6

Петр в конце концов все-таки уснул, подложив под разболевшуюся голову руку, и проснулся уже утром, почувствовав, как падавший сквозь завесу деревьев солнечный свет неожиданно ослабел, и в лесу стало темнеть. Пробуждение от сна в какой-то момент чуть-чуть приободрило его, пока он не услышал раскаты грома и не увидел над собой угрожающе темное небо.

— Черт возьми, — сказал он, снова прикрывая глаза и чувствуя, как вновь возвращается утомление и подавленность: ему не хотелось двигаться, не было никакого желания предаваться надеждам и мечтам. Киев был всего лишь мечтой, сказочным сном, а такой сон мог стать реальностью только для очень удачливых людей. А вся удача Петра Кочевикова на сегодняшний день состояла из холодной постели на мерзлой земле посреди нескончаемого леса, да ожидавшая и его, и мальчика голодная смерть, к которой они неумолимо приближались после множества самых глупых ошибок.

Одной из таких ошибок было то, что они выбрали именно эту дорогу. Ошибочны были их надежды и ожидания неизвестного, как ошибочно было и то, что они не пошли полем, а углубились в этот лес. Уж лучше было бы повеситься, чем испытать такой конец. На самом деле, лучше.

Вот уже и капля дождя упала ему на лицо, а за ней другая.

— Небесный Отец, — в отчаянии произнес Саша, встав на колени, — прошу тебя, не делай этого.

— Небесный Отец, видать, выпил лишнего прошлой ночью, и теперь у него самое скверное расположение духа. — Слова Петра оказались еще более грубыми, чем породившие их мысли.

— Пожалуйста, не говори такое.

Мальчик, как всегда бывало в таких случаях, сильно испугался.

Ведь он верил в банников и в лесовиков, и это вселяло дополнительный страх перед вероломством изрыгающего гром неба.

Но он все-таки подошел к Петру, помог ему встать на ноги и поднял с земли меч, который тот по-прежнему использовал как опору в пути.

Неожиданно, когда они шли под мелким моросящим дождем, Саша заметил кустарник, на котором было много оставшихся на зиму засохших ягод. Он даже разодрал о колючки руки, пока снимал этот сохранившийся с прошлого года урожай, и кровь бежала по его пальцам, смешиваясь с каплями дождя.

— А вот и завтрак, — сказал Саша, и Петр взял протянутую ему пригоршню сухих ягод и попытался съесть их, но у него запершило в горле, когда он выдавил из них кислый терпкий сок: он явно не испытывал аппетита к такому угощению. Сегодняшнее утро ему показалось теплым, несмотря на мелкий дождь, который до блеска отмыл ветки деревьев и устроил под ногами кашу из размокших гнилых листьев.

— Возьми кафтан, хотя бы на время, — сказал Петр. — Я уже разогрелся от ходьбы.

Однако мальчик отказался.

— Мне тоже сейчас тепло, — сказал он, но Петр знал, что он врет.

Неожиданно Петр поскользнулся. Это, должно быть, причинило ему сильную боль, но он удержался на ногах, не подавая виду, испытывая легкое головокружение. Он помахал рукой перед сашиным бледным и испуганным лицом, рассмеялся, поглядывая вверх, и сказал:

— А вот попробуй, помешай этому дождю. Небесный Отец не смог добраться до нас с помощью молний, и поэтому он до сих пор не может унять своего раздражения. Это очень похоже на поступки богатых людей: они очень часто срывают зло подобным образом.

— Будь осторожен, — умолял Саша, пытаясь взять его за руку, но Петр отмахнулся от него и начал самостоятельно спускаться вниз по склону, чаще всего просто съезжая на ногах. Он подыскивал место, относительно защищенное от моросящей влаги, где можно было бы остановиться, и вглядывался в сетку дождя, постоянно моргая глазами от падающих водяных капель.

— Петр!

— Старче, — обращался тот, тем временем, к небу, пытаясь даже поднять вверх руку. — Попробуй еще раз! Покажи все, на что ты способен!

— Петр! — Саша бросился вниз, сам поскользнулся и упал на колени.

Петр пожимал плечами и разводил в стороны руки.

— Подумать только, не способен даже на самый плохонький удар! Видимо, старичок уже расстрелял все свои заряды. Да, видимо он порядочно одряхлел. Он наверное уже перекидал и перебил все свои горшки и выбросил все обломки, а теперь опустился просто до тихой бессильной злобы. — Петр покачал головой и наблюдал, как Саша поднимается с колен, а затем пошел по дороге, которую раскинул перед ними лес. Возможно, ее можно было и не считать дорогой, потому что в любой момент она могла навсегда исчезнуть среди зарослей дикой травы и безжизненных деревьев. Она скорее походила на призрачное пространство, на мираж, на сон, подобный тем снам, в которых беглецам грезился далекий Киев.

Она была так же обманчива и ложна, как надежды на обретение богатства.

Но дорога была также опасна и обманчива, как то тепло, которое помогало Петру переносить дождь, которое старалось убедить его, что он может идти, не чувствуя холода. Так он шел, пробираясь сквозь низко опущенные ветки, и вдруг, неожиданно для себя, упал, оказавшись на коленях, а мальчик стоял рядом с ним и дергал его за руку, упрашивая подниматься и идти. Весь этот день отложился в его памяти как сплошное море раскачивающихся веток, как склоны, сплошь усыпанные полусгнившими листьями, как стена голых безжизненных деревьев, и идущий рядом с ним мальчик, который вот и сейчас не переставал говорить:

— Петр, Петр, вставай, ты должен идти…

Но сам он только и смог сказать хриплым голосом, еле-еле ворочая языком:

— Я устал, я очень устал, малый. — В этот момент он неожиданно ощутил, каково было ему на самом деле: голова раскалывалась от боли, казалось, что весь мир превратился в сплошное бесконечное переплетение безжизненных лишенных листьев веток, все уголки леса с неумолимой жестокостью были похожи друг на друга, каждое дерево походило на соседнее, одна груда гнилых листьев ничем не отличалась от другой, и боль с безысходной неотвратимостью вновь начала преследовать его, только теперь он чувствовал, что его не столько беспокоила рана, сколько голова. В какой-то момент он почувствовал резкий внутренний толчок и едва не ослеп.

— Но послушай, — собираясь с силами, возразил он мальчику, — это глупо. День и так уже клонится к вечеру.

— Поднимайся, — сказал Саша. — Пожалуйста, Петр Ильич, поднимайся. Ведь это запах дыма, разве ты не чувствуешь его?

Вряд ли он мог ощущать с заложенным носом и простуженным горлом какой-то слабый запах. Скорее всего, мальчик опять врал, и Петр был уверен, что Саша делал это с единственной целью: чтобы заставить его идти вперед.

И все-таки он шел, поддерживаемый мальчиком, который направлял его неуверенные шаги. Теперь они вновь вышли на более или менее заметную дорогу, где земля между мертвыми деревьями была еще гуще засыпана старыми листьями, а кора на стволах почти облупилась, как будто эти деревья умерли уже много лет назад.

Он находился в таком отчаянии, что в конце концов смог, как во сне, представить себе и не только этот дым, а смог даже отчетливо вообразить, что впереди, среди сухих деревьев, лежит ровная широко открытая дорога, за которой виднеется серый дощатый сарай, забор и серый, полуразвалившийся дом, покрытый лишайником и обросший мхом, как и те деревья, которые окружали его. Но, оказалось, что это все-таки был не сон.

Петр остановился, стараясь унять дрожь, и ухватил за плечо Сашу, который продолжал тащить его вперед.

— Ведь ты сам говорил мне о разбойниках…

— А что еще нам остается делать? Где еще мы сможем найти помощь?

Петр стоял опершись на меч и пытался оторвать руку от плеча мальчика. По правде говоря, он не мог себе представить, почему был таким дураком. Ведь только на первый взгляд казалось благоразумным, чтобы кто-то из них подошел к этой двери. Петр шел с большим трудом, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, и Саша придерживал его, помогая переставлять ноги, и в результате, оба они шли медленным петляющим шагом. В слабеющем сумеречном свете серые бревна и серые деревья сливались в одну расплывающуюся серую массу, как будто высохшие деревья и дом срослись друг с другом, одновременно состарились и лишились жизни. Никакой свет не пробивался сквозь закрытые ставни. Столбы, поддерживающие крыльцо, покосились, старые бревна поросли лишайниками, двор зарос сорной травой.

За деревьями, окружавшими дом, можно было видеть речку, небольшой причал, столб, на котором висел колокол, и лодку, такую же дряхлую, как и сам дом.

— Боже мой, — сказал Петр, видимо от боли переходя на шепот, — скорее всего, это дом перевозчика, а это — старая переправа. Мы, должно быть, оказались близко от какой-то большой дороги.

Когда они проходили мимо ворот, Петр подумал о разбойниках. Он осторожно двигался по вытоптанной грязной дорожке, которой, это было видно, часто пользовались и которая вела к длинному деревянному настилу, примыкающему к крыльцу. Он успел подумать и о том, что у них есть все шансы быть убитыми здесь, и о том, что с ними могут произойти и другие, не менее ужасные вещи. Раздумывая над этим, он стоял, прислонившись к стене, прислушиваясь, как мальчик стучал в дверь.

— Наверняка, дома никого нет, — сказал Саша, и Петр обратил внимание, что голос мальчика становится таким хриплым и неуверенным, как и его собственный.

Он бросил взгляд вверх, где находилась задвижка, явно опущенная вниз.

— Да, гостей здесь видно не ждали, — сказал он, — и сейчас, я думаю, не стоит проявлять щепетильность. Вполне возможно, что сам перевозчик находится где-то рядом, и нам остается только потянуть за веревку, чтобы открыть дверь. Пожалуй, мы войдем в дом без приглашения — по крайней мере, деревенские приличия допускают это.

Саша потянул за кончик веревки, задвижка пришла в движение, и, как только он слегка подтолкнул дверь, она тут же открылась.

— Хозяева? — позвал Саша, скорее от страха застать в доме кого-нибудь спящего или же просто глуховатого. Петр стоял сзади, почти на самом пороге, и поглядывал то на него, то на полки, расположенные около печки, на кровать и на стол, на беспорядочно расставленные горшки, связки трав, куски веревок и инструменты, на все, что было видно сквозь дверной проем. Освещенные слабым огнем, горевшим в очаге, все предметы, находящиеся в доме, отбрасывали по сторонам причудливые тени. Тепло и запахи пищи вызвали аппетит у промерзших и голодных путников. — Есть здесь кто-нибудь? Мы хотим поискать у вас приюта.

— Мы благодарны за любую помощь, какую нам только смогут оказать, — пробормотал Петр из-за его плеча и подтолкнул мальчика вперед, через порог, чтобы самому встать немного поудобней. Саша повернулся и обошел Петра слева, чтобы помочь ему пройти к самому теплому месту в этом доме, к печке, где в чугунном горшке уж давно прел чей-то ужин.

По запаху это напоминало рыбную уху и пахло просто великолепно. Петр намеревался только посидеть у огня, на теплых камнях, но Саша сдвинул крышку горшка, сунул туда палец и попробовал, каково было содержимое. Это действительно была рыбная уха, заправленная репой.

Петр с тяжелым вздохом прислонился спиной к теплым камням очага и, запрокинув голову, сказал:

— Все, чего бы я хотел сейчас, малый, так это выпить. Поищи, может быть, в доме есть что-нибудь?

Саша, слушая его, чувствовал угрызения совести: своровать что-то на кухне был один грех, но воровать в доме, словно грабитель, совсем другой.

Однако, состояние, в котором находился Петр, было вполне уважительной причиной для кражи, мальчик был абсолютно уверен в этом. Он наполнил котелок водой из стоявшего у дверей бочонка и постарался, насколько это было возможно, отмыть грязь со своих рук, оставляя небольшие лужи на пыльном полу. Вытереть руки ему было нечем, и тогда, в конце концов, он вытер их о свою грязную рубашку, мысленно представляя себе, какое недовольство по поводу этого дома могла бы выразить тетка Иленка, если бы увидела окружающий беспорядок и пыль…

Но сейчас он считал, что все было просто прекрасно. Этот дом, вместе со всем его деревенским беспорядком и неустроенностью, был для него словно царский дворец, если смотреть на вещи со стороны их сиюминутной значимости для двух путников, заблудившихся в дремучем лесу. Он долго смотрел на котелок, потом подошел с ним к печке и зачерпнул из горшка немного того восхитительно пахнущего блюда, которое хозяева приготовили себе на ужин, и, встав на колени, протянул котелок Петру.

— Сейчас я поищу, есть ли в этом доме что выпить, — сказал он. — А ты пока поешь, если сможешь.

Затем он подумал, что раз он позаимствовал какую-то часть ужина для двоих, то он обязательно должен добавить в горшок немного репы и подлить немного воды. Поэтому он вытащил из висевшей рядом связки пару самых больших реп, отыскал на столе нож, разрезал их, положил в горшок и, добавив еще немного воды и соли, попробовал полученный результат и решил, что небольшая добавка из дикорастущего укропа была бы как раз тем, что нужно для настоящего вкуса.

Он отыскал укроп в связке травы, подвешенной на потолочной балке, отломал несколько стеблей, размял их руками, бросил в горшок и помешал. Затем, через некоторое время, он наполнил едой котелок и для себя.

Петр уже закончил свою порцию, очистил котелок до дна, и, облизывая палец, спросил с выражением явной тоски:

— Так можешь ты отыскать эту выпивку, в конце-то концов.

— Не знаю. — Саша поставил свой котелок на печь рядом с горшком и проверил один за другим стоящие недалеко кувшины. Он пошатывался от усталости и боялся что-нибудь разбить, когда переставлял их непослушными руками. В основном везде было различных сортов масло, а в одном из кувшинов было что-то такое, от чего он неожиданно начал чихать. Он всегда с большим беспокойством совал нос куда бы ни было, что отличалось по запаху от масла. Все остальное, как казалось ему, пахло ядом. Он знал, например, что с помощью ядов травят домашних насекомых-паразитов: в трактире тоже приходилось ими пользоваться. Хранили их там обычно в старом сарае, потому что тетка боялась держать их в доме: на кухне всегда было много разных помощников, и она боялась любой ошибки, которая могла бы привести к несчастью.

Он заметил в полу небольшой лаз в подвал. Там было темно и пахло так, как обычно и должно пахнуть в подвале. Он встал на колени и долго всматривался внутрь, но не смог разглядеть ничего, кроме деревянных ступеней спускающихся вниз, где виднелся деревянный пол, стоящие вдоль стен многочисленные горшки и кувшины и свисающие сверху куски веревок…

То, что он намеревался сделать, было почти откровенное злоумышленное воровство. А ведь в доме непременно должны быть сторожа, и совершенно неважно, во что верит или не верит Петр. Волосы дыбом встали у него на затылке, когда он осторожно спустился по узким ступенькам в это мрачное сырое место, где был застоявшийся холодный воздух. Всего ступеней было пять или шесть. В этой проросшей плесенью темноте, на одной из полок, он нашел кувшины, сама форма которых подсказывала ему, что внутри них было то, что нужно. Он взял один, открыл и вдохнув носом, фыркнул.

Разумеется, никаких сомнений на этот раз быть не могло. Это была не отрава и не какое-нибудь ядовитое масло.

Он слышал, какие-то звуки в самом дальнем углу подвала, будто там что-то слабо скреблось, как обычно скребется насекомое.

Однако он не бросился, как угорелый, наверх по ступенькам. Он был спокоен и даже, как ему казалось, имел некоторый запас смелости, и едва слышно убеждал сам себя, что никакой домовой не будет возражать против кувшина с водкой, если уж он не противился в тот момент, когда они только открывали дверь в дом.

— Пожалуйста, прости меня. Мой приятель, на самом деле, очень нуждается в этом, но мы никакие не воры, — бормотал он извинения себе под нос.

Он даже капнул несколько раз на пол из кувшина, чтобы задобрить домовика, если тот слышал его, а затем поднялся наверх и очень осторожно опустил крышку лаза, стараясь успокоить колотящееся от испуга сердце.

Спустя еще некоторое время он почувствовал себя дураком и подумал, что Петр обязательно уличит его в том, что он беседовал в этом подвале с крысами и прибавит еще какие-нибудь шутки. Петру в этот самый момент было явно не до них: его грязное, заросшее щетиной лицо отражало боль и терпеливое страданье.

— Я очень торопился, — сказал Саша. Он отыскал на кухонном столе глиняную чашку, наполнил ее и протянул ему, а когда заметил в углу кровати кучу стеганых одеял, то разложил одно из них на горячих камнях, прямо под спиной Петра, пока тот пил. Петр выпил чашку до дна, придерживая ее грязными окровавленными руками, и выглядел при этом таким слабым, таким жалким и несчастным, как будто начал терять присутствие духа, как бывает с человеком при неожиданной и тяжелой болезни, когда он лишается последних сил и его охватывает лихорадка.

Саша подумал, что будь кто-то другой на его месте, то возможно, что помощь Петру была бы оказана гораздо скорее и лучше. А у него вся лечебная практика сложилась из опыта ухода за лошадьми, и сама мысль о том, что ему придется иметь дело с раненым человеком, повергала его в страх. Но он все же надеялся, что перевозчик вот-вот вернется, надеялся на то, что он знает гораздо лучше него, что следует делать в подобных случаях. Саша же сейчас мог, по крайней мере, приготовить горячую воду для компрессов, и если в доме есть полынь и прованское масло, то для начала можно было бы использовать еще и их.

Поэтому он подвесил котел с водой на свободный крюк над огнем и уселся доедать свою порцию рыбной ухи, и ни больное горло, ни страх перед ожидающим их не смогли заставить его отказаться от этого. Сейчас, по крайней мере, казалось, что Петр выглядит не таким удрученным и, видимо, чувствует себя значительно лучше, судя по тому как спокойно и безмятежно он наблюдает за ним и за окружающим.

Но одновременно Саша заметил и то, что у Петра видимо начался резкий приступ боли, и он даже замер на мгновенье, не донеся ложку до рта. Петр же лишь коротко и торопливо сказал:

— Все хорошо. — И тут же перевел разговор на другое, сомкнув брови, так что между ними пролегла глубокая складка. — Что там интересного в подвале?

— Я толком и не разглядел. Кувшины, какие-то вещи, связки репы. — Он едва не добавил про крыс, чтобы хоть чем-то вывести Петра из оцепенения и что, по его мнению, тому должно было понравиться. Он боялся вот так, походя, легко шутить над подобными очень естественными вещами: это было противно его натуре. Он сделал было попытку, но она оказалась безуспешной. — Что-то внезапно стукнуло, и я побыстрее поднялся наверх.

— Я понимаю, — с пьяной настойчивостью продолжал Петр, и при этом складки между бровей постепенно разглаживались. Он говорил так, будто, на самом деле, беспокоился о том, что Саша так быстро поднялся из подвала. Но это было лишь под влиянием выпитого. — Хорошо еще, что там не оказался хозяин.

— Нет, его не было там, — заверил его Саша, ожидая, что Петр непременно пустит одну из своих насмешек по поводу привидений, но в этот момент складка вновь появилась у него меж бровей, а его губы вытянулись в безжизненную белую линию.

Эта картина окончательно расстроила сашин аппетит.

— Тут есть немного теплой воды, сказал он. — Может быть, ты хочешь умыться?

Было видно, что Петр не очень-то был рад предложению мальчика. Саша встал, отыскал кусок холста и, намочив его в горячей воде, протянул Петру, чтобы тот протер как следует лицо и руки. Затем очень осторожно, и Петр при этом уже не возражал, он снял с него кафтан.

Рубашка под ним оказалась вся пропитана кровью, причем рядом со старыми подсохшими пятнами появилось большое новое.

Петр старался держаться как можно увереннее, но, на самом деле, выглядел явно больным и был ужасно обеспокоен состоянием своей раны:

— Хочешь еще выпить? — спросил Саша.

Петр кивнул. Саша наполнил его чашку, и Петр пил медленно, чуть запрокинув голову назад, к теплым камням. А Саша в это время развязал его пояс, поднял рубашку и попытался ослабить повязку.

— Ай! — едва не задыхаясь, неожиданно закричал Петр, и часть содержимого чашки выплеснулось ему на грудь и потекло вниз, до самой перевязи. — А-ах, Боже мой, — простонал он, когда она немного намокла, — ах-х-х… — Он побледнел и откинулся всей спиной к печке, у него не было даже сил, чтобы держать чашку в руке. Саша взял ее, а Петр опустился на стеганое одеяло, обливаясь потом.

Теперь и у Саши задрожали руки. Эти рана по своей тяжести не имела ничего общего с теми, которые, как часто случалось, получали лошади. Она была слишком тяжелой, чтобы он мог применить к ней свои познания, и он не придумал ничего лучшего, как чуть-чуть смочить повязку.

— Немного легче, — задыхаясь проговорил Петр. Он пытался восстановить дыханье между словами. — Но оставь ее в покое на ночь, тогда я смогу дотерпеть до утра.

— Но мне кажется, что дело ухудшается, — сказал Саша, поминутно вздрагивая, будто от холода, хотя и сидел рядом с огнем.

— Раны вызывают небольшую лихорадку. Это всегда говорит о заживлении.

— Но с лошадьми бывает всегда по-другому, — сказал Саша. — Я на всякий случай смочил повязку теплой водой и приложил лекарственные травы.

Петр только покачал головой.

— Мы ведь даже не знаем, кому принадлежит этот горшок с рыбой. Если ты будешь продолжать свои упражнения и дальше, я буду вообще ни на что не способен, и я не думаю, что это…

Неожиданно до них донеслись звуки шагов: кто-то медленно и тяжело шел по деревянному помосту к крыльцу. Сашино сердце начало биться в такт с этими звуками, напоминающими глухие удары, как только Петр схватился за свой меч.

— Помоги мне подняться, — сказал он, и Саша, понимая, что у них нет другого выхода, на тот случай, если придется защищаться, подошел к Петру с таким расчетом, чтобы подставить свое плечо под его здоровый бок. Он безнадежно старался поднять его, в то время как Петр все пытался ухватиться за выступ печи.

В этот момент щеколда поднялась, дверь распахнулась, и худой, с редкой бородой старик, одетый в рваный кафтан, медленно перешагнул через порог, освещаемый светом горевшего очага.

— Разбойники! — закричал он в припадке негодования. — Воры! — Его злобный взгляд чем-то напоминал дьявола, а в руке он держал крепкий посох, который явно был готов использовать.

— Нет! — закричал Саша, удерживая Петра за руку, наполовину от страха, что Петр может пустить в ход свой меч, а наполовину потому, что он был единственным, что еще как-то удерживало Петра на ногах. — Пожалуйста, господин! Мы никакие не воры. Мы вошли сюда потому, что мой приятель ранен.

Старик перехватил посох и пристально посмотрел на них. Один его глаз видел явно лучше другого, а рука, сжимавшая посох, была шишковатой, по старчески кривой, но все еще достаточно крепкой, чтобы двумя ударами разделаться с мальчиком и с Петром, если учесть состояние, в котором тот находился.

— Брось меч! — приказал старик, тем временем, уравновешивая в руке посох.

— Я думаю, что нам следует быть благоразумными, — обратился Саша к Петру, который почти всей тяжестью повис на его плече, и Саша едва выдерживал его вес. — Петр, ведь этот дом принадлежит ему, а нам некуда больше идти, поэтому делай, что он говорит!

— Брось его! — повторил старик, угрожающе направляя тяжелый конец посоха в ту сторону, где перед ним находились две ничем незащищенные головы, в то время как Петр постепенно слабел, беспомощно опускаясь на пол и стукаясь головой о печные камни.

Он медленно, но упорно терял сознание. Саша опустил на одеяло и взглянул на старика, не обращая внимания на посох, который подрагивал в воздухе на расстоянии руки от его лица.

— Господин, — сказал он, стараясь унять дрожь, от которой у него постукивали зубы, — меня зовут Саша Васильевич Мисаров, а это Петр Ильич Кочевиков, мы оба из Воджвода. И мы не воры. Петр ранен, и в таком состоянии прошел со мной через этот лес…

— Ни один порядочный человек даже близко не подходит к этому лесу.

— Но нам пришлось бежать!

— Это в таком-то возрасте? — Конец посоха вновь сделал угрожающее движение. — Лучше говори правду.

— У него была любовная интрижка со знатной госпожой, но женщина проболталась об этом, а ее муж ранил его мечом. Я же помог ему убежать.

— А теперь украл мою еду, мои одеяла и еще к тому же по-хозяйски расположился у меня в доме!

— Деньги, — пробормотал Петр и сделал слабое движение рукой. — У меня есть деньги. Дай их ему.

— Деньги! Что здесь можно купить на них? Разве ты видел хоть кого-нибудь здесь? Я ловлю рыбу и гну спину на своем огороде, а ты предлагаешь мне деньги! — Он толкнул Сашу в плечо концом посоха, причем сделал это не один раз. — Но с другой стороны… — Теперь посох опустился, с грохотом ударяясь об пол, и Саша вновь взглянул на лицо старика, поражаясь тому, что он никогда еще не видел ни такой усмешки, которую можно встретить лишь у волка, ни таких глаз, напоминающих те, что чаще всего встречаются на изображениях дьявола.

— С другой стороны… ты не похож на законченного вора.

— Нет, уверяю вас в этом.

— А умеешь ли ты работать, мальчик?

— Да, господин, — сказал Саша едва слышно. Это прозвучало как заключение сделки и подразумевало пищу и крышу над головой, и внезапно он почувствовал в этом хоть маленькую надежду для них обоих.

Ему не очень-то понравилось, когда старик вцепился в его руку, поднимая его на ноги, и долго смотрел ему в глаза, пока Саша не почувствовал, что уже не может отвести своего взгляда. Пальцы у старика были крепкие и очень сильные, а темные глаза влажно блестели, и невозможно было определить, что они выражают на самом деле.

— И ты будешь делать все, что тебе прикажут?

— Да, господин.

Петр, тем временем, пытался сесть. В этот момент тяжелый конец посоха опустился вниз. Раздался легкий звон, и меч, за которым потянулся было Петр, оказался от него еще дальше, почти у самых ног старика. Саша упал на колени между посохом и головой Петра и замер, чувствуя, как у него вот-вот остановится сердце.

Но внезапно в очаге зашипело: это кипящий в горшке ужин начал уходить через край.

— А ну-ка, останови его! — сказал старик. — Дурак! — И Саша, подпрыгнув едва ли не на месте, завернул рукав на ладонь и, развернув крюк, на котором был подвешен горшок, отвел его от огня. Старик, тем временем, подхватил меч и, пройдя через комнату к столу, смахнул с него концом меча очистки репы.