— Вы так юморите? — настораживается Марина.
      — Нет. П-п-просто я отношусь к этому факту ф-ф-философски.
      Это правда. Гаишников папа боится, а смерти — нет. Может быть, втайне ему кажется, что он никогда не умрет.
      — Степан Сергеевич, ну шо вы такое придумали? — говорит Марина. — Кто вас тут, в милиции, убьет? У них не та зарплата, шоб людей убивать. Они ж с нас живут. Расслабьтесь. Отдыхайте.
      — Меня не здесь убьют. Я слышал, что они говорили. За мной сюда кто-то п-п-приедет и увезет.
      — Кто?
      — Я не знаю.
      И в этот момент дверь камеры открывается. На пороге стоит пожилой милиционер, незнакомый, не из вчерашних. Манит Степу пальцем.
 
      Бродячая кошка греется на солнце на крыше гаража. Рядом с кошкой двое ее котят. Третий котенок отправился на экскурсию в узкое пространство между железными коробками гаражей.
      Тут стоит машина. Котенок входит под нее. Под машиной лежит приезжий с Камчатки. Прижав плечом к уху мобильник, он привязывает к трубе глушителя пакет с висящими из него проводами.
      Котенок трогает провода лапой. Приезжий шикает на него. Котенок улепетывает прочь.
      — Зайка, не плачь, — говорит в мобильник человек с Камчатки. — Я не могу, когда ты плачешь... Ну., такая страна, что делать... Переживем...
      В трубке мобильника слышны всхлипывания, руки у приезжего дрожат.
      — Ну, не психуй, Зая, — говорит он. — Ну, тридцать две штуки пропало. А мы плюнем и забудем. Нет, нет, это не все, что у нас было. Главное осталось — ты и я. А бабки я обратно заработаю. Пара командировок — и заработаю. Только хранить теперь будем в матрасе, да?
      Он начинает подсоединять детонатор. Изолента перепуталась, склеилась в комок.
      — Да, Зайка... Да, я тут почти кончил... Да...Все... Завтра вылетаю к тебе... Я ужас как тебя хочу...
      Руки у него сильно дрожат, когда он распутывает изоленту.
      Взрыв.
      Кошку с котятами сдуло с крыши гаража, забросило через кирпичную стену на детскую площадку.
      За стеной взметнулся клуб пламени и черного дыма.
      Ахнуло эхо. Вылетели оконные стекла. Посыпался с неба исковерканный металл. Черной дрянью залепило песочницу, беседку, белье на веревке. Голуби взлетели к небу. Дети запищали. Мамаши заголосили, Побежали прочь с колясками.
 
      Пожилой милиционер привел Степу в дежурку. На деревянном диване пусто. За стойкой сидит уже другой дежурный, не вчерашний. По телевизору показывают медленно говорящего что-то Ельцина.
      — За вами приехали, — говорит Степе пожилой милиционер. — Вот здесь распишитесь.
      На стойке перед Степой лист бумаги с каким-то неразличимым без очков текстом и ручка.
      — Что это я п-п-подписываю? — спрашивает Степа.
      — Что все изъятое у вас при обыске вам возвращено. Проверьте и подписывайте.
      Отдает Степе очки, часы и бумажник. Степа расписывается.
      — Все. Можете идти.
      — Куда?
      — Туда.
      И показывает на дверь, у которой стоят Макс и Антон. Только теперь Степа замечает их и поворачивается к дежурному с мгновенно вернувшейся уверенностью:
      — Здесь нет ключей от машины. Где моя машина?
      — Без понятия.
      — Но это машина моей внучки, я должен ее вернуть!
      Макс поспешно подходит и берет Степу под руку:
      — Папа, идем, идем, человек не знает, где ты бросил машину.
      — Но кто-то же знает.
      — Идем, дед, — Антон тоже подходит к нему, — идем отсюда.
      Выводят Степу на улицу.
 
      На улице светит солнце.
      — Все, тетя Нина, — говорит в мобильник Антон, — мы его нашли. Живой. Сейчас приедем.
      Они идут к машине Антона.
      — Папа, ты хоть понимаешь, что мы все пережили?! — говорит Макс. — Ты сказал Нине, что приедешь, и она два часа ждала тебя, прежде чем разбудила меня. Я же обзвонил все больницы и морги! И тебя нигде нет. И вообще никаких сведений в этой средневековой стране ни у кого получить невозможно!
      — Помолчи, Макс.
      — Что значит «помолчи»?! Ты хоть помнишь, что сегодня открывается наш аукцион? И в такой день ты это устраиваешь! Тебе нельзя больше садиться за руль. И тебе совсем нельзя пить! Тебе же восемьдесят пять лет!
      — Помолчи, ради Бога, — просит Степа и обращается к более спокойному Антону: — Антоша, этот дефолт к нам имеет какое-то отношение?
      — Да. Идем, я потом тебе все расскажу.
      — А если кратко?
      — Если кратко, то получить недостающую сумму через аукцион теперь почти нереально. А давить на нас, чтоб мы вернули девять миллионов, будут сильнее.
      За углом — переулок, который Степа видел из окна камеры. Толпа теснится у бакалейного магазина. Старуха все еще собирает с асфальта вермишель. Степа останавливается и смотрит на полуподвальные окна КПЗ.
      — Папа, что ты стал? — тянет его к машине Макс. — Нам надо отсюда скорей уехать. Тебя выпустили за взятку. Антон дал дежурному триста долларов. Он еще может передумать. Предыдущий дежурный брать не хотел. Садись в машину.
      — Подожди. Антоша, дай мне свою карточку, ту, с картинкой твоего «Толстоевского» и телефонами.
      — Папа, садись в машину! — увещевает Макс.
      — Оставь меня в покое.
      — Папа, почему ты так со мной разговариваешь?
      Антон вынимает из кармана и дает Степе карточку.
      — Папа, почему ты всегда стремишься меня унизить? — обижается Макс. — И так всю жизнь. С детства! Но я уже пожилой человек! И между прочим, если б не я, тебя бы здесь вообще не нашли! Тебя нашли только потому, что я — гражданин Великобритании и позвонил ночью нашему послу. И он через ваш МИД связался с вашим МВД...
      — Подождите, я сейчас, — говорит Степа и, не дослушав, уходит в переулок.
      Приседает перед окном КПЗ.
      На улице яркий свет, поэтому в окне ничего не видно. Степа видит Марину, только когда девушки подзывают ее и она подходит к окну. Марина пытается открыть форточку, но форточка наглухо забита гвоздями.
      Степа прижимает карточку Антона к стеклу. Марина вглядывается в нее и кивает, запоминая телефонный номер «Толстоевского».
      И Марина теперь верит, что у нее со знаменитым писателем Николкиным установились какие-то особые, доверительные отношения. Но это не совсем так. Мой папа каждой встречной женщине говорит, что он очень замкнутый человек и только с ней одной чувствует себя легко и свободно. И это действует на них неотразимо. Этих женщин, связанных с папой таинственной душевной близостью, — сотни. Папа их всех помнит и поддерживает с ними отношения годами и десятилетиями. И вовсе не потому, что каждая из них рано или поздно оказывается ему полезна. Он заранее об этом даже не думает.
      Степа возвращается к машине.
      — Макс, деточка, не сердись на меня, — говорит он.
      — Папа, мне шестьдесят один год! — еще больше обижается Макс. — Меня тошнит, когда меня называют деточкой!
 
      Машина едет по Тверской.
      — Обижаться вообще-то должен не ты на меня, а я на тебя, — говорит Максу Степа.
      — За что ты можешь быть на меня обижен?! За то, что я тогда остался в Англии? И тебе не стыдно?
      — Нет, я не про Англию. Я о том, что в какой-то момент вы от меня отдалились. И ты, и Леша. Я даже не заметил, как это произошло. Но с какого-то времени вы оба перестали со мной разговаривать всерьез. И ты, и Леша. Вы перестали со мной делиться.
      — Делиться чем?
      — Своими мыслями, т-т-творческими замыслами.
      - Папа, мы и раньше с тобой не очень делились. Мы никогда с тобой особенно не делились. Мы делились с мамой. Ты был слишком занят самим собой.
      — Может быть, я не уделял вам д-д-достаточно внимания, но все равно между нами была душевная б-б-близость. А теперь... Ты мне так и не рассказал про свой новый спектакль. И Леша тоже ничего мне не рассказал.
      — О чем он тебе не рассказывал?
      — Об этом своем последнем фильме.
      — Ты просто забыл, папа, — говорит Макс. — Он тебе уже двадцать лет назад про эту идею рассказывал, и был готов сценарий, но ты объяснил Леше, что это претенциозно — снимать фильм о самом себе. И что зрителю это будет скучно. Более того, ты поделился этим своим мнением с начальством из Госкино. Из лучших соображений поделился, чтоб оградить Лешу от неизбежных, по твоему мнению, неприятностей. И сценарий запретили. Через двадцать лет Леша вернулся к этой идее, но теперь не мог найти продюсера. У вас же деньги дают только под боевики и комедии.
      — Но деньги на этот фильм все-таки где-то достал, — задумчиво говорит Степа.
      — Нет, папа, Леша их не украл из Камчатского фонда, если это тебя волнует. Фильм финансировал Паша Левко. Я уже говорил тебе: у них с Лешей были нормальные отношения.
      — Но кто-то же его убил.
      — Папа, я знаю, что кто-то его убил, но это не обязательно Левко!
      — Что ты сердишься? Я же п-п-просто сп-п-про-сил, где он взял деньги на этот фильм, — пожимает плечами Степа и обращается к Антону: — Деточка, а когда ты начинал «Толстоевского», ведь это тоже Паша Левко тебе помог?
      — Я до сих пор с ним не рассчитался.
      — И сейчас он одолжил Коте три миллиона, — да мы у него в долгах как в шелках.
      Степа думает. Жует губами. Машина сворачивает в арку ворот и останавливается у подъезда. У моей фотографии все еще горят в банках свечи и стоит небольшая толпа поклонников. Кладут у фотографии цветы. Поглядывают на Степу, узнают, перешептываются.
      — Чудесные у нас все-таки люди. Дефолт — а они все равно сюда приходят, — говорит Степа, войдя в подъезд. — Кстати о дефолте. Мне, наверное, надо позвонить Борису Николаевичу.
      — Кому? — не понимает Макс.
      — Борису Николаевичу Ельцину. Нашему президенту.
      — Зачем?!
      — Ну как же. Такое в стране случилось, — говорит Степа, — надо его как-то п-п-поддержать.
      Макс закатывает глаза.
      — Дед, не надо этого делать, — говорит Антон.
      — П-п-почему?
      — Потому что ему на твою поддержку наплевать.
      — Может быть. Но позвонить я должен. Дай мне свой телефон.
      — Ты прямо сейчас собираешься ему звонить?
      — А почему не сейчас?
      Антон покорно дает ему мобильник. Степа неуклюже тычет в кнопки.
      Папа играет в маразматика, но тысячи телефонных номеров он помнит наизусть.
      — Алло! Деточка, это ты? Да, это Степан Николкин, — говорит он в трубку. — Да, солнышко, ужасно... Ужасно... Твой шеф у себя? У президента? Я хотел сказать президенту пару слов. Можешь соединить?.. Нет? Понимаю... Понимаю... Тогда передай сердечный привет. Скажи, что я... Нет. Не я — весь народ сейчас душой с ним... Все. Обнимаю. — Отдает Антону мобильник. — Президент неважно себя чувствует. Макс, почему ты так вздыхаешь и кривляешься?
      — Папа, но ты же и Горбачеву так же звонил, — говорит Макс.
      — Естественно.
      — И Брежневу! И Сталину!
      — Да, звонил. И это нормально — в тяжелые времена поддерживать свое государство. Иначе наступит всеобщий б-б-бардак.
      — Папа, а тебе все равно, что люди про тебя подумают?
      — Я не понимаю, о чем ты, но вообще в восемьдесят п-п-пять лет меня уже не трогает, кто про меня что думает. Впрочем, и раньше меня это не волновало. Мне важно было, что думает обо мне Дашенька, твоя мама. А она меня любила и ув-в-в-в-важала.
 
      Нина открывает дверь, обнимает Степу и целует его. За спиной Нины радостно улыбается Маша. Ксения нервно курит, кутаясь в Нинин домашний халат. Плачущая Таня повисает у Степы на шее. Рядом прыгает Петька.
      — Степа! Степа! — вопит Петька. — А почему тебя не убили?
      — Молчи, болван! — кричит Таня.
      — А сама говорила, что убили! Сама говорила!
      — Я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!
      — Почему вы тут все? — удивляется Степа. — Макс, это ты всех п-п-перебудил?
      — Папа, я никого не будил!
      — Деда, это не Макс, — говорит Маша. — Я узнала, что ты пропал, потому что мне позвонили из милиции. Они нашли мою машину. Где ты ее бросил? Впрочем, теперь это неактуально. Ее больше нет. Ее взорвали.
      — Взорвали машину! — радостно орет Петька. — Взорвали! Взорвали!
      Степа задумчиво жует губами.
      — Менты говорят, что ее угнали и использовали для каких-то воровских разборок, — говорит Маша.
      — Но машина у тебя б-б-была застрахована? — подумав, спрашивает Степа.
      - Да.
      — Ну, это хорошо. Хоть какие-то деньги получишь. В такой день — очень кстати.
      — Папа, ты невозможен! — хватается за голову Макс. — Маша из-за тебя лишилась машины, а ты говоришь, что это хорошо!
      — Помолчи, наконец, — морщится Степа. — Машенция, а что Сорокин? Он уже занялся нашим аукционом? Что-то уже делает?
      — Да, но я не хочу иметь с этим человеком ничего общего.
      — Как я от вас от всех устал. — Степа подходит к стоящему в конце коридора мрачному Коте. — Деточка, ты сбрил бороду? Умница. Так, конечно, лучше. И я теперь, кажется, знаю, как организовать съемки нашего фильма. — И принюхивается: — А чем это, друзья мои, здесь у вас так воняет?
      - Это не я! Это не я! — кричит Петька.
      — Тише, пожалуйста, — шепчет Степе Нина. — Неудобно, она услышит. Это пахнет кимчи.
      — Что? — переспрашивает Степа.
      — Капуста по-корейски, — шепчет Нина. — Это Игнатова нам угощение принесла. Камчатский сувенир.
 
      На столе стоит открытая банка с кимчи и бутыль с красной водкой. Все сидят за столом, осторожно жуют и смотрят на Игнатову. Тихая, внимательная девочка.
      — Это я в плане, чтоб не приходить с пустыми руками, — говорит Игнатова. — Вам что, не нравится?
      — Мне нравится, — говорит Нина.
      — Своеобразно, — говорит Степа.
      — Это кимчи с вяленой рыбой, — говорит Игнатова. — Мама сама готовила. Алексею Степановичу это блюдо сразу понравилось. Когда он к нам впервые в Магадан приехал, мама его угостила, и ему сразу понравилось.
      — В Магадан? — переспрашивает Степа. — Разве Леша нашел вас не на Камчатке?
      — Нет. На Камчатке я работала в театре. А сама я магаданская. Мой дедуля после лагеря не вернулся в Москву, а остался жить в Магадане. Потому что...
      — Погодите, — говорит Маша. — Вы скажите Степану Сергеевичу, кто ваш дедушка. Он же еще не знает.
      — Мой дедуля — великий русский поэт Зискинд, — говорит Степе Игнатова. — Он, как освободился, сразу влюбился в бабусю, и они сразу поженились. А из Магадана ее не отпускали, потому что она была завотдела обкома. А когда Алексей Степанович приехал в Магадан его искать, дедуля уже недавно умер, и мы все жили на бабусину пенсию. Ну, мама ему все про дедулю рассказала, и потом Алексей Степанович все время звонил нам из Москвы и присылал деньги. А на Камчатку он уже потом приехал. Он сказал, что познакомит меня с вами, когда мы кончим фильм. И сегодня мы все досняли... А он погиб...
      Умолкает.
      — Я не знал, что Леша ездил в М-м-магадан, — говорит Степа.
      — Ну да, ездил, — говорит Игнатова. — Он же дедулю искал. Потому что ваша жена, Дарья Михайловна, собиралась раньше вас за дедулю выйти замуж. Поэтому Алексей Степанович его и искал. Ведь если бы дедулю не посадили, она бы за вас, Степан Сергеевич, не вышла, и Алексей Степанович бы на свет не родился. И вас, Максим Степанович, тоже бы не было. Никого из вас бы тут сейчас не было. И меня бы не было. А его посадили — и теперь мы все есть.
      Это правда. Мама стала женой папы потому, что Зискинд из ее жизни исчез. Вот об этом я все время думаю. Вся моя жизнь зависит от совершенно мне незнакомого Зискинда. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно. Один взгляд, одно слово — и вдруг вся жизнь получает совсем другое направление.

2