Войны Мри (№2) - Угасающее солнце: Шон`Джир

Кэролайн Дж. Черри

Угасающее солнце: Шон'джир

Войны Мри — 2

1

Мри все еще накачивали наркотиками. Таким вот, ошеломленным и сбитым с толку, его постоянно держали здесь, где эхом отдавались голоса землян и странные звуки машин.

Каждый день, дважды, Дункан приходил, чтобы постоять у кровати мри под взглядом офицера безопасности, который торчал сразу же за застекленной перегородкой. Он приходил, чтобы увидеть Ньюна — ему разрешалось это, потому что на Кесрит Дункан был единственным, кто знал его. Сегодня в золотистых глазах с большой радужной оболочкой пребывало затуманенное сознание. Дункану почудился упрек в этом взгляде.

Ньюн потерял в весе. Его золотистая кожа была отмечена множеством следов залечиваемых ран, жестокости и гнева. Он сражался за жизнь и выиграл битву, которую, будь он в полном сознании, он бы, несомненно, отказался выиграть; но Ньюн оставался равнодушен к землянам, которые приходили и крутились около него, к ученым, которые, заодно с его врачами, лишали мри достоинства.

Мри, враги человечества. Сорок лет войны, разрушенных миров, и миллионы мертвых — и все же большинство землян никогда не видели врага. И совсем немногие видели живых мри и их лица без вуалей.

Они были красивыми людьми, высокими, и стройными, и золотистыми под своими черными мантиями: волосы цвета желтой меди; тонкие человеческие черты; длинные изящные руки; пушок на мочках ушей; глаза, похожие на чистейший янтарь, снабженные мигательной перепонкой, которая защищала их от пыли и яркого света. Мри были одновременно и похожими на землян, и пугающе чуждыми. Таким же был их ум, способный постигать ход чужих мыслей и при этом однако упорно отказываться от любых компромиссов.

В соседней каюте, подвергаясь такому же лечению, лежала Мелеин, которую называли госпожой, предводительница мри: молодая женщина — и в отличие от жилистого худощавого Ньюна, мри-воина, Мелеин была нежной и изящной. Лица мри пересекали шрамы, три тонкие голубые линии, тянувшиеся по обеим щекам от внутреннего уголка глаза к внешнему краю скулы; их назначения земляне не понимали. Тонкие голубые линии на лице спящей Мелеин придавали ее очерченным бронзовыми ресницами глазам неземную красоту; она казалась слишком хрупкой, чтобы участвовать в жестокостях мри или выносить тяжесть преступлений мри. Те, кто лечил мри, обращались с Мелеин нежно; находясь в ее комнате, разговаривали вполголоса, стараясь как можно меньше касаться девушки, или делая это очень осторожно. Она казалась скорее прекрасным печальным ребенком, чем плененным врагом.

Поэтому для своих исследований они выбрали Ньюна — самого настоящего врага, который заставил дорого заплатить за свой плен. Он изначально был более сильным, его раны заживали гораздо быстрее, поэтому считалось само собой разумеющимся, что Ньюн выживет. Они называли свои исследования лечением, и именно такое название фигурировало в записях, но в ходе этого «лечения» с Ньюна была снята голограмма, его просканировали изнутри и снаружи, взяли образцы ткани и сыворотки — удовлетворялось любое пожелание исследователей — и не однажды Дункан видел, как с Ньюном обращаются с бесчувственной грубостью, или как тот, лежа на столе, уже почти просыпается, а люди вокруг как ни в чем не бывало продолжают заниматься своими делами.

Дункан старался не замечать этого, опасаясь, что любой протест с его стороны навсегда закроет ему доступ к мри. Мри заставили жить, несмотря на их многочисленные раны; они оживали; они выздоравливали; и Дункан считал это самым важным. Внутренняя этика мри отвергала посторонних, ненавидела медицину, отказывалась от жалости своих врагов; но у этих мри выбора не было. Они принадлежали ученым, которые нашли способ продлить их жизни. Им не позволяли просыпаться — и это тоже сохраняло им жизни.

— Ньюн, — негромко позвал Дункан, пользуясь тем, что охранник снаружи на минуту отвлекся. Он коснулся тыльной стороны руки Ньюна с длинными пальцами под опутывающей кел'ена сеткой; мри все время держали тщательно связанным, потому что иначе бы он при первом же удобном случае разодрал свои раны — и этого боялись. Любой другой мри, попавший в плен, поступил бы точно так же, чтобы покончить с собой. Никто никогда не оставался в живых.

— Ньюн, — снова настойчиво произнес он; этот ритуал Дункан исполнял дважды в день, стараясь хотя бы сообщить мри, что остался кто-то, кто может произнести его имя; стараясь — в каком бы далеке ни блуждало сознание мри — заставить его думать; стараясь наладить какой-то контакт с застывшим разумом мри.

Глаза Ньюна на миг ожили и снова стали неподвижными, подернувшись дымкой, когда перепонка закрыла их.

— Это Дункан, — он настойчиво сжимал руку мри. — Ньюн, это Дункан.

Перепонка отодвинулась; глаза прояснились; тонкие пальцы дрогнули, почти сжались. Ньюн смотрел на него, и сердце Дункана забилось с надеждой: это был первый признак того, что мри находится в здравом уме, что с разумным существом, которое Дункан знал, все в порядке. Дункан увидел, что взгляд мри скользнул по комнате, задержавшись на двери, за которой виднелся охранник.

— Ты все еще на Кесрит, — негромко проговорил Дункан, чтобы охранник не услышал и не помешал им. — Ты на борту разведывательного корабля «Флауэр», прямо за городом. Не обращай внимания на человека. Это пустяки, Ньюн. Все хорошо.

Возможно, Ньюн понял; но янтарные глаза затуманились и закрылись, и он снова скользнул в объятия наркотиков, свободный от боли, от понимания, свободный от воспоминаний.

Они были последними в их роду, Ньюн и Мелеин — последние мри, не только на Кесрит, но и где бы то ни было. Именно поэтому ученые не отпускали их: это был шанс разрешить загадку мри, который мог больше никогда не представиться. Здесь, на Кесрит, в ночь огня и предательства, исчезла раса мри — все, кроме этих двоих, которым удалось спастись, — о, ирония судьбы! — попав в руки своих врагов.

И в этом им помог Дункан, которому они доверяли.

Дункан коснулся бесчувственного плеча Ньюна и, повернувшись уходить, задержался, чтобы заглянуть сквозь перегородку из темного стекла в каюту, где спала Мелеин. Он больше не разговаривал с ней с тех пор, как она обрела могущество. Для мри она была бы святой, неприкосновенной: чужой смог бы поговорить с ней только через других. Оказавшись среди своих врагов, одинокая и испуганная, она бы вынесла все, кроме унижения. Ее враги, которых она могла ненавидеть и презирать, исчезали в беспамятстве и забытье; но перед ним, чье имя она знала, который видел ее, когда она была свободной, ей, наверное, было бы очень стыдно.

Она спокойно отдыхала. Дункан несколько мгновений наблюдал, как дыхание вздымает ее грудь, уверяя себя, что девушка в полном порядке и ей удобно, затем повернулся и открыл дверь, рассеянно поблагодарив охранника, который выпустил его из запретной секции во внешний коридор.

Дункан поднялся на главный уровень тесного разведывательного корабля, от одетых в белые мундиры ученых и штабных офицеров в голубом, которым, вообще-то, было не место на «Флауэре». Сам он носил коричнево-зеленый мундир ПлаР, планетарной разведки. Он был экспертом, как и весь научный персонал «Флауэра»; правда, его знания больше не требовались на Кесрит или где-либо еще. Война окончилась.

Он стал пережитком, как и мри.

Уходя с «Флауэра», он расписался в журнале — обычная канцелярская формальность. Охрана знала его достаточно хорошо — человека, жившего среди мри, на Кесрит знали все. Он ступил на трап и спустился вниз, на решетчатый настил, который земляне уложили на сыпучую почву Кесрит.

Снаружи, на белой равнине, насколько хватало глаз, ничего не росло. Жизнь Кесрит, с ее щелочными озерами, пустынями и немногочисленными мелкими морями, была скудной. Планета освещалась красным солнцем, Арайном, и двумя лунами. Это была единственная из шести планет системы, где почти не было жизни. Разреженный воздух, ледяной в тени и обжигающий на солнце; после дождя кожа горела и сохла. Мельчайшая, едкая пыль проникала даже сквозь прочнейшие уплотнители, досаждая людям и понемногу разрушая машины. Большая часть Кесрит была непригодна для жизни; земляне ютились в долине около единственного города планеты, на берегу ядовитого моря: изобилующий влагой маленький клочок покрытой коркой земли, которая ломалась под тяжестью человека, среди гейзеров и испаряющихся луж.

Не было ни одного человека — коренного обитателя Кесрит. Сначала на планете жили только дусы — огромные неповоротливые животные, с коричневой бархатной шкурой и массивными лапами, чем-то похожие на медведей. Потом пришли мри, чьи башни однажды поднялись на высоких холмах, где теперь осталась лишь груда камней, похоронившая под собой своих обитателей.

Следом явились жаждущие минералов, богатства и территорий регулы, которые наняли мри, чтобы воевать с землянами.

Нынешние хозяева Кесрит, земляне, получили в наследство город регулов: приземистый агломерат уродливых зданий, самое высокое из которых имело всего лишь два этажа, да и те — ниже человеческих стандартов. Город был спланирован в виде прямоугольника: на самом краю находился Ном, единственное двухэтажное здание, остальные строения обступали раскинувшуюся перед ним площадь. Все улицы огибали площадь Нома. Узкие, предназначенные для транспорта регулов, а не для человеческих машин, улицы то здесь, то там пересекались стрелками вездесущего белого песка. Слева от города находилось Алкалинское море, питаемое грунтовыми водами Кесрит. Вулканический огонь бурлил в его глубинах и под долиной, некогда прекрасной землей, покрытой тонкой корочкой поверхностных отложений и выходами полезных ископаемых, — а теперь изрытой шрамами битвы.

В море уходили башни завода для опреснения воды. Сейчас на нем полным ходом шли ремонтные работы — нужно было попытаться освободить город от сурового рациона. На противоположном конце города прежде находился космопорт, теперь полностью разрушенный: участок обожженной земли и груды искореженного металла, что прежде были кораблями регулов и мри.

Единственным кораблем на планете сейчас был «Флауэр», разведчик, которому для посадки не требовалось специальных площадок, примостившийся на скалистом участке покрытой водорослями дороги. Вокруг наскоро соорудили аэродром, насыпав грунт и укрепив его решетчатым настилом — труд, который быстро сведут на нет щелочные дожди. Кесрит разрушала все. Выстоять могло лишь то, что было объектом постоянного внимания и подновления; но и тогда непогода и пыль в конце концов делали свое дело. Вся поверхность Кесрит словно бы растворялась под проливными дождями; из-за гор сюда приходили различной силы ураганы, неся долине жизнь; но из-за них выжить здесь было непросто.

Только дусы и мри могли постоянно жить здесь как ни в чем не бывало, не нуждаясь в защитных сооружениях; и дусы помогали мри.

Вот что досталось землянам, еще недавно незаконно присвоившим чужое владение в войне с мри и теперь вынужденным сражаться с их планетой, смертельно напуганным ураганами, обеспокоенным дикими дусами. И лишь регулы, которые, чтобы сделать приятное победившим их землянам, уничтожили расу мри, относились к ним по-дружески.

Дункан неторопливо шагал по настилу, ощущая привкус едкого воздуха. Даже при такой сравнительно медленной ходьбе яростное излучение Арайна обжигало его открытые лицо и руки. Был полдень. Когда Арайн находился в зените, местность вокруг словно вымирала; но земляне благодаря системе жизнеобеспечения не обращали внимания на солнце. Те, кто жил в городе, где солнечный свет означал день, установили на Кесрит свой распорядок дня, разбивая его на слегка удлиненные секунды, минуты, часы. Но землян в городе было немного, и персонал «Флауэра», как и находящийся на орбите военный корабль, по-прежнему жил по Универсальному Стандартному времени.

Дункан шел, внимательно изучая землю: вот прячет свое кожистое тело джо, одно из крылатых созданий Кесрит, пережидая жару в тени огромного камня… а вот след песчаной змеи, которая недавно проползла рядом с настилом, ища подходящий камень, чтобы спрятаться от солнца и хищников. Джо терпеливо поджидал свою жертву. Замечать все это научил Дункана Ньюн.

По другую сторону вывороченного взрывом пласта минерала привычно распустил свой султан гейзер. Планета понемногу накапливала силы, еще не зная, что теперь сюда будет прибывать все больше и больше землян, чтобы уничтожить все это и сделать Кесрит своей.

Настил подходил к бетонной стене на окраине города, местами засыпанной движущимся песком. Ступая по твердому грунту, Дункан прошел мимо обзорной площадки Нома, где возвышалась система наблюдения, и поднялся к задней двери, которой теперь пользовалось большинство землян, направляясь на «Флауэр», к аэродрому и посадочной площадке.

Дверь с шипением открылась и закрылась. Воздух Нома обрушился как шок; казалось, у него был собственный запах, запах землян и регулов. Сладковато-влажный, он заметно отличался от воздуха, что властвовал снаружи, в той напоенной светом и стужей жаре, одновременно обжигавшей и замораживавшей. Внутри были сады, которые сейчас почти не поливали — растения с планет регулов, такие же важные, как и их хозяева: белый, в темно-каштановых пятнах, виноград, ронявший при малейшем прикосновении свои лавандовые цветы; поникшее дерево с редкими серебряными листьями; жесткий серо-зеленый мох. И построенные регулами холлы — высокие в центре, по крайней мере, по стандартам регулов — рослые земляне чувствовали себя здесь как в тюрьме. Сводчатые коридоры с углублением вдоль глухой стены, в котором были проложены блестящие рельсы, позволявшие тележкам регулов двигаться более быстро и безопасно. Когда Дункан повернул к лестнице, одна из них стремительно шмыгнула мимо, сделала быстрый поворот и исчезла. Судя по скорости, то была транспортная тележка, перевозившая груз.

Регулы обожали машины. Они двигались медленно, тяжело, не в силах пройти самостоятельно даже небольшое расстояние — короткие ноги не выдерживали веса тела. Лишь юные регулы, пока еще бесполые, могли передвигаться на ногах; их тела еще не обрели солидность. Старшие, у которых атрофировались мускулы ног, почти не двигались, спасаясь в протезном комфорте своих тележек.

И, чужие в коридорах Нома, двигались земляне, высокие стройные фигуры, странно быстрые среди приземистых неповоротливых туш регулов.

Собственная комната Дункана находились на втором этаже. В некотором смысле это было роскошью: будучи помощником губернатора Кесрит, он довольно продолжительное время не знал, что такое уединение. Но эта маленькая отдельная комната лишила его доступа к властям Кесрит, особенно к Ставросу, достопочтенному Джорджу Ставросу, губернатору новых территорий, завоеванных землянами. Вернувшись из лазарета, куда он попал после своего путешествия по Кесрит, Дункан обнаружил, что его место уже занято неким Э. Эвансом из военно-медицинской службы. Переехать обратно в старые апартаменты в приемной Ставроса его не пригласили, хотя он очень надеялся на это. Согласно протоколу регулов, которого земляне упорно придерживались, старшему такого высокого ранга, как Ставрос, полагался по меньшей мере один юноша-секретарь, чтобы помогать ему и избавлять от нежелательных посетителей; и эта обязанность теперь принадлежала Эвансу. Дункана держали на расстоянии; Ставрос, еще недавно близкий ему человек, стал внезапно официально-вежливым: максимум, на что Дункан мог рассчитывать — это случайное приветствие, когда они встречались в холле. Даже доклад, который Дункан представил после своего возвращения, попал к Ставросу через вторые руки: ученых, медиков и военных.

Дункан решил, что он впал в немилость. Ставросу пришлось уступить регулам, которые ненавидели Дункана и опасались его влияния. И что его ждет в дальнейшем, Дункан не знал.

Это было концом всех его надежд. Используя благосклонность Ставроса, Дункан мог бы занять какой-нибудь высокий пост в колонии. За пять лет полной опасностями службы на Кесрит ему причиталась довольно круглая сумма и гарантированное возвращение домой, а если одобрит губернатор, можно было поселиться на самой Кесрит. Что ж, тогда он решил, что ему невероятно повезло и некоторое время даже почти верил в это. Дункан согласился, не задумываясь: во время войны он практически достиг своего служебного потолка. Тогда ему казалось, что теперь у него будет больше шансов остаться в живых.

Он снова выжил; выполнив задание Ставроса, покрытый шрамами и обожженный солнцем, он вернулся из пустынь Кесрит, где сгинул бы любой из недавно прибывших землян. Он единственный из землян изучил Кесрит; и он побывал среди мри и вернулся живым, что до него не удавалось никому.

И после всего пережитого он рассказал Ставросу правду о том, что узнал.

И это было его самой большой ошибкой.

Дункан прошел мимо апартаментов Ставроса в свою по-спартански обставленную комнату без обязательной маленькой передней, считавшейся среди регулов Нома признаком солидного общественного положения. Коснувшись переключателя, он запер дверь, одновременно отодвинув штормовые экраны. Открылся вид на дорогу, по которой он пришел; на присевший на своем островке «Флауэр» — половинку яйца на опорах; на рыжевато-красное небо, которое, по крайней мере, сегодня, было безоблачным. Уже несколько дней не было бурь. Природа Кесрит, подобно всем живущим на планете, казалось, исчерпала свою силу.

Дункан разделся и тщательно протер тело химическим кондиционером — на Кесрит из-за едкой пыли процедура далеко не лишняя, а лечивший Стена врач просто требовал этого, и переоделся в свой корабельный мундир. Он направился в библиотеку, расположенную на другой стороне Нома, куда можно было попасть через коридор нижнего этажа; библиотека являлась частью университетского комплекса регулов, которым теперь владели земляне.

Там он проводил свои дни и вечера; и все, кто знал Стэна Дункана в прошлом на Земле, нашли бы это неслыханным. Особой тяги к занятиям за ним никогда не замечали. А в своем деле он был неплохо подкован. Он мог без труда разобраться в корабельных и артиллерийских системах, немного знал геологию и экологию, умел работать с компьютерами — словом, мог все, что требовалось для эффективного ведения боя. К этому его готовили с юности: Дункан был сиротой, и все его мысли были направлены на то, чтобы выжить. Его учили лишь тому, что было необходимо; инструкторам он нужен был живым только для того, чтобы убивать врага.

Но все это было еще до того, как он увидел, что его война закончилась — до того, как увидел, что регулы уничтожили его врагов; попал к уцелевшим мри; или увидел гордого мри в руках землян.

Двадцать веков записей, карт и пленок лежали в библиотеке регулов; где-то здесь, в лабиринтах языка и тайн регулов, скрывалась истина. Дункан изучал все это. Сведения о том, чем были мри на Кесрит, чем они были где-нибудь в других местах, интересовали его куда больше, чем ученых «Флауэра».

Ставросу это не нравилось. Регулам подобный интерес казался нездоровым, и они с видом оскорбленной невинности считали это новой политикой землян. Ставроса, чей авторитет в новой колонии Кесрит был огромен, такие фокусы смущали и злили.

Но Дункан по-прежнему пропадал в библиотеке все свободное время, которого у него теперь вдруг оказалось невероятно много. Сначала он надоедал ученым «Флауэра», которые рылись в библиотеке, готовя подборку пленок и записей для дальнейшего изучения в лабораториях Элага-Хэйвена и Зороастра. Дункан искал обрывки записей, касавшихся мри, и оказался неожиданно полезным некоторым ученым «Флауэра», которых этот вопрос тоже интересовал. Его собственные отрывочные познания в языке регулов мало чем могли помочь ему в расшифровке пленок или карт; но он обращался к специалистам. Со всем присущим ему упорством Дункан пытался заставить их понять то, чего не понимал сам.

Изучить тех, с кем он воевал всю свою жизнь; их нравы, быт, жилье — то, что он прежде видел лишь полностью уничтоженным.

Взяв свои записи и собственноручно сделанный словарь, Дункан уже собирался уходить, когда на панели интеркома вспыхнула лампочка вызова.

— Помощник Стэн Дункан, — голос регула назвал его прежним титулом помощника Ставроса. Дункана это удивило. — Помощник Стэн Дункан.

Он нажал клавишу для ответа, встревоженный тем, что кто-то в Номе захотел переговорить с ним, разрушить его безвестность. И это произошло именно тогда, когда ему более всего хотелось остаться одному и дождаться очередного назначения, чтобы высокопоставленные персоны поскорее забыли о его существовании.

— Я здесь, — сказал он регулу.

— Его превосходительство бай Ставрос велит тебе немедленно подойти к нему в его кабинет.

Дункан заколебался; сердце сжалось в предчувствии того, что период ожидания закончился. Где-то в недрах «Флауэра», должно быть, подписаны бумаги, объявляющие его пригодным к службе; где-то в Номе готово его новое назначение. Все для пользы колонии Кесрит!

— Передай его превосходительству, — сказал он, — что я иду.

Регул что-то невежливо буркнул и прервал связь. Дункан швырнул свои записи на стол, распахнул дверь и шагнул в коридор.

Ставрос не случайно вызывал его именно сейчас. Дункан придерживался своего привычного распорядка дня: в полдень, закончив лечебные процедуры, он возвращался к себе в комнату, а оттуда направлялся в библиотеку.

И именно его визиты в библиотеку вызвали подобное недовольство.

Он начал лихорадочно обдумывать самое худшее, что могло его ожидать: выговор, приказ прекратить посещение библиотеки… или ему запретят появляться на «Флауэре» и у мри. Он уже вызвал недовольство Ставроса; и теперь стоило ему не выполнить приказ, как он навсегда окажется на орбитальной станции или на крейсере «Сабер», который охранял Кесрит.

«Занимайся своими делами, — скажет ему, наверное, Ставрос. — Оставь мри ученым."

Он шагал по ведущему вниз коридору, грубо расталкивая плечами на поворотах еле ползущих молодых регулов. Регулы тоже не спешили извиниться перед ним: человека можно было не бояться. Вслед ему летело гневное шипение, многие юноши останавливались, чтобы свирепо посмотреть ему вслед.

Кабинет Ставроса, опять-таки, согласно статусу регулов, находился на первом этаже Нома, за широкими дверями, через которые могли без труда проехать тележки регулов.

Двери кабинета оказались распахнутыми. Секретарем в приемной Ставроса был землянин, офицер с «Сабера», назначенный на этот пост из-за своих особых лингвистических способностей, которые были бесполезны на этом посту; что ж, по крайней мере, Ставрос был по-прежнему осторожен и не поставил на этот пост юношу-регула, где можно было слишком много подслушать — а уж регул бы запомнил все слово в слово. Секретарь встрепенулся, отгоняя скуку, и сдержанно поприветствовал Дункана. Офицеры регулярной армии уважали Дункана, хотя тот и принадлежал к планетарной разведке.

— Губернатор просил вас сразу войти, — произнес офицер, и, покосившись на закрытую внутреннюю дверь, добавил:

— Там бай, сэр.

Хулаг.

Старейший из регулов на Кесрит.

— Благодарю, — сказал Дункан сквозь зубы.

— Сэр, — проговорил секретарь. — Прошу прощения: губернатор советует вам войти тихо. Он так и сказал, сэр.

— Хорошо, — сказал Дункан с видимым усилием — чтобы заметил секретарь. Он знал: все на Кесрит считают, что он попал в немилость из-за своей опрометчивости. А как вести себя среди дипломатов, он знал куда лучше, чем любой интендант из регулярной армии.

Сейчас было не время для выражения чувств. Если он окажется на «Сабере», это будет полная победа бая регулов. Несколько неосторожных слов по отношению к Ставросу или баю — и Дункан мог потерять все оставшееся влияние, которое можно было бы использовать, чтобы помочь мри. И он решил держать себя в руках. Регул не сможет понять разногласий между стариком и юношей; а Ставрос, даже если почувствует какой-то намек на возражение, сделает вид, что не заметил его.

Секретарь нажатием кнопки открыл дверь, и Дункан не торопясь вошел демонстрируя покорность и должное уважение к двум правителям Кесрит.

— Дункан, — укоризненно воскликнул Ставрос. Странно похожие тела землянина и бая регулов утонули в металле тележек. Ставрос был очень стар; половина его тела была парализована почти сразу после прилета на Кесрит. Этот недуг до сих пор мешал ему говорить, и для разговоров с регулами ему приходилось пользоваться дисплеем тележки. Но с людьми он старался разговаривать сам. Сила понемногу возвращалась в частично парализованное тело, но Ставрос пока что не спешил покидать сделанную регулами тележку — символ старшего регула. Дункан понимал практические соображения, по которым Ставрос отказывался покинуть машину: скорость, мощь, мгновенный доступ к любому контуру в Номе, но он ненавидел политику, которую тот осуществлял — приспособление человека к регулам, подражание отношениям регулов.

— Сэр, — негромко отозвался Дункан, отвечая на приветствие; и в следующее мгновение он посмотрел на бая Хулага, внешне — сама учтивость, и дрожащий от гнева внутри, улыбнувшись, когда встретился со взглядом маленьких темных глаз старшего регула. Вид огромного неуклюжего монстра, закутанного в расшитый серебром газ, покрытого многочисленными складками жира, под которыми, особенно в нижних конечностях, почти полностью атрофировались мускулы, вызывал у Дункана отвращение. Темное, как и остальная кожа регула — правда, не такое гладкое, — лицо было похоже на костяную тарелку. Симметричные черты делали его похожим на человеческое, но каждая из черт по отдельности была абсолютно чуждой. Коричневые круглые глаза утонули в складках морщин. На месте носа остались щели, которые могли раздуваться или полностью закрываться. Рот с поджатыми губами напоминал заживающую рану в нижней части костяной тарелки. Сейчас ноздри Хулага были плотно сжаты: бай не хотел показывать свое неудовольствие. У регулов быстрые выдохи соответствовали нахмурившемуся лицу человека.

Хулаг внезапно демонстративно повернулся спиной к Дункану и улыбнулся Ставросу; глаза и ноздри регула расслабились, рот немного приоткрылся. Является ли такой жест естественным для регула или это всего лишь попытка подражать человеку, сказать было трудно.

— Как хорошо, что юноша Дункан вернулся, — пророкотал Хулаг на базовом языке.

— Да, — громко ответил Ставрос на языке регулов. Установленный на его тележке дисплей повернулся к Дункану; на нем появились слова на базовом языке: «Садись. Жди."

Дункан отыскал стул возле стены и, усевшись, стал слушать. Ему хотелось узнать, почему его вызвали на это совещание, почему Ставрос решил использовать его в этом устроенном явно для Хулага спектакле. Дункан плохо знал язык регулов, поэтому он мало что смог разобрать из слов бая, а ответов Ставроса вообще не понял. С того места, где он сидел, Дункану был хорошо виден дисплей старика, но ему удалось прочитать лишь несколько слов, написанных замысловатыми иероглифами — сами регулы почти никогда не использовали их: для них в этом не было нужды.

Регулу достаточно было один раз услышать что-либо, и он уже никогда это не забывал, независимо от сложности. Бумага им не требовалась. Свои записи они обычно надиктовывали на пленку, распечатывая их лишь в том случае, когда считалось, что те будут необходимы в течение очень долгого периода времени.

Услышав свое имя и фразу «освобожден от обязанностей», Дункан замер. Он сидел тихо, вцепившись руками в края массивного стула, пока два дипломата обменивались бесконечными любезностями. Наконец Хулаг собрался уезжать.

Тележка бая развернулась. Хулаг снова одарил его своей фальшивой улыбкой. — Славный денек, юноша, — сказал он.

У Дункана хватило ума подняться и поклониться, как подобало поступить юноше по отношению к старшему; и тележка умчалась в открытую дверь, оставив его сжимающим кулаки и глядящим на Ставроса.

— Садись, — сказал Ставрос.

Дверь закрылась. Дункан пододвинул стул к тележке старика. Окна потемнели, отрезая их от внешнего мира. Осталось лишь комнатное освещение.

— Мои поздравления, — произнес Ставрос. — Ты — великолепный актер!

— Меня переведут? — прямо спросил Дункан, вызвав недовольный блеск в глазах Ставроса. Дункан сразу же пожалел об этом — ведь Ставрос мог подумать, что он вот-вот сорвется, а Дункану вовсе не хотелось, чтобы у старика появились подобные мысли.

— Терпение, — посоветовал ему Ставрос. Затем он вызвал секретаря в приемной, велев никого не впускать, и лишь тогда, вздохнув, позволил себе расслабиться, по-прежнему пристально наблюдая за Дунканом. — Мне удалось уговорить Хулага, — заговорил Ставрос, — не снимать с тебя голову. Я сказал ему, что от пережитого тобой в пустыне твой рассудок помутился. Такое оправдание Хулага, похоже, устроило: это позволяет ему считать свою гордость не задетой. Теперь он согласен терпеть твое присутствие, хотя это ему и не нравится.

— Этот регул, — сказал Дункан, упорно продолжая твердить свое, хотя это уже стоило ему карьеры, — уничтожил целую расу. Даже если он сам не нажимал кнопку, он приказал это сделать кому-то. Я представил вам свои выводы о событиях той ночи. Вы знаете, что я говорю правду. Вы знаете это.

— Официально, — проговорил Ставрос, — я не знаю. Дункан, пойми же меня, наконец! Дело не такое простое, как тебе бы хотелось. Хулаг сам пострадал от всего этого: он лишился корабля, своих юношей, остатков своего богатства, своего престижа и престижа рода. Род регулов, невероятно важный для человечества, может пасть! Ты понимаешь, что я тебе говорю? Род Хулага — против войны. Его падение будет опасно для всех нас, и не только для тех, кто сейчас находится на Кесрит. Речь идет о мире, ты понимаешь это?!

Они снова вернулись на круги своя. Здесь начинались споры, исход которых был уже предрешен. Дункан открыл было рот, чтобы снова, в который раз, упорно отстаивать свои выводы, но Ставрос нетерпеливым жестом велел ему замолчать, зная тщетность всего этого разговора. Дункан вдруг почувствовал страшную усталость. Надежда покинула его. Он больше не верил тем, кто управлял Кесрит, и особенно этому человеку, которому он когда-то служил.

— Послушай, — резко бросил Ставрос. — На Хэйвене земляне тоже умирали…

— Я был там, — с горечью отозвался Дункан. Он не стал говорить о том, что Дункан не был на Хэйвене. Там, на Элаге-Хэйвене и остальных десяти планетах той зоны, многих из сослуживцев Дункана даже не удалось похоронить. А дипломаты отсиживались в глубоком тылу.