ГЛАВА 2

Альтаир проснулась снова в том же близком, незнакомом тепле — и разозлилась, потому что не собиралась спать так долго к так крепко. Но ее пассажир был по-прежнему теплым, без признаков лихорадки; в самом деле, он потел, как здоровый человек, а снаружи уже становилась заметными первые признаки активности — в гавани взвихряло моторами воду каботажное судно, с тарахтением двигаясь по мелкому руслу реки к морю.

Потное тепло рядом с Альтаир зашевелилось и со вздохом покрепче прижалось к ней — будто ему было привычно спать в объятиях женщины. Или он уже проснулся и чертовски хорошо знал, где лежат его руки и лицо. Альтаир бочком выскользнула из укрытия, собрав при этом одежду; а потом села снаружи, где свежий ветер студил ее кожу, а ласковое покачивание лодки было частью этого странного, еще черного здесь, под причалом, утра.

Она провела ладонью по волосам и установила, что они не слишком хорошо выглядят, а голова зудит. С одеждой было получше, так как она выстирала ее три дня назад. Но сейчас она пропотела и поэтому Альтаир не хотелось одеваться. Ей не доставляло неудобств быть немытой временами по несколько дней; иногда погода бывала такой холодной, что купаться не было никакого желания, и, кроме того, ведь она жила в лодке одна. Она даже культивировала некоторую грязь, потому что если женщина слишком чистая, она слишком походит на женщину и тем самым навлекает на себя разного рода проблемы. От недовольства собой Альтаир изобразила звук плевка — не из-за грязи, а из-за того сумасбродства, которое заставляло ее тревожиться, чтобы в этот единственный день, этот единственный раз… ну, чтобы ее не сочли грязной. Он не был грязным, и даже был совершенно гладко выбрит, как она припоминала, вплоть до сегодняшнего утра, когда она почувствовала его подбородок на своем плече…

(Значит, он шел к своей смерти гладко выбритым? Женщина? Встреча с любовницей? Но те крадущиеся фигуры в черных капюшонах вовсе не показались Альтаир возмущенными родственниками.)

Очевидно, он был щепетилен. А если на его теле и была какая-нибудь грязь, то только оставленная каналом рыбная вонь, которая в Нижнем Меровингене считается чистой. Альтаир тоже могла быть такой, как он — именно щепетильной, если бы захотела.

Мыло у нее было. Она нашла маленький кусок из щелочи и свиного сала и в безопасности полумрака перед рассветом скользнула через борт лодки в воду, попрыгала, болтая ногами, вверх-вниз в легком плеске волн. Никакой опасности, что ее отнесет течением. Она намылила волосы не один, но два и три раза, потом вымыла тело; по воде под опорами поплыла белая пена. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы придать облупившейся краске на боку лодки ржавый оттенок.

И когда Альтаир, нырнув последний раз, выскочила на поверхность, она увидела выглядывающее из-за края лодки бледное, но очень живое лицо.

Ну вот, она здесь, над ней в лодке голый мужчина, и она сама в решительно невыгодной позиции в холодной воде.

— Назад! — сказала она резко и враждебно. — Назад! Она поразмыслила, что у нее, если он не проявит

дурных намерений, по-прежнему имелась куча возможностей и вдобавок вода и крюк — а потом кости на дне бухты. Она сверкнула на него глазами, двигаясь в воде вверх и вниз. Брызнула в него водой.

— Назад!

Это, кажется, разбудило его душу. Он торопливо отступил на несколько шагов к носу, пока она сверкала на него глазами, держась руками за край лодки. Он не производил угрожающего впечатления, скорее казался вялым, как это вполне могло быть у мужчины, который свежим утром совершенно голым восстал из мертвых.

Она бросила мыло в ящик и сурово и недоверчиво взглянула на мужчину, удостоверяясь, что он остается там, где находился. Он сел, стыдливо поджав колени и повернувшись к ней боком. Альтаир еще раз сверкнула глазами в его сторону, пригнулась, энергично подтянулась и перевалилась через край лодки, неся за собой потоки воды. Потом села и пошарила рукой в поисках одежды, торопливо бросила ее себе на колени и начала борьбу с пуловером, не дожидаясь, когда высохнут кожа и волосы. Потом — торопливо с брюками. Она встала и натянула их, и ей хватило ума не поворачиваться целомудренно к нему спиной. Она фиксировала его сверкающими глазами, показывая, что нимало не смущена и что он лишь временный гость у нее на борту.

Он вытаращился на нее. Не так, как те грязные парни на мостах, которые таращатся сверху, улюлюкают и выкрикивают ругательства, воображая, что видят больше, чем на самом деле. Этот мужчина разглядывал ее, как будто нагая женщина была для него каким-то священным и неожиданным чудом, а лодка тем временем качалась на носовых волнах проплывающего мимо каботажного судна. Он сидел, упираясь в палубу ладонями, и качался вместе с лодкой.

Как он чертовски хорош! Сердце Альтаир пережило странное короткое ускорение, и она почувствовала тепло. И странным образом совсем не чувствовала себя в опасности, даже не была смущена; она была очень довольна тем, что сделала. Очень легкомысленно, клянусь предками! Обычно она не бывала такой легкомысленной. Но, может быть, вполне естественно, что влюбленные рискуют, например, скачут на приливной волне Дета, хотя она может перевернуть лодку и поглотить неумелого. Такое же чувство было у нее сейчас — сердце стучало, все как-то изменилось и стало незнакомым и, клянусь предками, живым.

— Меня зовут Джонс, — сказала она. — Альтаир Джонс. Это моя лодка. — И когда он никак на это не отреагировал, добавила: — Я решила, что ты можешь стать моим любовником.

Он прищурился, настороженно посмотрел на нее и начал отодвигаться назад, пока не уперся спиной в противоположный борт лодки. На протяжении целого удара сердца Альтаир была озадачена; при следующем показалась себе глупой; после третьего уже точно знала, что она глупая. Мужчина имел право сказать «нет». Она еще никогда не слышала, чтобы хоть один сделал это, разве только… ну, если он желал мужчину. Что было бы печально. Он был очень красивым. Возможно, слишком красивым. Она с сожалением разглядывала его.

— Ну, да, ты ничего не должен, — ворчливо сказала она и вытащила из укрытия еще одни брюки побольше, потом пуловер (у нее было три, все вдвое больше ее размера), и бросила ему то и другое. — Попробуй вот это.

Он заморгал и оставил одежду лежать на досках.

— Ты так и будешь валяться в воде на днище, черт возьми?

Он собрал вещи, но больше не сделал никакого движения. Его лицо блестело белизной в неторопливом рассвете. Светлые волосы высохли и завились. Еще один корабль проснулся к жизни стуком мотора — рыбацкая шхуна, которая, проплывая мимо, гнала волны; и эти волны плескались у опор и лизали их.

— Ты немой?

Он помотал головой. Нет.

Она присела на корточки, порылась и достала маленький сверток, который положила рядом с укрытием; открыла кувшин и развернула сверток с куском хлеба и сыром. Протянула ему и то, и другое. Он снова покачал головой.

Идиотка! Действовать так опрометчиво! Его ударили по голове; он наглотался воды. А ты сразу предлагаешь ему стать твоим любовником. С его-то пробитым черепом! Чертовски глупо, Джонс. Попытайся использовать твой крошечный мозг. Вероятно, он принял тебя за сумасшедшую.

— Эй, тебе плохо, да? Кивок.

— Голова болит? Кивок.

— У тебя нет голоса?

— Что я тут делаю?

Никакого тебе «Чеятуделаю». Так ясно и отчетливо, как только мог выговорить язык; спокойный, безупречный голос, который заставил Альтаир застыть с протянутой рукой.

Подобный акцент она слышала только издали, звук важного голоса, который доносился с высоты моста, изнутри здания или с другой стороны зарешеченной двери.

— Я выловила тебя из канала; вот что случилось. У тебя шишка на голове и ты наглотался воды. Она разъест твои кишки. — Она приблизилась к нему и присела, протягивая бутылку и упираясь пятками в доски, чтобы удержаться в качающейся лодке. — Выпей. Виски — самое лучшее лекарство, которое я знаю. Бери!

Он взял бутылку и отпил глоток, скорчив гримасу. Он осторожно пил и корчил гримасы, один раз, второй, потом вернул Альтаир бутылку и вытер выступившие на глазах слезы.

— Надень что-нибудь, — сказала она. — Или хочешь, чтобы на тебя таращились люди? Я должна думать о своей репутации.

Он опять прищурился. Может быть, подумала Альтаир, его разум помутился от удара по голове. Она жестом дала понять, чтобы он пошевеливался, и в порыве раскаяния за ошибку, которую сделала, сказала:

— Эй, я сейчас приготовлю чай — с сахаром! Это тебя согреет!

Сахар был очень дорог. Она была готова откусить себе язык за эту мысль, которая стала венцом всему. Любовник — это одно; а сахар стоил денег. У нее был небольшой запас, который она месяцами хранила на черный день. А теперь вдруг решила, что этот мужчина и был тем самым черным днем, и сахар, возможно, как раз то, что нужно, чтобы помочь его желудку и влить в него немножко жизни.

Она отыскала спички и масляную печку, старую металлическую масленку с дном от лампы, установила все на рейках упаковочного ящика, вскипятила воду в одном из своих двух металлических котелков, всыпала туда чай; а потом (с некоторой дрожью) драгоценный сахар. Она не удержалась и отпила глоток сама, и только потом подошла к пассажиру.

— Вот. Не пролей!

Он натянул широкие брюки до колен, и опасно закачался, пытаясь подняться на колени. В конце концов он натянул сверху похожий на мешок пуловер — его широкие плечи и длинные руки едва вошли в него. Потом вдруг снова опустился на голые доски и несколько мгновений качался синхронно с лодкой. Но он все-таки взял чашку и начал пить осторожными глотками; теперь уже в полном свете рассвета. Он был очень бледен, с утренней щетиной на красивом лице, и у него была вздувшаяся ссадина на губе, должно быть, от удара. Он пил, а Альтаир сидела, держа руки под пуловером, на теплой коже, и размышляла, размышляла.

Он был сыном богатого человека!

И были люди, которые хотели его убить и, возможно, очень недружелюбно отреагируют на ее вмешательство. Может быть, это всего лишь какие-нибудь драчуны, с которыми не будет проблем; случайная встреча и уличное ограбление, потом ограбленного быстро сбрасывают в канал. Такое тут было не в новинку, а драчуны и им подобные всегда защищены своей многочисленностью и безликостью — пока не встают поперек дороги какому-нибудь канальщику.

Но следовало рассмотреть и другие возможности. Например, у него личные враги. Или здесь какая-то проблема Верхнего города, проблема, которая может смести Альтаир Джонс и ее маленькую лодку, как разлив Дета, и тогда ее кости окажутся в коллекции костей на дне бухты. Проблема богатого человека.

Да уж, любовник, в самом деле. Именно поэтому он чувствовал к ней отвращение. Он просто слишком высоко для нее стоял, вот и все, и ничего больше. Вероятно, он никогда в жизни даже не думал о том, чтобы делить ложе с крысой канала. От них ведь можно нахвататься насекомых. При этой мысли она нахмурилась и подумала, что не должна воспринимать эту уклончивость как личное оскорбление. Ей семнадцать, а он первый мужчина, которого она спросила об этом. Просто она с самого начала слишком высоко хватила, вот и все. Женщина всегда имеет право попробовать. И он был товаром. То, что она тут разглядывает — это деньги, клянусь предками; она держит в руках самое дорогое, что может принести вода, что она когда-либо вылавливала из Дета. И, возможно — она с любопытством осмотрела эту красивую потерянную фигуру, которая попивала ее чай и была такой неуместной на голых ветхих досках ее лодки — возможно, именно он позаботился о том, чтобы она опустилась на дно, может быть, еще в те минуты, когда был в безопасности среди себе подобных. Хорошая внешность не обязательно означает хорошие намерения. Или великодушие. Красивое лицо и озабоченное выражение на нем, возможно, только скрывали тот факт, что он был прожженным мерзавцем.

Проклятье. Вероятно, он вообще не знал цены сахара. Вероятно, у него каждый день были горы сахара.

Придется по возможности выяснить, чего он стоил и где именно. Он был неустойчив на ногах, но не так слаб, чтобы она могла легкомысленно с ним обходиться. В самом деле, он становится все более уверенным в движениях, и это побудило Альтаир снова подумать о крюке и ноже под кучей лохмотьев, и о лодочном багре и шесте, которыми она умела размахивать куда ловчее, чем какая-нибудь сухопутная крыса могла вообразить. И у нее есть еще пакетик с «синим ангелом», который она использовала против лихорадки; но если высыпать кому-нибудь в чай весь пакетик, то он после этого будет уже не в состоянии протестовать, когда его перевалят через борт, и еще меньше способен плавать.

Нет, не потому что она должна это сделать. Если вдруг он чего-то стоит, это могло означать, что она будет награждена его врагами, и, небо свидетель, этого она не желает!

Нет, она не желает иметь никакого дела и с проклятыми Мегари, чье ремесло имело отношение к исчезновениям живых людей, которых они продавали на отплывающие вверх по реке корабли работорговцев. Это ремесло процветало. Закон об этом знал. Каждый канальщик знал об этом. Но она не продала бы Мегари даже больной кошки.

Что вовсе не значит, что этот мужчина не мерзавец и не заслужил все, что получил.

Боже мой, как он красив! Как дьявольски красив.

Пока она разглядывала его, он поднял взгляд от чая и поймал ее в момент невнимательности.

— У тебя есть какое-нибудь имя? — поинтересовалась она, сидя на краю полудека и расчесывая пальцами мокрые волосы.

— Том, — сказал он.

Там было, конечно, еще что-то кроме Тома. И, конечно, его звали Том-такой-то-и-такой-то. Некий Том-такой-то, ведь он же был жителем Верхнего города; значит, он не был готов назвать ей свое полное имя. Следовательно, не доверял ей. Во многих отношениях.

— Том? И все? — Она потянулась за пустой чашкой. — У тебя есть дом?

И на это он не дал ответа. Настоящего ответа.

— Нет.

— Ты живешь с рыбами, да? Приходишь с приливами и питаешься гольянами и водорослями. Ну да, тогда я не сомневаюсь, что, попив моего чая, ты опять свалишься в воду.

Она не замышляла это как угрозу. Но его взгляд немедленно стал настороженным, едва только Альтаир сказала «опять свалишься», и она видела, что он воспринял это как угрозу.

— Смотри, шесть драчунов бросили тебя прошлой ночью в канал, а я тебя выловила, потому что не придумала ничего получше. Если ты теперь желаешь куда-нибудь, то я тебя туда доставлю.

— Я… — начал было он и надолго замолчал. Просто сидел и таращился перед собой, а волны от проплывающей мимо лодки толкнули скип на опору.

— Кто стоит за тобой? Прищур. И больше ничего.

— Меня зовут Мондрагон. Томас Мондрагон, — сказал он после паузы.

Она проверила свою память и не вспомнила никаких Мондрагонов, что или означало, что он врал, или что он с верховьев реки. Из Сойона, например. Может быть, даже из далекого, враждебного Нев Хеттека. Конечно, он не был крестьянином. Альтаир замерзла, несмотря на пуловер и толстые штаны. Деньги казались ей теперь еще дальше, чем раньше, причем она имела в виду не просто путь до Нев Хеттека и обратно. Она уперлась ладонями в колени и набрала побольше воздуху.

— Есть место, куда бы ты мог пойти? Молчание.

— Ну, тогда тебе кое-что хочу рассказать я, Мондрагон. Или как бы там тебя ни звали. Сейчас тебе лучше поплотнее укутаться. Лучше всего заползти в это укрытие и оставаться в нем, так как становится светло, а я не хотела бы, чтобы люди тебя видели. А еще лучше — подумай о том, что мне с тобой делать, потому что у тебя для этого один день, и если ты не будешь знать этого до завтра, я снова вернусь сюда и заставлю тебя убраться из лодки, и тогда тебе придется самому искать дорогу в Верхний город.