Англичане продемонстрировали союзникам пуски Фау-2 осенью 1945 года в Куксхафене. Чем можно было ответить, показав, что мы тоже разобрались в этом секретном оружии и, более того, уже владеем его техникой без помощи немцев?
      Наш «русский революционный размах» оказался по пропагандистскому замыслу куда более грандиозным. К пускам ракет даже с помощью немцев с территории Германии мы были не готовы. Тем более в 1945 году мы не способны были сделать это на своей территории. В руках англичан и американцев оказались полностью испытанные ракеты, кислородный завод, заправочное и стартовое оборудование вместе со всем хозяйством пусковых установок и воинской командой, имевшей большой опыт стрельбы по Англии.
      Сейчас не берусь восстановить имя автора предложения, может быть, это была даже коллективная идея. Скорей всего, она исходила от военных руководителей ГАУ и ГМЧ, поскольку они в гораздо большей мере, чем руководители промышленных наркоматов или партийные деятели, были в курсе нашей работы и наших возможностей.
      Во время войны на территории Центрального парка культуры и отдыха в Москве была устроена большая выставка всех видов трофейной техники. Выставка пользовалась большим успехом и имела огромное пропагандистское значение: поднимала настроение в самые тяжелые годы. Эта выставка значительно пополнилась после победы. У кого-то появилась мысль привезти на выставку Фау-2.
      Наш институт «Рабе» получил в сентябре задание срочно готовить две ракеты. Я дал такое поручение заводу в Кляйнбодунгене, где уже директором был Курило, один из опытных руководителей производства нашего НИИ-1, и работа закипела. Мы, естественно, предполагали, что достаточно для выставки собрать ракеты без приборной начинки, без электроавтоматики, тем более, что двигательная установка должна производить впечатление только размерами сопла.
      Но вскоре из Москвы поступила совершенно потрясающая команда. Ракеты должны быть готовы к огневым испытаниям на стенде, который будет построен на Ленинских горах. Огневой факел должен со страшным ревом низвергаться с высоты 80 метров на берег Москвы-реки к восторгу всех зрителей – москвичей и многочисленных иностранных гостей, которые съедутся в столицу на празднование 28-й годовщины Октябрьской революции. Вот это будет праздничный фейерверк в дополнение к уже привычным победным салютам!
      Вероятно, сам Сталин захочет полюбоваться таким необычным огневым представлением. А после этого и все решения по развитию ракетной техники, несмотря на все послевоенные трудности, пройдут быстрее через политбюро. А там, конечно, поинтересуются, кто это все организовал, и организаторам огневого аттракциона будет поручено возглавить создание нового вида вооружения. Такое задание сразу перемещало основную ответственность со сборщиков ракеты на двигателистов.
      Основная масса двигателистов к этому времени – сентябрю 1945 года – обосновалась в виде самостоятельной организации тоже в Тюрингии близ города Заафельд на базе огневых испытаний серийных двигателей А-4 в Леестене.
      Чтобы читатель лучше себе представлял тогдашние проблемы двигателистов, я вернусь к событиям мая 1945 года в Берлине.
      25 мая 1945 года на аэродром нашей «резиденции» в Адлерсгофе приземлился американский бомбардировщик В-25 фирмы «Норд-Америкен». Из него высыпался десант «профсоюзных» офицеров во главе с «подполковником» Алексеем Михайловичем Исаевым. Командиром самолета был отнюдь не американский пилот, а наш летчик-испытатель Борис Кудрин. В 1942 и в 1944 годах он испытывал теперь уже легендарный ракетный самолет БИ-1 в режиме планера. Оказывается, командование Военно-воздушных сил передало нашему институту в связи с окончанием войны несколько боевых самолетов, полученных по ленд-лизу, для транспортных нужд.
      Команда Алексея Исаева состояла из специалистов по жидкостным ракетным двигателям – ЖРД. В их числе был и один из первых испытателей ЖРД Арвид Палло, лицо которого еще хранило следы сильнейшего ожога азотной кислотой, выплеснувшейся при взрыве двигателя во время огневых стендовых испытаний зимой 1942 года в Билимбае.
      Остальной состав приобщился к технике ЖРД в период разработки самолета БИ, но уже все овладели двигательной терминологией, которую весьма успешно внедрял Исаев, и являлись ядром, которое впоследствии послужило базой для создания специализированного двигательного ОКБ.
      В первые годы работы над ракетной техникой в Советском Союзе, а как потом мы выяснили, и в Германии, создатели жидкостных ракетных двигателей не имели в своем распоряжении сколько-нибудь пригодных для практики теоретических трудов, позволяющих конструировать ЖРД на более-менее научной основе.
      Конструктор ракеты пользовался такими развитыми для нужд артиллерии и авиации науками, как баллистика, теория полета тела переменной массы, аэродинамика, теория упругости, сопротивление материалов, опиравшимися на классические труды известных ученых.
      Разработчики систем управления ракетами опирались на мощный теоретический базис электротехники, радиотехники, уже имевшийся опыт автоматического пилотирования самолетов, гироскопическую технику, особенно успешно применявшуюся в кораблевождении.
      Инженеры, взявшиеся за рискованную деятельность разработки ЖРД, не имели специальной подготовки и первые годы действовали почти вслепую, «методом тыка», нередко случались пожары и взрывы на стендах и при пусках ракет. Над «двигателистами» мы не прочь были дружески подшучивать, расспрашивая, сколько взрывов ЖРД следует иметь, чтобы считать его наконец пригодным для первого полета.
      Сколько я помню свое общение с двигателистами, и, прежде всего, с Исаевым, Глушко и их соратниками, они всегда терзались проблемами организации рабочего процесса для получения наивысшей удельной тяги, устойчивости горения; возникали всевозможные пульсации, низкочастотные и высокочастотные. От пульсаций начинались вибрации, которые вначале разрушали всю аппаратуру в окрестностях двигателя, а затем взрывался и сам двигатель. Впрочем, чтобы не пугать начальство, слово «взрыв» заменяли на термин «раскрытие камеры сгорания».
      Форсунки, их расположение, распыл, смесеобразование, температурные поля, охлаждение – все это вначале надо было изучить без всяких учебников и руководств. А с появлением в составе двигателей турбонасосных агрегатов и газогенераторов возникла масса сложнейших проблем энергетического машиностроения, чуждых классическому турбостроению.
      К сожалению, до сих пор в нашей литературе нет достойных трудов по двигательной науке, аналогичных тем многочисленным, которые выпущены по системам управления и приборостроению. Современные ракетные двигатели по концентрации мощности на единицу объема являются уникальным произведением техники. Может быть поэтому большинство аварий ракет на их активном участке происходит по причинам совершенно не повторяющихся нарушений в двигательных системах.
      Интуиция и инженерный здравый смысл, мужество, заменяющие математические теории, признание ошибок и неутомимость в проведении сотен испытаний, которые должны были заменить расчеты, являлись обязательными для двигателистов в значительно большей мере, чем для инженеров других специальностей. Этими качествами, как даром божьим, был наделен Алексей Исаев. Он перепробовал много профессий и специальностей, пока не влюбился в ЖРД, и это осталось его увлечением до конца дней.
      Я познакомился с ним в КБ Виктора Федоровича Болховитинова еще задолго до войны. Вместе работали над самолетом ДБ-А, вместе участвовали в подготовке перелета Леваневского в США, отдыхали в Коктебеле. Здесь, в прогулках по каменистым пляжам и скалистому побережью Кара-Дага, Исаев рассказывал мне и моей жене Кате Голубкиной детективную историю его попытки побега из Коктебеля на Гавайские острова вместе с другом юности будущим писателем Юрием Крымовым.
      В 1941 году при наступлении немцев на Москву мы вместе работали на заводе № 293. Исаев и Березняк в это время, не уходя с завода, разрабатывали свою идею ракетного перехватчика, получившего впоследствии наименование БИ-1. В один из октябрьских дней Алексей под честное слово – молчать и не выдавать его тайну – завел меня в одну из подвальных комнат нашего завода и показал целый арсенал авиационного оружия. Тут были скорострельные авиационные пулеметы «Шкасы», 20-миллиметровые пушки «Шваки», с десяток пороховых ракетных снарядов и много кассет с боеприпасами.
      – Вот, Борис, я не собираюсь сматываться куда-то на восток в эвакуацию. Давай отправим туда свои семьи, а сами создадим партизанский отряд. Вот оружие, которое мы должны сберечь. Ты должен помочь мне набрать в отряд верных людей.
      Мы потратили какое-то время на разработку операции по защите моста через Москва-реку, через который немцы могли ворваться в Москву, наступая по Ленинградскому шоссе. Но наша авантюра была быстро разоблачена, как только мы попытались начать вербовку добровольцев в партизаны. Все оружие было изъято и под руководством настоящих специалистов по вооружению (в числе которых был и молодой инженер Василий Мишин – будущий первый заместитель Королева, будущий главный конструктор и академик) установлено на открытых железнодорожных платформах. Эти платформы были включены в состав эшелона, в котором мы эвакуировались в последних числах октября 1941 года из Химок на Урал. Во время движения эшелона мы посменно дежурили у самодельных установок «противовоздушной обороны».
      Исаев непрерывно генерировал всяческие идеи. Не только технические. Иногда он высказывал рискованные по тем временам мысли о необходимости политического переустройства. Особенно интересные для того времени проекты мы обсуждали во время совместного пребывания на вилле Франка в Бляйхероде.
      У нас часто разгорались споры – размышления: почему в самом деле в «логове фашистского зверя» так неплохо? Ведь вся эта роскошь и комфорт, видимо, создавались еще до войны. Откуда такие возможности в Германии, проигравшей первую мировую войну? Теперь она проиграла и вторую мировую войну…
      Масса проклятых вопросов требовала обсуждения. Но мы боялись углубляться в недра политики и истории, ибо создавалась опасность «потрясения основ». Сходились на том, что, в конечном счете, править миром должны инженеры и ученые. Тогда не будет национал-социализма, шовинизма, антисемитизма, не будет расизма и вообще никакой национальной вражды. Мы прыгали в своих беседах от лагеря «Дора» до российских лагерей, о которых знали гораздо меньше, и приходили к твердому выводу: так дальше продолжаться не может. Власть должна быть в руках у умных, талантливых и честных ученых.
      Ученые и инженеры – праведные интеллектуалы и энтузиасты, преданные своему делу, им наплевать, какой ты национальности, им не нужны концентрационные лагеря, спецтюрьмы и крематории. Ученые, инженеры всех стран, соединяйтесь!
      Но снова вернемся в майский Берлин.
      Исаев, Палло и их попутчики, в числе которых были Райков, Толстов и другие двигателисты, будущие соратники Исаева, недолго пробыли в Берлине и вскоре отправились на завод фирмы «Вальтер» в Басдорф. Это была лабораторно-заводская база, где разрабатывали и изготавливали ЖРД для ракетного истребителя «Мессершмитт» Me-163, очень похожего по задачам на наш БИ.
      Поселившись в деревне, команда Исаева и Палло начала искать специалистов, которые могли бы восстановить документацию и материальную часть. Наши войска здесь ни с кем не сражались и ничего не повредили. Но, в отличие от берлинских предприятий, здесь все было тщательно убрано. Со станков сняты шпиндели и патроны, не нашли даже обычного инструмента. Ни двигателей, ни клапанов, ни какой-либо технической документации обнаружить не удалось. Посте тщательного осмотра территории обнаружили, наконец, хорошо замаскированные наземные склады концентрированной перекиси водорода, ракетного горючего «тонка» и концентрированной азотной кислоты, служившей окислителем.
      После долгих расспросов местных жителей удалось выяснить домашние адреса некоторых инженеров этой фирмы и методом последовательного приближения разыскать в Берлине главного инженера и одного из ведущих конструкторов. Они «раскололись» не сразу. Но через какое-то время написали отчет о работе фирмы, начертили схемы конструкции двигателей, однако утверждали, что все забрали зондеркоманды СС.
      Тем не менее один из немцев, механик стенда, обратил внимание Палло на торчащую из земли трубу и намекнул, что там следует копнуть. «Копнули» и нашли тщательно упакованные и законсервированные камеры сгорания ЖРД, турбонасосные агрегаты, механизмы подачи компонентов со всеми клапанами.
      Когда все находки разложили на столах в цехе и позвали бывших руководителей для объяснений, они заявили: «Все то, что мы вам рассказывали и писали, не соответствует действительности. Все неправда. Теперь мы видим, что имеем дело не с армейскими офицерами, а с настоящими специалистами, и готовы сотрудничать».
      Наши «настоящие специалисты» с помощью немецких механиков установили найденные двигатели на стенды и провели серии огневых испытаний, сняв все необходимые характеристики. Когда я приехал из Берлина в Басдорф навестить Исаева, он сокрушался, что заставлял меня в Химках изобретать самые экзотические способы электрического зажигания для воспламенения смеси керосина и азотной кислоты, а немцы вместо керосина применяют горючее, которое называют «тонка». При впрыске в камеру сгорания в смеси с азотной кислотой оно мгновенно самовоспламеняется. «И никаких твоих „рогов и копыт“ не требуется».
      Действительно, в Химках в 1943 году я предложил для надежного зажигания систему электродугового разряда типа вольтовой дуги. Для этого с помощью специального механизма два дугообразных «рога» заводились в сопло двигателя перед запуском и в нужный момент между электродами – «копытами», закрепленными на этих рогах, появлялась ослепительная электрическая дуга. «По идее» смесь керосина и азотной кислоты обязана была загореться, а затем образовать характерный для ЖРД устойчивый факел. Зажигание удавалось «через раз». Налаживала эту капризную систему под моим началом инженер-физик Лариса Первова. Механики на стенде досадливо шутили по этому поводу: «Лариса еще не научилась рога наставлять».
      Из Москвы в адрес Исаева пришла грозная телеграмма от замнаркома авиационной промышленности, обвиняющая его в бездеятельности и требующая возвращения для отчета. В ответ Исаев пригласил руководителей авиационной промышленности в Басдорф. Прилетел Лукин, ведавший в авиационной промышленности производством двигателей. При нем провели несколько огневых запусков. Двигатели развивали тягу 1,5т. Лукин похвалил: «Вот молодцы, правильно делаете, и пока не надо ехать в Москву. Работайте».
      На базе огневых испытаний двигателей в Леестене. Стоят: третий, слева – А.В.Палло, шестой -Н.Г.Чернышев, седьмой – А.М.Исаев
      Каждый огневой стенд снабдили техническим описанием, потом демонтировали, тщательно упаковали и отправили в свой институт – НИИ-1. А что же разобранные станки, инструменты и чертежи? Немцы в конце концов показали, что в рощице под молодыми березками захоронены железные бочки с деталями станков и инструментом. А вся техническая документация была обнаружена в алюминиевой трубе, закопанной в воронке от взрыва бомбы.
      Закончив полное изучение авиационных ЖРД, Исаев и Райков отправились через Магдебург в Нордхаузен, где мы и соединились уже для совместной работы. Команда оставшихся двигателистов во главе с Палло выехала на базу огневых испытаний двигателей А-4 в Леестен вблизи Заафельда. По пути Палло посетил Куммерсдорф. В Куммерсдорфе начиналась история немецких ЖРД. Здесь начинали свою активную деятельность фон Браун и другие будущие ведущие специалисты Пенемюнде. Здесь разрабатывали ряд двигателей с различными геометриями камер сгорания. Очень много сил немцы потратили на разработку конструкции головок камер сгорания с форсунками, дающих наилучшее смешение спирта с жидким кислородом.
      В Леестене наши двигателисты без труда отыскали руководителей этой уникальной двигательной испытательной базы – инженера Шварца, директора кислородного завода Хаазе и многих других специалистов, которых американцы не сочли нужным увозить в свою зону.
      Леестен представлял собой огромный песчаный карьер, на одном из склонов которого был построен огневой стенд. В этом же карьере находились подземный завод, производивший жидкий кислород для испытаний, и подземное хранилище этилового спирта. Каждый двигатель, устанавливаемый на ракету Фау-2, проходил в Леестене предварительную огневую обкатку на компонентах, которые под давлением подавались из толстостенных огромных баков. Чтобы не срывать серийное производство на подземном заводе «Миттельверк», в Леестене «прожигали» свыше 30 двигателей в сутки. Вся техника огневых испытаний была хорошо отлажена. Американцы по непонятным причинам отсюда ничего не вывезли и ничего не забрали.
      Двигатели, прошедшие огневые технологические испытания в Леестене, после сушки и профилактики отправлялись в Нордхаузен на «Миттельверк». Сюда же поступали и турбонасосные агрегаты, прошедшие испытания на специальном стенде. Соединение турбонасосных агрегатов с двигателем проводилось на сборке ракеты. Такая технология была вынужденной и себя не оправдала. У нас с самого начала ракетного производства на сборку ракеты подается вся двигательная установка, т.е. двигатель, спаренный с системой подачи – турбонасосным агрегатом. Дело в том, что выходные характеристики двигательной установки в целом определяются при их совместной работе.
      Уже в июле Арвид Палло стал «огневым» хозяином Леестена и начал налаживать огневые испытания. На подземном складе было обнаружено свыше 50 новеньких, подготовленных к испытаниям камер сгорания. На подъездных железнодорожных путях были найдены в полной сохранности вагоны с имуществом, вывезенным из Пенемюнде. Здесь было 15 железнодорожных вагонов с двигателями для А-4, платформы с наземным оборудованием, в том числе установщики – «майлервагены», тележки для перевозки ракет, цистерны для перевозки и заправки жидкого кислорода, заправщики спирта и много другого из наземного хозяйства. Это были очень ценные находки. Палло договорился с военными властями об их охране. В Леестен зачастили высокие гости, которые не отказывались и от дегустации ракетного топлива: благо это был этиловый спирт высшей очистки.
      Весь период с июля по сентябрь наши двигателисты изучали и осваивали технологию испытания и регулировки двигателей. Было проведено свыше 40 огневых пусков на различных режимах. К удивлению немцев наши испытатели оказались более смелыми и вышли далеко за пределы режимов по регулированию тяги, которые были разрешены. При этом было обнаружено, что двигатель А-4 может быть сильно форсирован – вплоть до тяги 35 т. Были отработаны технология замеров тяговых характеристик, расчет и подбор бленд, проливки кислородных форсунок, экспресс-анализы химических и физических свойств горючего для камеры сгорания и компонентов для парогазогенератора, проливки спиртовых форсунок и т.д.
      Испытательная работа, описание которой составило 22 папки отчетов, была прервана командой о подготовке к огневому пуску на Ленинских горах в Москве. Всю работу следовало проделать за один месяц. Арвид Палло принял правильное решение, которое затем одобрил появившийся в Леестене в октябре Валентин Петрович Глушко. Ракета, которая собирается в Кляйнбодунгене, оснащается камерой, прошедшей огневые испытания в Леестене. Для установки ракеты в Москве здесь конструируется и изготавливается специальный стенд. Он оснащается необходимым для подготовки и запуска оборудованием: баллонами высокого давления, баками для спирта и кисторода, всеми трубопроводами и клапанами, выносными пультами для управления запуском двигателя.
      С помощью советской военной администрации Тюрингии и местных властей, используя в качестве стимула ракетный спирт, удалось за месяц в Заафельде все спроектировать, изготовить и испытать. Мы отправили две собранные без двигателей ракеты в Леестен. Там они были доработаны, укомплектованы и примерены к стенду. Эшелон со всем хозяйством для организации огневых испытаний в Москве составил 16 вагонов. Палло сам возглавил эту ответственную экспедицию и героически пробивался через территорию Польши и забитый до отказа вагонами Брест. Наконец добрались до Белорусского вокзала Москвы. Здесь военные власти, приняв весь эшелон, отпустили Палло и всех сопровождающих на все четыре стороны.
      Пока экспедиция двигалась из Германии, преодолевая десятки препятствий, затея с огневыми запусками на Ленинских горах была кем-то из членов политбюро доложена Сталину, не получила одобрения, и на этом все кончилось…
      С отъездом Исаева и последующим отъездом Палло руководство всем двигательным хозяйством взял на себя Глушко, а непосредственным начальником Леестенской базы стал его будущий заместитель по испытаниям Шабранский. Валентин Петрович Глушко прилетел в Берлин одновременно с Королевым. Они вместе работали в спецтюрьме НКВД в Казани. Там Глушко значился главным конструктором двигательных установок для самолетов, а Королев – его заместителем по испытаниям. Оба они не любили вспоминать этот период своей совместной деятельности. После частичного снятия запретов на исторические публикации по ракетно-космической технике Глушко приложил много усилий для выпуска исторической и популярной литературы. И в одном из наиболее солидных трудов – энциклопедии «Космонавтика» – он упоминает: «В 1942-46 Королев работал в КБ (см. ГДЛ-ОКБ) зам. гл. конструктора двигателей, занимаясь проблемой оснащения серийных боевых самолетов жидкостными ракетными ускорителями…
      Здесь сразу две «неточности». Во-первых, ГДЛ в этот период не существовало. Были специалисты – заключенные, которые под руководством главного конструктора Глушко работали в КБ, которое официально именовалось «спецтюрьмой НКВД», а в просторечии – «шарашкой» при заводе № 16 в Казани. Во-вторых, Королев уже в конце 1945 года был свободен и находился в Германии, а с весны 1946 года он занимал должность главного инженера института «Нордхаузен». Не он подчинялся Глушко, а Глушко ему. В том же 1946 году Королев был переведен в НИИ-88 и назначен главным конструктором баллистических ракет дальнего действия.
      Таким образом, стремление Глушко в последних публикациях продлить подчинение себе Королева еще на целый год характеризует в какой-то мере отношения, сложившиеся между этими двумя талантливыми и очень не простыми руководителями нашей отечественной космонавтики.
      Моя первая встреча с Глушко в Германии состоялась вскоре после первого знакомства с Королевым. О приезде Глушко мне также сообщил из Берлина Победоносцев. Я вскоре убедился, что Юрий Александрович стремится заранее предупреждать возможные осложнения в связи с появлением на свободе его бывших сослуживцев по РНИИ. Перед приездом Глушко я пригласил Пилюгина участвовать в свидании с самым знаменитым двигателистом. В отличие от случая с Королевым мне не надо было догадываться, с кем предстоит встреча.
      Во– первых, проштудированная в свое время книга Лангемака и Глушко «Ракеты, их устройство и применение» уже в предисловии объявляла Глушко крупнейшим специалистом ракетной техники. Во-вторых, отзывов таких высоких для меня в этой области авторитетов, как Болховитинов, Исаев и Победоносцев, само по себе достаточно, чтобы внушить уважение к самому значительному специалисту в области ракетных двигателей.
      Но была еще она причина, по которой Глушко был для меня большим авторитетом. В 1943-1944 годах, как я уже упоминал выше, для двигателя Исаева мною разрабатывалась система электродугового зажигания. В процессе этой работы появилась идея использовать электрическую дугу не для зажигания, а для создания тяги. Соответствующей формой электродов и созданием вокруг них магнитного поля можно было бы «выстреливать» сгустки плазмы с большой скоростью и гораздо более высокой удельной тягой, чем у двигателей на химическом топливе. В поисках литературы я обнаружил в библиотеке НИИ-1 секретные отчеты Ленинградской газодинамической лаборатории, из коих следовало, что еще в 1929 году В.П. Глушко изобретал электрические ракетные двигатели. На этом мое увлечение электрическими ракетными двигателями в то время прекратилось. Но, рассудил я, этим занимался Глушко, а следовательно, в электротехнике он не может быть дилетантом, и, стало быть, это еще один довод в его пользу.
      В мой кабинет вошли два офицера: полковника я узнал сразу – это был Валентин Петрович Глушко, а другой – подполковник – коротко представился: «Лист». Оба были не в гимнастерках, галифе и сапогах, а в добротных кителях и хорошо отглаженных брюках.
      Глушко чуть улыбнулся и сказал: «Ну, мы с Вами, кажется, уже встречались». Значит, запомнил встречу в Химках. Зашел Николай Пилюгин, и я представил его как главного инженера института. Предложил рассаживаться и выпить чаю или «чего-нибудь покрепче». Но Глушко, не присаживаясь, извинился и сказал, что сначала просит срочной автомобильной помощи:
      – Мы едем из Нордхаузена, машина очень плохо тянула и сильно дымила. В салоне мы задыхались от дыма. У вас, говорят, есть хорошие специалисты в «репаратуре».
      Николай Пилюгин подошел к окну и заявил:
      – Да она и сейчас дымит. Вы мотор-то выключили?
      Неожиданно спокойным тихим голосом заговорил Лист, который снял фуражку, обнаружив копну совершенно седых волос, и демонстративно опустился в кресло.
      – Не надо беспокоиться. Это догорают тормозные колодки ручного тормоза. Мы едем из Нордхаузена с затянутым ручным тормозом.
      Мы с Пилюгиным были ошарашены:
      – Так почему вы его не отпустили?
      – Видите ли, Валентин Петрович поставил мне условие, что, если он за рулем, я не смею ему ничего подсказывать.
      Позднее мы узнали, что Георгий Георгиевич Лист до ареста в 1938 году был заместителем главного конструктора Автозавода имени Сталина – ЗИСа. По внешности, манере говорить и держаться он был типичный интеллигент старого поколения. Но, тем не менее, в автомобилях разбирался во всех тонкостях и прекрасно управлял ими. Из Берлина до Нордхаузена он вел машину. А в Нордхаузене Глушко потребовал управление передать ему. И вот результат.
      Мы с Пилюгиным не знали, то ли хохотать, то ли сочувствовать. Но у виновника происшествия Глушко на лице не отразилось никакого негодования или удивления. Он тоже спокойно опустился в кресло, извлек чистейший платок и отер лоб. Я позвонил в нашу «репаратуру» и, объяснив в чем дело, попросил быстро заменить у «Олимпии» ручной тормоз. Так состоялось первое свидание с Глушко в институте «Рабе» в Германии.
      Этот инцидент характерен и для Глушко, который иногда проявлял непонятное упрямство, если ставил себе какую-то цель, и не терпел подсказок, и для Листа, который работал в казанской «шарашке» под началом Глушко и теперь мечтал от него вырваться, но Глушко оставался его начальником и не отпускал.
      Позднее под предлогом контроля и отработки технической документации на двигательную установку Лист все же вырвался из-под ежедневной опеки Глушко. Я организовал ему рабочее место в институте «Рабе», и здесь он спокойно работал до окончания нашей деятельности в Германии. Но по возвращении в Москву Лист все же вернулся к Глушко и до ухода на пенсию проработал в его КБ «Энергомаш», оно же ОКБ-456.
      В Бляйхероде Глушко и Лист были недолго. Глушко посетовал, что Исаев уехал в Москву, не дождавшись его.
      – Дело в том, что я получил большие полномочия, и мне хотелось бы привлечь всех двигателистов к перспективным разработкам этого направления.
      Чуть улыбнувшись, он добавил:
      – Я назначен начальником двигательной секции Особой правительственной комиссии.
      Когда мы отправили Глушко и Листа в гостиницу на отдых до их отъезда в Леестен, Пилюгин проворчал:
      – Вот там в Москве создают Особые правительственные комиссии, которые будут хвалиться нашей с тобой работой, а мы заработаем еще какого-нибудь начальника управленческой секции. А ведь не будь нас, то и этой Особой комиссии делать было бы нечего.