Если для межконтинентальных дальностей крылатое направление окажется перспективным, то разработка и производство таких ракет тоже должны перейти в авиацию. А с чем же останется Министерство вооружения, потратившее столько сил на развертывание ракетной промышленности? Да и кому нужны будут эти ракеты Р-1 и Р-2, несущие свои 800 кг тротила на 300 и 600 км? Правда, Королев уже начал работать над ракетой на 1000-1500 км. Но это все не то. Вот такие настроения одолевали думающую часть нашего министерства и генерального заказчика – ГАУ.
      Все это отчетливо понимал Королев. Оба направления ему не потянуть, и если авиация захочет у нас отнять крылатую ракету, пусть берет, только чтобы попала в верные руки. Все же в этой ракете очень много чисто авиационных проблем. Келдыш, Христианович и вся цаговская элита это прекрасно понимали. Василий Мишин, первый заместитель Королева, хоть и был, как и я, выходцем из авиационной промышленности, но энтузиастом нового крылатого направления не стал. Вообще в коллективе Королева партия «крылатиков» была очень невелика по численности. Да это и понятно. Абсолютное большинство специалистов было «по уши» загружено текущими работами по баллистическим ракетам.
      Но Королев не был бы тем самым великим Главным конструктором, если бы позволил себе сделать поверхностный доклад по проблеме крылатых ракет. Поэтому доклад готовился серьезно. Предлагалась составная двухступенчатая крылатая ракета дальностью полета 8000 км при стартовом весе около 90-120 т. Первая ступень имела мощный ЖРД, с помощью которого должны осуществляться вертикальный старт, разгон и набор высоты до момента разделения со второй ступенью. Вертикальный старт к тому времени был уже хорошо отработан на практике применения баллистических ракет и не требовал сложных стартовых сооружений.
      Вторая ступень составной ракеты была крылатой, в качестве двигателя, который должен был работать на всем маршруте, предлагался сверхзвуковой прямоточный воздушно-реактивный двигатель СПВРД. Разработчик такого двигателя Михаил Макарович Бондарюк добился значительных успехов. Но совершенствование двигателя требовало больших наземных стендов, которых пока еще не было. Тем не менее расчеты показали, что при высоте полета 20 км может быть получена требуемая дальность при скорости до 3 махов.
      Королев подробно проанализировал два альтернативных варианта навигации – астронавигационный и радиотехнический: «Основным достоинством метода астронавигации является независимость точности управления от дальности и продолжительности полета и отсутствие какой-либо связи с наземными станциями… Проведенные в этой области исследования показывают безусловную реальность создания в ближайшем будущем подобного рода системы, работающей пока в условиях ночи или сумеречного освещения. Неясность путей решения задачи управления в условиях полного дневного освещения для высот до 20 км является пока основным недостатком предложенного варианта системы…
      Основная трудность создания элементов системы автоматической астронавигации заключается прежде всего в очень высоких требованиях к их точности… Предстоящие в этом году испытания на самолете макетов основных принципиальных узлов системы астронавигации должны дать ответ на многие чрезвычайно важные вопросы и, прежде всего, подтвердить возможность получения необходимой точности».
      А далее Королев привел очень убедительные доводы против варианта системы, предложенной Краснушкиным.
      Успешное проведение самолетных испытаний, закончившихся в 1953 году, сняло все сомнения в работоспособности системы астронавигации. К этому же времени были получены и обнадеживающие результаты по экспериментам Бондарюка с СПВРД. Пришло время принимать решения о дальнейшей судьбе теперь уже не астронавигации, а всего крылатого направления в целом.
      И тут Королев после многих мучительных дискуссий, обсуждений, размышлений сдался. Договорившись с Келдышем, он принял решение о прекращении работ у себя и передаче всего задела в МАП.
      Вся лаборатория Лисовича была переведена в МАП, в филиал НИИ-1. Лисович, наконец, был назначен главным конструктором системы автоматической астронавигации. Ему были предоставлены значительно более широкие возможности для работы, чем в Подлипках. Численность его КБ в 1955 году перевалила за 500 человек.
      В 1954– 1955 годах на вновь изготовленных самолетных макетах были снова проведены самолетные испытания. На этот раз использовался самолет Ту-16. В четырех полетах на дальность 4000 км на высоте 10000-11000 м при средней скорости 800 км/ч за 5-6 часов полета система имела ошибки в пределах 3,3-6,6 км.
      Постановление о разработке межконтинентальных крылатых ракет – носителей ядерного заряда вышло в 1954 году. Оно предусматривало параллельную работу над двумя ракетами: более легкой – «Бурей», которая поручалась Лавочкину, и тяжелой – «Бураном», которая поручалась Мясищеву. Научным руководителем обоих этих проектов был назначен академик Келдыш.
      К этому времени Келдыш был членом королевского Совета главных конструкторов. Таким образом, он был наиболее информированным ученым по всем важнейшим научно-техническим проблемам, требовавшим решения для создания межконтинентального носителя ядерного заряда.
      Главным конструктором крылатой ракеты, которую окрестили «Буря», был назначен заместитель Лавочкина доктор технических наук Наум Семенович Черняков.
      Составная ракета «Буря», как и предлагал Королев, имела первую ступень на ЖРД, которые по сложившейся у Лавочкина кооперации делал Исаев. Маршевый двигатель СПВРД для крылатой второй ступени разработал и поставлял Бондарюк, работавший у Келдыша. Общая стартовая масса «Бури» превышала 90 т. При этом полная масса собственно крылатой ракеты составляла более 33 т. Система была рассчитана на дальность 8000 км при скорости 3,1 маха.
      На маршевом участке высота полета составляла 17 500 м. На подходе к цели ракета делала противозенитный маневр, поднималась на высоту 25 000 м и круто пикировала. Уже предполагалось, что ракета будет нести атомную бомбу. По результатам самолетных испытаний системы астронавигации максимальная ошибка относительно центра цели не должна была превышать 10 км.
      Полет на сверхзвуковых скоростях приводил к значительному повышению температуры корпуса ракеты. Поэтому астросистема, в отличие от самолетной, должна была монтироваться под прозрачным, но жароупорным астрокуполом.
      Было еще много проблем. Но все они были преодолены и поставки штатных комплектов аппаратуры не срывали начала летных испытаний «Бури». Параллельно с опытным экземпляром на заводе № 1 в Куйбышеве в производство была запущена первая серия для летных испытаний. Было изготовлено 19 ракет. Летные испытания начались только в 1959 году.
      С первого полета крылатая «Буря» слушалась своего звездного штурмана. Но один за другим полеты не позволяли определить конечную дальность и точность по цели. Двигатель СПВРД работал устойчиво, но действительный расход топлива превосходил все наземные расчеты. Сложные газодинамические процессы в этой, как мы говорили, хитрой трубе были недостаточно изучены.
      Ни одна ракета не достигла цели: топливо было израсходовано значительно раньше.
      Для высокого военного и партийного руководства страны эти испытания были хорошим поводом, чтобы закрыть работу. К этому времени межконтинентальная королевская «семерка» и ее модернизация Р-7а уже были приняты на вооружение.
      Разработка крылатой ракеты «Буран» была начата в КБ Владимира Михайловича Мясищева несколько позднее «Бури». Когда «Буря» начала летать, «Буран» только был закончен в чертежах и пошел в производство на бывшем авиазаводе № 22, а ныне заводе имени Хруничева. «Буран» должен был стать значительно более мощной ракетой. Жидкостные разгонные двигатели первой ступени разрабатывал Глушко. Всего устанавливалось четыре двигателя по 57 т тяги у земли. Маршевый двигатель, как и для «Бури», был СПВРД Бондарюка. При стартовой массе свыше 152 т дальность полета с полезной нагрузкой 3400 кг по расчетам составляла 9150 км. Полет проходил на высоте 18,2 км. На этой высоте маршевый двигатель должен был иметь удельный импульс не менее 1690 кг/(кг·с). Подтвердить эту величину, в отличие от ЖРД, для ВРД на Земле было в то время невозможно. Опыт «Бури» показал, что удельный импульс ниже обещанного.
      Поэтому, когда в 1958 году последовало решение о закрытии «Бурана», коллектив Мясищева не очень горевал. Там был разработан новый сверхдальний бомбардировщик, который вполне мог стать конкурентом знаменитому впоследствии «Боингу» В-52. Начались его летные испытания. Но над коллективом Мясищева нависла другая опасность – его с помощью власти Хрущева решил забрать под свою ракетную тематику Владимир Николаевич Челомей. Но это уже совершенно другая драматическая страница в истории нашей авиации.
      Никита Хрущев громил авиацию, доказывая, что теперь она вообще не нужна: все будут решать ракеты. Уже были созданы Ракетные войска стратегического назначения, которые вовсе не нуждались в крылатых ракетах.
      Лавочкин в это время вместе со своим новым первым заместителем Георгием Бабакиным погрузился в проблемы ракет ПВО, основное время проводил на среднеазиатском полигоне в районе Балхаша. Он не проявил бойцовских качеств в защиту «Бури», и вскоре решением Политбюро работа была закрыта.
      По поводу этого решения группа главных конструкторов обратилась с письмом к Хрущеву с просьбой разрешить продолжение работ. Эту просьбу поддержали научный руководитель тем «Буря» и «Буран» академик Келдыш и министр обороны Малиновский. Хрущев, заявил что эта работа бесполезна и поручил секретарю ЦК КПСС Фролу Козлову – второму после себя лицу в партийной иерархии – собрать всех заинтересованных и разъяснить ошибочность их позиции.
      На этом совещании заместитель Лавочкина Черняков попытался доложить о результатах пусков. Козлов его перебил: «Ну что вы хвастаете, что достигли скорости 3700 километров в час. У нас ракеты теперь имеют скорость больше 20 000 километров в час». Черняков понял, что технические аргументы бесполезны. Когда появился Малиновский, Козлов в резкой форме сделал ему замечание, почему он поддержал просьбу о продолжении работ: «Ведь Никита Сергеевич сказал, что это бесполезно». Министр обороны не нашел ничего лучшего для защиты, кроме фразы: «Это меня конструктора попутали».
      Вот на таком высоком правительственном и низком научном и военно-техническом уровне решалась судьба межконтинентальных крылатых ракет.
 

Ночной вызов

 
      Как я уже писал, в начале 1951 года разработка зенитных управляемых ракет шла уже полным ходом в масштабах, достойных этой сложнейшей задачи. Главным конструктором всей системы считался Сергей Берия. Сама ракета как летательный аппарат разрабатывалась Лавочкиным, и Министерство авиационной промышленности, отказавшись в свое время от проблемы баллистических ракет дальнего действия, вынуждено было взять на себя роль изготовителя новых летательных аппаратов, предназначенных для уничтожения самолетов.
      Вторая моя встреча с Лавочкиным и связана с этой его деятельностью.
      В ночь с субботы на воскресенье меня разбудил телефонный звонок дежурного по министерству.
      – Борис Евсеевич, через пятнадцать минут у Вашего дома будет ждать машина. Быстро собирайтесь. Это команда министра.
      Было 2 часа ночи, значит, не будет воскресенья.
      Когда я вышел, у дома уже стоял ЗИС министра. Кроме водителя в ней никого не было. Я был уверен, что вызван министром. Он любил это делать на ночь глядя, поэтому я вопросов водителю не задавал. Но когда машина пронеслась по улице Горького мимо министерства, я спросил:
      – Куда?
      – В Химки.
      Что же случилось в Химках, почему Устинов послал за мной свою машину? Долго ломать голову не пришлось. Вылетели на Ленинградское шоссе, перенеслись через канал по тому самому мосту, который Исаев в 1941 году хотел защищать партизанским отрядом от немцев, и вкатились на территорию авиазавода, о котором мне было только известно, что он передан несколько лет назад Лавочкину.
      Я был препровожден в приемную, где обнаружил Рязанского и Пилюгина. Оба были злые, но, увидев меня, развеселились. Пилюгин курил «Казбек» и сочинял байки о том, какой чудный сон он видел перед телефонным звонком своего министра.
      Из кабинета Лавочкина вышел Ветошкин и, убедившись, что все трое в сборе, попросил нас зайти. В просторном кабинете в торце длинного стола сидел Борис Львович Ванников. За столом собралось столько знаменитостей, что глаза разбежались. В глубине, отдельно за маленьким столом, сидел Лавочкин в компании двоих, видимо, своих заместителей, которых я не знал. За столом ближе к Ванникову сидели Сергей Берия, Рябиков, Устинов. А потом элита нашей радиотехники: Александр Львович Минц, Александр Николаевич Щукин – уже тогда члены-корреспонденты Академии наук, Валерий Дмитриевич Калмыков и много незнакомых деятелей. Судя по пустым стаканам из-под чая, бутылкам от боржоми, подносам от бутербродов и пепельницам, переполненным окурками, заседали тут давно.
      Когда мы вошли, Устинов приветливо кивнул, встал и доложил:
      – Вот, Борис Львович, наши специалисты, которых я обещал вызвать, чтобы помогли разобраться в причинах неприятностей с пиропатронами.
      Ванников обратился к Минцу:
      – Александр Львович, этот вопрос за вами. Ознакомьте товарищей и через час доложите предложения.
      Минц, получив столь ответственное для строителя самых мощных в мире радиостанций задание, пошел с нами по уже знакомым ему коридорам. Мы зашли в один из конструкторских залов, где, несмотря на глубокую ночь, за кульманами работали несколько человек. Нас встретил знакомый мне по авиационной промышленности главный конструктор авиационного электрооборудования Федосеев.
      Он нам все и объяснил.
      Лавочкин разрабатывает зенитную ракету. Главным по всему комплексу управления ракетой является Сергей Берия. Он, Федосеев, брошен сюда в помощь малочисленным электрикам КБ Лавочкина для разработки бортовой электрической схемы этой ракеты. На ракете находятся двигатели Исаева. Подача компонентов в двигатель вытеснительная: под давлением из баллонов со сжатым азотом. Все магистрали сжатого азота, подачи окислителя и горючего перекрыты пиротехническими клапанами. Перед запуском двигателя в определенной последовательности эти клапаны надо открыть. Клапаны одноразовые. Чтобы открыть клапан, надо подать электрический импульс на пиропатрон, который заделан в конструкцию, и его взрыв откроет путь газу или компоненту. Изготовлены первые ракеты, которые прошли все электрические испытания. До отправки на полигон первой опытной партии часть ракет должны были пройти огневые стендовые испытания. Но как только дело дошло до пиропатронов, начались необъяснимые явления. После первого подрыва пиропатрона остальные отказывали и клапаны не открывались. Иногда срабатывали и еще несколько, но не в предусмотренной последовательности. При последней попытке окислитель был подан в камеру, а горючее не пошло. Уже неделю идут эксперименты с электрической схемой. Одну ракету вывели из строя, а запустить двигатель не удается. Между тем на стенде у Исаева этот двигатель запускается и работает безотказно. Были случаи, когда пиропатроны подрывались «просто так» при подаче напряжения на борт.
      Электрическую схему борта и наземного пульта для стендовых испытаний разработали здешние электрики. Федосеев и его сотрудники обнаружили много ошибок и предложили схему переделать. Но сроки стендовых испытаний уже сорваны на неделю. Вслед за этим срываются сроки полигонных испытаний. Полная переделка схемы потребует еще двух-трех недель. А этих сроков Лавочкину не дают.
      Михаил Рязанский – самый опытный дипломат в нашей компании – обратился к Минцу:
      – Александр Львович! Вы можете часок отдохнуть, мы за это время разберемся и сразу вам доложим наши соображения.
      Минц с благодарностью удалился, но Ветошкин остался нас сторожить. Пилюгин разозлился и накинулся на Ветошкина:
      – Стоило нас из-за этого привозить? Вся неделя теперь пойдет кувырком. Пусть сами разбираются.
      Но Ветошкин с обычной для него выдержкой быстро его охладил:
      – Работа идет под личным контролем Иосифа Виссарионовича! Лаврентий Павлович его заверил, что полигонные испытания с демонстрацией уничтожения американской летающей крепости будут вчера, а их не видно и завтра. Поэтому, Николай Алексеевич, не волнуйтесь и думайте лучше, как помочь, чтобы самому не застрять здесь на месяц, а не на неделю.
      Я углубился в изучение разложенной на столе электрической схемы. Через 20 минут стало понятно, что схема в принципе не годится для управления пиротехническими устройствами. Она была выполнена однопроводной – по самолетным правилам. Все плюсовые провода шли прямо к пиропатронам через одноконтактные, без всякого дублирования, реле. Минусовым проводом служил корпус.
      С такой схемой я мучился еще в 1934 году на ТБ-3, когда впервые появились бомбодержатели, срабатывавшие от пиропатронов. Это по тем временам считалось большим достижением. Разработчиком был заместитель Туполева по самолетному вооружению Надашкевич. Он тогда по отсутствию опыта не учел ненадежности однопроводной схемы, и макеты бомб, подвешенные к электрическим бомбодержателям, сыпались, когда им вздумается. Заводской аэродром 22-го завода был тесно уставлен четырехмоторными темно-зелеными громадными бомбардировщиками, которые представители ВВС отказались принимать по этой причине. Тогдашний директор завода Ольга Александровна Миткевич собрала специалистов, в число которых попал и я, и умоляла: «Сделайте же что-нибудь!». Тогда мы вместе с электриками ЦАГИ частично переделали схему, через две недели началась сдача бомбардировщиков, а мы вместе с прибывшими для их приемки экипажами дальневосточных ВВС, которыми командовал знаменитый Шестаков, закатили на родной филевской фабрике-кухне роскошный банкет с «трехгорным» пивом.
      Теперь банкетом явно не пахло. Однопроводную схему ракеты сделать двухпроводной на бумаге можно за двое суток, если предварительно выспаться. Затем надо под электрическую схему разработать монтажную, по ней разработать документацию на кабели. Кабели надо изготовить заново, а учитывая, что и приборы многие однопроводны, следует все пересмотреть до основания. Это займет, по меньшей мере, дней десять-двенадцать. Когда все будет изготовлено, надо собрать стендовую схему и искать ошибки. Исправлять и дорабатывать кабели и приборы, снова и снова испытывать – еще дней десять. Наконец, собрать все на первой штатной ракете и провести испытания. Одним словом, когда мы вместе с Федосеевым быстро прикинули, получилось, что радикальная хирургическая операция совершенно необходима, но доработанная по схеме ракета появится не ранее чем через месяц, а то и полтора!
      Я спросил Федосеева, почему он без нас до всего этого не додумался? Он объяснил, что все отлично понимает, но ему не поверили и даже запретили заикаться о предложениях по переделке схемы: «Сейчас же начнутся поиски виновных, а кто виновен? Только неопытность местных электриков».
      Ветошкин, с явным удовлетворением выслушав нас, предложил сделать так: «Нас пригласили как консультантов, мы свои рекомендации выскажем Минцу. Дальше его дело, как он все доложит Ванникову. Но чтобы не подводить Лавочкина, надо без начальства ему все объяснить. Поскольку из всех присутствующих Черток знаком с
      Лавочкиным, то пусть он это и сделает. После этого вы трое, т.е. Рязанский, Пилюгин и Черток должны исчезнуть, чтобы вас никто здесь не вспомнил. И упаси бог проявлять еще какую-либо инициативу».
      Через час мы вернулись на непрерывно идущее заседание и Минц доложил Ванникову:
      – Борис Львович! Специалисты, которых рекомендовал Дмитрий Федорович, по проблеме надежности электрической схемы с пиропатронами дали ряд очень ценных советов. Я думаю, что мы теперь должны будем с Семеном Алексеевичем их тщательно проработать, составить график работ по возможной реализации, и после этого доложим.
      – Когда?
      – Сегодня к концу дня.
      – Сейчас четыре тридцать. Нам надо здесь обсудить еще ряд вопросов и все-таки немного отдохнуть. Я согласен, чтобы за сегодня и завтра были сделаны все доработки и тогда в понедельник мы здесь вас всех послушаем.
      Я похолодел. Посмотрел на Ветошкина, он делал какие-то знаки Устинову, но тот был очень доволен похвалой Минца в адрес «его специалистов» и не реагировал.
      Тогда Ветошкин осмелел:
      – Разрешите, Борис Львович! Наши специалисты достаточно хорошо разобрались и указали на один принципиальный недостаток схемы. Но его устранение требует, как нам представляется, серьезной конструкторской проработки. А это уже должен сделать Семен Алексеевич. Мы готовы ему все объяснить. Но он должен Вам завтра доложить график и возможные сроки.
      Ванников прекрасно понял Ветошкина, но должен был разыграть представление по всем правилам. Он обратился к молодому Берии:
      – Сергей Лаврентьевич, у вас есть вопросы?
      – Нет.
      – Тогда мы все благодарим товарища Устинова и его специалистов за помощь, но прошу, чтобы вы, Александр Львович, проследили за этой работой, и завтра нам всем доложите, если надо, вместе со специалистами Устинова.
      Мы трое вместе с Ветошкиным быстро выскользнули из кабинета, и он скомандовал: «Рязанскому и Пилюгину, благо у них своя машина, – немедленно исчезнуть! Черток сейчас все объяснит Лавочкину, а я его подожду, без него не уеду».
      Лавочкин был вызван запиской. Я попросил у него пятнадцать минут для объяснений. Но проговорили, вероятно, все сорок или больше. Он все понял. Выглядел сильно уставшим, и поэтому степень
      бедствия воспринимал в каком-то отрешенном состоянии. На прощание поблагодарил, попросил передать привет Гонору и Королеву и вдруг, улыбнувшись, по-доброму добавил: «Не знаю, как там у вас, а мне во время войны было легче».
      Ветошкин чуть не силой вытолкнул меня из корпуса, усадил в министерскую машину, и около восьми утра мы вырвались на Ленинградское шоссе. По дороге он меня поучал: «Не вздумайте сюда звонить и интересоваться реализацией своих идей. Одно слово Сергея, если вы ему приглянетесь, или кого-либо из этих академиков, и можете загреметь к ним на месяц или навсегда. Поэтому на ближайшую неделю сгиньте либо в отпуск, либо в командировку».
      Вернувшись домой, я на удивление Кати и сыновей выпил полстакана водки и, позавтракав, к их великому неудовольствию завалился спать. В понедельник, объяснив все Гонору, я отпросился на три дня в командировку в Ленинград – там всегда находились дела.
      Только через два месяца я позвонил Федосееву и поинтересовался, как дела. Он успокоил, что все обошлось без персональных наказаний и без жертв. Схему доработали и завтра будут возобновлены стендовые испытания. Было много других неприятностей, но теперь все позади – «скоро начнем летать».
      Уже много позже, из Капустина Яра, мы наблюдали, как ракеты Лавочкина, а не «Вассерфали» действительно начали успешно летать.
      Вокруг Москвы были построены два кольца противовоздушной ракетной обороны, где располагались ракетные установки. Это была знаменитая 25-я система генерального конструктора Расплетина.
      Мой вклад в эту технику измерялся всего одной бессонной ночью, о которой мы часто вспоминали при застольных встречах с Рязанским и Пилюгиным. Я при этих воспоминаниях любил дразнить Пилюгина, что хотя «мы с тобой вместе получили медали „За оборону Москвы“ еще в 1944 году, но идея двухпроводности для ракет была высказана мною первым. Поэтому я медаль имею за дело, а ты – только за рытье противотанковых рвов в 1941 году».

Глава 6. Первое ракетное десятилетие (1946-1956)