Второе – оборудовать стартовую площадку и монтажно-испытательный корпус. Мы должны были иметь бетонированную площадку, на которой устанавливался стартовый стол, и монтажно-испытательный корпус, где проходили бы испытания ракет в горизонтальном положении. Этот корпус назвали технической позицией. Необходимо было иметь несколько кинотеодолитных станций, которые должны были вести съемку пуска и полета ракеты. Полигон должен был располагать довольно большой метеорологической службой, потому что пуски надо было проводить в хорошую погоду, чтобы вести наблюдения и съемку. Для работы всех служб полигона в единой системе отсчета времени надо было организовать единую службу времени.
Для начала силы бросили на достройку стенда. Это был большой трехуровневый стенд, в конструкции которого использовался опыт Пенемюнде и Леестена. Ракета в стенде закреплялась в кардановом кольце, вывезенном из Пенемюнде. Наша задача была оборудовать его всем необходимым, поставить все пусковое, заправочное хозяйство. Огневой стенд был совсем недалеко от нашего спецпоезда. Рядом был и аэродром, где самолеты садились на грунтовую полосу. А вот стартовая площадка располагалась далековато, примерно в 5 км. Здесь начали строить и командный бункер.
Под монтажно-испытательный корпус выстроили большой деревянный барак, холодный, продуваемый. Мы начали в нем горизонтальные испытания ракеты перед вывозом ее на огневой стенд, который достраивался с помощью круглосуточного аврала военных строителей.
Наконец, вывезли ракету на огневой стенд. Но нам никак не удавалось запустить двигатель. «Зажигалки» – специальные электрические устройства, которые воспламеняют горючее, вышибало, и двигатель не запускался. Недостатки были в основном в системе пускового электрооборудования. То одно реле у нас отказывало, то другое…
Все эти случаи яростно обсуждались в «банкобусе», на заседаниях Государственной комиссии. Термин этот появился от сочетания двух слов – банк (в смысле коллективного обсуждения) и автобус. Заседали мы в разрушенном корпусе автобуса, который подтащили поближе к стенду, чтобы мы могли как-то укрыться от дождя и ветра.
Председателем первой Государственной комиссии по пускам ракет был назначен маршал артиллерии Яковлев, его заместителем – Устинов, членами комиссии – министры, заместители министров и генералы, а также заместитель Берии И.А. Серов. И все мы были, как говорится, «под колпаком». Отчитываться надо было за каждое движение.
Кажется, на третьи сутки наших страданий (а мы несколько ночей не спали в попытках запустить двигатель) рассерженный Серов обратился к нам в присутствии всей комиссии:
– Слушайте, чего вы мучаетесь?! Найдем солдата. На длинную палку намотаем паклю, окунем ее в бензин, солдат сунет ее в сопло, и пойдет ваше зажигание!
Идея была «великолепна», и, несмотря на то, что она принадлежала Серову, никто на нее не поддался.
Мы продолжали обсуждать причины отказов. В автобусе теснота, все курят, благо продувает сквозь разбитые стекла.
– Почему на этот раз не прошло зажигание, вы проанализировали? – снова вмешивается Серов.
Королев говорит, что доложить может Пилюгин, у него схема сбросила. Пилюгин объясняет:
– Да, мы нашли причину – у нас не сработало реле, которое стоит в цепи включения зажигания.
– А кто отвечает за это реле?
– Товарищ Гинзбург.
– А покажите мне этого Гинзбурга, – грозно говорит Серов.
Пилюгин опирается на плечо Гинзбурга, вжимает его в скучившуюся толпу и отвечает, что показать его невозможно.
Но надо сказать, что за все время никто из нас не пострадал, хотя «дамоклов меч» расправы висел над каждым.
Наконец из бронемашины, служившей командным пунктом, в которой находились Пилюгин, Смирницкий, Воскресенский и я, ночью запустили двигатель! Торжество было необычайное! Впервые на Государственном центральном полигоне запущен жидкостно-ракетный двигатель. Измученные, усталые вылезли из бронемашины, я вытащил обычную солдатскую флягу, наполненную чистым спиртом, и угостил весь экипаж нашей бронемашины. Таким образом, это был первый тост, который мы подняли за удачный запуск ракеты, пока еще на стенде.
Экипаж бронемашины первого пуска в Капустином Яре. Слева направо А.М.Гинзбург, Б.Е.Черток, Н.А.Пилюгин, Л.А.Воскресенский, Н.Н.Смирницкий, Я.И.Трегуб. 18 октября 1947 года
Больше огневых пусков на этом стенде мы не проводили, время на это не тратили, а переключились на подготовку и пуск ракет со стартовой площадки.
На стартовую позицию мы ездили не так, как сейчас, по роскошной бетонной дороге, а на американских «виллисах» по пыльным дорогам, и нашим любимым гимном была песня «Эх, дороги, пыль да туман…»
Очень мучила нас осенняя погода, и самыми популярными людьми тогда были метеорологи. Причем по двум причинам: во-первых, от них ждали разрешения на пуск, а во-вторых, в составе этой службы было много девушек, что несколько скрашивало наши тяжелые будни.
Стартовая команда в своей военной части была укомплектована в основном военнослужащими бригады особого назначения, сформированной в Германии. Ее личный состав проработал с нами в институтах «Рабе» и «Нордхаузен» практически весь 1946 год, и каждый офицер знал свое дело. Но так как испытания были совместными – промышленности и военного ведомства, то в стартовую команду включили наиболее подготовленных специалистов из промышленности, а командование было совместным. Так, от военных стартовую команду возглавил инженер-майор Я.И. Трегуб, а от промышленности – Л.А. Воскресенский.
На пусках ракет А4 в Капустином Яре. Слева направо: первый ряд: М.И Лихницкий, Н.А. Пилюгин, Г.А.Тюлин, Н.Н.Хлыбов, С.С.Лавров; второй ряд: М.С.Рязанский, В.П.Бармин, С.П.Королев, С.И.Ветошкин, Л.М.Гайдуков, В.И.Кузнецов; третий ряд: третий слева Д.Д.Севрук и далее Б.Е.Черток, М.И.Борисенко, Л.А.Воскресенский, В.А.Рудницкий. 1947 год
К сожалению, наши работы на стартовой позиции начались с трагической гибели одного из лучших офицеров БОН, работавшего с нами в Германии. Капитану Киселеву поручили проверить удобство обслуживания приборного отсека, находившегося в самой верхней части корпуса ракеты. Тогда первую ракету с помощью немецкого установщика «Майлервагена» установили на стартовый стол, на головной части ракеты закрепили изобретенную уже нашими конструкторами навесную люльку. Для проверки ее надежности Киселев решил на ней попрыгать. Крепление не выдержало. Офицер, прошедший всю войну, сорвался с высоты 12 метров и упал на бетон первой ракетной стартовой площадки. Он скончался в полигонном госпитале через 3 часа.
Непосредственно пуск производило «огневое отделение», в которое вошли инженер-капитан Н.Н. Смирницкий, Л.А. Воскресенский,
Н.А. Пилюгин и я. В то время бетонированный безопасный бункер на стартовой позиции еще не был построен и все пуски производились из немецкого «панцервагена» – бронемашины, штатной принадлежности немецких боевых стартовых позиций.
Первый пуск был осуществлен 18 октября в 10 часов 47 минут. Это была ракета серии «Т». Я при пуске находился в бронемашине и был лишен возможности впервые насладиться зрелищем стартующей ракеты, которое никогда и никого не оставляет равнодушным. Погода была вполне приличная, и полигонными средствами удалось проследить активный участок. Ракета пролетела 206,7 км и уклонилась влево почти на 30 км. На месте падения обнаружить большую воронку не удалось. Как показал последующий анализ, ракета разрушилась при входе в плотные слои атмосферы.
Для второго пуска также использовали ракету серии «Т». Его осуществили 20 октября. Еще на активном участке сразу зафиксировали сильное отклонение ракеты влево от «провешенной» трассы. С расчетного места падения докладов не поступало, а полигонные наблюдатели не без юмора доложили: «Пошла в сторону Саратова». Через пару часов срочно собралась Государственная комиссия. И на заседании Государственной комиссии Серов выговаривал нам:
– Вы представляете, что будет, если ракета дошла до Саратова. Я вам даже рассказывать не стану, вы сами можете догадаться, что произойдет с вами со всеми.
Мы быстро сообразили, что до Саратова много дальше 270 км, которые ракета должна была пролететь, поэтому не очень волновались.
Потом оказалось, что она благополучно одолела 231,4 км, но отклонилась влево на 180 км. Надо было искать причину. И тут, как это ни было обидно для нас, Устинов принял решение – посоветоваться с немцами. К работе были привлечены немецкие специалисты, которых вывезли из Германии. Наиболее квалифицированные из них были на полигоне и жили с нами в спецпоезде. До этого доктор Магнус, специалист в области гароскопии, и доктор Хох, знаток в области электронных преобразований и в области управления, сидели на полигоне без особого дела. Устинов сказал им: «Это ваша ракета, ваши приборы, разберитесь. Наши специалисты не понимают, почему она ушла далеко в сторону».
Немцы засели в вагон-лабораторию и начали экспериментировать с полным набором всех штатных приборов управления. У нас там были вибростенды. Поставили гироскоп на вибростенд, подключили его на усилитель-преобразователь, с которого шли команды от гироприборов, включили рулевые машины и таким образом смоделировали весь процесс в лабораторных условиях. Удалось показать, что в определенном режиме за счет вибрации может возникать вредная помеха полезному электрическому сигналу. Рецепт – надо поставить фильтр между гироскопическим прибором и усилителем-преобразователем, который будет пропускать только полезные сигналы и отсекать вредные «шумы», возникающие из-за вибрации. Фильтр был тут же рассчитан самим доктором Хохом, все необходимые для него детали нашлись в нашем запасе. Поставили фильтр на очередную ракету, и эффект сказался сразу – по боку отклонение было небольшим.
Монумент на месте первого пуска из Капустина Яра
Устинов на радостях приказал выдать каждому немецкому специалисту и их помощникам огромные по тем временам премии – по 15 тысяч рублей и канистру спирта на всех. Сами они, конечно, справиться с ней не могли и щедро поделились с нами. Мы дружно отметили успешный запуск. Авторитет немецких специалистов, которых до этого ценили только «технари», сразу вырос в глазах Государственной комиссии.
Всего мы запустили одиннадцать немецких ракет, и пять из них дошли до цели. Надежность ракет была примерно такой же, как у самих немцев во время войны.
Из одиннадцати пущенных ракет пять были собраны в «Нордхаузене», шесть – на заводе № 88. Но агрегаты и детали – все было немецкое. И те и другие оказались одинаково ненадежными.
Пуск ракет А-4 осенью 1947 года был своеобразным итогом нашей полуторалетней деятельности в Германии. Напряженная работа в Германии в период 1945-1946 годов с привлечением немецких специалистов позволила сэкономить колоссальные средства и время для становления нашей отечественной ракетной техники. Летные испытания 1947 года показали, что советские специалисты, военные и гражданские, овладели основами практической ракетной техники, получили опыт, необходимый для форсированного перехода к уже самостоятельному дальнейшему развитию этой новой перспективной области человеческой деятельности.
Много лет спустя на месте первой стартовой позиции 1947 года в виде памятника была установлена ракета Р-1 – по внешнему виду точная копия А-4. К этой задаче – созданию отечественных ракет – мы, обогащенные опытом испытаний А-4, и перешли сразу по возвращении из Капустина Яра, как говорится, не переводя дыхания.
Слишком много недостатков мы обнаружили в процессе подготовки и проведения пусков. Каждый из этих недостатков, каждое замечание и аварию при пусках следовало тщательно проанализировать и принять решение, какие доработки необходимы при создании своей отечественной ракеты Р-1.
Испытания принесли и другие безусловно положительные результаты.
Во– первых, объединение в единый коллектив всех служб на полигоне в процессе проведения летных испытаний позволило практически «притереться» друг к другу и людям, и организациям. Организационный опыт осуществления столь сложных мероприятий иногда оказывается столь же ценным, как и научно-технические достижения.
Во– вторых, участие в Государственной комиссии высоких военных начальников и руководителей ряда министерств определенным образом повлияло на их «ракетное мировоззрение». Теперь уже не только главные конструкторы и все их соратники, но и те, от кого мы непосредственно зависели, поняли, что ракета -это не просто управляемый снаряд. Ракетный комплекс – это большая и сложная система, требующая нового системного подхода на всех этапах своего жизненного цикла: при проектировании, разработке, изготовлении, испытаниях. При таком подходе не должно быть главных и мелких задач, в системе все должно быть подчинено интересам достижения единой конечной цели.
В этой связи вспоминаю такой ставший впоследствии поучительным анекдотом эпизод из заседаний Государственной комиссии.
При разборе очередного неудачного пуска было установлено, что наиболее вероятной причиной является отказ одного из многоконтактных реле, находящихся в бортовом главном распределителе.
Устинов, на правах головного министра и заместителя председателя Госкомиссии, обратился к заместителю министра Воронцову, ведавшему ракетной техникой в МПСС:
– Как твои люди не доглядели и не проверили каждый контакт?
Воронцов обиделся и возразил:
– На борту девяносто реле и на земле двадцать три, за всеми не углядишь. Да и велика ли беда, подумаешь, одно реле отказало!
Какой тут поднялся шум! Это было хорошее возмущение, свидетельствующее о постепенном проникновении в сознание нового системного мышления.
В– третьих, на полигоне вместе работали и жили руководители и специалисты разных уровней. Им предстояло в будущем осуществлять общегосударственные программы огромных масштабов. Здесь не только складывалось понимание трудностей друг друга, но и укреплялись товарищеские отношения, а часто возникала и настоящая мужская дружба независимо от ведомственной принадлежности. В работе, которая нам предстояла впереди на много лет, это имело огромное значение.
Наконец, в-четвертых, в процессе первых полигонных испытаний организационно окреп неформальный орган – Совет главных конструкторов во главе с Сергеем Павловичем Королевым. Авторитет этого Совета как межведомственного, не административного, а научно-технического руководства для всей последующей нашей деятельности имел решающее значение.
С острова узедом на остров городомля
Всего в НИИ-88 из Германии прибыло более 150 немецких специалистов. С семьями это составило почти 500 человек.
В составе прибывших были и высококвалифицированные ученые, и инженеры, которые сотрудничали с нами в институтах «Рабе» и «Нордхаузен». Так, в немецком коллективе оказалось 13 профессоров, 32 доктора-инженера, 85 дипломированных инженеров и 21 инженер-практик.
Организация немецких специалистов, размещенная на острове Городомля, получила статус филиала № 1 НИИ-88. Таким образом, формально весь состав подчинялся директору НИИ-88 Гонору. Директором филиала вначале был назначен Ф.Г. Сухомлинов, работавший ранее в аппарате Министерства вооружения, но вскоре его заменил П.И. Малолетов, бывший директором завода № 88.
Руководителем с немецкой стороны был назначен профессор Вольдемар Вольф, бывший руководитель отдела баллистики фирмы «Крупп», а его заместителем – инженер-конструктор Бласс. В состав немецкого коллектива вошли видные ученые, труды которых были хорошо известны в Германии: Пейзе – термодинамик; Франц Ланге – специалист по радиолокации; Вернер Альбринг – аэродинамик, ученик Прандтля; Курт Магнус – физик и видный теоретик-гироскопист; Ганс Хох – теоретик, специалист по автоматическому управлению; Блазиг – специалист фирмы «Аскания» по рулевым машинам.
В подавляющем большинстве немецкие специалисты, попавшие в НИИ-88, не были ранее сотрудниками фон Брауна в Пенемюнде. К ракетной технике они приобщились в институтах «Рабе» и «Нордхаузен», уже работая с нами вместе.
Вернер фон Браун так отозвался о вывезенных к нам немецких специалистах: «… СССР все же удалось получить главного специалиста по электронике Гельмута Греттрупа… Но он оказался единственным крупным из специалистов Пенемюнде, оказавшихся в их руках».
Немецкие специалисты, вывезенные из Германии, работали не только в НИИ-88 на Селигере. Поэтому стоит остановиться на их правовом и материальном положении в нашей стране. Оно было в различных организациях практически одинаковым, ибо определялось идущими сверху приказами соответствующих министерств.
Все вывезенные в СССР специалисты вместе с членами семей обеспечивались продовольствием по нормам существовавшей у нас до октября 1947 года карточной системы, наравне с советскими гражданами.
Размещение по прибытии в Союз производилось во вполне пригодных для проживания зданиях. От места жительства до работы и обратно, если это было достаточно далеко, специалисты доставлялись на автобусах. На острове Городомля все жилые здания были добротно отремонтированы и жилищные условия были по тем временам вполне приличные. Во всяком случае, семейные специалисты получили отдельные двух – и трехкомнатные квартиры. Я, когда приезжал на остров, мог только завидовать, ибо в Москве жил с семьей в коммунальной четырехкомнатной квартире, занимая две комнаты общей площадью 24 квадратных метра. Многие наши специалисты и рабочие еще жили в бараках, где не было самых элементарных удобств.
В зависимости от квалификации и ученых званий или степеней немецким специалистам устанавливалась довольно высокая зарплата. Так, например, доктора Магнус, Умпфенбах, Шмидт получали по 6 тысяч рублей в месяц, Греттруп и Швардт – по 4,5 тысячи, дипломированные инженеры – в среднем по 4 тысячи рублей.
Для сравнения можно привести тогдашние месячные оклады основных руководящих специалистов НИИ-88 (это в 1947 году): у Королева – главного конструктора и начальника отдела – 6 тысяч рублей, у главного инженера института Победоносцева – 5 тысяч рублей, у заместителя Королева Мишина – 2,5 тысячи рублей. Мой оклад был 3 тысячи рублей.
Наравне со всеми советскими специалистами, работавшими в НИИ-88, немцы поощрялись сверх указанных окладов большими денежными премиями за выполнение в плановые сроки этапов работ.
В выходные и праздничные дни разрешались выезды в районный центр Осташков, Москву, посещение магазинов, рынков, театров и музеев. Поэтому жизнь на острове за колючей проволокой не могла идти ни в какое сравнение с положением военнопленных.
Я уже упоминал о том, каким образом уехала из Бляйхероде и попала на остров Городомля озера Селигер Урзула Шефер. В немецком коллективе, жившем достаточно замкнуто, присутствие красивой одинокой женщины не вызывало никакого восторга у жен немецких специалистов.
Фрау Шефер обратилась к администрации с просьбой разыскать мужа, находящегося в плену на территории Союза. Соответствующие органы действительно отыскали в одном из лагерей для военнопленных ее мужа. Оказалось, что он антифашист и чуть ли не организатор новой немецкой партии среди пленных. Его освободили из лагеря и отправили к жене.
Но к тому времени, пока его оформляли и он добрался до острова, его прелестная супруга резко изменила политическую ориентацию и среди немецкого коллектива оказалась самой ярой сторонницей разгромленного фашистского режима. Уполномоченные госбезопасности на острове были по этому поводу в полном расстройстве. Такая красивая и вдруг настоящая, неприкрытая национал-социалистка. Что с ней делать? Но тут появился муж – почти коммунист. Его попросили воздействовать на разбушевавшуюся жену. Кажется, ему это не удалось, и от греха подальше наши органы безопасности досрочно отправили их обоих в Восточную Германию.
Официально все немецкие специалисты именовались в переписке «иноспециалистами» и были объединены в «коллектив 88». Сами немцы разделились на специализированные структурные подразделения.
На 1946 и начало 1947 года руководством НИИ-88 был составлен тематический план работы немецкого коллектива, включавший консультации по выпуску русского комплекта документации по А-4, составление схем исследовательских лабораторий А-4 и ЗУР, исследование вопросов, связанных с форсированием двигателя А-4, разработку проекта двигателя с тягой 100 т, подготовку к сборке ракет из немецких деталей, укомплектованных в институте «Нордхаузен».
Важнейшим этапом этого периода, пожалуй, была разработка предложений к программе пусков А-4, которые планировались на осень 1947 года на Государственном центральном полигоне в Капустином Яре («Капъяре»). Перед немецкими специалистами, среди которых были участники боевых стрельб и специалисты по измерениям и баллистике, была поставлена задача получить максимум информации о ракетах при минимальном числе пусков. Практически речь шла о программе, не превышавшей 10-12 пусков.
С этой работой немцы справились успешно, а Хох и Магнус, как уже я говорил выше, помогли определить причину сильного отклонения ракеты А-4 при втором пуске.
В июне 1947 года у директора НИИ-88 состоялось совещание по вопросу перспективы и организации дальнейших работ немецких специалистов.
Полугодовой опыт показал, что немецкие специалисты, не представлявшие полностью укомплектованного коллектива, практически изолированные от вновь формируемой технологии производства, не связанные с нашей вновь организуемой кооперацией по двигателям, системам управления и материалам, не способны решать задачи создания новых ракетных комплексов.
Тем не менее по предложению Греттрупа им была предоставлена возможность испытать свои творческие силы и разработать проект новой баллистической ракеты дальнего действия. Проекту ракеты был присвоен индекс «Г-1» (позднее фигурировал еще индекс Р-10).
Руководителем проекта и главным конструктором новой ракеты был назначен Греттруп.
Вновь созданный в «коллективе 88» отдел получил те же права, какими пользовались все другие научно-исследовательские отделы института. Он состоял из секторов баллистики, аэродинамики, двигателей, систем управления, испытаний ракет и конструкторского бюро. Непосредственным руководителем отдела, как и других отделов НИИ-88, стал главный инженер института Победоносцев.
Я как его заместитель по системам управления должен был курировать работу немецких специалистов по новой системе управления, соответственно по двигателям им обязан был помогать начальник двигательного отдела НИИ Уманский, по материалам – Иорданский, по испытаниям – Воскресенкий и т.д.
Я неоднократно в течение 1947 и 1948 годов бывал на «немецком» острове. Обычно после таких командировок у меня были трудные и доверительные беседы с Победоносцевым и Гонором.
Мне казалось очевидным, что находящаяся в информационной изоляции группа специалистов в наше «системное» время не сможет выполнить проект новой ракетной системы, который бы вписывался в создаваемую в стране инфраструктуру проектирования, производства и, самое главное, вооружения.
Победоносцев в минуты откровения сокрушенно внушал: «Борис Евсеевич! Неужели вы еще не поняли, что немцы ни в коем случае не будут нашими режимными органами допущены к настоящей совместной работе. Они находятся под двойным контролем – нашим (как специалисты) и органов НКВД, которым в каждом из них чудится фашист, перешедший на службу американской разведки. А кроме того, что бы они ни сотворили, это будет не созвучно нашей теперешней тенденции в идеологии о том, что все вновь и ранее созданное в науке и технике сделано без всякой иностранщины».
Эти откровенные разговоры с Победоносцевым имели продолжение.
Директор НИИ Гонор был генералом и одним из первых Героев Социалистического Труда, но вследствие своего сугубо неарийского происхождения тоже не мог противостоять подъему мутной волны «борьбы с иностранщиной» и «космополитами». Вскоре и он был снят с работы, а затем и арестован по обвинению в причастности к «сионистскому» заговору. О его судьбе я пишу ниже.
Справедливости ради надо оговориться, что немцы, если судить по специалистам, с которыми я близко соприкасался, быстро перестроились. За почти два года работы в побежденной Германии, общаясь с немцами разных социальных групп, я ни разу не почувствовал ни антисемитского, ни великогерманского шовинистического духа. Тогда я думал, что это было результатом дисциплины, трусости и покорности победителям. Но, посетив ФРГ в 1990 и 1992 году, я также не обнаружил следов антисемитизма или того, что у нас называли реваншизмом.
Начиная с 1948 года во всех средствах массовой информации и особенно в гуманитарных научных учреждениях, институтах, организациях культуры, учебных заведениях разжигалась, по требованиям высшего партийного руководства, борьба с так называемым «космополитизмом». При этом были организованы активные поиски русских авторов всех без исключения изобретений, открытий и новейших научных теорий. Ходил широко известный анекдот: «Россия должна быть объявлена родиной слонов».
Но надо отдать должное руководителям оборонных отраслей промышленности Устинову, Малышеву, Рябикову, Калмыкову, Ветошкину и многим их единомышленникам – им не было свойственно чувство страха перед «космополитизмом» и «иностранщиной». Королев не поддерживал тесного контакта с немцами по совершенно другим, чисто личным мотивам. Ему, одному из первых зачинателей ракетной техники в нашей стране, пришлось сполна испить горькую чашу унижений, начиная с ареста в 1938 году, убедиться после освобождения в 1944 году, что многие вынашиваемые им идеи уже осуществлены другими и во многом немецкие ракетчики ушли значительно дальше самых предельных его планов. Обидно было, получив наконец-то должность Главного конструктора, испытывать не свою, а немецкую ракету А-4 и конструировать отечественную Р-1, являющуюся по постановлению правительства ее точной копией. Будучи по натуре человеком властным, честолюбивым и легко ранимым, он не мог скрыть своих чувств, когда ему намекали, что «ты же не свою ракету делаешь, а воспроизводишь немецкую».
По этому поводу министр Устинов, который был инициатором точного воспроизведения немецкой А-4 как школы для производства, не раз имел с Королевым серьезные конфликты.
После упоминавшейся встречи на совещании у директора НИИ-88 в июне 1947 года немецкому коллективу была поручена самостоятельная разработка нового проекта баллистической ракеты на дальность не менее 600 км.
У Королева эта работа немцев тоже сочувствия не вызывала, ибо он справедливо считал, что приоритет в разработке такой ракеты должен принадлежать его коллективу – отделу № 3 СКВ НИИ-88. А тут вдруг оказалось, что почти все научно-исследовательские отделы НИИ, подчиненные Победоносцеву, его соратнику по РНИИ до 1938 года, будут работать не только на него, но еще и на вновь назначенного главного конструктора Г-1 – Греттрупа, ближайшего сотрудника Вернера фон Брауна.
Разработка проекта ракеты на дальность 600 км началась нами еще в институте «Нордхаузен». Там в ней принимали участие Тюлин, Мишин, Лавров, Будник и много других советских специалистов, большинство которых работало теперь под руководством Королева. В отделе Королева в 1947 году уже полным ходом, одновременно с текущими работами по Р-1, проектировалась ракета на дальность 600 км. Ей был присвоен индекс Р-2. По соображениям преемственности технологии в проекте Королева предусматривалось максимальное использование имеющегося задела по А-4 и Р-1. В том числе были требования не выходить за габариты А-4 по диаметру и использовать тот же двигатель, добившись от ОКБ-456, которым руководил Глушко, его форсирования. Включение в план работ НИИ-88 ракеты Р-2 было утверждено правительством по инициативе Королева, ибо ранее предусматривалось вслед за Р-1 создание сразу ракеты Р-3 на дальность до 3000 км. Королев совершенно правильно оценил трудности такого качественного скачка и решил, что следует предварительно попробовать силы на промежуточном варианте. Однако решающее слово в отношении возможных сроков создания ракеты на дальность, превышающую вдвое дальность А-4, принадлежало двигателистам, т.е. Глушко.
Значительные резервы, заложенные в схему и конструкцию двигателя, были выявлены еще в Германии при огневых испытаниях двигателей А-4. Огневые испытания в Леестене, начатые по инициативе Исаева и Палло в 1945 году, были продолжены под руководством Глушко. Они подтвердили возможность форсирования двигателя с тяги 25 т до 35 т. Этого было достаточно, чтобы заряд массой 800-1000 кг при массе конструкции А-4 около 4 т забросить на 600 км вместо достигнутых 270-300!
Но для увеличения дальности требовалось гораздо большее количество топлива и окислителя. Значит, большие баки, большая масса конструкции. А это могло свести на нет выигрыш за счет форсирования двигателя.
Прорабатывалось несколько альтернативных вариантов, но в каждом из них велись поиски резервов по объему и массе конструкции с максимальным использованием оснастки, изготовленной и имевшейся уже на опытном заводе.
В начале 1947 года было уже очевидно, что в конструкцию будущей ракеты дальнего действия необходимо внести одно из принципиальных изменений. До цели должна лететь не вся ракета, а только ее головная часть с боевым зарядом. Это сразу снимало проблему прочности корпуса ракеты при входе в атмосферу – одно из самых слабых мест ракеты А-4. Вопрос о том, кому принадлежит приоритет идеи отделяющейся головной части, до сих пор остается спорным.
Все современные БРДД, начиная с Р-2, имеют отделяющуюся головную часть, и современному конструктору непонятно, почему это немцы заставляли А-4 входить в атмосферу целиком и еще удивлялись, что она разрушалась, не доходя до цели. Но в 1947 году идея отделения головной части не сразу была однозначно одобрена. Тем не менее и в немецком проекте Г-1 головная часть уже отделялась. Это позволило сделать следующий шаг – облегчить конструкцию, сделав несущим спиртовой бак. Далеко не все смелые предложения, которые вносились в процессе работы над конструкцией ракеты Р-2, были приняты. Все новые вопросы по отделяющейся головной части для ракеты Р-2 решено было отработать предварительно на модификациях ракеты Р-1, которые в таком экспериментальном варианте получили индексы Р-1А и Р-2Э.