Таким образом, мне с Пилюгиным предстояло расстаться и решить, кто куда. Так или иначе мы оба уходили из некогда родной авиационной промышленности. Вскоре я понял, что соответствующее распределение было сделано еще в Москве в партийно-государственном аппарате и согласовано на всех режимных и кадровых уровнях. Поэтому, когда Устинов произносил страстные речи по поводу того, кому куда надо идти работать, Николай Дмитриевич Яковлев, маршал с внешностью типичного простодушного русского мужичка, до того хитро улыбался, глядя на меня и Пилюгина, что было ясно: все это спектакль, решения уже приняты.
      Для приличия нам были даны сутки на размышление. После многочасовых дебатов на комиссии Победоносцев поведал мне, что он уже договорился с Устиновым: Пилюгин уходит с Рязанским в качестве его заместителя, а я должен перейти в НИИ-88 заместителем к Победоносцеву, главному инженеру. Победоносцев счел нужным добавить для убедительности, что он много лучше меня изучил Устинова: «Поверьте мне, это очень сильный человек, с ним можно работать. Гонора я не знаю, но мне говорили что он, во всяком случае, человек порядочный и мы с ним поладим, тем более, что Гонор – это человек Устинова. Конечно, Сергею будет тяжело, но будем помогать. Соглашайтесь!»
      И я согласился. Должен признаться, что молодой энергичный Устинов мне понравился. Да и не только мне. Рязанский сказал: ''Знаешь, я жалею о таком распределении только потому, что вместо такого умного и энергичного министра, как Устинов, надо мной будет какой-нибудь трусливый долдон или просто равнодушный чиновник». Мне оставалось встретиться с Пилюгиным. Он махнул рукой и рассудил примерно так: «Мы все равно с тобой не разведемся. Остаемся в том же деле. Самое главное – это то, что оба уходим из авиации. Авиация не пожелала взвалить на себя проблемы ракетной техники. За нее взялся Устинов. Значит, надо ему помогать».
      После того, как комиссия расправилась с расстановкой и распределением кадров, дележ лабораторий и производственного имущества прошел достаточно спокойно. Устинов потребовал, чтобы мы увеличили производство документации так, чтобы никому не было отказа в получении нужного количества комплектов. Но оригиналы – кальки и «кальки с калек» – должны быть в центральном архиве НИИ-88.
      Гайдукову и Королеву было приказано готовить детальные отчеты о деятельности института «Нордхаузен», имея в виду – это было сказано официально в первый раз – свертывание работ в Германии не позднее конца этого года. Конкретная дата не называлась. Гонор счел нужным разъяснить, что он будет настаивать, чтобы Победоносцев, а также заместитель Королева по технической документации и еще ряд ведущих специалистов прибыли в Подлипки не позднее сентября. Во исполнение этого вполне законного требования мы уже в августе и сентябре начали потихоньку отправлять наших специалистов в Москву и «ее окрестности», как шутили военные, намекая на Подлипки, Болшево и неизвестно пока еще где расположенный ракетный полигон.
      С.П.Королев. Последние снимки в Бляйхероде. 1947 год
      После сравнительно мирного дележа лабораторий снова возникли проблемы, кому, чего и сколько достанется из собранных более чем за год технических богатств. Укомплектование двух спецпоездов было проведено во многом за счет аппаратуры и испытательного оборудования лабораторий. Институты в Москве должны иметь свои лаборатории, а укомплектовать их там уже будет невозможно.
      После всех переживаний мы с удвоенной энергией, на удивление немцам, развили бурную деятельность по изготовлению еще двух комплектов специального лабораторного оборудования. Это были массивные стенды для испытания рулевых машин, так называемые «маятники Хойзермана» – первое примитивное моделирующее устройство для настройки «мишгеретов», всевозможные пульты для проверки гироприборов, центрального распределителя, временного токораспределителя и, наконец, пульты для комплексных испытаний всей ракеты.
      Наши заказы в оживающей немецкой промышленности выполнялись охотно и быстро. На предприятиях, куда приезжали для оформления договоров представители института «Нордхаузен», директора
      уже привыкли к немыслимым срокам и шутили: «Ну что, опять „давай, давай!“«
      Расплачивались мы щедро, почти не торгуясь, и к октябрю было наработано и закуплено достаточное на первое время количество оборудования.
      К этому же моменту заканчивались изготовление двенадцати ракет и их горизонтальные комплексные испытания. Именно горизонтальные испытания оказались наиболее сложным технологическим процессом. Всегда с первого раза что-нибудь шло не так, как предусмотрено технологией и инструкцией. Транспаранты загорались, горели и погасали не по инструкции. Надо было хорошо знать логику работы общей схемы «земля – борт», чтобы быстро разобраться в причинах непорядков. Причин, как правило, было две: неопытность операторов-испытателей или отказы аппаратуры.
      Процесс горизонтальных испытаний наглядно показал нам низкую надежность всей электрической схемы А-4 в целом. Из двенадцати ракет ни одна не прошла без десятка замечаний по причинам «контакта нет, когда он должен быть, или контакт есть там, где он не нужен». В последнем случае – это уже КЗ (короткое замыкание): из ракеты шел дым, все источники питания выключались и начинался технический совет на тему «что делать».
      Кроме этих двенадцати ракет собирались и приводились в товарный вид агрегаты, из которых можно для обучения собрать ракеты на заводе в Подлипках. Такой комплектации накопили и автономно испытали на десять ракет.
      В начале октября все основные руководители института «Нордхаузен» были собраны на закрытое совещание в кабинет Гайдукова. Здесь мы впервые увидели генерал-полковника Серова. О нем мы знали только то, что он заместитель Берии по контрразведке, уполномоченный по этой части в Германии и якобы прямого отношения к внутреннему репрессивному аппарату НКВД не имеет.
      Серов, обращаясь ко всем нам, попросил подумать и составить списки с краткими характеристиками тех немецких специалистов, которые, по нашему мнению, могут принести пользу, работая в Союзе. По возможности лишних не брать. Эти списки передать Гайдукову. Немецких специалистов, которых мы отберем, вывезут в Союз независимо от их желания. Точная дата будет известна в ближайшее время. Уже есть постановление на этот счет. От нас требуются только хорошо проверенные списки без ошибок. Операцию будут осуществлять специально подготовленные оперуполномоченные, каждому из которых придаются военная переводчица и солдаты в помощь для погрузки вещей. Немецким специалистам будет объявлено, что их вывозят для продолжения той же работы в Советский Союз по решению военного командования, ибо здесь работать далее небезопасно.
      «Мы разрешаем немцам брать с собой все вещи, – сказал Серов, – даже мебель. С этим у нас небогато. Что касается членов семьи, то это по желанию. Если жена и дети желают остаться, пожалуйста. Если глава семьи требует, чтобы они ехали, – заберем. От вас не требуется никаких действий, кроме прощального банкета. Напоите их как следует – легче перенесут такую травму. Об этом решении ничего никому не сообщать, чтобы не началась утечка мозгов! Аналогичная акция будет осуществляться одновременно в Берлине и Дессау».
      Расходились мы с этого совещания со смешанными чувствами. Встречаться и работать с немцами, серьезно обсуждать будущие проекты, зная, что в одну из ближайших ночей их вместе с семьями «заберут», было трудно.
      За три дня была сообщена дата – в ночь с 22 на 23 октября.
      Вечером 22 октября в ресторане «Япан» был устроен банкет с неограниченными возможностями по выпивке для немцев и строгим запретом напиваться для всех советских специалистов, которые выступали на правах хозяев. Банкет организовали якобы по случаю успешного завершения сборки и испытаний первой дюжины ракет. В общей сложности «веселились» около 200 человек. Впрочем, действительно веселыми были только немцы. У всех русских настроение из-за запрета выпить при наличии прекрасной закуски было мрачное. Около часа ночи разошлись. Вернувшись домой, я впервые сказал жене о предстоящей сегодня ночью акции и попросил разбудить в 3 часа.
      В 4 часа утра по улицам тихого, крепко спящего города зашумели сотни военных «студебекеров». Каждый оперуполномоченный заранее присмотрел дом, к которому должен подъехать. Поэтому неразберихи и излишней суеты не было. Переводчица звонила, будила хозяев и объясняла, что у нее срочный приказ Верховного Главнокомандования Советской Армии. Ошалелые спросонья немцы не сразу брали в толк, почему надо ехать на работу в Советский Союз в 4 часа утра, да еще с семьей и всеми вещами. Но воспитание в духе дисциплины, порядка и беспрекословного подчинения властям, в котором жил весь немецкий народ многие десятилетия, делало свое дело. Приказ есть приказ. Они оказались гораздо более понятливыми, послушными и покорными, чем мы предполагали. Ни одного серьезного инцидента, никаких истерик.
      В 5 часов мне позвонил Пилюгин и, заикаясь от волнения, сказал, что за ним приехали «оперы» и просят ехать к доктору Руле, который демонстративно отравился и требует на смертном одре свидания с Пилюгиным. «Поезжай, только потребуй врача, чтобы оказать помощь». Когда Пилюгин вошел в квартиру Руле, тот лежал, а военный врач уже хлопотала около него и выясняла дозу принятых таблеток. Пилюгину она заявила, что таблетки безвредные, летального исхода не будет и ей здесь делать нечего. Пилюгин спросил Руле, что он хочет от него. Тот заплетающимся языком потребовал гарантии, что в Советском Союзе ему будет предоставлена работа по специальности, вместе с ним – Пилюгиным, которому он до сих пор верил, и его не отправят в Сибирь. Пилюгин дал честное слово, и на том инцидент был исчерпан. Доктора Руле Пилюгин действительно ценил и в тайне от других немецких специалистов конструировал с ним интегратор продольных ускорений на новых принципах.
      Вторая заминка произошла на вилле Греттрупов. Фрау Греттруп заявила, что она не может морить голодом своих детей. Здесь у нее две прекрасные коровы, и, если их нельзя взять с собой, она ехать отказывается. Гельмут Греттруп объявил, что он без семьи не поедет. Последовала связь с руководством операцией. Оттуда немедленно пришел ответ: гарантируем, что прицепим к эшелону товарный вагон для двух коров и положим туда сена. Только кто будет их доить? Фрау поблагодарила и заявила, что это она готова делать сама.
      И этот инцидент был исчерпан. Под наблюдением хозяев солдаты грузили вещи в «студебекеры» – все, что бы те не пожелали. Мебели, впрочем, было мало, ибо почти все немецкие специалисты жили на чужих квартирах и мебель им не принадлежала. Нагруженные машины с людьми и вещами отбывали к железнодорожной станции Клейнбодунген. Там на запасном пути стоял эшелон из 60 вагонов. Люди размещались в купейных пассажирских, а вещи под их наблюдением грузились в товарные.
      Утром, когда я по притихшим улицам шел в институт, одиночные «студебекеры» и военные «виллисы» еще сновали по городу. Кто-то что-то забыл, кто-то хотел еще попрощаться с любимой женщиной. Персонал Серова безропотно удовлетворял такие просьбы.
      Когда я появился у себя в кабинете, ко мне влетела первая красавица института, ведавшая нашим архивом и светокопией, фрау Шефер. Она была возмущена тем, что ее не арестовали и не увозят на работу в Советский Союз. Там у нее находится в плену муж и, если она будет в Союзе, она его наверняка найдет. «Почему меня не взяли?» Я объяснил, что взяли только инженеров и ученых, а специалистов по архивам, светокопии и машинисток в России хватает.
      Но она не сдавалась и потребовала, чтобы я доложил Гайдукову. Вместо Гайдукова я позвонил в комендатуру, где находился временный штаб операции. Там после недолгого замешательства приняли решение: «Дайте этой фрау машину, пусть немедленно едет домой, собирает вещи и отправляется к эшелону».
      Эвакуация архива института «Нордхаузен». Е.Я.Богуславский. Бляйхероде, 1947 год
      Так фрау Шефер оказалась, может быть, единственной, которая уезжала в этом эшелоне в Россию совершенно добровольно.
      Еще целые сутки вокруг эшелона продолжалась суета, пока все устроились, привезли все забытые в ночной суматохе вещи, снабдили всех обильными пайками и погрузили двух греттруповских коров.
      Институт «Рабе»и институт «Нордхаузен» перешли в режим ликвидации.
      Весь технический, обслуживающий персонал остался, коммерческий аппарат не дрогнул и, получив заверения, что никого из них увозить не будут, приступил к работе по ликвидации всех долгов. Нам предстояла еще большая работа по размножению и комплектации документации, свертыванию и упаковке лабораторного и производственного имущества, сбору еще не выполненных заказов у смежных предприятий. Большую помощь оказывали теперь офицеры БОН, которые тоже пока оставались в Германии.
      Свертывание работ такого масштаба заняло у нас почти три месяца, и только в январе 1947 года весь основной советский состав института «Нордхаузен» с семьями прибыл в Москву на Белорусский вокзал.
      Собранные ракеты, детали ракет для комплектации, станки, приборы, оборудование и автомобили, приобретенные нами в личную собственность, в том числе и королевкий «хорьх», прибыли в Подлипки раньше и были к нашему приезду уже частично «разукомплектованы».
      Личный состав БОН вместе с переданной им материальной частью, несколькими ракетами А-4 и наземным оборудованием выехал из Тюрингии на строящийся Государственный центральный полигон только летом 1947 года.
      Так закончилась наша двухгодичная деятельность в Германии по ракетной технике.
      До сих пор идут споры о том, какое значение для развития отечественного ракетостроения имели немецкие достижения периода второй мировой войны.
      Я попытаюсь коротко сформулировать свои ответы на этот вопрос. Во-первых, мы, американцы, англичане и французы, работавшие над новыми видами вооружения, убедились, что автоматически управляемые ракеты дальнего действия – это не далекое будущее, не фантастика, а реальность, что в дальнейшем этот вид оружия наверняка будет использован в гораздо более широких масштабах, чем это имели возможность сделать немцы.
      Во– вторых, мы имели возможность не по литературе, а на собственном опыте изучить недостатки, слабые стороны немецкой техники и еще в Германии подумать о ее существенном усовершенствовании.
      В– третьих, к ракетной технике было привлечено внимание всемогущей иерархии партийного, государственного и военного руководства. Постановление от 13 мая 1946 года есть прямая реакция на нашу деятельность в Германии и, конечно, в какой-то мере ответ на работы в США на базе той же немецкой техники.
      В– четвертых, мы поступили правильно, организовав изучение и восстановление техники на территории Германии, обладавшей еще мощным техническим потенциалом, с участием немецких специалистов. Подобных по масштабам условий работы в первые два послевоенных года в нашей стране обеспечить было невозможно.
      В– пятых, и это, может быть, один из самых важных результатов: за время работы в Германии была воссоздана не только немецкая техника. Королев как-то высказал очень правильную оценку работы советских специалистов в Германии: «Самое ценное, чего мы там достигли, -создали основу сплоченного творческого коллектива единомышленников».

Глава 4. Становление на родной земле
 
В озвращение