…например, что Джонс больше не вернется. Что с Джонс что-то случилось и они разбогатеют. Какими бы честными они ни были, это было дело, над которым задумывались почти все.

Альтаир снова сделала глоток.

— Ты собираешься выбросить меня в канал или нанять?

— Вот банный халат. — Он поднял блестящие одежды. — Помочь одеться?

— Ты и на самом деле хитрый, да?

Он встал и подержал для нее банный халат. Альтаир вылезла из ванны и сунула в него руку, потом перехватила стакан и сунула в рукав вторую. Мондрагон, стоя сзади, завернул ее в халат, прикасаясь при этом к ней совсем легко, кроме талии. Альтаир оглядела себя, почти в ужасе рассматривая блестящую материю, черным и золотым покрывшую ее тело и спадавшую к ногам, и поддерживала ее коричневыми руками, мозолистыми от шеста, причального каната и бочек. Безумно. Безумно, как все остальное. Она осторожно приподняла материю левой рукой и пошла за Мондрагоном к двери, стараясь не споткнуться, чтобы не пролить вино на ткань. С волос капала вода и промочила плечи.

Небо, неужели эти богатые люди ни о чем не беспокоятся? Неужели ему все равно?

На маленьком столе у двери стоял переполненный продуктами поднос — небо, там были фрукты, и сыр с верховьев реки, хлеб и два графина с вином, красным и белым, и такие вещи, которые она даже не могла назвать, такие, как колбасы из Нев Хеттека, только экстратонкие, с темными и яркими прожилками и полосками; там лежало красное мясо, предки, красное мясо, которое канальщики видят только в витринах Верхнего города и которое Альтаир никогда в жизни не пробовала.

— Садись, — сказал Мондрагон.

Она подобрала вокруг себя ткань и почтительно села на один из хрупких на вид стульев перед этим монументом. Мондрагон подал ей знак, и она отпустила халат и схватила тонкий ломтик мяса. Снаружи оно имело привкус перца, а внутри странный вкус, и вызывало столь же много вкусовых ощущений, сколько и вино, которым она его запила.

Альтаир попробовала и разные колбасы и сыры, она взяла порядочный кусок фрукта, который при раздавливании во рту производил невероятный вкус зеленых овощей. Мондрагон сделал бутерброд, сел напротив Альтаир и занялся едой; но Альтаир целиком сосредоточилась на красном мясе и фруктах и использовала при этом пальцы — один ломтик и одну ягоду, тонкий ломтик и ягоду, так как другие вещи были хотя и редкими, но не такими редкими, как эти.

Она рыгнула. И стыдливо заморгала.

— Выпей еще рюмку, — сказал Мондрагон и пытливо посмотрел на нее.

Она восприняла это всерьез и успокоила икоту. На другой стороне комнаты стояла эта широкая настоящая кровать, вся в кружевах, и еще что-то, с чем ей не довелось познакомиться в своей жизни. Она пила вино, разглядывала кровать и чувствовала повсюду запах парфюмерии. Вдруг по всему ее телу с головы до пальцев ног и обратно пробежала теплая дрожь.

Она сжала ножку рюмки меж пальцев и посмотрела Мондрагону прямо в глаза.

— У меня лодка, я должна на нее вернуться, — сказала она. — Я вернусь на нее?

Он протянул руку, забрал из ее руки рюмку и отставил. И в упор посмотрел ей прямо в глаза.

— Джонс, они видели твое лицо. Они знают, что ты у меня. Я не знаю, что мне с тобой делать, но я пытаюсь уберечь тебя от канала, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты была ранена. Сегодня ночью отсюда пойдет баржа. Ты и я, мы будем на ее борту. Баржа Галландри, одна из многих, которые постоянно приходят и уходят…

— Чтобы пройти мимо них?

— Если повезет.

— Повезет? У меня есть лодка, мне нужно вернуться, а они будут следить за каждой лодкой, за каждой баржей, которая идет к Галландри или отплывает от них, правда? Мондрагон, это чертовски самое глупое, что ты можешь сделать… Вызови полицию, ради Бога…

— Этого я не хочу.

Она смотрела на него. Может быть, она уже слишком много выпила.

Альтаир поймала себя на том, что таращится на него. По другую сторону закона, да? Галландри тоже?

— Куда идет эта баржа?

— К Большому Каналу. Мы высадим тебя у твоей лодки. — Он взял ее ладонь и крепко сжал ее. — Где ты захочешь.

— Вот что я тебе скажу: идем со мной, и я сделаю из тебя настоящего канальщика.

Он ничего не сказал, а только задернул занавес мыслей позади глаз на своем милом лице.

— Джонс, насколько пьяной я, собственно, должен тебя напоить?

— Для какой цели? Для этой кровати? Или чтобы вместе со мной сесть на эту проклятую баржу?

Он снова взял рюмку и вдавил в ее ладонь.

— Выпей.

Она опрокинула в себя оставшуюся треть двумя глотками. Отставила рюмку.

— Выпила.

— Проклятье, Джонс. — Он встал и взял ее лицо меж ладоней, больно сжал его и разглядывал с такого близкого расстояния, что ее глазам хотелось отвернуться. — Сколько тебе лет?

Она отпрянула назад, но не смогла вырваться из его захвата.

— Какое это имеет значение?

— Большое. — Его захват был крепким. — Чертовски большое. Эх, Джонс, Джонс, я знаю… знаю. Я вошел в твою жизнь, вообще первый мужчина. Я не должен был этого делать; л знал, что для тебя это значит больше, чем для меня… чем для меня могло значить. Джонс, ты ведь совсем молода; а сейчас ты отбрасываешь весь свой здравый смысл и идешь за мной без всякого настоящего повода, вообще без всякого повода. Ты даже не знаешь, чего тебе хочется, кроме того, что ты не готова отвязаться от этого первого раза и стать как весь остальной мир. Если ты хочешь, чтобы я тебя любил, я буду это делать. Или можешь спать вон в той кровати, пока все не кончится. Но в любом случае я опять доставлю тебя туда, где ты была.

Она слушала; ее лицо охватывало то жаром, то холодом. Глаза уже готовы были разразиться слезами, но потом она просто отодвинула эту боль прочь, захлопнула над ней крышку и уселась на нее сверху — так, как она этому научилась. Слезы бесполезны, Джонс. Реальный мир никому ничего не дает; кто сказал, что дает? Он только мил, будь он проклят.

Она подняла ладонь и ласково и серьезно положила ее на его руку.

— Мондрагон, ты и впрямь высокого мнения о себе, правда?

Он чуть отпрянул назад и опустил руки. Кажется, теперь на его лице выступила легкая краснота.

— Ну, — сказала она и овладела этим маленьким обломком власти, — чего ты достиг, так это ввел меня в ужасное смущение этими бродягами там снаружи, которые знают мое лицо, и всем остальным. И тем, что так мило назвал этим Галландри мое имя. Сердечное спасибо.

— Они ничего тебе не сделают.

— Если ты так думаешь, ты моложе, чем я.

— Они не интересуются тобой.

— Ну, теперь заинтересуются. Я очень мило ввела в смущение мальчиков Джонни и Хэла.

— Почему же ты тогда вообще вметалась, проклятье?

— Я уже тебе сказала. Нет, ты мог бы представить меня красиво. Мог бы сказать: Хэй, это Джонс, все в порядке; если вам что-то нужно сделать, вы только ее позовите. Но ты не захотел этого сделать. А теперь мы сердиты друг на друга.

— Ну, ты сама этого добивалась. Я же говорил, чтобы ты не вмешивалась в мои дела.

— Ну, а что сделал бы ты? Просто дал бы уйти человеку с треснутым черепом в чужом городе… и с животом, набитым моим завтраком, могу добавить!

Он схватил ее за руки, рванул вверх со стула так, что она встала на ноги, и встряхнул.

— Джонс, это не игра!

— Именно это я и пыталась тебе сказать.

— Джонс, ради Бога!

Альтаир задрожала. Она не знала, почему, но дрожь охватила все ее мышцы. Возможно, причина в его руке, которая так сжала ушиб на ее руке, что ее до костей пронзила боль.

— Что нам с тобой делать?

— Я ничего не сделала. А ты для начала мог бы перестать ломать мне руку.

Он отпустил ее, приподнял рукав ее халата и осмотрел место. На ушибе были отчетливо видны следы пальцев.

— Боже мой, мне жаль.

— Хэй, все уже хорошо. — Она подняла руку и погладила его по щеке. — Все хорошо. — Вино и двойное виски давали о себе знать, все вокруг стало размытым. Альтаир дрожала и, прищурясь, смотрела на Мондрагона. Ее взгляд на этот раз, возможно, действительно скрестился с его. — Мне это нипочем.

Он схватил ее и поднял. Она вскрикнула — уверенная, что никому не поднять ее, не уронив — и так крепко обвила его шею, что он и в самом деле потерял равновесие. Они, спотыкаясь, прошли через комнату, а потом действительно упали и приземлились на кровать; и он опустился на нее, сжав ладонями ее бока,

— Проклятье, Джонс!

Она лежала и, щуря глаза, смотрела на Мондрагона, а в голове все кружилось от вина. Он поднялся, стянул с ее тела банный халат и откинул одеяло.

— Лезь!

Она нырнула под одеяло. Он набросил одеяло на нее и ушел.

— Куда ты пошел? — Она была по-настоящему сбита с толку.

— Хочу напиться, как ты, — сказал он.

— Ох, — сказала она. Ох. Когда это опустилось в ней. Потом оно легло в ее внутренностях и причиняло боль, так что она повернулась набок и обхватила чересчур туго набитую подушку. Альтаир отрешенно смотрела, как он налил себе еще один стакан вина, взял с собой бутылку и сел на чрезмерно мягкий стул. Когда стакан опустел, он наполнил его снова.

В его лице уже не было веселой легкости. В шикарных одеждах, и здесь, в таком месте, оно выглядело очень серьезным и задумчивым. Он уже не был тем мужчиной, с которым она познакомилась на улице, мужчиной, который смеялся и в глазах которого танцевали искорки веселья. Он был человеком, которого боялись Галландри, вот именно. Он был человеком, которого боялись многие люди. Было в нем что-то такое.

Наконец, он лег. Альтаир почувствовала, как под ним прогнулся матрац, проснулась и целый головокружительный миг пыталась вспомнить, где она и почему лежит на чем-то мягком и спокойном, а сквозь высокие окна падает тусклый дневной свет. Потом все снова вспомнилось, и она посмотрела на Мондрагона; но он лежал на спине с закрытыми глазами, и она почувствовала, что ему хочется побыть наедине с собой.

Какое-то время она лежала с открытыми глазами и смотрела через комнату на стол, на котором стоял почти пустой винный графин.

Он доверяет Галландри, подумала она, перебрав в уме все: отсеки ее сознания функционировали даже тогда, когда сама она была одурманена. Пытается уснуть. Возможно, у него что-то болит. Он говорил о какой-то барже сегодня вечером и пытается отдохнуть, пока еще есть возможность.

Любить меня? Он не ребенок. Он мысленно полностью занят чем-то, точно; он делает все, чтобы я оставалась спокойной, но в принципе не хочет, не хочет меня; ему не может быть нужен ребенок, который бегает за ним, не может быть нужна какая-то сумасшедшая, которая гуля-ючи приходит сюда и делает Бог знает что, да еще в самое неподходящее время. Ты довела его до того, что он кричал, Джонс; а ведь он не из тех людей, что громко кричат, и теперь вот напился до глухоты и слепоты.

Это ты наделала ему забот, Джонс.

С кем ты связалась, а? С мужчиной, который боится закона. С мужчиной, у которого опасные друзья и еще более опасные враги.

Она закрыла глаза и снова отплыла в неопределенное ничто, полное внутренней боли.

А проснулась в темноте и путанице ног и рук, своих и его, когда кто-то забарабанил в дверь.

— Слышу, слышу! — крикнул в ответ Мондрагон, приподнимаясь на руках над Альтаир. — Погодите чуть-чуть, черт бы вас побрал! — И случайно положил ладонь на тело Альтаир. Он ощупал ее вплоть до лица и погладил. — Прости, прости.

Она сонно потрогала его руку.

— Все в порядке. Со мной все нормально.

Его ладонь соскользнула к ее плечу, а потом снова погладила щеку. Рассеянно наигранная любовь.

— Проклятье. Надо вставать. Надо отправляться. Давай! Он слез с кровати, оставив после себя лишь сквозняк.

Альтаир было тяжело шевелиться. Протестовал каждый мускул; не одна сильная боль, но много мелких; а спина и натертые ладони горели огнем. Она спустила с кровати ноги и сделала несколько шагов, наощупь прокладывая дорогу среди незнакомой мебели. В ванной горел тусклый фитиль, сквозь высокие окна падал свет звезд, и тут Мондрагон открыл дверь в коридор и впустил еще один тусклый источник света, что-то затаскивая снаружи. Он снова закрыл дверь и направился к Альтаир, которая сонно держалась за спинку кресла.

— Одеваться придется в темноте, — сказал он, — потому что не хотелось бы зажигать в доме света больше обычного. Вот. Пуловер и брюки. Должны подойти. С башмаками не уверен. Прикидывали на глазок.

Башмаки! Небо! И носки. И одежда, такая чистая, какой она никогда еще не носила. Альтаир поднесла ее к лицу и понюхала, и одежда пахла новым. Никогда еще не носила новой одежды. Она вдохнула кожаный запах башмаков, который ударил ей в голову; как в лавке сапожника. Все это заставило ее сердце заколотиться и послало щипучую дрожь по спине: новая одежда, тьма, таинственность, которая вовсе не была игрой. Она представила крадущиеся черные фигуры внизу на мостах, как они прячутся рядом с пристанью для барж Галландри… мы готовы дать себя убить, а он ломает голову над новой одеждой, он и его банщики и цирюльники, его бесчисленные слуги; вероятно, я пахну для него, как старый Маджин. Она почувствовала отвратительный привкус во рту. Она увидела, как Мондрагон пошел в ванную, тень на фоне ночного света, и сама подошла к столу, чтобы прополоскать рот вином, пока Мондрагон делает свои дела в ванной. Хлынула и зажурчала вода. Она натянула штаны, и они подошли; натянула пуловер и носки, а потом сунула ноги в башмаки. Они сидели плотно и жали, но терпимо. Альтаир встала и потопала ногами, потом направилась за Мондрагоном на блеск света, который доходил из ванной. Ее башмаки блестели, блестели как новые, каждый был снабжен необычной пряжкой; и тонкие черные носки под синими до колен штанами из вельвета. О, небо, разряжена, как ухоженный лодочник — так выглядела эта экипировка.

— Ухх. — Мондрагон побрызгал на себя водой, промыл глаза и протянул ей свою зубную щетку.

Зубные щетки, башмаки с пряжками, а с другой стороны люди, которые хотят нас убить! Все это казалось Альтаир каким-то нереальным, как сон. Ее лицо осветилось в настенном зеркале лампой, когда Мондрагон освободил ей место. Она обмакнула щетку в соду, потерла зубы и сплюнула…

— Эту воду можно пить? — спросила она благоразумно, как приходилось обычно осведомляться и у общественных кранов.

— Несомненно, — сказал он; и она отвернула кран и прополоскала рот. Мондрагон подал ей свое полотенце и вышел.

Чистая? Сделала все, что сделал бы и он? Не сочтет меня грязной?

Альтаир еще раз умылась с мылом и взяла какой-то из ароматных лосьонов, которые стояли в бутылках на ванне, но потом ей пришла умная мысль: Проклятье, так эти хулиганы наверняка нас учуют.

Альтаир снова убрала лосьон с ладоней и вдруг задрожала, как в зимний мороз. Едва не залязгала зубами. Она воспользовалась унитазом и торопливо вышла из ванны, потому что боялась, что ее оставят. Мондрагон натянул темную рубашку; его лицо резко выдавалось своей белизной в звездном свете, потом исчезло и снова вынырнуло, когда он надевал поверх рубашки пуловер. Свет холодно блеснул на рукоятке рапиры, когда он ее поднял и прицепил к поясу. Брюки были темными, как и все остальное.

— Если не хочешь, чтобы тебя видели, — сказала Альтаир, стуча зубами, — надень что-нибудь на голову.

— Да, у меня кое-что есть. — Над его ладонью мелькнула тень и превратилась в головной платок; он завязал его на затылке, и теперь выдавалось только лицо. — Твои нож и крюк лежат там на столе, вместе с поясом.

Она снова взяла пояс и застегнула его. Повернулась к Мондрагону и посмотрела на него, как на чужака, стоящего в звездном свете.

— Небо, ты выглядишь серьезным, как смерть! — И тут же пожелала, чтобы никогда не произносила этих слов. Она заправила пуловер под пояс и схватила с тарелки кусок сыра от последнего ужина, когда Мондрагон уже шел к двери.

Покинуть этот дом. Эту роскошь. Это надежное убежище. Место, где она видела Мондрагона последний раз, если дела там внизу на перегрузочном причале пойдут наперекосяк.

Через открытую дверь в коридор упал тусклый свет.

— Идем же, — сказал Мондрагон. Она торопливо подчинилась и сунула сыр в карман штанов.

И еще раз нырнула в темноту, к стулу, на который швырнула фуражку, и в ванную комнату, где сбросила на пол старую одежду. Она связала все в узел, зажала его подмышкой, надела фуражку и крепко надвинула ее, побежала к двери, потом наружу, на свет, с Мондрагоном сбоку. Он схватил ее за руку, и они пошли вниз по лестнице.