Наши отечественные бабушки на синьор, даже на сударынь, - не тянут. Умирают заживо, кляня скупой пенсионный комитет.
      Выходят на митинги, с флагами. Как я устала от невеселых лиц моих соотечественников. И ведь что печально: нет никакой надежды увидеть другие лица окрест. Чтобы увидеть другие, надо покинуть эту окрест?ность и полетать на самолетах иноземных авиакомпаний...
 
      Да где же этот чертов Григорий! Я не могу больше ждать. Ему одному все можно, а он так редко пользуется этим. То есть мной. Хотя и любит.
      От Григория всегда идет волна. Он весь убран широко распахнутыми воронками, из которых хлещет эрос. Касаешься его тела - и все. Любовь пошла. Полетела тонкая энергия по изящной параболе ввысь, на небеса. Такой вот мерзавец, этот гений. Солнышко мое, твою мать..."
 
      - Спасибо, сударыня, - сказал доктор и бесстраст?но выписал счет. - Полный бред, осколочные ранения в абсолютно разные места. Но вы явились - все-таки явились, как ни крутились, - строго в назначенный день, поэтому сегодня обойдемся без штрафа. Тем более это действительно ваш собственный текст, а не ворованный из шкафа. И не спрашивайте, откуда я знаю про шкаф!
      - Я и не спрашиваю, - отозвалась грустная, пустая Алина: нелегко обмануть врача.
      - Отлично. Следующий визит ровно через две недели, но не в пять, а в полдень, как положено. Больше не опаздывайте, я занятой человек. И давайте все-таки поближе к роману. С такой чушью вы не сможете показаться в приличном обществе. От вас отвернутся издатели, переводчики, родные и близкие. И еще раз прошу, требую: никаких подлинных историй, никакой документалистики, никакого прошлого, даже если вспомнится что-то красивое. Розочки на брегах Адриатики - вот максимум так называемой правды. А мужское лицо, чем-то вас обидевшее - ах, не позвонил! - ни в коем случае. Да хоть он вообще бы на Марс улетел. Или женился на антилопе. Что угодно! Забудьте. Поняли? Оштрафую.
      Алина взяла счет, кивнула и встала.
      Интервью последнего любовника
      Omnes vulnerant, ultima necat*
 
      * Все ранят - последний убивает (лат.). - Обычная надпись на средневековых башенных часах.
      "Чушь! - обиженно повторяла Алина, топая домой под дождем. - У меня чушь! Сам дурак!"
      В кармане затилинькал мобильный.
      - Я не дурак, - сообщил ей профессор. - Хотя, конечно, сам.
      Отбой.
      Алина выключила мобильный и спрятала в сумку, на самое дно, подальше от яснослышащего профессора.
      Дождь перестал быть мелким, укрупнился, охладился, и Алина решила зайти в какое-нибудь маленькое теплое кафе. Она вспомнила, что еще не ела сегодня. Платье уже мокрое, очки залиты водой и не пропускают картины мира. В кафе, скорее!
      Заведение оказалось сплошь деревянным: лавки, столы, даже приборы. Уютно, как в избушке. Девушки в цветастых фартуках с орнаментом. "Сейчас принесут балалайку, лапти, матрешку и клюкву", - подумала Алина, усаживаясь в дальнем углу.
      Но принесли телекамеры. В избяную тишь кафешки вдруг вбежали шумные операторы в спецжилетах со спецкарманами для запасных аккумуляторов, быстро повставляли шнуры в розетки, выставили съемочный свет и закурили, оглядываясь на входную дверь.
      Первой вошла долговязая брюнетка с утрированно тонкой талией. Она несла себя скромно-торжественно, покачивала задиком в черных трикотажных брюках и ответственно понимала, как призывно торчат ее моложавые груди под голубой водолазкой.
      "Режиссерша? - без интереса прикинула Алина. - Нет. Ассистентша? В любом случае одета и намазана не для кадра: пудры маловато, возраста многовато. Кто же следующий?"
      Дверь держали открытой, ожидая кого-то более главного, чем круглоглазая моложавица в натянутом, как на манекене, трикотаже.
      В открытую дверь прибоем ворвался запах дождя, прохладной вечерней свежести, легкого французского одеколона - и вошел высокий холеный мужчина в классических полуботинках, с полуулыбкой потомственного интеллигента.
      Ударил свет, заработали телекамеры. Брюнетка неторопливо убралась в сторонку, всем видом подчеркивая свою неслучайность, села неподалеку от Алины и принялась собственнически озирать арену. Ее глаза вращались, как те полупрозрачные глобусики в заставках Internet Microsoft: то в себя заглянут, то на людей нацелятся - и так непрерывно.
      Мужчина весьма царственно поздоровался с репортерами, с метрдотелем, сел в заготовленное кресло, поправил синий галстук в мелкий красный колокольчик, оглянулся на чернявый манекен с интернет-глазами и собрался было что-то сказать в камеру, на пробу звука, но в этот миг какое-то неожиданное впечатление отвлекло его. Он сначала не понял, отвернулся, потом резко повернулся в сторону Алины, вгляделся - и узнал.
      Алине показалось, что у мужчины свело шею, поскольку он застыл с неудобно повернутой головой, а с лица осыпалось светское выражение, приготовленное для съемки.
      Главный репортер встрепенулся, подскочил:
      - Степан Фомич, может, вам воды?
      - Да-да, если можно, - прохрипел Степан Фомич и попытался вернуть голове анатомически оправданное положение. Но шея не слушалась.
      Алина поняла, что срывает съемку, и подозвала одну из девушек в вышитом фартучке.
      - Скажите, поблизости есть еще что-нибудь, похожее на ваше кафе?
      - Да разве вам у нас плохо? - огорченным шепотом залопотала девушка. - Сейчас отснимут этого... Говорили, что не больше пятнадцати минут. Просто это все нужно какому-то заморскому телевидению - нам так объяснили, - поэтому снимают в нашем, так сказать, русском интерьере. Да вам-то вообще не о чем беспокоиться. Здесь вас и не видно, в углу-то.
      - Видно, - сказала Алина. - Ладно, пойду сниму с него паралич, а то в самом деле голодной останусь.
      Она медленно встала, медленно подошла к мужчине. Он тоже хотел встать, но мешала петличка микрофона на лацкане, проводок зацепился, и он замер в неу?клюжей позе на полдороге.
      - Ничего-ничего, Степан Фомич, - утешила Алина, - лучше садитесь обратно, а то проводок оторвется. Он ведь не рассчитан на встречу с привидениями. Здравствуйте.
      Мужчина плюхнулся в кресло и с кривой улыбкой сказал:
      - З-здравствуйте. Очень рад. Вот - интервью даю. Для канадцев.
      - Конечно-конечно, - кивнула Алина. - На каком языке сегодня?
      - На обоих, - постукивая зубами, ответил мужчина.
      - Прекрасно. Уверена, что вы, как всегда, блеснете на обоих. Желаю успеха. А я тут просто ем, точнее, собираюсь. Не отвлекайтесь, пожалуйста. Я постараюсь не чавкать во время вашей канадской съемки. Счастливо.
      Возвращаясь в свой угол, Алина заметила, что у трикотажной брюнетки тоже что-то случилось с анатомией, в частности, куда-то поползли дрессированные груди. Будто захотели спрятаться. Дама, несомненно, все видела и слышала, но как вести себя - решить не успела. Глобусы вдруг остановились Африками к авансцене.
      Озадаченные операторы только сейчас заметили, что не выключили камеры и весь сюжет отснят с двух точек и со звуком. Режиссер взглянул на часы и крикнул: "Начинаем!" На перемотку времени не оставалось. Журналист-интервьюер схватил микрофон и забарабанил по-анг?лийски что-то про положение либералов в России и в мире.
      Степан Фомич, которому по-английски всегда было легче врать, чем по-русски, с готовностью и даже сча?стьем ухватился за тему - и понеслось. Дама с непо?слушными сиськами чуть успокоилась и дерзко взглянула в угол, где Алина уже вовсю уплетала борщ. Не встретив никакой реакции, дама постаралась вернуть себе первоначальный скромный вид - с аппликацией тотального торжества на торцах и фасаде, - но глаза так и остались слишком круглыми. Интернетик завис.
      Интервьюер перешел на французский. В ответ гость программы ворвался во вторую тему, как нож в теплое масло. Он почти пел, рокоча о свободах и равенствах, и владение частной собственностью, воспеваемой им в избушечном кафе, казалось единственно важной функцией любого организма - вплоть до кошачьего, собачьего и муравьиного. Залогом успеха.
      Алина перешла к блинам. Заявленные пятнадцать минут давно вышли, и она с озорством подумала, что уже можно бы и чавкнуть. Но воздержалась.
      - Что будете пить? - повторила вопрос официантка.
      Алина встрепенулась, извинилась и попросила медовухи. Девушка убежала, стараясь не запутаться в проводах.
      Дама с глазами тормознула официантку и потребовала мартини.
      - У нас такого не бывает, - огорченно сказала девушка в русском фартуке. - Вот через дорогу - европейская кухня, там все-все такое...
      - Вот и сбегайте через дорогу, - порекомендовала ей дама, устанавливая груди на места.
      - Нам туда нельзя, - жалобно объяснила девушка, - понимаете, никак нельзя. Не наш профиль.
      - А мешать ответственным съемкам - можно? - прошипела дама.
      - А... съемки уже закончились... - Вконец расстроенная девушка махнула рукой в сторону группы, уже сворачивавшей технику.
      Дама величественно перестала замечать бедную девушку, поднялась и пошла к проинтервьюированному мужчине, с которого уже снимали петличку с микрофоном.
      - Превосходно, дорогой, - с чувством заявила она. - Только, по-моему, слишком уж здесь а-ля рюс. Лапти расписные, понимаешь ли.
      Вспотевший до костного мозга "дорогой" пробормотал что-то про волю заказчика, быстро попрощался с журналистами, схватил даму под локоть и вылетел из кафе не оглядываясь.
      Алина усмехнулась, выпила медовуху, расплатилась и пошла домой. Дождь уже закончился. Вечер установился тихий, приятно-сырой. В такую погоду Алине всегда хорошо работалось. Раньше.
 
      Ровно через две недели.
      - Доброе утро, профессор. Сегодня я не опоздаю ни на секунду.
      - Ну-ну, - равнодушно обронил он и положил трубку.
      В полдень Алина, великолепная в новом зеленом кос?тюме, плюхнулась в глубокое кресло между профессор?ским столом и камином.
      - Читайте. Разминка удалась! - объявила она.
      - Ну-ну, - повторил Василий Моисеевич. - Костюмчик действительно удачный. Шерсть хорошая, крой английский классический. Вам некуда деньги девать?
      - Некуда, - кивнула Алина. - Работать будете?
      Доктор с легкой неприязнью посмотрел на свежепринесенные бумаги, полистал, вздохнул и начал читать.
 
      "Вот, собственно, и началось - с интервью. Вам, дорогой читатель, предстоит долгое путешествие с приключениями - и все из-за этого интервью. Хотите?
      Я - нет, и не хочу, и боюсь. Но если я не пройду этот путь, я погибну. Навязчивая идея какого-то там счастья - детский лепет по сравнению с ядовитым мор?ским ежом любовного бреда, застрявшим в мозгу. Значит, надо идти - назад? вперед? - и вытаскивать ежа.
      Недавно в кафе я случайно встретила Степана Фомича. Он вещал что-то умное перед канадскими телевизионщиками. Его английский все так же блистателен. Его французский завораживает. Профессионализм не спрячешь. Одет был как всегда элегантно, подстрижен аккуратно. Ото всего облика по-прежнему веет неброским богатством, исполненным врожденного вкуса.
      Общую картину настоящей роскоши слегка портила самоуверенная дама с чрезвычайно круглыми глазами навыкате. Нервная, ревнивая и на удивление нескладная, как и любая высокомерная женщина.
      Я подумала: "Отчего такой контраст? Почему сей блистательный господин покупает второй сорт третьей свежести? Ведь я давно знаю его. Он никогда не брал дешевой колбасы, тухлого пива, мягких огурцов... В любое время суток, при любой погоде он готов был идти искать наилучшее - что бы ни потребовалось ему в ту секунду. Что случилось?"
      Нам не удалось поговорить в кафе. Только поздороваться и попрощаться. Но как мне хотелось влезть в его канадское интервью, отобрать у журналиста микрофон и на глубоко русском языке задать выступающему единственный вопрос: "Какого х..?"
      Несколько лет назад я называла его своим повелителем... Боже мой! И устно, и письменно, и прилюдно, и наедине. Было даже весело - ловить на себе недоуменные взгляды окружающих, странно реагировавших на мой несовременный стиль любви. Особенно тех окружающих, кто знал меня до него.
      Я не только называла его повелителем. Я так жила. Я так чувствовала.
      Был у нас, например, такой сюжет. Называется "Карфаген".
      (Окончание в Приложении 1)
 
      Доктор не стал дочитывать, кашлянул и поднял глаза на Алину, чуть задремавшую в кресле у камина.
      - Вы зря так обрадовались, голубушка, - сообщил доктор. - Что тут, собственно, произошло? Вы встретили на улице, то есть в кафе, мужчину, которого когда-то любили. У него, видите ли, другая женщина. Она вам не понравилась. Вы ударились в волнующие воспоминания. Это все что - сюжет? Пойдите переслушайте танго:
 
      Нахлынули воспоминанья,
      Воскресли чары прежних дней,
      И пламя прежнего желанья... -
 
      и так далее. Уж куда яснее, элегантнее, короче и приятнее. Ваш текст неплохо скроен, но неладно сшит. А уж материальчик вообще из рук вон. Все изделие расползется вмиг. Одноразовый костюмчик. Знаете, где и для кого продают одноразовые костюмы?
      - Где? - машинально переспросила Алина, открывая глаза.
      - В магазине ритуальных принадлежностей. Когда родственникам жаль хоронить усопшего в настоящем костюме, ему покупают дешевый одноразовый. Аналогия понятна? - строго уточнил доктор.
      - Василий Моисеевич... - начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, - а вы любили когда-нибудь?
      - Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, - голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, - побиты всходы, урожай под угрозой полного... неурожая!
      - То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет...
      - ...могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?
      - Не знаю. А вы откуда знаете? - полюбопытствовала Алина.
      - Очевидец рассказывал.
      - А где он теперь?
      - Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, - вздохнул доктор.
      - Аналогия понятна? - неожиданно перехватила инициативу Алина.
      - О! Вы только посмотрите на нее! - восхитился профессор. - Барахтается. Ну-ну. Вот вам счет...
      Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он - цап ее запястье!
      - Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, - отчеканил врач.
      Алина, грудь колесом, - напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла...
      - Есть-есть. Придете домой - начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой - и все сначала. А во-он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.
      - Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается? - Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.
      - Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, - уверенно пообещал профессор. - Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?
      - А про какого-нибудь другого, интересно, можно вспоминать - хотя бы по великим праздникам? - попыталась Алина.
      - Нет. О мужиках - нельзя. О душе, о душе подумайте... Идите. Жду вас через две недели в полдень. - Он встал и кивнул на дверь.
      О повелитель, как ты мне надоел!
      ...Видно, так, генерал: чужой промахнется,
      а уж свой в своего всегда попадет.
      Из стихотворения Булата Окуджавы
      "Хам! Рвач! Сноб!" - В дороге Алина с яростью костерила профессора.
      Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.
      Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.
      У хороших старинных часов память непереполняемая. В отличие от компьютерной.
      Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: "Привет, бродяги!"
      Алина сняла зеленый костюм - единственное, что понравилось профессору сегодня, - и запрятала его в недра гардероба.
      Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос...
      И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:
      - Ну что еще?..
      - Привет-привет, - весело промурлыкал голос Степана Фомича. - Мур-мяу.
      - Привет, - подправила голос Алина. - Как дела?
      - Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?
      - Сижу за компьютером и пишу роман века.
      - Как обычно, - удовлетворенно заметил бывший повелитель. - О чем на сей раз?
      - Как обычно, - подтвердила Алина.
      - Значит, про меня, - сказал Степан Фомич. - Кстати, ты хорошо выглядишь, как я успел заметить в кафе.
      - Как обычно, - согласилась Алина. - Ты тоже.
      - Ну что ж, я рад. Желаю творческих успехов.
      - Спасибо. Счастливо.
      - Пока, - чирикнул Степан Фомич.
      Трубки повесили одновременно.
      "По завершении великой стройки все ударники получили ордена, медали, протезы и другие награды..." - сказала Алина компьютеру и начала ворошить все файлы подряд - в туманной надежде, что она хоть что-нибудь где-нибудь забыла и что есть хотя бы одна строчка, ни сном ни звуком не соединенная со светлым образом негодяя Фомича.
      Теперь она не боялась мысленно бранить его негодяем, мерзавцем, скотиной и так далее, поскольку поняла, что лично ему от этого ни холодно ни жарко. Хотя - кто его знает! - ведь позвонил. Ведь встрепенулся же! А сколько лет прошло...
      Значит, тоже помнит - и не только тунисских кошек, а и московские зимы, особенно те мглистые февральские ночи, когда впереди не стало света.
      Радость выше счастья
      ...где-то в небе ночном
      ждет вопроса ответ.
      Из песни Александра Царовцева
      ...где-то на окраине души
      Нарыв разлук взрезают
      Божьи ножницы:
      "Пиши, пиши..."
      Из стихотворения Любови Воропаевой
      С тех пор как сочинять книги ей стало очень трудно, Алина почему-то каждое утро просыпалась под какую-нибудь песню, прилетавшую самостоятельно, без спросу.
      Сегодня с изумлением Алина прослушала: "...туфли надень-ка. Как тебе не стыдно спать! Славная, милая, смешная енька Нас приглашает танцевать!"
      Народы СССР несколько лет сходили с ума от летки-енки в прошлом веке, в начале 60-х. Первый раз в жизни Алина танцевала этот домашний канкан на дне рождения своей тетушки. Алине тогда было года четыре. Она давно уже умела читать и писать, но в названии этого танца она слегка терялась: "летка-енка" - говорили все. Но "летка-енька" - пели все, что было ближе к рифме надень-ка.
      Радуясь, что проснулась под пружинистый ритм старинной песенки, Алина весело помахала ногами, спрыгнула на пол и, пританцовывая в такт мелодии, побежала в ванную. И задумалась.
      Все-таки: откуда слетело такое ретро? И кстати, с кем бы поболтать о наличии либо отсутствии мягкого знака в разговорном названии песенки - в разрезе историко-литературной правды?
      "Да с кем, с кем, - услужливо подколола Алину память. - Сама знаешь, что только с ненаглядным Степаном Фомичом, с помощью его энциклопедических мозгов можно без разбега обсудить любые знаки - как мягкие, так и твердые, причем в разных европейских языках".
      "Понятно, - загрустила Алина, наполняя ванну водой с пеной. - И сюда уже пролез, на командный пункт..."
      Она вспомнила, что второй раз в жизни она танцевала летку-енку именно с ним. Как-то вечерком, испив чайку, они с Фомичом включили радио, а там - батюшки! - такая историческая музыка! И стали плясать вдвоем, прямо в тапках, а не в туфлях, а в тапках это неудобно и смешно, мигом с ног улетают - ищи потом по всей комнате. Было очень-очень весело.
      Лежа по утрам в ванне, Алина обычно обдумывала новый день. Сегодня она решила встретиться со своей подругой-балериной, порекомендовавшей ей, несчастной сочинительнице любовных романов, профессора Неведрова. Она вовсе не хотела корить подругу за это занозистое знакомство. Она просто хотела поболтать с хорошим человеком. Бесплатно.
      Подругу, как и многих хороших русских балерин, звали Анна. Увидеться с нею было трудно: гастроли шли почти безостановочно. Но в этот день Алине повезло: Анна на целую неделю вернулась в Москву, чтобы выйти замуж и переехать в новую квартиру.
      Из шалости иль из "в одну воронку дважды не попадает" Алина пригласила Анну в то самое кафе а-ля рюс, где борщ и вышитые фартуки.
      Пришли, сели.
      - О ужас! - воскликнула балерина, изучив меню. - Да мне тут почти ничего нельзя!
      - Подумай о запеченной рыбе.
      - В кляре???
      - Ах да. Тесто.
      Подошла девушка - та же самая, что в день интервью. Узнав Алину, она приветливо напомнила:
      - А вы хотели уйти тогда! Вот видите - понравилось же!
      - Понравилось - не то слово. А можно без меню? Просто отварить большую рыбу, без соли и без гарнира. Две порции.
      Ничуть не удивившись, девушка сказала, что можно, и через десять минут принесла блюдо с дымящимся двухкилограммовым сомом на укропном коврике.
      - Изумительно! - зааплодировали восхищенные эстетки.
      Сом начал стремительно таять.
      - Какое чудесное место! - приговаривала Анна.
      - В этом чудесном месте... - И Алина рассказала по?друге все, что случилось в этом и других чудесных местах за послед?ние недели. - Только не подумай, что я в претензии к профессору. Мне так трудно избавиться от... - Она подыскивала верное слово.
      - От себя? от Степана Фомича? от русского языка и литературы? - наконец заговорила Анна. - А знаешь, ты сейчас похожа на ту сороконожку, которая задумалась, что делает ее пятнадцатая нога, когда вторая сгибается в коленке. Но до профессора тебе было еще хуже, я помню.
      - Сначала сороконожка остановилась. Это мне еще в дет?ском саду рассказывали. Интересно, чем у сороконожки дело кончилось?
      - Либо она перестала думать и продолжила путь, либо на нее наступили, - предположила Анна.
      - Да, ты права. Ты, случайно, не знаешь, как перестать думать? Ты думаешь, когда танцуешь?
      - Нет, теперь не думаю. Профессор отучил раз и навсегда. У него, конечно, своеобразные методы, но очень помогает. Помнишь, я два года подряд ломала ноги? С моей профессией на такие вещи надо реагировать свое?временно. С первой ноги я не поняла. Со второй только и начала что-то как-то...
      - У меня уже все сломано, - сказала Алина, и перед ее глазами опять понеслись вспышки кадров, режущих до слез: прохладная январская ночь в Африке, морская бирюза и бронза, карфагенское утро, вековые мраморы и нежная любовь сутками напролет. Зачем это было?
      - Эй!.. - окликнула ее Анна, расслышав приостановку дыхания. - Радость лучше счастья. Почитай Писание...
      - Я все время где-то не здесь. Я не могу вернуться в настоящее, - выдохнула Алина. - Сначала я нашла его рукопись, потом все вспомнилось, потом это кафе, а затем он сам позвонил - будто с проверкой, что я еще жива и думаю только о нем...
      Анна крестообразно положила вилку на нож.
      - Видишь, тоже парочка. - Она кивнула на приборовый икс. - Сыграли свою роль: помогли мне пообедать. И ни один не заплачет, если в следующий раз они попадут на разные столы. Извини, это я размечталась: были бы мы тоже из нержавейки!.. Встретились, выполнили задачу и - по разным столам.
      - Я считала, что мне уже удалось и уже не ржавею. Но когда мне заказали новую книгу, я оказалась самым беспомощным сочинителем на свете, потому что моя душа не возвращается. А доктор наш велит написать ему сексуальную сцену! И выбросить Степана Фомича отовсюду, - очень грустно сказала Алина.
      - А почему ты не можешь этого сделать - на самом деле, а? - резковато спросила Анна. - Прошли годы. Годы! Напиши книгу о Боге, который оставил тебя в живых. В отличие от возлюбленного, который тебя прибил...
      - Не кощунствуй... Слушай, Анна! Давай обхитрим и профессора, и время, и литературу, - предложила Алина воодушевленно. - Давай я буду писать две книги: одну для профессора, а другую для тебя. Ведь у тебя все хорошо, ты защищена, тебе не повредит, если тебе я напишу полный взаправдашный отчет. А профессору - его любимые недокументальные сексуальные сцены в не?обозримых количествах. Давай, а? Только чтобы ты действительно прочитала, ладно?
      Анна задумалась и потерла нос - у нее это очень смешно получалось: быстро-быстро, как мышка умывается.
      - А господин доктор не рассекретит нас?
      - В моем контракте с господином доктором нет ни одного слова, запрещающего мне писать, скажем, дневник - одновременно с той книгой, которую он курирует, - подсказала Алина. - Ведь он не запрещал тебе работать в разных театрах!
      - Не запрещал, но я и не смогла бы. Во-первых, он ходил на все мои премьеры. Во-вторых, читал всю прессу обо мне. Он контролировал каждый мой шорох, пока не убедился, что я действительно изменилась и поняла, за что мне ломали ноги. Он вообще каким-то чудесным способом знал все про каждое мое движение.
      - Действительно, сыграть два спектакля в один и тот же вечер в одно и то же время ты не смогла бы, - задумчиво сказала Алина. - Но у меня другая специфика. Да, мне проще работать утром, часов с девяти. Заряда хватает часов на шесть. Потом мой занавес - где-то в голове - опускается, и его не поднять никакими молитвами. Но ведь если попробовать распределить время по-умному... - фантазировала Алина.
      - Детка, у меня одна сцена на один вечер. У тебя одна голова на одно утро. Есть что-то общее, есть что-то разное. Не будем сравнивать. Но если ты считаешь, что книга для меня, пусть и дневниковая, может быть написана в принципе, почему бы тебе именно ее и не написать для всеобщего обозрения. И никакого профессора! - Анна взмахнула руками, как крыльями. Что-то неуверенное, даже фальшивое, очень фальшивое, было в этом изящном жесте знаменитой балерины.
      - Потому что у меня с ним, - ответила Алина подруге, - нерасторжимый контракт. Юридический документ огромной вымогательной силы. Я даже умереть не могу. И с ним я познакомилась по твоей рекомендации. И в его тирании есть свой смысл. И я верю, что он прекрасный знаток своего дела, корректирующего наши дела. Он сказал немало здравых вещей. И я хочу сделать то, что он приказывает! Ведь я вправду безумно боюсь сочинять. Но хочу. Надо. Его измывательства хоть как-то заставляют меня шевелиться.
      - Ух разгорелась! - Анна расслабилась, увидев внезапный яростный свет в глазах Алины. - Пиши. Прочту. И все-таки интересно: почему все зашло так далеко?..
      Пришла девушка в вышитом фартуке и убрала со стола, одобрительно осмотрев сомий скелет.
      - Потому что я не люблю, когда меня убивают, - сказала Алина.
      - Ты опять про сердечную разруху? - застонала Анна.
      - Нет. Я про уголовное преступление.
      - Какое? - чрезвычайно удивилась хрупкая, тонкая, внезапно куда-то улетевшая балерина. - Ведь милиция не нашла никого!
      - А вот об этом я тебе и напишу, - решилась Алина. - Про то, как меня пытался уничтожить один хороший человек, известный тебе хорошо, но, если разо?браться, лишь понаслышке. Тот, который был когда-то повелителем...
      - Алинушка, но ведь это не твое амплуа. Ты не детективщица. Ты у нас, как раньше изъяснялись, инженер человеческих душ. И туш. Тебе чужды обиды, претензии, ты ведь не дура малолетняя. И любовь еще быть может...
      - Не может.
      - Люби Всевышнего. Я же сказала: ты уцелела. Ведь это кому-то было нужно... наверное. Что ж ты все время путаешь грешное с праведным! В чем проблема-то?
      - Ну уж никак не в муках творчества. И не в дефиците фантазии. Наверное, две ответственности подогревают одна другую: моя перед Богом, моя же - перед собой. Я знаю, что там слышат каждое слово, особенно письменное. Исполняются все желания. Воплощаются все сюжеты. А уж в такие времена, как наши, между тысячелетиями, вообще порочно думать, что ты - творческая единица... Профессор понимает, что страх мой - настоящий страх Божий. И деваться мне некуда. А все-таки так хочется иногда схалтурить и написать что-нибудь разудалое, в моем прежнем стиле, прикинувшись ветошью, дескать, так уж написалось... Но - к профессору определила меня именно ты. Это ведь тоже нужно было кому-то. Наверное!
      - Ладно. Извини. Делай как знаешь... Ты ко мне на свадьбу придешь?
      - Не издевайся... - вздохнула Алина.
      - Ну как знаешь...
      Вечером на подступах к своему подъезду она встретила громадного черного кота и только собралась вежливо сказать кис-кис, как увидела тощую рыжеватую крысу. Кот ползком приближался к крысе. Животные мрачно осмотрели друг друга. Внезапно крыса, приняв решение, подпрыгнула вертикально, и кот пустился в позорное бегство. Крыса - за ним. Когда твари скрылись за штакетником, Алина огорчилась: "Как выродилось человечество!"
      На лужайке перед соседним домом жило стадо котов. Они спали на траве днем, вопили по ночам, прекрасно питались подаянием, размножались, обнимались, облизывались и абсолютно не реагировали на громадных вороватых ворон, регулярно заглядывавших на кошачье лежбище за очередной сосиской. Это пушистое скопище до того разленилось, что, казалось, приди к ним стайка мышек сама, на блюдечке с каемочкой, они только чуть приоткроют томные глаза - в удивлении: что за странный десерт пожаловал?