15

Петр сосредоточил все внимание на ногах, по-прежнему держа в руке меч, и если бы не присутствие доли рассудка, он наверняка должен был бы усомниться в себе. Он мог различать в отражающихся от воды и слабо мерцающих отблесках неба, обширную рябь на поверхности реки в том самом месте, где исчезло мерзкое существо. Он надеялся, вспоминая всех богов, что оно еще вернется назад, и его не пугало, в каком именно облике оно вынырнет из воды прямо перед ним: лошади, змеи, или чего-то огромного, темного и мокрого, что нормальный человек даже вряд ли ожидает увидеть, включая, как подсказала его воспаленная память, огромные челюсти, полные зубов.

Он почувствовал, как у него начали дрожать ноги. Постепенно дрожь добралась и до рук, так что он даже устыдился такой своей слабости, правда, не очень: сейчас, подумал он, было самое время для благоразумного отступления, тем более потому, что в самый опасный момент он потерял его след. За эту ошибку он был откровенно зол на себя и раздражен, видя огромную лужу на поверхности земли в том месте, где оно могло ускользнуть в реку. Он надеялся, что именно там.

В этот момент он был готов сразиться за свою жизнь. Но он никогда не видел ничего, что могло двигаться так быстро, никогда не ожидал, что оно может выскочить из воды одним движеньем. Он видел, что волнообразный след тянулся далеко, до самых зарослей кустарника. И к своему великому огорчению он понял, что этот кустарник тянулся до того места где стояли засохшие ивы, как раз между ним, причалом и дорогой.

Эти самые заросли кустов окаймляли еще одну дорогу, ведущую к дому. Итак, оба пути ведущих наверх, два направления, ведущих к безопасности, которые были у него, оказались перерезаны, если только это существо сумело пройти мимо него на берег, но именно сейчас он и не мог поклясться, что оно не прошло.

— Петр! — Он слышал сашин испуганный голос, доносящийся с гребня холма, но отвечать ему он боялся. Он боялся сдвинуться с места, где стоял, с этой узкой полоски берега между кустарником и рекой, и не мог представить себе, за каким из направлений следует наблюдать прежде всего.

— Петр!

Боже мой, подумал он, видимо мальчик спускается вниз.

— Стой там, где стоишь! — закричал он в ответ.

И в этот момент он увидел как жидкая тьма растекается поперек дороги, пролегающей со стороны холма, поднимаясь вверх на уровне бедра человека.

Это означало, что ужасное существо оказалось теперь между ним и домом.

Оно подняло свою голову и начало скользить, перемещаясь боком вниз по склону, прямо к нему.

— Саша! — пронзительно закричал он, хватаясь за свой меч и стараясь удержаться от безумной мысли прыгнуть в реку: ведь именно там это чудище было наиболее опасно. — Он уже на дороге! Посмотри назад!

Существо, тем временем, задвигалось быстрее. При движении оно меняло свою форму и размеры: становилось меньше и увеличивало скорость. Он балансировал, чтобы успеть увернуться, если оно попытается подняться вверх, как в прошлый раз, но сейчас этого не произошло: его кольца терлись о стволы засохших деревьев и это только помогало ему ускорить скольжение.

Он вскочил на движущееся рядом с ним существо, и, стоя на его мягкой спине, попытался спрыгнуть на дорожку, но хвост этого мерзкого созданья тут же обвился вокруг него и швырнул его с такой силой, что Петр вновь оказался около зарослей.

В тот же миг прямо в его сторону развернулась голова, которую он, не раздумывая, ударил острием меча. Змеевидное существо не любило такого обращения: оно взмыло вверх и вывернуло свою поблескивающую темную голову, с треском врезаясь в заросли засохших кустов, издавая высокий громкий крик.

В голове у Петра все еще стоял звон. Он подумал, что ему послышалось это, и изо всех сил, какие еще оставались в нем, попытался встать на ноги, не для того, чтобы собраться с мыслями, а для того, чтобы нанести атакующий удар сразу двумя руками, как только водяной зашипел, словно кипящий котел, и поднялся вверх, ломая ветки, и издавая визг, едва только удар достигал цели. Визг продолжался все время, пока он наносил ему удары за все, что тот заслужил.

Теперь мерзкое существо начинало сжиматься, становясь все меньше и меньше, пока не съежилось до размеров обычного человека. Увядавшее на глазах змеевидное созданье начало покрываться тусклой пылью, когда на берегу неожиданно появился Саша с крепкой палкой руках и ввязался в драку, нанося удары, от которых водяной начал жалобно выть.

Но он был все еще достаточно упруг, чтобы наносимые удары причиняли ему сколь-нибудь существенный вред. Петр даже перестал пытаться это сделать это и теперь просто наносил удары по возможности сильнее и как можно чаще, как только мог, опасаясь, что их враг вновь изменит свой облик и убьет их обоих.

— Уходи отсюда! — закричал он, обращаясь к мальчику.

Однако Саша не реагировал на его слова. Он продолжал бить водяного, выкрикивая в свою очередь:

— Держи его подальше от реки!

В это время к ним присоединился Ууламетс и прижал водяного к земле, уперев свой посох толстым концом прямо в середину его спины. Тут мерзкое созданье завыло еще сильнее, прикрывая, теперь уже человеческое, лицо когтистыми лапами, захныкало и начало тереть свои глаза.

Петр покачиваясь прислонился к дереву, чтобы перевести дух, ощущая во всем теле, с головы до ног, тупую боль, в то время как Саша придерживал его и постоянно спрашивал, все ли с ним в порядке.

Говоря по совести, он был очень далек от уверенности в этом. Сейчас он пытался лишь восстановить дыханье, чтобы устоять на ногах, но при этом он продолжал наблюдать за Ууламетсом и водяным.

Тут на берегу появилась Ивешка, и как только Петр осознал это, он сделал глубокий вдох, достаточный для того, чтобы хоть и прихрамывая, но сделать один или два шага вперед и занять пространство между ней и их пленником, чтобы таким образом оказать самую маленькую защиту, на которую он был способен.

Но сейчас водяной был уже почти не опасен: он лишь делал слабые попытки защитить свое лицо или вытереть глаза, по крайней мере так следовало из неуверенных движений его лап. Петр предположил, стоя над ним, что он должен был бы унюхать серу и соль, которые были в сашином горшке… Нужно только благодарить за это Бога и сашино отважное сердце.

Ууламетс, тем временем, продолжал пугать съежившееся существо поднимающимся солнцем и торговаться с ним, чтобы положить конец его проделкам. Все его увещевания приводили лишь к тому, что тот на глазах продолжал уменьшаться в размерах, принимая облик маленького старичка.

— Это мерзкое созданье никогда не держит своих обещаний, — запротестовал Петр, когда услышал, как водяной давал клятвы и божился. — Да, да, — продолжал тем временем водяной, — я согласен на все, только отпусти меня…

— Сначала отпусти мою дочь! — сказал Ууламетс.

Водяной повернулся к нему лицом, прикрывая лысую голову своими лапами, и завопил, причитая:

— Я не могу! Я не могу сделать это!

— Послушай, Гвиур. Ведь это твое настоящее имя?

Тот закивал головой.

— Гвиур, Гвиур. Да. Отпусти меня, человек. Солнце поднимается. Позволь мне оставаться жить на реке, и я обещаю тебе, что никогда, никогда не причиню тебе вреда в этом месте…

—… или где-нибудь еще! — резко добавил Ууламетс и ударил его концом посоха. — Освободи мою дочь! Верни мне ее сердце!

— Я не могу, я не могу, ведь не я удерживаю его! Ах, как оно жжет меня, человек, оно сжигает меня…

Сердце? Петр очень удивился, ошеломленный внезапной мыслью. А Ууламетс задал следующий вопрос, сопровождая его новым ударом своего посоха:

— Тогда кто же владеет им?

— Кави Черневог.

Посох Ууламетса опустился на спину водяного и продолжал удерживать его, а старик взглянул в сторону Петра с выражением гнева и ужаса на лице. Но этот взгляд миновал и Петра и стоящего рядом с ним Сашу.

— Это правда? — спросил старик, чтобы убедиться.

Ивешка молчала.

Гвиур же вдруг попытался ускользнуть в реку.

— Держи его! — закричал Петр, пытаясь, в меру своих возможностей, остановить существо, но Ууламетс уже был тут как тут со своим посохом и прижал его к земле, будто змею.

Оно в какой-то момент и оказалось змеей. Петр с тревогой наблюдал, как оно билось и корчилось под тяжелым посохом.

— Поклянись! — приказал ему Ууламетс. — Поклянись, что поможешь нам!

— Я клянусь. — Теперь перед ними вновь был человек, или почти человек: морщинистый, горбатый и извивающийся как змея, хватающий грязь тонкими черными руками.

— Поклянись, что будешь появляться по моему приказу. Поклянись, что будешь делать то, что я велю тебе. Поклянись, что никогда не будешь обманывать меня и причинять вред мне и всем, кто окружает меня.

Старичок шипел, старичок извивался. Наконец он сказал:

— Я клянусь своим именем, а теперь отпусти меня.

Ууламетс убрал посох. Быстрее, чем мог уследить глаз, существо вывернулось вдоль грязной лужи и исчезло в воде.

— Вот все и пропало, — печально пробормотал Петр, но Ууламетс тут же произнес, обращаясь к реке: — Гвиур!

И в тот же миг огромная темная голова с недовольным видом поднялась из воды недалеко от берега.

— Обернись! — закричал Саша и уже было побежал, чтобы схватить старика за спину и защитить, но в это время Петр остановил его рукой и удержал на месте.

Существо поднималось все выше и выше, поворачивая свою лоснящуюся голову, с которой стекала вода, чтобы увидеть старика.

— Мои глаза болят от солнечного света, — сказал водяной глухим голосом. — А соль — очень злая шутка, человек.

— Не пытайся торговаться со мной на этот счет, — сказал Ууламетс. — Мне нужен Кави Черневог.

Гвиур опустился ниже, пытаясь укрыться в освещаемой рассветом воде, пока не оказался на одном уровне с Ууламетсом.

— Проси меня о чем-нибудь, что я могу исполнить, — вновь заговорил водяной. Его голос гудел как самая низкая гитарная струна. — Черневог слишком могущественен. Он держит то, что ты хочешь. Ты можешь угрожать мне солнечным светом, а он может запретить его. Так что же мне остается делать в таком случае?

Голова вновь скрылась под водой, оставляя на поверхности водяные вихри и пузыри.

— Гвиур! — в очередной раз позвал его Ууламетс.

Голова появилась вновь, не так далеко от прежнего места.

— Так ты должен помнить, — продолжал Ууламетс. — Повинуйся моим приказам, ведь ты поклялся своим именем.

— Я так и сделаю, — сказал водяной и вновь скрылся в глубине. Черная спина виднелась сквозь водную гладь. Она была очень длинная и быстро удалялась вверх по реке.

Петр глубоко вздохнул и, согнув правую руку, опустил ее на рукоятку меча, в то время как Ууламетс медленно поворачивался от реки.

— Возвращаемся домой, — сказал старик и, пройдя мимо них, взял за руку Ивешку и повел ее впереди остальных по дорожке к дому.

Петр шел рядом с Сашей, вспоминая, что мальчик сделал для него, когда спустился вниз с холма, хорошо понимая, как при этом рискует. Сейчас ему хотелось обнять его рукой, как он нередко поступал с Дмитрием, черный Бог его забери, или с Андреем или с Василием, ни одного из которых просто не за что было благодарить.

Но подобное проявление привязанности было столь дешевым, и во всем этом показном панибратстве не было ни единого жеста, который должен был бы по-настоящему выразить его отношение к Саше Мисарову. Он только что был сильно напуган и избит, он не мог шевельнуть языком и был так расстроен, что в раздражении снял браслет, оплетенный волосами Ивешки, со своего запястья и швырнул на дорожку, пока они поднимались к дому.

Старик велел ему опустить браслет в реку.

Старик велел ему заманить водяного в дом.

На его руке, которая направляла меч, остались следы зубов, о которых он не любил вспоминать. Он обсосал самые глубокие из них, оглядел раны в сером свете начинающегося утра, и сплюнул, почувствовав отвратительный вкус крови и речной воды.

— Это сделал он, — спросил в полной растерянности Саша.

— Это сделал он, — ответил Петр. Он мрачно взглянул на Ууламетса, идущего впереди него по дорожке, сзади Ивешки, которая, как теперь оказалось, без всяких сомнений, просто убежала от своего отца.

Итак, Ууламетс, если следовать его собственным словам, имел жену. И у него, кроме всего прочего, был этот самый Кави Черневог, что вместе взятое служило, как начал подозревать Петр, доказательством вполне сносного характера.

Дом был наполнен и недоверием, и печалью. Саша подозревал, что Ивешка, которая на скорую руку приготовила завтрак, избегает разговоров с отцом. Петр налил себе водки. Он немного прихрамывал когда вставал, а его рука заметно опухла, и Саша очень хотел, чтобы учитель Ууламетс сделал бы с ней хоть что-нибудь. Но старик по-прежнему продолжал сидеть, наблюдая за Ивешкой, будто дожидался, пока она скажет хоть что-нибудь. Или же он думал про себя о том, чего никогда не расскажет ни один колдун… ведь не было ничего проще, как, даже нечаянно, разрешить начаться чему-то ужасному, если он уже не сделал этого, и у Саши не было никакого желания прерывать его размышления, если только старик действительно был занят ими…

Но в то же время Саша был и сам очень зол, так, как он еще никогда не позволял себе злиться, думая о том, что Петр был ранен, и Ууламетс, так или иначе, имел к этому прямое отношение, или из-за несовершенства плана, или из-за черствого равнодушия к жизни Петра. Теперь он понял, почему Ууламетс не использовал соль, когда они провалились в яму рядом с невысоким холмом: Ууламетс готовился к встрече с призраком, а не с Гвиуром, и не мог ожидать в самом разгаре своей работы, что дело примет такой опасный оборот, чтобы приготовиться ко всему…

И все-таки водяной должен был быть первым подозреваемым, при условии, что Ууламетс хотя бы знал, что этот Гвиур вообще существует, что было отнюдь не определенным фактом, или при условии, что этот самый Гвиур не мог улизнуть за пределы внимания Ууламетса, имеющего свои собственные сильные желания.

Возможно, Саша пытался быть милосердным и все время контролировал свое собственное поведение, возможно Гвиур вызывал значительно большее напряжение у старика, чем любой из них понимал, или возможно, что ни Ууламетс, ни любой другой колдун не знали ничего определенного о водяном. Саша помнил, как Ууламетс сам сказал Петру, что ему хотелось бы как можно подробнее и точнее рассказать о водяном, и это само по себе доказывало, что старик делал некоторые попытки быть честным с ними. Но эти рассуждения не успокоили Сашу. Если Ууламетс знал что-то большее о водяных, чем о них знал молоденький конюх, он не должен был бы отпускать Петра без всякой защиты (хотя хитрое созданье могло учуять ее, как объяснял старик), или же, давая ему приказания, должен был настаивать на том, чтобы Петр постарался перегнать водяного на верхней дороге, когда тот только вылез из воды. Но нет, Ууламетс настоял и выбрал в качестве ловушки крыльцо, где раньше всего появляется солнечный луч…

Если бы Ууламетс обратил хотя бы десятую часть своего внимания на что-нибудь еще, кроме своей дочери, если бы он уделил его хотя бы сейчас или просто сказал: «Спасибо тебе, Петр Ильич», или бы он как-то позаботился о ране, что сейчас опухала, и которую нанесло это мерзкое созданье, это и то оказало бы воздействие на конюха из Воджвода, который не имел представления, как можно ее лечить. Если бы Ууламетс показал малейшее беспокойство, подумал Саша, или даже просто спросил, что он сейчас делает, копаясь в горшках, наполненных сушеными травами, и смешивая горькую полынь и ромашку, знания о целебных свойствах которых он получил, частенько проводя время на кухне в «Петушке», но они и оставались всего лишь кухонными знаниями и были плохой помощью больному, если сравнивать их со знаниями Ууламетса…

— Извините меня, — неожиданно сказал Саша, когда в поисках подходящей посуды оказался около Ууламетса. Он даже удивился собственной горячности, но сейчас у него не было другой возможности обратить на себя внимание Ууламетса. — Эта тварь укусила Петра. Как вы думаете, что можно сделать с этой раной?

Ууламетс взглянул на него со смешанным выражением раздраженного удивления, и Саша пристально смотрел на него, абсолютно готовый столкнуться со злой волей сидящего перед ним старика, которого в данный момент занимали, и мальчик был уверен в этом, гораздо большие устремления, нежели те возможности, которыми Ууламетс обладал.

Это давало любому, колдуну или обычному человеку, как сам Ууламетс заметил однажды, уверенное преимущество.

Выражение лица старика показывало некоторую сосредоточенность в мыслях, а затем, возможно, даже попытку прийти в себя. После короткого молчания он сказал с необычной мягкостью:

— Лучше я взгляну на нее сам.

Это было начало.

Но когда Ууламетс поднялся и подошел к Петру, сидящему в углу с чашкой и кувшином в руках, тот угрюмо сказал:

— Я слегка полил ее водкой, так что теперь все будет прекрасно.

— Дурак. Дай мне взглянуть на нее.

— Убери прочь свои руки! — Петр подскочил от прикосновения Ууламетса, расплескивая водку, затем вздрагивая и пошатываясь встал на одно колено, а затем и на ноги.

— Петр, — сказал Саша, преграждая ему выход их угла, будучи полностью уверен, что Петр попытается оттолкнуть и его точно таким же образом.

Но Петр остановился, перевел дыхание и сказал, протягивая руку в его сторону руку с зажатой в ней чашкой:

— Ты и я, мы уходим отсюда. Собираемся, берем с собой то, что мы заработали здесь, и уходим.

— Ты никуда не пойдешь! — сказал Ууламетс. — Ты можешь делать со своей собственной жизнью что хочешь, даже потерять ее, но подумай о мальчике. Подумай о нем, когда ты обдумываешь путешествие через этот лес.

— Я как раз и думаю о нем. — Петр так стремительно повернулся к

Ууламетсу, что Саше пришлось ухватить его за руку. Но Петр нетерпеливым движением плеча отбросил его, будто ничего не произошло, и остановился, покачиваясь на кончиках пальцев. — Лучше не говори мне об опасности, которая существует в этом лесу! Я уже два раза управлялся с этой тварью, и она оказалась совсем не такой опасной, как ты хотел это представить. Ведь ты был очень удивлен, когда я вернулся назад в самый первый раз, не так ли? Ты велел мне одеть этот браслет. Ты велел мне спуститься к реке. Ты сказал, что мне не нужен будет даже горшок с солью, который этот оборотень только лишь утащит на дно реки, а это совсем не входит в наши планы, так? Оказывается, нет. Мы должны были дать ему попробовать немного того, что он хочет, мы просто-напросто позволили ему оторвать напрочь мою руку и избавиться таким образом от единственной защиты, которую мальчик мог получить от тебя. Ведь на деле оказалось, что ему было гораздо безопаснее рядом с этой проклятой змеей!

Гнев Ууламетса нарастал вокруг них подобно надвигающейся буре. Саша отбросил в сторону все, что могло помешать ему, и быстро встал между ними, как раз в тот момент, когда каким-то странным образом разбилась чашка и ее осколки разлетелись по полу. Может быть, это он случайно выбил ее из руки Петра, или же Ууламетс разбил ее, или она треснула, не выдержав усилий с которыми Петр сжимал ее.

— Продолжай, — сказал Ууламетс, и от его слов повеяло смертельной тишиной. — Забирай, все что хочешь, и иди куда глаза глядят. Но мальчик останется здесь, ты слышишь меня, Саша Васильевич? Если Петр уйдет один, я гарантирую его безопасность до границ этого леса. Но если и ты уйдешь вместе с ним, то учти, что он умрет, так или иначе, но умрет. И я обещаю тебе это.

Саша взглянул в глаза Ууламетсу и попытался выдержать его взгляд. Но в последний момент маленькое сомненье начало зарождаться в его голове, и этого оказалось вполне достаточно: он уже знал, что сомненье было роковым, и для них не оставалось другого выхода.

— Вздор, — сказал Петр, старясь высвободиться из руки мальчика, но Саша сопротивлялся и покачивал головой.

— Я не могу, — сказал он. — Я не должен так поступать. Ведь он может сделать это, Петр, и я не смогу остановить его… Извини меня…

Он был явно напуган. И чувствовал, как мужество оставляет его, потому что покинет его Петр или нет — и то и другое было ужасно. Но он не думал, что Петр сделает так, он, на самом деле, не верил в это, и это было хуже всего.