наопрометничать, как не в вертепе греха или в заповеднике порока — особенно ежели обе эти бесовские приманки заскладированы в одном помещении? Стал-быть, в это самое помещение и следует отправляться. Послужим благому делу путем наглядной демонстрации неприглядности пьянства и посильного уничтожения зелья.

Когда лопоухий Степан Чинарев выворачивал карманы перед папашей девицы Виолентины, Матвей Молчанов по чистой рассеянности выронил из памяти одно укромненькое местечко. Нечаянная простительная случайность: и местечко уж очень было укромное, и купюра там завалялась ерундоватая… Но на пару бутылок какого-нибудь местного пойла должно хватить.

Огромные зеркальные двери под лаконичной стереовывеской «Restourant» были плотно сдвинуты и на нетерпеливые щелчки по замочному сенсору реагировать упрямо отказывались. Поэтому Матвей довольно быстро перестал щелкать и принялся лупить по сенсору кулаком.

На четвертом ударе в воздухе прямо перед молчановской раздраженной физиономией вспыхнула показавшаяся не менее раздраженной алая стереонадпись на англосе: «Исключительно для иномирян». Матвей отпрянул было в невольном испуге, но тут же вернулся и с прежним остервенением накинулся на разнесчастный сенсор (тот, кстати сказать, был изрядно замызган и покрыт мелкими трещинами — вероятно, сносить ему приходилось многое). Надпись про «исключительно для», померцав, перековеркалась в собственный перевод на русский; потом раздробилась в более мелкое и пространное: «Открыто исключительно на время пребывания иномирян». А когда Молчанов, изрядно натрудив кулак, принялся уже озираться в поисках какого-нибудь подручного ударного средства, дверь прошипела сдавленно и воровато: «Ну че ты ломишься, оглашенный?! Кругом обойди, с задов!»

Наставник новоэдемского юношества победно ухмыльнулся и пошел обходить.

«Только для иномирян» — брешите громче! Это чтоб всякие местные эсэс-шоумены прохлопали такой роскошный способ выявления и взятия на учет паршивых овец? Якобы нелегальный кабак — что может быть удобней?!

С задов обнаружилась приоткрытая малозаметная дверка, из коей уже выглядывало точнехонькое подобие давешних патрульных обломов. Выражение подобиевой физиономии и протянувшаяся навстречу Матвею тарелкообразная длань красноречиво свидетельствовали: в данном заведении принято взимать плату за вход. Матвей красноречия демонстративно не понял, а когда подобие, насупясь, заступило дорогу, процедил:

— По приказу начальника патруля!

Дверной проем мгновенно освободился, и Молчанов, входя, мысленно поздравил себя. Кой-чего полезного от новоэдемских святош он все же перенял: вот так одним махом и своего добился, и денежки сэкономил, и по большому счету отнюдь не соврал.

Вертеп. Подпольный кабак. ЯКОБЫ подпольный — вероятность существования чего-либо подпольного по-взаправдашнему в условиях местного глобального виртуозного стука представлялась Матвею величиной, от нуля практически неотличимой.

Десяток ведущих вниз узких крутых ступенек (неподвижных, чуть ли не каменных даже — ну прям как в замке каком-нибудь).

Сводчатый зал без окон. Яркие фрески на стенах — пузатые-мордатые-бородатые мужики в невообразимого вида полумакинтошах-полуливреях (очевидно, таково было представление художника о древнерусских кафтанах), вкушающие нечто, вероятно, хмельное из тазикоподобных посудин. Какой-то очень сложной конструкции висячие лампы, мерцающий оранжевый свет которых весьма правдоподобно имитирует живой огонь. Стилизованный под фортепьяно комп-синтезатор в дальнем углу. Круглые деревянные столики, не златокедровые, конечно, но все равно очень красивые; и народу за ними не шибко мало, но и не ахти как много — раза в три меньше, чем было бы нужно для тесноты.

Матвей еще от порога углядел совершенно пустой столик, к каковому и отправился, дорогой пытаясь сообразить: с чего бы это внутренность вертепа-притона могла натолкнуть его на мысль о казарме?

Ответ был прост. Во-первых… Вернее так сказать: во-вторых, посетители вели себя не по-вертепски тихо — в зале этаким прозрачным туманом висел сдержанный гуд чинных негромких бесед. А во-первых, все посетители были мужчинами, главным образом лет двадцати-тридцати. Единственная особа противоположного пола имела место на небольшой эстраде в торце зала. Что-то она там пела под курлыканье синтезатора, эта высокая девица, преющая в длиннорукавом меховом жакете со стоячим воротником, волочащейся по полу юбке, перчатках и шляпке с вуалью.

Не успел Матвей расположиться за столиком, как рядом возникла мрачная личность, сомнительно белый фартук которой выдавал принадлежность к благородному сословию официантов. На конопатой физиономии личности изображалось, сколь счастливой была бы ресторанная жизнь, не шляйся в этот самый ресторан посетители. Беседа с личностью явно обещала жестокие разочарования. Так и вышло.

«Ну, чего вам? А? Нет, текилы не держим. И этого не держим. А? А что это? Ну, виски есть. Нет, больше двухсот пятидесяти граммов крепкого мы не подаем. Или две кружки пива. Да, не И, а именно ИЛИ. И обязательно с закуской. Что значит, какое пиво? У нас все хорошее, свежее… Как это — темное или светлое? Нормальное! Вы что, никогда пива не видели, что ли?! Не морочьте голову, меня люди ждут!»

В конце концов обоюдовыгодное решение все же нашлось. Матвей согласился оплатить (а возможно, даже и съесть) десять каких-то там специальных протрезвляющих сэндвичей и антиалкогольные пилюли, а официант согласился подать виски И кружку пива. Одну. Молчанов, правда, заикнулся еще и насчет чего-нибудь покурить, но заикание это было пресечено категорическим официантским «пф!», из-за соседних столиков на Молчанова скосились, как на воплощенного Сатанаила, и даже по всему залу вроде бы нехороший шумок пошел.

Шумок, впрочем, относился не к Матвею. Возбужденно, возмущенно, а то и просто-таки гневно гомоня, посетители притона греха все как один таращились на эстраду (при этом они так вытягивали шеи и так лихорадочно сверкали глазами, что в искренность гнева праведного верилось с немалым трудом).

Девица, оказывается, уже не пела. Перчатки этакими давленными крабами валялись у ее ног, и вырвавшиеся на свет Божий ногтистые пальчики неторопливо расстегивали жакет. Под уже прямо-таки непристойное улюлюканье публики певичка завершила разборку с архаичными несращиваемыми креплениями, скинула свое меховое одеяние и, лихо вертя его над головой за рукав, удалилась. Кстати, улюлюканье было единственным непристойным компонентом данного действа: под жакетом у стриптизерши оказался толстенный свитер. С длинными рукавами и стоячим воротником. Если она и собиралась его снимать, то не раньше, чем перед сном.

Матвей вздохнул и занялся пивом.

«Класс! — жарко перешептывались за ближним столиком тщательно небритые англоязычные сопляки. — Не, это еще что! А вот, говорят, она однажды юбку задрала! Ага, чуть ли не до самых колен! Представляешь?!»

Как не представить! Небось у нее под юбкой болотные бродни до пояса. И стеганые штаны.

Тут Молчанов обнаружил вделанный в столешницу пультик управления синтезатором и от тоски погнал через визирное окошко алфавитный указатель возможных заказов. Предлагаемая тематика, естественно, разнообразием не отличалась, и Матвей совсем уже было собрался бросить это занятие, как вдруг…

М.Молчанов. «Большая молитва». Романс.

Н-да… Какой же это, интересно, болван у них тут ведает подбором репертуара? Поди наткнулся кто-то в каком-то каталоге на название и передрал, не удосужившись прослушать, не удосужившись даже прочесть комментарий, к оному названию прилагаемый… А комментарий, между прочим, гласит: большой молитвой матросы древнего парусного флота называли огромную каменную плиту, которой их в виде наказания заставляли скоблить палубу. Так что, други мои новоэдемские, и молитва не вполне молитва, и сам романс к благочестивым отнести трудно… если, конечно, руководствоваться ВАШИМИ понятиями о благочестии. Но раз уж запись имеется, имеется и полное право…

Он воровато оглянулся на молчащий синтезатор и ткнул пальцем в пульт, в «экшн».

По залу, глуша разноголосый обмен впечатлениями от стриптиза, раскатился первый мощный аккорд.

Ну, все. Вот-вот охлынет парусами

Высь храмового многокрестья рей,

Дно отпускает лапы якорей,

И кто-то, не стыдясь чужих ушей,

Поет, блестя набухшими глазами:

«Спаси, Господи, люди Твоя там,

на пыльной земле,

Помоги им без слез пережить расставание с нами,

Сделай светлой их грусть,

если Ты призовешь нас к себе,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами».

Освобождая души от обузы,

Поморник, взмыв, пластает в небе крест,

И далеко разносится окрест,

Словам молитвы вторя, благовест

Стальных цепей о якорные клюзы.

Славься, Боже, хоть только за то,

что на взморье веков

Разделил твердь с водою

зовущими вдаль бурунами.

Вместо худших друзей дай нам,

Господи, лучших врагов,

Ну а с прочим мы как-нибудь справимся сами.

Синтезатор заткнулся, и стало тихо. Лица посетителей сатанинского притона забавно ободинаковило выражение тягостного напряженного непонимания.

Матвей довольно громко хихикнул, одним глотком добил виски и опять потянулся к пиву.

Вообще-то паршивая это привычка — запивать виски пивом. Тем более при изрядной отвычке от спиртного (в курсантскую да летную бытность выпивка перепадала нечасто; на Новом Эдеме до сих пор удавалось побаловаться разве что паршивеньким компотообразным винцом)… Антихмельная снедь, может, и выправила бы дело, кабы Молчанов удосужился о ней вспомнить. А он забыл удосужиться. И оттого как-то не сообразил, что внезапную одинаковость лиц ему удалось заметить по одной-единственной причине: все эти самые лица без исключения оборотились к нему (вероятно, мерцавшая над синтезатором цифирь мерцала не просто так, а обозначала собою номер столика, с которого поступил заказ).

И еще виски с пивом как-то начисто замыли одно довольно простое соображение: окружающие, конечно, все до одного лопоухие хлопы, да только хлопы эти с юношества махали топорами и ворочали бревна на вольном здоровом воздухе. А главное, их (хлопов) в ресторанном зальце на одного Молчанова человек пятьдесят.

Да, всего этого Матвей не сообразил. Зато он сообразил другое. Раз в банк заказов угодила его, молчановская, «Большая молитва», то по аналогичным причинам туда могла угодить и «Райская баллада» того же автора. А раз «Молитва» местных паршивых овец недопроняла…

Пультик синтезатора не к месту вздумал проказничать: дождавшись, когда Матвей изготовит палец к тычку, расшалившееся электронное устройство в последний миг раз за разом отдергивало ехидно подмигивающий сенсор. Но для человека, как известно, ничего невозможного нет. В конце концов наставник новоэдемского юношества изловчился придавить пультик локтем, левой рукой взялся за указательный палец правой, и дело пошло.

«Баллада» таки нашлась. Запуская ее (не просто так, а чтоб в органной аранжировке и непременно архидьяконским басом), Молчанов бормотал: «Сейчас… Щ-щ-щас я вам устрою… Вы у меня взвоете, овцы паршивые, вашу в дьявола искусителя и в ракету-носителя душу мать…» Судя по тому, что висящая в ресторане тишина совершила чудо — сделалась еще непрошибаемей, чем прежде, — бормотал он это не про себя.

Наконец синтезатор взревел, да так, что ламповые блики закачались по-настоящему:

От святого Петра, ключаря райских врат,

По начальству доклады идут:

Каждый день столько душ отправляется в ад,

Что за вход черти взятки дерут.

А извечный путь в рай лопухами зарос,

Ходоки на нем перевелись.

Душам проще бездельно сползать под откос,

Чем карабкаться в горнюю высь.

Вот теперь уже взревел и зал, причем не только голосами — в лавине негодующих выкриков явственно различался грохот отодвигаемых стульев. Правда, Матвей был слишком занят, чтобы обращать внимание на всякие пустяки. Наставник юношества трудолюбиво пытался хоть каплю еще вытряхнуть из безнадежно пустого бокала на до хруста вытянутый язык.

«У коллег кой-чего перенять бы пора, —

Поучает начальство в ответ. —

Коль, к примеру, нейдет к Магомету гора,

Сам уходит к горе Магомет…»

Матвей не заметил, ни на каком именно полуслове заткнулся синтезатор, ни откуда взялись близ его, Матвеева, стола три (это, впрочем, довольно рискованное утверждение) румяноликих красавца двухметрового роста и такой же ширины плеч. Некоторое время наставник юношества тщетно пытался вникнуть в смысл пространной путаной нотации, с каковою обращалось к нему упомянутое неопределенное число красавцев. Кажется, речь шла о том, что в этом вот притоне греха и возмутительного разврата собираются развратники приличные и благочестивые, которые не любят, когда при них напиваются и непочтительно поминают святых.

Молчанов было хотел ответить чем-нибудь вроде «ну и собирались бы тогда не в притоне, а в церкви». Но спорить было лень. Поэтому он всего лишь привстал, звонко заехал одному из красавцев по правой щеке и невнятно попросил смиренно подставить левую.

Дальнейшее колледжерному учителю запомнилось плохо. Перед глазами плескалась тошнотворная муть, из которой высверкивали какие-то лица, предметы мебели, кулаки… иногда почему-то ботинки… Кажется, он все-таки кого-то пытался бить, и под его неуклюжие взмахи несколько раз действительно подворачивалась левая щека… правда, к сожалению, собственная.