Но он думал совсем по-другому, когда видел ее, и поэтому когда она появилась вдали, выглядя такой же молодой, как и Саша, и такой же малоприспособленной, чтобы иметь дело с мерзавцами и убийцами, сердце буквально перевернулось в нем, и он захотел, чтобы именно этот мерзавец был найден.

Поскольку сегодняшняя ночь, по его представлениям, выдалась на редкость беспокойной, он был особенно рад видеть Малыша, когда тот, едва волоча ноги, появился вслед за ней из кустов: по крайней мере, следовало надеяться, что большое и лохматое существо, на которое она не обращала внимания, был именно Малыш, в своем самом большом, но наименее приятном облике. Кем бы ни было это существо, но оно остановилось на опушке леса, улеглось там, расправив плечи и челюсти, внимательно следя, как и положено охотничьей собаке, за тем направлением, где скрылся водяной.

— Итак, молодая дама, вы должны ответить на некоторые вопросы, — сказал Ууламетс, когда Ивешка приблизилась к огню. Она выглядела очень испуганной. Ее облик был слегка нарушен, точно так же как, был нарушен облик водяного, когда тот распадался на облачка дыма, не выдержав атаки Ууламетса.

— Прекрати это! — сказал Петр старику, не вполне уверенный, что разбитое состояние Ивешки было делом рук Ууламетса, но он не хотел этого, не хотел черт побери. Он сказал это, и встал, чтобы показать свое отношение ко всему, и Ивешка, которая собралась в ту же секунду бежать, остановилась в нерешительности и оглянулась на него с проблесками надежды в глазах.

Он протянул свою руку: это движение было равносильно перемещению тяжелого груза, поэтому-то он и решил, что Саша не одобрил этого шага. Но они были слишком строги по отношению к этой девочке, даже и сам Саша, пытаясь, несомненно, защитить его, но она явно не заслужила этого.

— Ивешка, — сказал он, направляясь в ее сторону и делая ей знак приблизиться — вряд ли кто-нибудь рискнул взять ее за руку — к той части поляны, где стоял он, и где ни Саша, ни Ууламетс не могли им помешать в данный момент. — Твой отец очень расстроен, и все мы очень хотим помочь тебе. Вот и все. Ты знаешь, что я хочу, правда?

— Но ты не можешь! — Отдельные ее части вновь стали таять в воздухе. — Отпусти меня!

— Но куда? Куда ты можешь пойти? К этому чудовищу? Поверь собственному отцу… — Боже мой, он сам не верил, что мог произносить эти слова: — Ведь он не дурак. Если и ты, и он, и Саша объедините свои усилия над тем, что ты хочешь, может быть, тогда…

— Я не могу! — закричала она. — Я не могу, и ты не можешь верить мне, Петр, ты особенно не можешь верить мне, а я не хочу причинять тебе никакого вреда…

— Хорошо, в таком случае, скажи, у тебя есть сердце?

— Не смей говорить об этом! Не верь этому!

— Сдается мне, что ты придаешь большое значение слишком многому. Если бы ты, на самом деле, хотела вернуть его назад… разве ты не смогла бы просто пожелать об этом?

— Нет, я не могу, я не могу!

— Остановись! — сказал он, и кусочки облака, которые начали было отлетать в сторону, заколебались в нерешительности, словно вздымающаяся на ветру осенняя паутина, и разом осели, образуя ее законченный облик. — Вот так-то лучше. Бога ради, не делай этого. Что происходит с тобой?

— Я устала, Петр, и я хочу уйти. Пожалуйста, сделай так, чтобы мой отец отпустил меня…

— Но куда же ты пойдешь?

Она медленно покачала головой, выражая явное страдание.

— Вернешься назад в эту пещеру? — спросил он.

— Просто… уйду. Уйду туда, где люди не будут заставлять меня быть чем-то, подобным их желаниям! Петр, останови их… пожалуйста, останови их.

Он почувствовал эту муку, как удар, нацеленный прямо в него, и задумался над этим. Он припомнил глиняную чашку и ощутил даже смятение в своем сердце, которое начало биться, словно хотело вырваться сквозь ребра, но не подал вида, и, глядя ей прямо в глаза, сказал как можно спокойней:

— Что же это происходит, Вешка? Ты не хочешь, на самом деле, никуда уходить, ты определенно не хочешь причинять мне никакого вреда…

— Ты не знаешь меня! Замолчи! Замолчи!

— Я ведь не какой-то неудачник, ты знаешь это. И я непременно выставлю себя против Кави Черневога.

— Пожалуйста!

Странное чувство охватило его, будто он, как и прежде, коротал время за разговором с дамой на глазах у ее собственного родителя, зная при этом, что жизнь ее была поставлена на карту. Но он призвал на помощь весь свой такт и свое обаяние, чтобы улыбаться ей, в тот момент когда он изо всех сил желал, чтобы Кави Черневог испытал в полной мере все то зло, которое он причинил ей.

— Здесь нет ничего, что могло бы быть выше твоего понимания. Ты должна только поверить в это, не так ли? Саша говорит, что именно так это и происходит. Этот парень мог обмануть тебя лишь один раз, а теперь ты знаешь все гораздо лучше, ведь ты уже не такая молодая, как была тогда, ты больше не глупенькая девочка, и если ты не хочешь, чтобы люди навязывали тебе свою волю, Вешка, то, ради Бога, не надо говорить о том, что для этого ты должна бежать туда, где он может вновь прибрать тебя к рукам, когда ты окажешься одна.

— Отпусти меня!

— Но ведь ты не глупенькая, девочка, не делай этого. Ивешка!

Его не покидало сильное леденящее душу ощущение, что было что-то еще, наблюдавшее за ним, пока он так резко разговаривал с ней: она вздрогнула и протянула иллюзорные очертания рук, все движение напоминало скорее неожиданный порыв дыма, который слегка коснулся его глаз.

— Петр, ведь я очень опасна, я не раздумываю, когда я начинаю увядать… Я не думаю ни о чем…

— Твой отец надеется, что сможет вернуть тебя назад.

— Он не сможет!

— Так, значит, у нас нет выбора? В зависимости от того, вернет ли тебя твой папа назад, или он не сможет сделать этого, в первом случае мы уходим отсюда, а в другом — мы все погибаем, потому что когда ты начнешь увядать, ты права, ты действительно не сможешь оставить нас одних, ни здесь, в лесу, ни там, дома. Сдается мне, что ты поступила бы гораздо лучше, если бы перестала спорить с нами, на самом деле, черт возьми, кажется лучше, если бы ты не убегала никуда…

— Я убью тебя! — завопила она. — Я не хочу этого, но я убью…

— Разумеется, убьешь, если будешь продолжать в том же духе. Ведь ты колдунья, и у тебя есть сила либо сделать это, либо не сделать, верно? И, конечно, больше, чем у меня.

Она закрыла глаза, сжала свои руки и кивнула, оставляя чуть прикрытыми губы, и в тот же момент все куски воздушной мозаики, составлявшие ее облик, вернулись назад, словно тонкие шелковые нити, искусно сотканные пауком, и заполнили все ее черты.

Боже мой, сколь опасно, и сколь отпугивающе выглядело это, так, что Саша, например, обязательно бы испугался, не столько за себя, сколько за что-нибудь еще.

Но, полубезумец по природе, в чем мог поклясться хозяин любого постоялого двора в Воджводе, Петр, выгнув бровь, улыбался, глядя на нее, чему он научился в незапамятные времена и частенько использовал как наикратчайший путь к женскому сердцу, сколь бы крепко и надежно оно не охранялось.

— Ты должна верить мне, а не этому негодяю. — Затем следовало подмигивание и легкая усмешка. — Докажи им. Поцелуй меня слегка, я не сомневаюсь, что ты это сделаешь.

Глаза стоящего перед ним призрака чуть дрогнули, и взглянули на него широко и тревожно.

— Петр, — услышал он еще чей-то голос в тот момент, когда она обвила ледяные руки вокруг его шеи и поцеловала его, как он просил, простым прикосновением холодных губ, и легкая знакомая дрожь пробежала по его спине. Но ничего не произошло.

Вдруг где-то вдали послышался голос:

— Ивешка!

Она отпрянула назад, глядя на него широко открытыми глазами, так же как и он, что бы ему не казалось на этот счет, смотрел на нее, слегка потерянный…

— Ивешка! — Это раздался резкий окрик Ууламетса. — Боже! Останови его! — закричал Саша не своим голосом, который звучал так беспокойно, что Петр подумал, что уж если дошло до того, что Саша Мисаров опустился до простой ругани в отношении Петра, то это означало, что он, Петр, находится, возможно, в большей опасности, чем сам представляет себе.

— Со мной ничего не случилось…

— Разумеется, не случилось! — проворчал Ууламетс, протягивая руку между ними и отгоняя Ивешку прочь. — Здесь уже и без того было сделано достаточно глупостей, а ты, моя девочка, лучше бы отдавала себе отчет в собственных поступках…

— Я сама знаю, что для меня лучше, папа!

—… и направила бы хоть раз свои желания в одну сторону с моими, насколько бы невозможным это тебе ни казалось! Колдун, который не может следить за тем, что творит, на деле абсолютно беспомощен. Но ты была подготовлена к этому значительно лучше, Боже праведный, ведь ты не имела понятия ни о чем, когда умерла, у тебя были лишь одни неясные намерения. И это именно мое колдовство вернуло тебя назад, коль скоро ты ушла, это мои уроки помогли сохранить тебе ясность мысли, и, благодаря Богу, тебе удастся вернуть назад и остальное…

— Как? Папа, ведь я умерла! И я не смогу вернуться, кроме как еще через чью-то смерть, и ты должен будешь отдать за это Петра, будь все оно проклято, папа!

— Никто и не предполагал сделать это именно таким образом.

— «Не предполагал сделать это именно таким образом!"

— Никто не предполагал, — сказал Петр, заставляя себя вступить в разговор, потому что нрав колдунов с каждой из сторон грозил вот-вот выйти из-под контроля. — Твой отец хотел бы знать, что именно случилось с тобой, а ты не можешь сказать ему это… Лишь один Бог знает о его намерениях, но ведь он вернул тебя назад. Он, на самом деле, хочет видеть тебя живой.

— Он не вернул меня назад, он не хочет вернуть меня, он владеет лишь этим существом…

— Не так-то легко двигаться на ощупь. Это сбивает всех нас.

— Он хочет получить свою дочь на собственный манер!

Петр покачал головой, придерживая руки за поясом, и сказал, Боже мой, подумать только, он заговорил:

— Он рисковал собственной головой ради тебя, чертовски больше, чем, например, для меня сделал бы мой собственный отец, поверь мне.

Ивешка лишь стояла на прежнем месте, то теряя, то вновь собирая мерцающие облачка паутины.

— Поэтому, — продолжал Петр, пожимая плечами, будто выполняя еще чью-то волю, — поэтому, возможно, ты захочешь узнать, почему. Только Бог знает, какие ошибки сделал твой отец, но он слишком долго занимался этим. Разве это не дает оснований, чтобы работать с ним?

— Это как раз то, о чем я говорил! — проворчал Ууламетс.

— Не очень разумно, папа!

— Замолчи! — сказал Петр. — Все замолчите. А ты… — обратился он к Ивешке. — Прекрати войну. Просто перестань сопротивляться ему. Из всех дел следует выбрать самые важные. Первым делом, как выбраться отсюда. Сейчас надо отбросить все старые обиды, они не помогут.

— Да, они определенно не помогут, — заметил Ууламетс. — Подумай, девочка! Желание нашего врага — заставить нас поступать, словно мы дураки. Он хочет, чтобы мы забыли, что он все время находится в этой игре, что он чертовски силен, а мы не способны ни на что другое, как только оказывать ему тем самым дополнительную помощь, что собственно ты и доказала, убегая от самой себя, но не обманись в этом, дочка. Когда мы пришли сюда, у меня еще были наивные представления уладить это дело вполне разумно, но сейчас стало ясно, что об этом не может быть и речи.

— Не может быть и речи! Папа, ты не сможешь поговорить с ним, ты не сможешь… не сможешь даже приблизиться…

Ивешка, казалось, вновь потеряла нить разговора и пристально смотрела в даль, ее губы все еще продолжали произносить какие-то слова, но смысл которых был уже частью чего-то иного, что, казалось, было доступно в этот момент Кави Черневогу и что, в совокупности с остальным, обдавало холодом спину Петра.

— Сдается мне, — сказал Петр, побыстрее переводя взгляд на землю, чтобы разрушить то волшебство, которое исходило от самого лица Ивешки, — сдается мне, что мы сделали массу невообразимо странных вещей с тех пор, как попали сюда. Как будто у нас не было… — Тут он вовремя вспомнил об именах, не то, чтобы верил в это предупреждение, а больше потому, чтобы не вступать лишний раз в спор с Ууламетсом. -… Как будто ты никогда не имела причины, чтобы покинуть лодку и отправиться через этот лес…

— А ведь он прав, — сказал Саша заплетающимся языком. — Петр стал сопротивляться волшебству, разве не похоже? Может быть, нам стоит послушать его?

— Давно пора, черт возьми, чтобы хоть кто-то выслушал меня! Разве кто-нибудь помнит, что мы делали здесь? Мы захоронили останки, которые не должны были быть захоронены, водяной пытался окончательно разделаться со мной, и никто не хочет говорить о том, чтобы что-то сделать, а все только сидят и чего-то ждут, в то время как все в этом лесу только и готово наброситься на нас, и я даже не уверен, кого следует ругать за порванный парус, но, тем не менее, я не думаю, что здесь можно ссылаться на обычную случайность, при наличии стольких колдунов.

— Невероятно, но факт, — сказал Ууламетс, пристально глядя на него. — В тебе, Петр Ильич, определенно что-то есть. Сегодня ночью я постараюсь понять, что именно.

После чего Ууламетс удалился в сторону костра.

— Что он имел в виду? — спросил Петр у Ивешки и Саши, глядя то на нее, то на него. — Что он хотел сказать этим?

— Я не знаю, — сказал Саша, когда из-за костра донеслось:

— Черт бы тебя побрал! — Это неожиданно выкрикнул Ууламетс, ударяя в рыхлую землю посохом.

Петр бросился бегом, держа меч в руке: Малыш и он появились там один за другим, когда Ууламетс все еще бил концом посоха по движущейся куче старых листьев. Его книга упала с бревна, где до этого он сидел, и открытая лежала на земле, а по ней скользил отступающий поток сгнивших листьев, обращенных в бегство посохом старика, который наконец-то с проклятьями едва не рухнул на нее, чтобы укрыть. Петр одним ударом разделил кучу листьев, которая все еще двигалась, надвое, и обе половины, и вторая, целая куча, исчезли в кустах, преследуемые Малышом.

У него не было никакого желания преследовать их. С выражением неприязни на лице он взглянул на свой меч, опасаясь, что нечто вредное могло остаться на нем, и не обнаружив ничего, кроме остатков листьев, отправился поднимать старика.

Как только Ууламетс с его помощью встал на ноги, он тут же отстранил его руку, слегка стукнув его пару раз скорее в качестве меры доброжелательности.

Петр не ударил его в ответ, а лишь парировал его удары поднятым вверх локтем и удержался от того, чтобы ударить его ладонью, как только появились Саша и Ивешка, чтобы встать между ними.

— У вас все в порядке? — спросила Ивешка.

Петр понял, что она имела в виду книгу, но Ууламетс ничего не ответил ей, проявив свою обычную вежливость, как теперь оказалось, не только в обращении с друзьями, но и с семьей, только уселся на бревно, с завидной быстротой переворачивая страницы.

Наверное, как подумал Петр, пытался найти в ней ответ. Было время, когда он с огромным удовольствием швырнул бы эту книгу в огонь, а вслед за ней и самого старика, но не сейчас и не здесь, в их таком ненадежном положении.

— Водяной просто-напросто отвлекал нас, — сказал он, чувствуя как у него дрожат колени. — Мы ведь знали, что он попытается услужить, черт его побери, и стояли, препираясь там, в то время как он был здесь и попытался спереть книгу…

— Он не смог бы сделать этого, — робко сказала Ивешка. — Ведь книга хорошо защищена. — Он вновь почувствовал ее сопротивление. Спустя некоторое время едва ли кто мог заметить привносимый ею холодок в их окружение. Он даже подумал, с сожалением, что это было слишком неосторожно, и ей не следовало бы делать это… Но в их положении даже такое присутствие прибавляло уверенности, почти так же, как и присутствие Саши, особенно когда надвигалась ночь, долгая и темная.

Саша тихо спросил у старика:

— Господин мой, а водяной может читать?

— Бог его знает, — пробормотал Ууламетс, по-прежнему роясь в страницах, и проворчал, махнув рукой в сторону Петра: — Отойди от него!

Ивешка тут же отбежала. Он знал, что у старика были самые добрые намерения, чтобы поступать так, но он чувствовал…

… Одиночество, прежде всего. Даже при том, что Саша был по-прежнему здесь рядом. Это испугало его. Наконец учитель Ууламетс отложил книгу в сторону и начал рыться в своем мешке с какой-то определенной целью.

Петр положил руку Саше на плечо.

— Давай лучше немного поспим, — сказал он, и ему вдруг захотелось, чтобы Малыш вернулся к ним. Но в окружающем их лесу было тихо, нигде не было слышно ничего, похожего на борьбу.

Тем временем, Ууламетс разложил прямо перед собой на земле маленькие горшочки.

— При случае, — сказал он, — я могу использовать мальчишку.

Петру не очень-то пришлись по нраву эти слова.

Итак, пока Саша, сидя на корточках, помогал старику, пока Ивешка беззвучно парила, сдерживая раздражение по другую сторону костра, Петр прилег и завернулся в одеяло, расположившись как раз между костром и Ивешкой, откуда он мог наблюдать за происходящим.

Маленькие горшочки. Угли, собранные прямо из огня.

— Зачем понадобился вам этот огонь? — пробормотал Петр, когда Саша подошел к костру, чтобы собрать угли.

Саша взглянул на него с выражением страданья в глазах и, ухватив угли с помощью двух палочек, понес их к куче мха, которую уже приготовил Ууламетс, после чего вверх взметнулся огромный столб дыма, порыв которого слегка ударил Петра прямо в лицо.

Нарочно, подумал он с оттенком жестокости, и посмотрел на Ууламетса, раздумывая в нерешительности, поменять ли ему свое место, или упорно продолжать нюхать дым.

Наконец он сел, вытер нос краем ладони и подумал, если только Ивешка могла бы услышать его, что не могло быть никакой разумной связи между этим дымом, призраками и странными действиями Ууламетса, но когда он подумал о том, что если все это, тем не менее, все-таки относится к волшебству, ему было уже поздно сомневаться, потому что теперь его сомнения уже ничему не могли помочь, и, особенно, они не могли уберечь от вреда Ивешку и ее благополучие, которое он не отделял от себя. И, возможно, то же самое можно было сказать и по поводу их возвращения из этого леса, что также весьма интересовало его.

Итак, он вытер нос, подложил руку под подбородок и закрыл глаза, терпеливо ожидая в надежде, что во всех действиях старика большого вреда для Саши не будет.

Так что же все-таки он делает? Он мысленно расспрашивал об этом Ивешку, но она посылала ему, если вообще что-то посылала, только ощущения, которые окончательно расстроили его желудок.

Но ведь опасность всегда возможна. Малыш так до сих пор и не вернулся. Вокруг них бродят и водяные, и лешие, и он на себе испытал дыхание смерти, когда был уже почти в могиле, из которой его вытащил Ууламетс, как божился Саша…

Вот таким образом он намеревался поступить и с Ивешкой.

Во всяком случае, это, возможно, и ободряло. Ему было интересно, знала ли об этом что-нибудь Ивешка. Он все еще сопротивлялся верить этому, с одной стороны, но при этом, с другой стороны, хотел верить ради Ивешки.

Теперь Ууламетс приступил к своему дьявольскому монотонному пению, негромко подыгрывая на трубке, в результате чего рождался звук, который по крайней мере должен был бросить в дрожь даже мертвые кости. Петр время от времени чуть приоткрывал глаза, чтобы проверить, как продвигались дела, иногда ему даже хотелось спросить, что именно здесь предполагается сделать, и с еще более жгучим интересом он задал бы вопрос о том, есть ли хоть один шанс, что это немедленно поможет Ивешке…

Но старик никогда не был расположен отвечать на вежливые вопросы, и вполне определенно, что сейчас он вряд ли был способен на вежливый ответ. Сам же он, припомнив последний похожий случай, где были задействованы и горшок с солью, и водяной, и Ууламетс, в полузабытье проклинающий себя на берегу реки, очень осторожно передвинул меч около себя, чтобы тот лежал поудобней, поклявшись себе, что если вновь произойдет подобный случай и в результате Саше окажется в беде, то старик сполна ответит за это.

Он ненавидел это пенье, которое напомнило ему о той лихорадке, которая заставляла метаться его мысли, когда Ууламетс проделывал какие-то трюки с ножами… Боже мой! От этого дыма у него разболелась голова, и он начал припоминать многое…

Он протер глаза, которые разъедало дымом, и подумал, что довольно глупо сидеть в дыму со слезящимися глазами и испытывать жжение в носу, и интересно знать, что было бы, попробуй он лишь двинуться, но…

Он собирался чихнуть.

Он безнадежно крепился, едва не задыхаясь. Но что-то внезапно случилось: огонь сзади него резко полыхнул во все стороны, поднимая ужасающий вихрь их мелких углей и золы, вместе с которым поднялись даже отдельные листы из книги, а затем все это рухнуло вниз, на Ууламетса и Сашу, обдавая их кусочками горящего мха. Он успел разглядеть это, пока поворачивался, придерживая рукой меч и пытаясь подняться на ноги, чтобы посмотреть, что именно случилось…

Чтобы увидеть незваного гостя, напоминавшего скорее призрака, стоящего прямо перед Ивешкой, принимавшего то облик женщины, то похожего на полусгнивший женский скелет с остатками земли на почерневших костях.

— Вот так, так, — произнесло загадочное виденье, если можно было подумать, что оно может говорить, потому что в каждое очередное мгновенье каждый мог видеть перед собой лишь одни кости, и взглянуло на них, хотя в его мерцающем каждое мгновенье облике и не было никаких глаз, — вот так, так, мой любимый муж… Я подумала, что это был твой голос.