Потому Катерина Васильевна была едва ли не больше обрадована, чем огорчена, когда отец ее разорился. Ей было жалко видеть его, ставшего стариком из крепкого, еще не старого человека; было жалко и того, что средства ее помогать другим слишком уменьшились; было на первый раз обидно увидеть пренебрежение толпы, извивавшейся и изгибавшейся перед ее отцом и ею. Но было и отрадно, что пошлая, скучная, гадкая толпа покинула их, перестала стеснять ее жизнь, возмущать ее своею фальшивостью и низостью; ей стало так свободно теперь. Явилась и надежда на счастье: "теперь если в ком я найду привязанность, то будет привязанность ко мне, а не к миллионам моего отца".
      IX
      Полозову хотелось устроить продажу стеаринового завода, в котором он имел пай и которым управлял. Через полгода, или больше, усердных поисков он нашел покупщика. На визитных карточках покупщика было написано Charles Beaumont, но произносилось это не Шарль Бомон, как прочли бы незнающие, а Чарльз Бьюмонт; и натурально, что произносилось так: покупщик был агент лондонской фирмы Ходчсона, Лотера и К по закупке сала и стеарина. Завод не мог идти при жалком финансовом и административном состоянии своего акционерного общества; но в руках сильной фирмы он должен был дать большие выгоды: затратив на него 500-600 тысяч, она могла рассчитывать на 100 000 руб. дохода. Агент был человек добросовестный: внимательно осмотрел завод, подробно разобрал его книги, прежде чем посоветовал фирме покупку; потом начались переговоры с обществом о продаже завода и тянулись очень долго по натуре наших акционерных обществ, с которыми соскучились бы даже терпеливые греки, не скучавшие десять лет осаждать Трою {159}. А Полозов все это время ухаживал за агентом, по старинной привычке обращения с нужными людьми, и все приглашал его к себе обедать. Агент сторонился от ухаживаний и долго отказывался от обедов; но однажды, слишком долго засидевшись в переговорах с правлением общества, уставши и проголодавшись, согласился пойти обедать к Полозову, жившему на той же лестнице.
      X
      Чарльз Бьюмонт, как и следует всякому Чарльзу, Джону, Джемсу, Вильяму, не был охотник пускаться в интимности и личные излияния; но когда его спрашивали, рассказывал свою историю не многословно, но очень отчетливо. Семейство его, говорил он, было родом из Канады; точно, в Канаде чуть ли не половину населения составляют потомки французских колонистов; его семейство из них-то и было, потому-то и фамилия у него была французского фасона, да и лицом он походил все-таки скорее на француза, чем на англичанина или янки. Но, продолжал он, его дед переехал из окрестностей Квебека в Нью-йорк; и это бывает. Во время этого переселения его отец был еще ребенком. Потом, разумеется, вырос и стал взрослым мужчиною; а в это время какому-то богачу и прогрессисту в сельском хозяйстве вздумалось устроить у себя на южном берегу Крыма, вместо виноградников, хлопчато-бумажные плантации; он и поручил кому-то достать ему управляющего из Северной Америки: ему и достали Джемса Бьюмонта, канадского уроженца, нью-йоркского жителя, то есть настолько верст не видывавшего хлопчатобумажных плантаций, насколько мы с вами, читатель, не видывали из своего Петербурга или Курска гору Арарат; это уж всегда так бывает с подобными прогрессистами. Правда, дело нисколько не испортилось от совершенного незнакомства американского управляющего с хлопчатобумажным плантаторством, потому что разводить хлопчатобумажник в Крыму то же самое, что в Петербурге виноград. Но когда оказалось это, американский управляющий был отпущен с хлопчатобумажного ведомства и попал винокуром на завод в тамбовской губернии, дожил тут почти весь свой век, тут прижил сына Чарльза, а вскоре после того похоронил жену. Годам к 65-ти, накопивши несколько денег на дряхлые годы, он вздумал вернуться в Америку и вернулся. Чарльзу было тогда лет 20. Когда отец умер, Чарльз захотел возвратиться в Россию, потому что, родившись и прожив до 20 лет в деревне Тамбовской губернии, чувствовал себя русским. Он с отцом жил в Нью-йорке и служил клерком в одной купеческой конторе. Когда отец умер, он перешел в нью-йоркскую контору лондонской фирмы Ходчсона, Лотера и К, зная, что она имеет дела с Петербургом, и когда успел хорошо зарекомендовать себя, то и выразил желание получить место в России, объяснивши, что он Россию знает как свою родину. Иметь такого служащего в России, разумеется, было выгодно для фирмы, его перевели в лондонскую контору на испытание, испытали, и вот, с полгода времени до обеда у Полозова он приехал в Петербург агентом фирмы по сальной и стеариновой части, с жалованьем в 500 фунтов. Совершенно сообразно этой истории, Бьюмонт, родившийся и до 20 лет живший в Тамбовской губернии, с одним только американцем или англичанином на 20 или 50 или 100 верст кругом, с своим отцом, который целый день был на заводе, сообразно этой истории, Чарльз Бьюмонт говорил по-русски, как чистый русский, а по-английски - бойко, хорошо, но все-таки не совершенно чисто, как следует человеку, уже только в зрелые годы прожившему несколько лет в стране английского языка.
      XI
      Бьюмонт увидел себя за обедом только втроем со стариком и очень милою, несколько задумчивою блондинкою, его дочерью.
      - Думах ли я когда-нибудь, - сказал за обедом Полозов, - что эти акции завода будут иметь для меня важность! Тяжело на старости лет подвергаться такому удару. Еще хорошо, что Катя так равнодушно перенесла, что я погубил ее состояние, оно и при моей-то жизни было больше ее, чем мое: у ее матери был капитал, у меня мало; конечно, я из каждого рубля сделал было двадцать, значит, оно, с другой стороны, было больше от моего труда, чем по наследству; и много же я трудился! и уменье какое нужно было, - старик долго рассуждал в этом самохвальном тоне, - потом и кровью, а главное, умом было нажито, - заключил он и повторил в заключение предисловие, что такой удар тяжело перенести и что если б еще да Катя этим убивалась, то он бы, кажется, с ума сошел, но что Катя не только сама не жалеет, а еще и его, старика, поддерживает.
      По американской привычке не видеть ничего необыкновенного ни в быстром обогащении, ни в разорении, или по своему личному характеру, Бьюмонт не имел охоты ни восхититься величием ума, нажившего было три-четыре миллиона, ни скорбеть о таком разорении, после которого еще остались средства держать порядочного повара; а между тем надобно же было что-нибудь заметить в знак сочувствия чему-нибудь из длинной речи; потому он сказал:
      - Да, это большое облегчение, когда семейство дружно переносит неприятности.
      - Да вы как будто сомнительно говорите, Карл Яковлич. Вы думаете, что Катя задумчива, так это оттого, что она жалеет о богатстве? Нет, Карл Яковлич, нет, вы ее напрасно обижаете. У нас с ней другое горе: мы с ней изверились в людей, - сказал Полозов полушутливым, полусерьезным тоном, каким говорят о добрых, но неопытных мыслях детей опытные старики.
      Катерина Васильевна покраснела. Ей было неприятно, что отец завел разговор о ее чувствах. Но, кроме отцовской любви, было и другое известное обстоятельство, по которому отец не был виноват: если не о чем говорить, но есть в комнате кошка или собака, заводится разговор о ней: если ни кошки, ни собаки нет, то о детях. Погода, уж только третья, крайняя степень безресурсности.
      - Нет, папа, вы напрасно объясняете мою задумчивость таким высоким мотивом: вы знаете, у меня просто невеселый характер, и я скучаю.
      - Быть невеселым, это как кому угодно, - сказал Бьюмонт: - но скучать, по моему мнению, неизвинительно, Скука в моде у наших братьев, англичан; но мы, американцы, не знаем ее. Нам некогда скучать: у нас слишком много дела. Я считаю, мне кажется (поправил он свой американизм) {160}, что и русский народ должен бы видеть себя в таком положении: по-моему, у него тоже слишком много дела на руках. Но действительно, я вижу в русских совершенно противное: они очень расположены хандрить. Сами англичане далеко не выдерживают сравнения с ними в этом. Английское общество, ославленное на всю Европу, и в том числе на всю Россию, скучнейшим в мире, настолько же разговорчивее, живее, веселее русского, насколько уступает в этом французскому. И ваши путешественники говорят вам о скуке англйского общества? Я не понимаю, где ж у этих людей глаза на свое домашнее!
      - И русские правы, что хандрят, - сказала Катерина Васильевна: - какое ж у них дело? им нечего делать; они должны сидеть сложа руки. Укажите мне дело, и я, вероятно, не буду скучать.
      - Вы хотите найти себе дело? О, за этим не должно быть остановки; вы видите вокруг себя такое невежество, извините, что я так отзываюсь о вашей стране, о вашей родине, - поправил он свой англицизм {161}: - но я сам в ней родился и вырос, считаю ее своею, потому не церемонюсь, - вы видите в ней турецкое невежество, японскую беспомощность. Я ненавижу вашу родину, потому что люблю ее, как свою, скажу я вам, подражая вашему поэту {162}. Но в ней много дела.
      - Да; но один, а еще более, одна что может сделать?
      - Но ведь ты же делаешь, Катя, - сказал Полозов: - я вам выдам ее секрет, Карл Яковлич. Она от скуки учит девочек. У нее каждый день бывают ее ученицы, и она возится с ними от 10 часов до часу, иногда больше.
      Бьюмонт посмотрел на Катерину Васильевну с уважением:
      - Вот это по-нашему, по-американски, - конечно, под американцами я понимаю только северные, свободные штаты; южные хуже всякой Мехики, почти так же гадки, как Бразилия (Бьюмонт был яростный аболиционист {163}), - это по-нашему; но в таком случае зачем же скучать?
      - Разве это серьезное дело, m-r Бьюмонт? это не более, как развлечение, так я думаю; может быть, я ошибаюсь; может быть, вы назовете меня материалисткою...
      - Вы ждете такого упрека от человека из нации, про которую все утверждают, что единственная цель и мысль ее - доллары?
      - Вы шутите, но я серьезно боюсь, опасаюсь высказать вам мое мнение, оно может казаться сходно с тем, что проповедуют обскуранты о бесполезности просвещения.
      "Вот как! - подумал Бьюмонт: - неужели она дошла до этого? это становится интересно".
      - Я сам обскурант, - сказал он: - я за безграмотных черных против цивилизованных владельцев их, в южных штатах, - извините, я отвлекся моей американской ненавистью. Но мне очень любопытно услышать ваше мнение.
      - Оно очень прозаично, m-r Бьюмонт, но меня привела к нему жизнь. Мне кажется, дело, которым я занимаюсь, слишком одностороннее дело, и та сторона, на которую обращено оно, не первая сторона, на которую должны быть обращены заботы людей, желающих принести пользу народу. Я думаю так: дайте людям хлеб, читать они выучатся и сами. Начинать надобно с хлеба, иначе мы попусту истратим время.
      - Почему ж вы не начинаете с того, с чего надобно начинать? - сказал Бьюмонт уже с некоторым одушевлением. - Это можно, я знаю примеры, у нас в Америке, - прибавил он.
      - Я вам сказала: одна, что я могу начать? Я не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у себя в комнате. Но что я могу сделать у себя в комнате? Положить на стол книжку и учить читать. Куда я могу идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое дело я могу делать одна?
      - Ты, кажется, выставляешь меня деспотом, Катя? - сказал отец: - уж в этом-то я неповинен с тех пор, как ты меня так проучила.
      - Папа, ведь я краснею этого, я тогда была ребенок. Нет, папа, вы хороши, вы не стесняете. Стесняет общество. Правда, m-r Бьюмонт, что девушка в Америке не так связана?
      - Да, мы можем этим гордиться; конечно, и у нас далеко не то, чему следует быть; но все-таки, какое сравнение с вами, европейцами. Все, что рассказывают вам о свободе женщины у нас, правда.
      - Папа, поедем в Америку, когда m-r Бьюмонт купит у тебя завод, сказала шутя Катерина Васильевна: - я там буду что-нибудь делать. Ах, как бы я была рада!
      - Можно найти дело и в Петербурге, - сказал Бьюмонт.
      - Укажите.
      Бьюмонт две-три секунды колебался. "Но зачем же я и приехал сюда? И через кого же лучше узнать?" - подумал он.
      - Вы не слышали? - есть опыт применения к делу тех принципов, которые выработаны в последнее время экономическою наукою: вы знаете их?
      - Да, я читала; это, должно быть, очень интересно и полезно. И я могу принять в этом участие? Где ж это найти?
      - Это основано г-жею Кирсановою.
      - Кто она? ее муж медик?
      - Вы его знаете? И он не сказал вам об этом деле?
      - Это было давно, он тогда еще не был женат, а я была очень больна, он приезжал несколько раз и спас меня. Ах, какой это человек! Похожа на него она?
      Но как же познакомиться с Кирсановою? Бьюмонт рекомендует Катерину Васильевну Кирсановой? - Нет, Кирсановы даже не слышали его фамилии; но никакой рекомендации не надобно: Кирсанова, наверное, будет рада встретить такое сочувствие. Адрес надобно узнать там, где служит Кирсанов.
      XII
      Вот каким образом произошло то, что Полозова познакомилась с Верой Павловною; она отправилась к ней на другой же день поутру; и Бьюмонт был так заинтересован, что вечером приехал узнать, как понравилось Катерине Васильевне новое знакомство и новое дело.
      Катерина Васильевна была очень одушевлена. Грусти - никаких следов; задумчивость заменилась восторгом. Она с энтузиазмом рассказывала Бьюмонту, - а ведь уж рассказывала отцу, но от одного раза не унялась, о том, что видела поутру, и не было конца ее рассказу; да, теперь ее сердце было полно: живое дело найдено! Бьюмонт слушал внимательно; но разве можно слушать так? и она чуть не с гневом сказала:
      - M-r Бьюмонт, я разочаровываюсь в вас: неужели это так мало действует на вас, что вам только интересно, - не больше?
      - Катерина Васильевна, вы забываете, что я все это видел у нас, в Америке; для меня занимательны некоторые подробности; но само дело слишком знакомо мне. Интерес новизны тут могут иметь для меня только личности, которым обязано своим успехом это дело, новое у вас. Например, что вы можете рассказать мне о m-me Кирсановой?
      - Ах, боже мой: разумеется, она мне чрезвычайно понравилась; она с такою любовью объясняла мне все.
      - Это вы уж говорили.
      - Чего ж вам больше? Что я могу сказать вам больше? Неужели ж мне было до того, чтобы думать о ней, когда у меня перед глазами было такое дело?
      - Так, - сказал Бьюмонт, - я понимаю, что совершенно забываешь о лицах, когда заинтересован делом; однако, что ж вы можете сказать мне еще о m-me Кирсановой?
      Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о Вере Павловне, но в них только и нашлось первое впечатление, которое сделала на нее Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи с новым человеком; но дальше, дальше у нее в воспоминаниях уже, действительно, не было почти ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, - и объяснения Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж не понимала.
      - Итак, на этот раз я обманулся в ожидании много узнать от вас о m-me Кирсановой; но я не отстану от вас; через несколько дней я опять стану расспрашивать вас о ней.
      - Но почему ж вам самому не познакомиться с нею, если она так интересует вас?
      - Мне хочется сделать это; может быть, я и сделаю, когда-нибудь. Но прежде я должен узнать о ней больше. - Бьмонт остановился на минуту. - Я думал, лучше ли просить вас, или не просить, кажется, лучше попросить; когда вам случится упоминать мою фамилию в разговорах с ними, не говорите, что я расспрашивал вас о ней или хочу когда-нибудь познакомиться с ними.
      - Но это начинает походить на загадку, m-r Бьюмонт, - серьезным тоном сказала Катерина Васильевна. - Вы хотите через меня разузнавать о них, а сам хотите скрываться.
      - Да, Катерина Васильевна; как вам объяснить это? - я опасаюсь знакомиться с ними.
      - Все это странно, m-r Бьюмонт.
      - Правда. Скажу прямее: я опасаюсь, что им будет это неприятно. Они не слышали моей фамилии. Но у меня могли быть какие-нибудь столкновении с кем-нибудь из людей, близких к мим, или с ними, это все равно. Словом, я должен удостовериться, приятно ли было бы им познакомиться со мною.
      - Все это странно, m-r Бьюмонт.
      - Я честный человек, Катерина Васильевна; смею вас уверить, что я никогда не захотел бы компрометировать вас; мы с вами видимся только во второй раз, но я уж очень уважаю вас.
      - Я также вижу, m-r Бьюмонт, что вы порядочный человек, но...
      - Если вы считаете меня порядочным человеком, вы позволите мне бывать у вас, чтобы тогда, когда вы достаточно уверитесь во мне, я мог опять спросить вас о Кирсановых. Или, лучше, вы сами заговорите о них, когда вам покажется, что вы можете исполнить эту мою просьбу, которую я сделаю теперь, и не буду возобновлять. Вы позволяете?
      - Извольте, m-r Бьюмонт, - сказала Катерина Васильевна, слегка пожав плечами. - Но согласитесь, что ...
      Она опять не хотела договорить.
      - ...что я теперь должен внушать вам некоторое недоверие? Правда. Но я буду ждать, пока оно пройдет.
      XIII
      Бьюмонт стал очень часто бывать у Полозовых. "Почему ж? - думал старик: - подходящая партия. Конечно, Катя прежде могла бы иметь не такого жениха. Но ведь она и тогда была не интересантка и не честолюбивая. А теперь лучше и желать нельзя".
      Действительно, Бьюмонт был подходящая партия. Он говорил, что думает навсегда остаться в России, потому что считает ее своею родиною. Он человек основательный: в 30 лет, вышедши из ничего, имеет хорошее место. Если б он был русский, Полозову было бы приятно, чтоб он был дворянин, но к иностранцам это не прилагается, особенно к французам; а к американцам еще меньше: у них в Америке человек - ныне работник у сапожника или пахарь, завтра генерал, послезавтра президент, а там опять конторщик или адвокат. Это совсем особый народ, у них спрашивают о человеке только по деньгам и по уму. "Это и правильнее, - продолжал думать Полозов; - я сам такой человек. Занялся торговлею, женился на купчихе. Деньги главное; и ум, потому что без ума не наживешь денег. А он может нажить: стал на такую дорогу. Купит взвод, станет управляющим; потом фирма возьмет его в долю. А у них фирмы не такие, как у нас. Тоже и он будет ворочать миллионами..."
      Очень возможно, что не суждено сбыться мечтам Полозова о том, что его зять будет миллионером по коммерческой части, как не суждено было сбыться мечтам Марьи Алексевны о том, что ее первый зять пойдет по откупной части. Но все-таки Бьюмонт был хорошая партия для Катерины Васильевны.
      Однако ж не ошибался ли Полозов, предусматривая себе зятя в Бьюмонте? Если у старика было еще какое-нибудь сомнение в этом, оно исчезло, когда Бьюмонт, недели через две после того как начал бывать у них, сказал ему, что, может быть, покупка завода задержится на несколько дней; впрочем, едва ли от этого будет задержка: вероятно, они и, не дожидаясь мистера Лотера, не составили бы окончательных условий раньше недели, а мистер Лотер будет в Петербурге через четыре дня.
      - Прежде, когда я не был в личном знакомстве с вами, - сказал Бьюмонт, - я хотел кончить дело сам. Теперь это неловко, потому что мы так хорошо знакомы. Чтобы не могло возникнуть потом никаких недоразумений, я писал об этом фирме, то есть о том, что я во время торговых переговоров познакомился с управляющим, у которого почти весь капитал в акциях завода, я требовал, чтобы фирма прислала кого-нибудь заключить вместо меня это дело, и вот, как видите, приедет мистер Лотер.
      Осторожно и умно. А с тем вместе ясно показывает в Бьюмонте намерение жениться на Кате: простое знакомство не было бы достаточною причиною принимать такую предосторожность.
      XIV
      Два-три следующие посещения Бьюмонта начинались довольно холодным приемом со стороны Катерины Васильевны. Она стала, действительно, несколько недоверять этому мало знакомому человеку, высказавшему загадочное желание разузнавать о семействе, с которым, по словам, он не был знаком, и однако же опасался познакомиться по какой-то неуверенности, что знакомство с ним будет приятно этому семейству. Но и в эти первые посещения, если Катерина Васильевна недоверчиво встречала его, то скоро вовлеклась в живой разговор с ним. В прежней ее жизни, до знакомства с ним и с Кирсановым, ей не встречались такие люди. Он так сочувствовал всему, что ее интересовало, он так хорошо понимал ее; даже с любимыми подругами, - впрочем, у ней, собственно, и была только одна подруга, Полина, которая уж давно переселилась в Москву, вышедши замуж за московского фабриканта, - даже с Полиною она не говорила так легко, как с ним.
      И он, - он сначала приезжал, очевидно, не для нее, а для того, чтобы узнать через нее о Кирсановой: но с самого же начала знакомства, с той минуты, как заговорили они о скуке и о средствах избегать скуки, видно было, что он уважает ее, симпатизирует ей. При втором свидании он был очень привлечен к ней ее восторгом оттого, что она нашла себе дело. Теперь с каждым новым свиданием его расположение к ней было все виднее для нее. Очень скоро между ними установилась самая простая и теплая приязнь, и через неделю Катерина Васильевна уже рассказывала ему о Кирсановых: она была уверена, что у этого человека не может быть никакой неблагородной мысли.
      Правда и то, что, когда она заговорила о Кирсановых, он остановил ее:
      - Зачем так скоро? Вы слишком мало меня знаете.
      - Нет, достаточно, m-r Бьюмонт; я вижу, что если вы не хотели объяснить мне того, что мне казалось странно в вашем желании, то, вероятно, вы не имели права говорить, мало ли бывает тайн.
      А он сказал:
      - У меня, вы видите, уж нет прежнего нетерпения знать то, что мне хочется знать о них.
      XV
      Одушевление Катерины Васильевны продолжалось, не ослабевая, а только переходя в постоянное, уже обычное настроение духа, бодрое и живое, светлое. И, сколько ей казалось, именно это одушевление всего больше привлекало к ней Бьюмонта. А он уж очень много думал о ней, - это было слишком видно. Послушав два-три раза ее рассказы о Кирсановых, он в четвертый раз уже сказал:
      - Я теперь знаю все, что мне было нужно знать. Благодарю вас.
      - Да что ж вы знаете? Я вам только еще говорила, что они очень любят друг друга и совершенно счастливы своими отношениями.
      - Больше мне и не нужно было ничего знать. Впрочем, это я всегда знал сам.
      И разговор перешел к чему-то другому.
      Конечно, первая мысль Катерины Васильевны была тогда, при первом его вопросе о Кирсановой, что он влюблен в Веру Павловну. Но теперь было слишком видно, что этого вовсе нет. Сколько теперь знала его Катерина Васильевна, она даже думала, что Бьюмонт и не способен быть влюбленным. Любить он может, это так. Но если теперь он любит кого-нибудь, то "меня", думала Катерина Васильевна.
      XVI
      А впрочем, любили ль они друг друга? Начать хотя с нее. Был один случай, в котором выказалась с ее стороны заботливость о Бьюмонте, но как же и кончился этот случай! Вовсе не так, как следовало бы ожидать по началу. Бьюмонт заезжал к Полозовым решительно каждый день, иногда надолго, иногда ненадолго. но все-таки каждый день; на этом-то и была основана уверенность Полозова, что он хочет сватать Катерину Васильевну; других оснований для такой надежды не было. Но вот однажды прошел вечер, Бьюмонта нет.
      - Вы не знаете, папа, что с ним?
      - Не слышал; вероятно, ничего, некогда было, только.
      Прошел и этот вечер, Бьюмонт опять не приезжал. На третье утро Катерина Васильевна собралась куда-то ехать.
      - Куда ты, Катя?
      - Так, папа, по своим делам.
      Она поехала к Бьюмонту {164}. Он сидел в пальто с широкими рукавами и читал; поднял глаза от книги, когда отворилась дверь.
      - Катерина Васильевна, это вы? очень рад и благодарен вам, - тем самым тоном, каким бы встретил ее отца; впрочем, нет, гораздо приветливее.
      - Что с вами, m-r Бьюмонт, что вы так давно не были? - вы заставили меня тревожиться за вас и, кроме того, заставили соскучиться.
      - Ничего особенного, Катерина Васильевна, как видите, здоров. Да вы не выкушаете чаю? - видите, я пью.
      - Пожалуй; да что ж вы столько дней не были?
      - Петр, дайте стакан. Вы видите, что здоров; следовательно, пустяки. Вот что: был на заводе с мистером Лотером, да, объясняя ему что-то, не остерегся, положил руку на винт, а он повернулся и оцарапал руку сквозь рукав. И нельзя было ни третьего дня, ни вчера надеть сюртука.
      - Покажите, иначе я буду тревожиться, что это не царапина, а большое повреждение.
      - Да какое же большое (входит Петр со стаканом для Катерины Васильевны), когда я владею обеими руками? А впрочем, извольте (отодвигает рукав до локтя). Петр, выбросьте из этой пепельницы и дайте сигарочницу, она в кабинете на столе. Видите, пустяки: кроме английского пластыря, ничего не понадобилось.
      - Да, но все-таки есть опухоль и краснота.
      - Вчера было гораздо больше, а к завтрему ничего не будет. (Петр, высыпав пепел и подав сигарочницу, уходит.) Не хотел являться перед вами раненым героем.
      - Да написали бы, как же можно?
      - Да ведь я тогда думал, что надену сюртук на другой день, то есть третьего дня; а третьего дня думал, что надену вчера, вчера - что ныне. Думал, не стоит тревожить вас.
      - Да, а больше встревожили. Это нехорошо, m-r Бьюмонт. А когда вы кончите дело с этою покупкою?
      - Да, вероятно, на-днях, но все, знаете, проволочка не от нас с мистером Лотером, а от самого общества.
      - А что это вы читали?
      - Новый роман Теккерея. При таком таланте, и как исписался! оттого что запас мыслей скуден.
      - Я уж читала; действительно, - и так далее.
      Пожалели о падении Теккерея, поговорили с полчаса о других вещах в том же роде.
      - Однако мне пора к Вере Павловне, да когда же вы с ними познакомитесь? очень хорошие люди.
      - А вот как-нибудь соберусь, попрошу вас. Очень вам благодарен, что навестили меня. А это ваша лошадь?
      - Да, это моя.
      - То-то ваш батюшка никогда на ней не ездит. А порядочная лошадь.
      - Кажется; я не знаю в них толку.
      - Хорошая лошадь, сударь, рублей 350 стоит, - сказал кучер.
      - А сколько лет?
      - Шесть лет, сударь.
      - Поедем, Захар; я уселась. До свиданья, m-r Бьюмонт. Ныне приедете?
      - Едва ли; нет: - завтра, наверное.
      XVII
      Так ли делаются, такие ли бывают посещения влюбленных девушек? Не говоря уж о том, что ничего подобного никогда не позволит себе благовоспитанная девушка, но если позволит, то уж, конечно, выйдет из этого совсем не то. Если противен нравственности поступок, сделанный Катериной Васильевною, то еще противнее всяким общепринятым понятиям об отношениях между мужчинами и девушками содержание, так сказать, этого безнравственного поступка. Не ясно ли, что Катерина Васильевна и Бьюмонт были не люди, а рыбы, или если люди, то с рыбьей кровью? Совершенно соответствовало этому свиданью и то, как она вообще обращалась с ним, видя его у себя.
      - Устала говорить, m-r Бьюмонт, - говорила она, когда он долго засиживался: - оставайтесь с папа, а я уйду к себе, - и уходила.
      Он иногда отвечал на это:
      - Посидите еще с четверть часа, Катерина Васильевна.
      - Пожалуй, - отвечала она в таких случаях; а чаще, он отвечал:
      - Так до свиданья, Катерина Васильевна.
      Что это за люди такие? желал бы я знать, и желал бы я знать, не просто ли они хорошие люди, которым никто не мешает видеться, когда и сколько им угодно, которым никто не мешает повенчаться, как только им вздумается, и которым поэтому не из-за чего бесноваться. Но все-таки меня смущает их холодное обращение между собою, и не столько за них я стыжусь, сколько за себя: неужели судьба моя как романиста состоит в том, чтобы компрометировать перед благовоспитанными людьми всех моих героинь и героев? Одни из них едят и пьют; другие не бесятся без причины: какие неинтересные люди!
      XVIII
      А между тем, по убеждению старика Полозова, дело шло к свадьбе - при таком обращении предполагаемой невесты с предполагаемым женихом, шло к свадьбе! И неужели он не слышал разговоров? Правда, не вечно же вертелись у него перед глазами дочь с предполагаемым женихом; чаще, чем в одной комнате с ним, они сидели или ходили в другой комнате или других комнатах; но от этого не было никакой разницы в их разговорах. Эти разговоры могли бы в ком угодно из тонких знатоков человеческого сердца (такого, какого не бывает у людей на самом деле) отнять всякую надежду увидеть Катерину Васильевну и Бьюмонта повенчавшимися. Не то, чтоб они вовсе не говорили между собою о чувствах, нет, говорили, как и обо всем на свете, но мало, и это бы еще ничего, что очень мало, но главное, что говорили, и каким тоном! Тон был возмутителен своим спокойствием, а содержание - ужасно своею крайне несообразностью ни с чем на свете. Вот, например, это было через неделю после визита, за который "очень благодарил" Бьюмонт Катерину Васильевну, месяца через два после начала их знакомства; продажа завода была покончена, мистер Лотер собирался уехать на другой день (и уехал; не ждите, что он произведет какую-нибудь катастрофу; он, как следует негоцианту, сделал коммерческую операцию, объявил Бьюмонту, что фирма назначает его управляющим завода с жалованьем в 1000 фунтов, чего и следовало ожидать, и больше ничего: какая ж ему надобность вмешиваться во что-нибудь, кроме коммерции, сами рассудите), акционеры, в том числе и Полозов, завтра же должны были получить (и получили, опять не ждите никакой катастрофы: фирма Ходчсона, Лотера и К очень солидная) половину денег наличными, а другую половину векселями на З-х месячный срок. Полозов, в удовольствии от этого, сидел за столом в гостиной и пересматривал денежные бумаги, отчасти слушал и разговор дочери с Бьюмонтом, когда они проходили через гостиную: они ходили вдоль через все четыре комнаты квартиры, бывшие на улицу.
      - Если женщина, девушка затруднена предрассудками, - говорил Бьюмонт (не делая уже никаких ни англицизмов, ни американизмов), то и мужчина, - я говорю о порядочном человеке, - подвергается от этого большим неудобствам. Скажите, как жениться на девушке, которая не испытала простых житейских отношений в смысле отношений, которые возникнут от ее согласия на предложение? Она не может судить, будет ли ей нравиться будничная жизнь с человеком такого характера, как ее жених.