15 мая – день пуска. Только утром, до отъезда на стартовую позицию, вспомнил, что это пятнадцатая годовщина первого полета нашего БИ-1 – 15 мая 1942 года на аэродроме Кольцово под Свердловском. С кем поделиться таким открытием? Здесь, на полигоне, из участников того исторического события – Мишин, Мельников и Райков. Когда я им напомнил, они живо отреагировали: надо будет, после пуска сразу отметить два события.
      Сколько же всего произошло за эти 15 лет! От примитивного фанерного самолетика БИ-1 с двигателем на тонну тяги до сегодняшней «семерки» с двигателями на 400 с лишним тонн! А в «голове» у этой «семерки» в будущем бомба, способная уничтожить любой город. Но предаваться воспоминаниям и философствовать не было возможности.
      Пусковой день тянулся невероятно долго. Первая заправка шла с остановками. Королев, Бармин, Воскресенский, Носов, Евгений Осташев, офицеры и солдаты-заправщики возникали и снова скрывались в плотных облаках, образуемых парящим кислородом.
      Я спустился в бункер. Там, за пультом, стараясь не мешать офицерам и пультистам загорской «Новостройки», рядом с Николаем Лакузо пристроился Пилюгин.
      В гостевой комнате пока не все собрались. С невозмутимо-спокойным видом молча сидел Глушко. Кузнецов еще раз допрашивал своего гироскописта Николая Хлыбова о настройке интегратора, который должен выключить двигатель второй ступени по достижении ракетой заданной конечной скорости.
      В радиокомнате Рязанский вел профилактическую перекличку со своими далекими пунктами радиоуправления и ИП-3 на «третьем подъеме», на котором установлен передатчик для выдачи команды АПР – аварийный подрыв ракеты. На этой ракете подрывать нечего. Поэтому команда, если ее выдать, пройдет на выключение двигателей. Эту команду мы электрически заблокировали так, что она не могла пройти на борт и выключить двигатели раньше двенадцатой секунды полета. Этого времени достаточно, чтобы ракета успела отлететь подальше от старта и в случае аварийного выключения не уничтожила его. В то же время дальности полета аварийной ракеты, что бы ни случилось с системой управления, за двенадцать секунд работы двигателя никак не хватит, чтобы долететь до любого населенного пункта.
      На одном из последних заседаний Госкомиссии после еще одной тщательной проверки и всяких баллистических расчетов, проведенных уже с участием военных – расчетного бюро полигона, Королев доложил, что устанавливается расчетная дальность 6314 км. Основными задачами пуска следует считать отработку техники старта, проверку динамики управления полетом первой ступени, процесса разделения ступеней, эффективности системы радиоуправления, динамики полета второй ступени, процесса отделения головной части и движения головной части до соприкосновения с Землей. Суммарная тяга двигателей при старте должна составить 410 тонн. Боковые блоки первой ступени должны проработать 104 секунды, а центральный блок – 285 секунд. Расчетная стартовая масса 283 тонны. Основным противопожарным мероприятием при старте является ведение интенсивной продувки азотом хвостовых отсеков всех пяти блоков.
      Для гарантии безопасности населенных пунктов по трассе полета ракеты введена комбинированная система аварийного выключения двигателя. Если ракета начнет сильно вращаться относительно своего центра масс, то по достижении углов отклонения более семи градусов замыкаются аварийные контакты на гироприборах, которые выдают команды на последующее выключение двигателей. Не исключено, что ракета может начать плавный уход с расчетной траектории по вине «ухода нуля» самих гироприборов. При этом возможны очень большие отклонения от трассы с непредсказуемыми результатами. На такой случай вводится контроль с помощью оптических наблюдений с Земли и выдача аварийной команды по радио. Очень высока ответственность за принятие решения о выдаче такой команды. С испуга можно загубить хорошую ракету и сорвать планы летных испытаний. Поэтому для наблюдения выделяется группа наиболее квалифицированных и ответственных специалистов в составе Аппазова, Лаврова и Мозжорина. Находясь в «створе» плоскости стрельбы, они с помощью теодолита наблюдают за поведением ракеты и по тройственному заключению передают по телефону в бункер условный пароль, известный только им и двум руководителям пуска – Носову и Воскресенскому. Получив аварийный пароль в бункере, они нажимают последовательно на две кнопки. Это служит командой отстоящему на 15 километров пункту радиоуправления для посылки в эфир с помощью направленной антенны аварийного сигнала. Для приема этого сигнала на центральном блоке ракеты установлена всенаправленная антенна. Даже если в это время ракета завертится, сигнал должен быть принят. На пункте радиоуправления находятся весьма ответственные офицеры и представители промышленности. Персональную ответственность за бортовую автономную часть системы нес Черток, за радиолинию – Рязанский, а за надежность телефонной и сигнальной связи – начальник связи полигона.
      В самые последние дни перед пуском, уже на стартовой позиции, по коллективному решению систему АПР превратили в АВД – аварийное выключение двигателей. Система АПР предусматривала наличие взрывного заряда в каждом блоке ракеты с целью их разрушения до падения на Землю.
      Изъятие этих взрывных устройств на стартовой позиции заняло много времени. В процессе демонтажа электрического блока, управляющего взрывателем, солдат, производивший эту работу, доложил, что он уронил внутрь ракеты шайбу крепления этого прибора. Найти эту шайбу было труднее, чем иголку в стоге сена. Во время поисков выгребли из ракеты кучу всякого мусора, но шайбы не было. Наконец, чтобы закончить бесперспективные поиски, кто-то догадался взять у представителя «взрывательного» института такую же шайбу. Незаметно привязав ее к проволочному зонду с магнитом, стали «искать» потерянную шайбу в отсеке ракеты и, наконец, торжественно объявили: «Шайба найдена». Улов магнитной удочки был продемонстрирован даже самому Неделину. Специалист по взрывателю и провинившийся солдат подтвердили, что это та самая шайба.
      Ох, сколько же еще хлопот доставила эта аварийная система мне и моим товарищам, разработчикам электросхемы ракеты Меликовой, Шашину, Пронину. Одних бумаг, доказывающих ее надежность и безопасность, было исписано не меньше, чем по основной системе управления.
      Рязанский должен был придумать строго засекреченный пароль, который могли знать не более шести человек. После долгих творческих поисков он вложил в специальные конверты вырванные из блокнота листочки бумаги с крупными печатными буквами «Айвенго». Так герой романа рыцарских времен вошел в историю советской ракетной техники.
      Вскоре мы убедились, что можно ограничиться для аварийного выключения в полете без радиотехники, только автономной частью – семиградусным контактом на гироприборах, аварийным контролем числа оборотов ТНА и давлений в камерах сгорания двигателей. Этих параметров оказалось достаточно для обобщения различных аварийных ситуаций.
      Что касается «Айвенго», то спустя двадцать лет главный баллистик ОКБ-1 Рефат Аппазов, начальник ЦНИИМаша (бывший НИИ-88) профессор и генерал Юрий Мозжорин, член-корреспондент Академии наук СССР директор Института теоретической астрономии Святослав Лавров при встречах со мной и Рязанским с удовольствием потешались над нашей общей наивностью. Мозжорин признался, что стоять много часов в голой степи, на семи ветрах, на трассе в ожидании пуска, зная, что ракета может свалиться где-то рядом, невзирая на «Айвенго», удовольствия не доставляло.
      «Как молоды мы были, как верили в себя!» Эта вера в себя помогла вскоре принять решение о сохранении радиокомандного аварийного выключения двигателей только для случая аварийной ситуации на самом старте. Был придуман страшный вариант: двигатели запущены, но не набрали необходимой тяги, ракета осталась в объятиях стартовой системы, пламя охватывает ракету, повреждает кабели, связь бункера с бортом уже потеряна и с пульта не может пройти аварийная команда на выключение двигателей. В этом случае стреляющий нажимает последовательно две кнопки и с радиостанции на «третьем подъеме» на горящую ракету летит по эфиру спасительная команда на выключение двигателей.
      Все же 15 мая после решения Государственной комиссии о пуске, когда казалось, что все продумано, предусмотрено, доложено, меня не оставляли тревога и беспокойство: что-то забыл.
      Вспомнил! Остановил на стартовой площадке как всегда спешившего к телефону Рязанского: «Михаил, есть срочное дело». Он сначала отмахнулся, добежал до установленного тут же полевого телефона, еще раз повторил какие-то указания на свой радиопункт, потом приготовился слушать.
      То, что пришло мне на ум, я решился высказать только Рязанскому. Другие не поймут или осмеют.
      – Знаешь, мне кажется, подсознательно все мы испытываем чувства, которые одолевали Пигмалиона. Он долго и вдохновенно трудился, высекая из мрамора прекрасную Галатею, и влюбился в нее. Мы все Пигмалионы. Вот она, наша красавица, висит в объятиях стальных стрел и сегодня по воле богов должна ожить, если мы все продумали и предусмотрели. А если что забыли, то боги нас накажут и либо не оживят ее, либо мы сами ее убьем своими аварийными командами.
      До Рязанского не сразу дошло в этой обстановке, зачем я упоминаю Пигмалиона. Но, сообразив, он ответил, что моя аналогия достойна пера провинциального писаки, а не заместителя Королева.
      – Впрочем, давай немного развеселим Леню Воскресенского.
      И он тут же подошел к неотлучно пребывающему на площадке Воскресенскому и, улыбаясь, стал излагать мою аналогию. Воскресенский остался верен себе и, не задумываясь, ответил:
      – Если тебе с Борисом так приспичило, то после пуска можете без особого труда отыскать живых Галатей. А что касается этой, то она нам еще такой жизни даст! Не рады будем, что с ней связались.
      На том мои романтические отвлечения и закончились, но слова Воскресенского оказались пророческими.
      Окончательно я спустился в пультовую бункера по тридцатиминутной готовности. Здесь уже все места были заняты. Евгений Осташев был в роли главного пультиста. Рядом – «стреляющий» офицер Чекунов, а по бокам – испытатели из Загорска, проводившие огневые стендовые отработки. Пилюгин, Присс и Лакузо – слева.
      Оставлен свободный стул Королеву. В других комнатах «мозговое бюро»: консультанты-схемщики, электрики и двигателисты – на случай осечки при наборе схемы пуска. Нужны быстрые подсказки. Быстрее всех мужчин в сложнейших электрических схемах разбиралась Инна Ростокина. Она единственная женщина, которой в эти часы было разрешено находиться в бункере. В радиокомнате и «заправочной» разложены измочаленные пухлые альбомы электрических схем всех систем. В гостевой – Неделин, Келдыш, Кузнецов, Ишлинский, Глушко, Мрыкин. В коридорах и проходах уже много стартовиков, закончивших свои дела на «нулевой отметке» старта.
      По пятнадцатиминутной готовности спустились в бункер Королев, Носов, Воскресенский, Бармин. Носов и Воскресенский заняли места у перископов. Дорофеев связался с первым ИПом, где Голунский и Воршев должны комментировать события, отображаемые наземной станцией «Трал» в виде дрожащих зеленых столбиков параметров на электронных экранах.
      Минутная готовность. Дальше – полная тишина. Сознание, больше чем память, фиксирует ставшие теперь уже стандартными команды: «Протяжка!», «Ключ на старт!», «Продувка!», «Ключ на дренаж!», «Пуск!».
      Отмечаю, как с особым усердием по команде «Пуск!» Чекунов нажимает красную кнопку. Евгений Осташев, глядя на пульт, комментирует:
      – Прошла «земля-борт».
      Воскресенский не отрывается от перископа:
      – Отошла кабель-мачта… Зажигание… Предварительная… Главная!
      От пульта доклад:
      – Есть контакт подъема. Воскресенский восклицает:
      – Подъем! Ракета ушла!
      В бункер проникает рев пяти двигателей.
      Евгений Осташев сообщает:
      – Пульт в исходном.
      В пультовой больше делать нечего. Толкаясь, пробиваюсь вверх, не ощущая крутого подъема, а только досадуя, как медленно поднимается масса людей впереди. Откуда их столько? Наконец выскочил. Темнота, ведь по местному уже 21 час!
      Рядом угадываю внушительную фигуру Неделина. На темном небе ярко полыхает быстро уменьшающийся по яркости факел. Но что такое?! Вот он стал какой-то перекошенный. Кроме основного образовался еще один. Ракета выскочила из тени Земли и заблестела, освещенная не видимым нам Солнцем. Феерическое, незабываемое зрелище. Сейчас увидим разделение! Но вдруг на темном небе все гаснет. Маленький огонек еще светится и куда-то уходит с того места, где только что все ярко сверкало.
      Стараясь никого не сбить с ног, спускаемся в пультовую, там должен быть доклад телеметристов. Только они способны объяснить, почему раньше времени погасла наша звезда. В бункере необычайное оживление. Сбросивший привычную сдержанность Мрыкин поздравляет и обнимает еще не пришедшего в себя Королева. Воскресенский по телефону ведет допрос Голунского. Все обмениваются предположениями, но никто объяснить ничего не может. Бармин уже с «нулевой отметки» старта звонит в бункер и сообщает, что внешних повреждений по первому осмотру в стартовой системе не обнаружено.
      Наконец Воскресенский отрывается от телефона и громко докладывает:
      – По телеметрии визуально зафиксировали прохождение команды аварийного выключения где-то около сотой секунды. Точнее они пока ничего не скажут. Пленки уже увозят в МИК для проявки.
      Королев не выдерживает:
      – Спроси, когда будут готовы?
      – Сергей Павлович, дадим им по крайней мере ночь. К утру они все расшифруют. А то ведь будем зря гадать, кто виноват.
      После споров о времени сбора для доклада по пленкам все же уговорили Королева уехать поужинать, поспать, а в девять часов утра после раннего завтрака выслушать телеметристов.
      Увидев меня, Воскресенский обронил:
      – Борис, поедем ко мне.
      Королев успел засечь это обращение и недовольно, но достаточно громко проворчал:
      – Лучше смотрите, откуда взялась команда, а то переберете лишнего. Это, Борис, наверняка штучки твоего АВД.
      Соседями Воскресенского по третьему домику были Бармин и Кузнецов. Несмотря на усталость, мы расположились в наиболее просторной комнате Кузнецова и за бутылкой коньяка еще часа два обсуждали события, варианты, последствия. Бармин был очень доволен, что стартовая система экзамен выдержала. Да, одно это уже было большим успехом.
      Но не только, сто секунд ведь летели, значит, и динамика пакета проверена, он управляем, не загнулся на первых же секундах полета. Есть за что выпить. В час ночи я собрался перейти в соседний домик и заснуть, но Воскресенскому позвонил Голунский и доложил о результатах анализа пленок: «Пожар в хвосте блока „Д“. Датчики температур стали зашкаливать и вышли из строя. Обрыв параметров. Температуры начали расти еще на старте. Управляемый полет продолжался до 98-й секунды. Потом пожар, по всей видимости, принял такие размеры, что тяга двигателя блока „Д“ резко упала и он без команды отделился. Все остальные четыре двигателя работали, система управления пыталась удержать ракету. Рулевики не справились с возмущением, сели на „упоры“, и на 103-й секунде законным образом прошла команда АВД». Воскресенский спросил:
      – Ты Сергею Павловичу звонил?
      – Да, доложил. Он потребовал, чтобы мы искали источник пожара. Теперь смотрим все остальные параметры.
      – Ну вот, Борис, – сказал Кузнецов, – теперь мы с тобой должны еще выпить. Это мои гироприборы дали команду, а твоя автоматика впервые на первой же ракете безотказно сработала на выключение. Твои рулевые машины честно боролись за жизнь ракеты.
      Это были достаточно убедительные аргументы, чтобы прикончить бутылку.

ПЕРЕДЫШКИ НЕ БУДЕТ