Между мгновениями

      - Да мы совсем не за этим, - я стал надвигаться на старика, - Исайя, мы вам
      привет, подарок принесли от бабушки.
      Казимир нагнулся за сумкой и подал её мне:
      - Разрешите подарочек достать, - я всё больше теснил старика, - вот здесь на столе будет удобно?
      Сразу у входа стояла конторка, заваленная бумагами.
      - Только не сюда, - старик был вынужден отступить, - вот на стул положите.
      Мы вошли в комнату. Если это и была спальня, то скорее её можно было бы назвать - умиральня. В углу неубранная, почти провалившаяся до пола кровать, да не кровать, а просто лежанка. Пол был заплёван, давно не мыт и чёрен. Вдоль стен тянулись плетёные из соломы какие-то этажерки, шкафчики, полочки, корзиночки. Они были завалены множеством всяких предметов, описание которых не стоят потраченного на беллетристику времени.
      Казимир запустил обе руки в сумку и извлёк из неё мерцающее сквозь донные наросты стекло. Я мгновенно перевёл взгляд на старика: хотелось
      увидеть его реакцию на негаданно возвратившееся из небытия сокровище. И
      старик искренне обрадовался:
      - Жив мой кубок. Я помню, как поднял его и пронёс через весь стадион. Мы им тогда надрали уши. 3:0. Такой счёт - не игра случая.
      Исайя стал гладить пористый налёт забвения на стекле. Я поразился. Похоже, бумаги внутри бутыли старика совсем не занимали. А старуха клялась, что он из-за них положил свой живот на невидимом фронте. Исайя взгромоздил бутыль над головой и продолжал свою олимпийскую речь:
      - Такие кубки надо выставлять в Лувре. Сопливые левые думают, что улыбка Джоконды олицетворяет загадку человека. А я считаю по-другому. Посмотрите сами, - старик впился глазами в черноту стекла, - вы видите миллионы перекошенных в страсти ртов болельщиков. Они - подлинное лицо человека, а не фривольная улыбочка бездетной дамы. Это крик пожирающего и спасающего себя человечества.
      Старик поймал наши растерянные взгляды; все уголки морщин на его опавших губах полезли к ушам, и он рассмеялся, ловя языком приплясывающие челюсти:
      -Я знал, что кубок тогда при обстреле не разбился, и она спрятала его от меня. Я догадывался ещё раньше - она всегда хотела украсть мои бумаги. Не зря я был прозорлив, - старик к удивлению легко бросился с головой в хлам и извлёк
      какие-то пластины, обмотанные тесьмой. Он тряс ими у нас под носом, как
      солдатскими обмотками:
      - Это футбольные щитки. В них-то я и замуровал бумаги.
      ______________________________
      Как прекрасна ты...- Песнь песней 7:7
      Он забросил щитки себе за голову, как русский крестьянин лапти на пахоте и
      торжествующе продолжал:
      - А в кубке всего лишь..., - старик схватил нож, поставил бутыль боком и приставил нож ко шву, - возьмите книгу, - он обратился к Казимиру, - нет, не эту, - старик указал на увесистый том немецко-русского словаря в красно-коричневой обложке, - эту, эту, а теперь бейте по ножу.
      Казимир схватил книгу и ударил. Бутыль раскололась пополам. Старик достал свёрток, разломал печать и потянул за тесемочки. Из свёртка выпали фотография, железный крест и слежалый пласт бумаги. Фотографию он ловко подхватил и тут же спрятал у себя в штанах. Крест звякнул об пол и представился. Бумагу же он стал стряхивать, как трясут половик. Она нехотя распрямилась, и мы увидели всего лишь плакат, а на нем деревянный крест в виде распростершего крылья орла на фоне полчища красных знамен со свастикой. Исайя брезгливо отбросил свое вынужденное прошлое нам под ноги.
      - А теперь главный фокус, - старик ухватил из-за головы футбольные щитки за тесьму, их соединяющую, и исполнил перед нами пируэт с лентой. Крылья щитков забились под потолком, разгоняя спертый воздух лежбища Исайи. Тесьма затрепетала змейкой, крылья распрямились и бумага, вихляя задом от радости освобождения, спустилась к нам в руки.
      Это бала карта Европы размером где-то метр на два. Москва и Берлин были соединены красной линией. Две одинаковые окружности были проведены с центрами в Москве и Берлине и касались друг друга одной точкой, и точка эта была: Вильнюс. Третья маленькая окружность была начертана уже вокруг Вильнюса и закрашена. Старик схватил карту и стал тянуть ее из наших рук:
      - Сталин и Гитлер не верили ни в какие переговоры. Они были для них лишь карточной игрой. Кто кого надует. Они играли краплёными картами, блефовали и готовы были поставить на последнего солдата.
      Нам с Казимиром жалко было птицы, и мы выпустили ее из своих рук. Исайя схватил карту, бросил ее на отродясь немытый пол и склонился над ней, но ноги его подкосились, и он задом придавил вехи истории:
      - Из каких недр взаимного предательства и кем впервые была исторгнута мысль о необходимости пожать друг другу руки, сегодня никто и не скажет. Можно сказать, что причин встречи было меньше, чем беспричинных позывов, позывов крови двух нелюдей, возможно сто веков назад имевших общего предка каннибала. И палачи болеют метафизикой, - продолжал Исайя погонять тайны антиномий верхом на карте. Что удивляло в старике до оторопи: он ни на секунду не переставал говорить:
      - Ранней весной 40-го появились первые клейкие листочки на опустевшем за зиму дереве закулисной игры в надувательство. Но ведь договорились о дружбе. Пора за неё и лично выпить и нож под столом поточить. Сталин стал догадываться, что ему предлагают делать мировую революцию в Турции и Индии. Но он был спокоен: "Переиграл охранку, переиграл Ленина, переиграл партию, переиграю и Гитлера". Он хорошо знал болевую точку Гитлера - Англию и знал, как он надавит на Гитлера, поэтому и на встречу согласился или сам её инициировал. Но камнем преткновения стало место, вернее, точка их соприкосновения. Гитлер демонстрировал не сумасшествие, а прозорливость. Он хотел верить, что Советы ему доверяют. Сталин же, напротив, поминал Макиавели и дал указание построить в Иваново новую фабрику по производству кумача на нужды будущей, заслуженно коммунистической, Европы. Но спор - где должна произойти историческая стыковка, зашёл в тупик.
      Круг причастных к проведению партийной сходки был слишком узок. Усилием воли я тогда вошел в зондеркомиссию. Нам с Шульцем поручили снимать все заседания организационной тройки.
      - А кто такой Шульц? - сумел поймать я паузу между хрипами старика.
      - Шульц был личным хроникером Гитлера. Его жену я выгуливал по лучшим магазинам Берлина. Гитлер сам смотрел снятые Шульцем материалы и приказывал, что надо оставить, а что уничтожить. В тот день я дежурил по правильной скорости проекционного аппарата. Киномеханикам, да и нам тоже, было категорически запрещено смотреть на экран, когда шел просмотр и Гитлер был в зале, но я все же увидел эту карту.
      Исайя для убедительности своих слов поелозил по карте задницей:
      - Я видел, как Гитлер схватил циркуль и линейку и поделил расстояние от Москвы до Берлина пополам. Затем он провёл две окружности, и если в Берлин он тыкал иглу осторожно, как бы извиняясь за причинённую боль, то в Москву он всадил циркуль по самую рукоять. Сам Гитлер циркуль не крутил. Крутил его за ножку Гесс. Рудольф так старался вслед за фюрером, что карта на русской территории летела клочьями. Гитлер вошел в раж и сам схватил циркуль, но тут же выронил его и циркуль воткнулся в карту: "Куда я попал? " Гитлер посмотрел на Гесса. "Это Палестина, мой Фюрер". "Она все еще на карте? Вызовите ко мне немедленно Роммеля".*
      - Анахну аль ха- мапа,* - про себя улыбнулся Штирлиц, глядя на экран.
      Гесс, чтобы разрядить обстановку, снова начал крутить циркуль вокруг Берлина и Москвы. Точка соприкосновения окружностей оказалась в Вильнюсе, что Гитлера заметно огорчило. Он забегал вокруг стола и стал бить себя ручонками по кителю, как обиженный ребёнок. "Пошлите в наше посольство шифровку. Я соглашусь на Кёнигсберг". Гитлер укротил бег и свалился в кресло с таким видом, будто Сталин сию минуту позвонит ему и даст своё согласие. Но Сталин не согласился. Через три дня в оцинкованном чемодане через Брюссель пришёл ответ Сталина. Сталин предложил встретиться под Вильнюсом в... вагоне. Гитлер на удивление легко согласился. Ещё бы! У него стоял вагон ещё со времён унизительного Версальского договора. Он мечтал проехаться в нём по всей Европе и подписать акты капитуляции Франции (так оно и было), Англии и России. Но Сталин сказал - нет. Сошлись на двух полувагонах. Их решили состыковать на месте предполагаемой встречи. Русскую половину делали в Омске, а оформляли египетскими мотивами в депо под Кремлём. Свой же вагон Гитлер делать не стал, а замаскировал под половину версальское унижение Рейха. И еще было одно сомнение. Если переговоры затянутся и придется ночевать в полувагонах, то Гитлер был против раздельного проживания.
      Неожиданно от крамольных слов старика полка под потолком обвалилась одной стороной, и на нас посыпались десятки рулонов бумаги. Исайя мужественно отбивался от падающих на него свидетелей истории, как от назойливых мух. Кряхтя и проклиная свои кости, старик попытался встать. Казимир помог ему.
      ________________________
      Вызовите ко мне немедленно Роммеля - Роммель Эрвин (1891-1944г.) Фельдмаршал. Воевал в Северной Африке. Участник заговора против Гитлера. Покончил жизнь самоубийством.
      Анахну аль ха - мапа - Мы на карте (иврит транск.).
      - Дайте мне карту Европы, я ее отнесу в детский сад, и там за пять минут нарисуют такую же, - видимо старика я сильно огорчил. Глаза его стали желтыми, непрозрачными. Он снова осел на пол, ухватил карту, перевернул ее, и на изгибах побуревшей марли стал показывать нам две стёртые
      прямоугольные со свастикой печати: лиловая - "Секретное дело Рейха", красная - "Немедленно уничтожить".
      - Не могла же встреча остаться незамеченной. Есть ли еще в вашем клубе мемуаров кто-нибудь еще пригодный для суда присяжных? - я понимал, что бью ниже пояса Исайе и Казимиру, но нужно было как-то сохранить сознание.
      - Любой из этих документов свидетельствует, - старик протянул руку к обвалившейся на нас бумажной рухляди и достал фотографию двух мужчин у Яффских ворот. Белой краской в углу, как на курортном снимке, было намалевано: "Иерусалим. 1975 г". С фотографии смотрели на нас двое мужчин лет пятидесяти. Один, одетый во все чистенькое и ухоженное, в соломенной шляпе, тенью закрывающей лицо, а второй же был рыжий детина, с огромной головой и бочковатым животом.
      - Это я, а это Захар Мехлис* - сын Лёвы. Захар приезжал ко мне из Парижа. Он-то мне и рассказал, что когда Сталин ехал на встречу, отец его сидел в тамбуре и для конспирации играл на гармошке, а Сталин для двойной конспирации пел:
      Я душу всю тебе открою,
      Я руку протяну тебе!...
      Сияй, Луна - душа Вселенной!
      Сияй, Луна, в моей судьбе!*
      Исайя закашлялся. Песня Сталина его доконала. Говорить ему становилось всё труднее. Он отхаркивался в стоящую у конторки корзину для бумаг. Слюна тянулась ручейком из его рта. Он кряхтел, пукал, потом подошёл к конторке и
      стал перебирать листы бумаги:
      - Всё, что для меня важно, я наклеиваю на картон и покрываю лаком. На несколько веков сохранность обеспечена.
      Исайя извлёк картонку из ящика и показал её нам. Под блестящим лаком, вместо ожидаемого текста документов, мы увидели что-то среднее между клинописью и петроглифами.
      - Я долго искал способ тайной записи. Документы я спрятал в надёжном месте. Но мне надо было с ними работать. Изобретать код - всё равно расшифруют. И я придумал свой собственный принцип: я описывал, скорее, обрисовывал смысл текста, кодировал его и запоминал шифр.
      - И эти китайские ребусы и есть ваша книга? - я всё ещё не унимался. И встреча с чудом может быть сермяжной.
      - Нет, это пособие идеального разведчика, а книгу я написал давно, лет двадцать назад. Хотите почитать? У меня где-то завалялась нераспечатанная пачка.
      Исайя опустился на колени и который раз погряз в хламе, перебирая дорогой для него мусор:
      - Нет, не найду. Поищите сами. На обложке нарисован крест, прибитый к еврейской истории.
      _________________________
      Захар Мехлис - Возможно сын Мехлиса. Мехлис Лев Захарович(1889-1953) нарком СССР, приближенный Сталина.
      Я душу всю тебе открою - Песня на стихи И. Сталина.
      - А о чём книга? - на всякий случай спросил я. Со слов старухи, книга была об изгнании евреев из Испании.
      - О крестоносцах. Девять веков прошло. Пора было подводить итоги.
      Казимир, до сих пор пытавшийся слиться с Исайиной рухлядью, закачался и тихо начал сползать на пол. Исайя кинулся к Казимиру. Я подумал помочь ему,
      а он выхватил из-под Казимира очередной рулон бумаги и ловко раскатал его в воздухе:
      - Точно. Мою бы память, да заблудшим. Это маршрут Готфрида Бульонского*. Когда я затеял писать книгу, то прежде решил протопать пешком путь крестоносцев и повторил его. Вот карта - свидетель моих походов.
      - А что же встреча? - Казимир хотел вернуть Исайю к главному. Исайя тоскливо пытался на потолке найти связующую нить.
      - Гитлер внушал Сталину, что друг без друга невозможно обойтись, но надо и не мешать друг другу. Поделить запад-юг, а потом поделить ещё раз. Сталин
      всё твердил: "Англия, Англия. Надо начинать с неё, а я поддержу сзади". "Сзади, - подумал Гитлер, - я знаю твой удар сзади. Нет, прежде чем высадиться в Англии, надо сломать Россию".
      Исайя вновь откинулся от своих воспоминаний и стал водить пальцем по карте своих путешествий вместе с Бульонским.
      - Что-то я не найду могилы Фридриха Барбароссы.*
      - Да Барбаросса утонул сто лет спустя. Но можно ли удостовериться, взглянуть хотя бы на один документ истории новейшей, - я захотел припереть старика к стенке.
      - А что, вам карта не документ?
      - Я вам сегодня нарисую десять таких, - продолжал досаждать я старику, - и кружки нарисую и печати поставлю, а если постараться, то из неё и плащаницу новую изобразить можно и толкнуть на Сотби.
      Удар был настолько неожиданным и сильным, что я отлетел к стене и упал, как подкошенный. И только свалившиеся на меня полки и этажерки помешали Казимиру добить меня ногами.
      - Опомнись, Казимир, - я отгребал от себя хлам истории, - ты посетил сей мир в минуты шутовские. Кому ты веришь? Вчера ты клюнул на рыбу, а сегодня на передел истории. Хочешь быть евреем - иди молись. Доверься Богу.
      Спас меня старик. Он доковылял до лежанки и рухнул на неё. Если он помрёт сейчас, нас уж точно повяжут. Но Исайя умирать не собирался. Он приподнялся на локте и с пеной на губах продолжал:
      - Приходите завтра... прежде я должен... а кому я должен?... Мне задолжали... Я стал потомком своего прошлого и вправе призвать себя к ответу. Но прошлое во мне - я сам? Или история во мне? Когда я боролся со злом, я спасал людей, когда я пытаюсь об этом рассказать - меня заставляют обслуживать тех, от кого вновь нет спасения. Я помню, как Мюллер утешал меня: "Бросьте свои еврейские штучки, ведь зло - заблудшее добро". Теперь я
      ________________
      Готфрид Бульонский - Один из предводителей Первого крестового похода (1096г.).
      ... Фридриха Барбароссы - Фридрих I Барбаросса - император Священной Римской империи. Один из предводителей Третьего крестового похода (1187г.). В том же году Ф. Барбаросса утонул в речке Салефа в Малой Азии. Не дотянул, бедняга, до Иерусалима. Могила Ф. Барбароссы находится на горе Унтерсберг напротив "Орлиного гнезда", бывшей летней ставки (дачи) Гитлера.
      точно знаю: история - заложница будущего. Она сокрыта не в тлене документов, а в пропасти могил.
      Старик закрыл глаза и ладонью вытер рот.
      - А теперь уходите, - он протянул мне руку, и на одном из пальцев я увидел татуировку. Она была почти стёрта или выцвела, и её можно было принять и за бабочку, и за свастику, и за звезду
      - А что за фотография была в пакете? - я хотел спросить ещё и о старухе, его
      жене, но Казимир меня опередил. Он протянул старику визитную карточку:
      - Вот мой московский телефон. Звоните...
      И телефон зазвонил.
      - Возьмите трубку, - старик попытался опомниться от своей жизни.
      Я взял трубку. Картавый голос матюгнулся откровенным хамством. Мол, если мы немедленно не отпустим Исайю в амбуланс, то сами будем тащить его в Яффо.
      - Вы что? Вызывали скорую? - я попытался выжать из себя озабоченность.
      - Я же сказал, идите. Они уже полгода дежурят у меня под окном.
      Мы послушно вышли. Я на прощание пожал торчащую из двери руку, на что откликнулся звонок-красный нос: "Тавоу махар.* Отгнившие плоды
      познания по весне распускаются" - проскрипел он нам вслед, и мы стали спускаться к машине. Никакого амбуланса не было, зато у калитки стоял крепкого сложения, высокий пожилой господин в голубых отутюженных штанах и замысловатого покроя цветной рубашке (потому, как он выглядел, мы решили, что он, наверно, занесён в Красную книгу Израиля).
      - Простите, вы не из России? - он с явным подозрениям нас разглядывал.
      - Да нет, мы свои.
      - Что-то год на Исайю урожайный. Каждую неделю кто-нибудь заявляется к нему и у всех разные причины и поводы. За несколько дней до Пурима из Америки приезжал писатель и просил у Исайи раритет какой-то бабочки. Так американец утверждал, что Исайя крупнейший знаток бабочек. Сошла Америка с ума.
      - А вы Исайю давно знаете?
      - Всю жизнь. Первый раз мы встретились в конце 40-го. Точно в конце 40-го. Тогда беженцы из Европы в Хайфе свой пароход взорвали, так мы с Исайей всю ночь их из воды вылавливали. А потом я сильно простыл, так Исайя меня спиртом отпаивал и в кровать к своей жене положил для выравнивания температурного баланса. А в этом доме мы вместе поселились в 53-ем году. Теперь из прежних жильцов мы с Исайей вдвоём и остались. Исайя жил, как собака с ошейником: убежать нельзя, и к хозяину привязан не за поводок, а за сердце.
      - Нам рассказывала одна старая женщина из Яффо, что Исайя в сорок пятом приплыл в Палестину на яхте из Германии, вернее транзитом из Венеции.
      - Чушь. Очередные бабочки. В сорок втором мы вместе с ним строили в Тель-Авиве автобусную станцию. А потом мы встречались на вырубках апельсиновых плантаций. Город рос. Землю тогда с молотка продавали. В сорок пятом это было, точно, в сорок пятом.
      - А что за книгу он написал?
      - Книгу действительно он написал, только не смог издать её. Фамилия у Исайи - Богров. Он после сорок восьмого года начал работать в одной газете. Все
      _____________________
      Тавоу махар - (ивр. транс.) Приходите завтра.
      тогда боролись за чистоту возвращенной крови. Это сейчас вас, русских, через одного наехало. А тогда все были на страже, и кто-то докопался до его родословной. Чёрный пиар не сегодня родился. Оказалось родственник у него в России был, писатель Григорий Богров*. То ли дед его, то ли дядя. Так вот
      Богров - тот Богров, писатель, выкрестом стал и евреев поносил, хуже Маркса. Не он первый, но из первых учеников. Стыдно на Руси быть знаменитым и иудеем одновременно. Великая культура любит чистую кровь и евреям свою приходиться разжижать или хорошо перемешивать. А дядька Исайи кричал громче всех. Вроде не антисемит, но евреям только хуже. Исайю за это съели: мол, сам такой.
      Исайя и завелся. Написал историю евреев, принявших христианство. Так он утверждал в своей книге, что Христос был первый выкрест на земле. Кому-то это сильно не понравилось. Лет десять он со своей книгою носился, да кому она была нужна: евреи не хотели Христа считать частью своей истории, а христиане не любят, когда их бога за еврея держат.
      - А жена у него где?
      - Схоронил он её лет двадцать назад. Ведь он с ума сошёл со своей книгой. Обнищал. Она, как могла, тлела на жертвеннике, но слегла, угасла и умерла.
      Я взглянул на Казимира. Он стоял с лицом бледным и растерянным. Неужели перемена участи в его судьбе стала результатом подлого розыгрыша рыбы? Кажется, он поехал. Казимир достал из сумки маску хитрого еврея и стал ею закрывать свою растерянность..
      - Поехали, Казимир, домой, - я же хотел спрятать Казимира за иерусалимским камнем.
      - Завтра утром мы встретимся, - протянул нам руку глаженый господин,
      с утра, я слышал, Исайя будет занят. Телевизионщики должны брать у него интервью. И меня тоже пригласили.
      - О чём интервью?
      - О русско-японской войне.
      - О чём!?
      - Вру я - врёт телевидение.
      - И часто врёт?
      - У телевидения есть два недуга: с одним столкнёшься, когда увидишь передачу про себя или про то, что прекрасно знаешь сам и убеждаешься правдивая ложь, как у Шварцнегера.* Второй недуг - они никогда не делают передачу о тебе, если даже продержат тебя перед камерой сутки. Режиссёр, ведущий выпендриваются и всегда делают передачу о себе, особенно ведущие - эти заложники собственных амбиций и налётов в кассу за гонораром с гонором
      наперевес.
      - А как же с неподкупностью?
      - Её покупают в Голливуде за десять миллионов. Дуглас или Аль Пачино
      __________________________
      Григорий Богров - Григорий Исаакович Богров(1825 - 1885), писатель, автор "Записок еврея". Вот характерный отрывок из романа:" Быть евреем - самое тяжкое преступление; это вина ничем не искупимая; это пятно ничем не смываемое; это клеймо..." Г. Богров. Собрание сочинений, т.1, Одесса, 1912г.
      Быть евреем и желание им не быть - гамлетовская раздвоенность в галуте. Один из главных лейтмотивов романа: "Не родись евреем", стал путеводной нитью многих евреев, а по сути выкрестов, при любой власти.
      правдивая ложь - название фильма "Правдивая ложь" с участием Шварцнегера.
      сыграют любую неподкупность и примут смерть за святые ценности, а в жизни журналисты продаются за сто долларов или пучок страха.
      Мужик неопровержим.* Пока сосед Исайи надувал щёки от своей свободы самовыражения, спина моя мне доложила: Казимир исчез. Я оглянулся и увидел Казимира метрах в пятидесяти, на углу улицы. Но он не мог так быстро ни добежать, ни тем более, дойти. Неужели маска подняла его, и он полетел?
      Не попрощавшись с судьей логоса, я сел в машину и пустился за Казимиром. Но тут меня догнал утренний полицейский на мотоцикле. Он что-то кричал мне. Может быть, он жаловался, что из-за нас его понизили в звании и пересадили с машины на таратайку?
      - Садись! - кричал я исчезающему другу.
      Он нехотя, ничком осел на заднее сидение. О чём думал сейчас Казимир? Ёрничать мне больше не хотелось и я закурил.
      - Ты знаешь, о чём я вспомнил, - Казимир потянулся за своей фляжкой, - был у меня друг. Не крал, не интриговал. И не был трусом. Доверчив был, как щенок. Славы добился неимоверной, но ее стеснялся и успехом своим не умел распорядиться. Поведения он был странного. С женой прожил лет тридцать и не развёлся, и любил её, и все видели их откровенные ласки и сумасшедшие глаза. С демократами не якшался. Тусовки ненавидел. Начитался в детстве книг. Они отравили его, и он всю жизнь прожил ребенком. Дома у него всегда кто-то жил. Многие с надломанными судьбами. Он всегда кого-то защищал, ссужал деньгами. Писал пьесы о себе. В театре над его героями, такими же нелепыми, как он, плакали. А над ним подтрунивали, подсмеивались. Говорили - он притворяется. И в жизни, и на сцене. Придёт время: и хапнет, и разведётся, и за дачным забором спрячется. И никто в этом не сомневался. Мол, время его не пришло, а он взял да умер. И никто не дождался торжества своей веры и его позора. На похороны собралась уйма народа. Все ждали, когда закопают их укор. Говорили хорошие слова, проникновенные речи. Все его цитировали, но продолжали в душе ему не верить, даже мёртвому.
      Дома весь вечер мы с Казимиром как будто сговорились: об Исайе ни слова. Придёт утро и всё прояснится.
      - Иди спать, Казимир, уже третья ночь мистических небылиц. Не хватит ли тебе?
      Я сам хотел остаться один и привести мысли в порядок:
      - Брось своё молоко. Лучшее лекарство от бессонницы - стакан виски.
      Я налил большой бокал до краёв. Казимир уставился на дрожащую поверхность снотворного и последовал моему совету.
      Ночью сломался хамсин.* Налетел ветер. Пригнал обожжённые луной тучи. У нас в Гило, на макушке Иерусалима, облака живут среди домов. Одно из них зацепилось за окно, где спал Казимир и мокрой ватой проникло в спальню. И во сне старуха не давала ему покоя. Я пришёл укрыть Казимира. Он вскрикнул и повернул ко мне лицо. Славянин Казимир внешне был полной моей противоположностью. Я присмотрелся и обомлел. На меня смотрел я. Лицо чужое, а всё моё - как будто в зеркало смотрел. - Может так подействовало на него переливание моей крови, - моя голова стала пропадать в хаосе бессознательного, - какая кровь? Да та, моя еврейская кровь, что кипела, кипела, да перекипела. А как она попала к Казимиру и пропала у меня? Он что:
      ___________________________
      Мужик неопровержим - Л.Толстой. "Война и мир". Второй эпилог.
      Хамсин (ивр. транск.) - знойный ветер, дующий из пустыни, суховей.
      вампир-телепат? Я поехал. Не слишком ли много для одного дня? Лучший
      способ восстановить свой еврейский гемоглобин - панорама Иерусалима. Я вышёл на балкон, прихватив остаток виски. Огни. Тысячи огней внизу. Отстраивал Господь Йерушалаим, собрал изгнанников, перевязал им раны, исчислил звёзды, дал им имена. Застилают огни небо, пожирают звёзды. Как тогда различить имена? Летят пули из Бейт-Джаллы.* Летят пули в Бейт - Джаллу. Встречаются: ма шломех?* ма шломха?* И летят дальше калечить и
      убивать. Из окон надрыв пополитиков. Политинформация на кладбище. Воют,
      воют, не переставая амбулансы. Видимо им платят за количество воя. Спать и только спать.
      - Хватит спать, Джимми, - надо мной склонился Казимир, - в восемь мы должны быть у Исайи.
      Через полчаса мы были у знакомой калитки на улице Узиель.
      Если вы соберетесь умереть - не делайте этого рано утром.
      Весеннее утро благоухало с той же пронзительной свежестью, что и вчера. Кто-то скажет: у весны нет оговорок, у красоты - возраста, у утра - лица, у смерти - выбора. Есть лишь необъяснимые тоска и желание. Едва мы стали подниматься по ступенькам, как предчувствие утраты вчерашнего дня, отвоёванного у времени в спешке и растерянности, осмеянного беспомощной самоиронией, повисло в звонкой прозрачности воздуха. А тут набежало марево, скользнула тень неуловимого облака - уж не старуха ли прилетела проследить за нами?
      Лестничную площадку было не узнать: исчезли чёрные дыры охочих до чужих писем почтовых ящиков, а на свежевыкрашенной стене висела, бронзовой краски, доска с приглашением срочно посетить Мадагаскар. Пали имперские знамёна с дверей седьмой Исайиной квартиры: дверь была обклеена плакатами серийной телевизионной жизни, а вместо дыры от глазка нагло смотрел на нас объектив. Кто-то навсегда распрощался с ручкой-рукой, а на её
      месте торчал пластиковый, родом из секс-шопа, фаллос, гордость
      порноиндустрии, с заботливо одетым на него презервативом, на котором явственно проступали выписанные красками очертания карты Европы, но если не всей свободолюбивой, то уж Франции точно. Ах, как жаль! Нет кнопки звонка красного носа. Кто теперь нас оповестит о последней мудрости жизни. Над дверью висело горящее табло с надписью: "Тихо! Идёт съёмка". Несмотря на грозное предупреждение, мы, не сговариваясь, разом толкнули дверь: салон был абсолютно пуст, а вместо затхлого запаха приконченной жизни пахло ремонтом и новосельем.
      Из спальни Исайи раздавались громкие голоса. Спорили, как спорят два продавца на базаре, вяло перебрасываясь воззрениями.
      Один утверждал: "Еврей не может быть сионистом".
      Второй: "Только сионист - настоящий еврей".
      Первый: "Бог не мог поручить Герцлю* свою работу".
      Второй: "Если любить евреев - работа, то Бог остался бы безработным".
      _________________________
      Бейт-Джалла - арабский пригород ( деревня ) палестинского города Бейт-Лехема ( Вифлием ) находится в сотне метров от Иерусалимского квартала Гило. Бейт-Джалла знаменита тем, что с ее территории с 2000г. ведется ( а может кончился уже? )постоянный обстрел квартала Гило.
      ма шломех, ма шломха - Что слышно(ивр. транск.)
      Герцлю - Теодор Герцль(1860-1904гг.) - основатель сионизма.
      Первый: "Только галутный Еврей с Торой в сердце угоден Богу".
      Второй: "Галутный еврей сегодня - это лесбиянка-рав с кипой на голове, в
      несуразной синагоге на окраине Сан-Франциско. Мне рассказывали, что сами видели такое".
      Первый: "А ты антисемит ортодоксальный".
      Второй: "Антисемит - это еврей, прославляющий еврея за деньги или по глупости".
      Первый: "Антисемитизм - это не то, что говорят, а то, о чем думают".
      Казимир откашлялся в кулак. Дверь в спальню открылась. И она тоже была пуста, как женщина после родов. На пороге стояли рабочий в красном комбинезоне, а в глубине, верхом на стремянке - второй в белом.
      - А где хозяин квартиры? - я пытался выбрать из четырёх два неравнодушных глаза, способных мне что-либо объяснить.
      - Хозяин у нас один, и уж лет десять его зовут - телевидение Руц-Аруц*.
      - Вчера утром мы здесь были в гостях у Исайи. И он, и его сосед
      утверждали, да и было видно, что в этой квартире он живёт уже полвека.
      - Соседа на площадке здесь никогда не было, а сверху живёт старуха с нянькой филиппинкой, внизу же детский сад для внуков ветеранов-разведчиков. Вчера утром мы только закончили ставить декорации. Всю ночь работали. Туго пришлось. Пописать было некогда. Таскали целую машину рухляди.
      - Что, Исайя только вчера переехал сюда или наоборот, съехал?
      - Причём здесь ваш Исайя? Мы снимаем сериалы для телевидения. И эта квартира и остальные на площадке принадлежат ТV. Надо глянуть в расписание, может с утра и снимали, - достаёт спичечный коробок и внимательно его изучает: - Точно, снимали. Ичу привозили. Гримировали его под старика. Может вы его и видели?
      - Вчера не было никакого ТV. Допускаю, поставить декорации можно, но где взять запахи вчерашней жизни?
      - Про запахи жизни обращайтесь к Всевышнему или начальству. Они к обеду явятся. Сегодня у нас съёмки сериала "Тайны умолчания". Теперь я вспомнил. Вчера с утра режиссёр кому-то звонил и спрашивал, почему не идут двое: вроде один из России, а второй местный сумасшедший. Но они так и не пришли.